По ту сторону от тебя
Алекс Д


Когда нам девятнадцать, мы не думаем, что девочка, которую мы целуем сегодня, возможно, единственная из всего мира способна дотянуться до сердца, согреть его и забрать – незаметно, неумолимо. Мы уходим, глядя за горизонт, не оглядываясь, не сомневаясь, уверенные, что там, в будущем, нас ждут новые победы и свершения, красивые женщины и успех. Но только эта девочка из вчера, из крошечного убогого города не перестает жить в нашем сердце, и не имеет никакого значения, сколько пройдет лет – ничего не изменится. Она будет там. Но уже не моя.

Содержит нецензурную брань.






Пролог


– Это просто летний роман.

– Нет, это беда!

    Николас Спаркс, «Дневник памяти»





Мария

– Что ты тут делаешь? – Марк удивленно смотрит на меня, приоткрыв дверь. Хорошо, что он снимает квартиру, а не живет в общежитии. Было бы неловко приехать под вечер и в таком растрепанном виде предстать еще перед несколькими незнакомыми парнями. Я глупо улыбаюсь, не веря собственному счастью. Я вижу его. Боже, три месяца прошло. Как целая вечность. Мое сердце отчаянно колотится, заглушая разум. Я все смотрю и смотрю, отмечая каждую деталь. Густые ресницы, четко очерченные брови, чувственный рот, ссадина на щеке. Куда же без синяков и ушибов. Неугомонный Марк.

– Маша, прекрати улыбаться, как идиотка. Зачем ты приехала? – Холодный тон немного отрезвляет меня, но я еще во власти эйфории. Безумно, бездумно, бесконечно счастлива. Я вижу его глаза, растрепанную шевелюру, сильные мускулистые руки, придерживающие дверь. Все тот же Марк. Только выражение глаз другое; чужое, отстраненное, с примесью раздражения. Я бледнею, ощущая, как на смену любовной горячке, приходят ледяной страх и смущение.

– Извини, я думала…, – лепечу растерянно.

Марк сердито передергивает плечами и, схватив за руку, грубо затаскивает в квартиру. Хлопнув дверью, иронично рассматривает меня с головы до ног. Я сбежала на вокзал сразу после занятий в школе. На мне поношенное серое приталенное пальто, из-под которого виден подол клетчатой юбки, кожаные ботиночки без каблука, школьный рюкзак и пакет со сменной обувью. Волосы заплетены в простую густую косу. Но зато я накрасила губы и ресницы, пока ехала в поезде.

В глубине его глаз я вижу вспыхивающие смешинки и чертики. Это мой Марк. Он любит подтрунивать надо мной по любому поводу.

– Мама в курсе, что ты здесь? – его тон все также неумолимо холоден.

Я потерянно переминаюсь с ноги на ногу, пока он грозно возвышается надо мной.

– Маленькая дурочка, – Марк качает головой, в его взгляде бесконечно сожаление. – Давай, раздевайся.

Он помогает снять мне шарф и пальто. Потом я плетусь за ним на кухню. Квартира чистая и уютная. Удивительно, что девятнадцатилетний парень поддерживает свой дом в порядке. Как у него на все времени хватает? Хотя эту задачу мне не решить никогда. Марк – вундеркинд. Самый, что ни на есть, настоящий.

Только выглядит он не как чахлик-ботан в очках, а как модель для рекламы мужского нижнего белья. Пока я тихонечко пью свой горячий чай с засушенным пирожным, Марк сосредоточено изучает что-то в своем ноутбуке, полностью игнорируя меня.

– Почему ты злишься? – спрашиваю я, не выдержав напряжения. Марк бросает на меня раздраженный взгляд.

– Потому что ты – глупая маленькая девочка. Я думал, что мы все решили! Отец явно дал понять, что если мы не прекратим, то меня ждут крупные неприятности. И у меня нет оснований ему не верить. Он выкинул меня из дома, лишил материальной поддержки, запретил приезжать домой даже на каникулы. И ты считаешь, что после всего этого, я буду счастлив тебя видеть? Ты серьезно? – он вскидывает бровь, и я вся сжимаюсь под этим обвиняющим взглядом. Мне ужасно стыдно, по моим щекам текут слезы, которые я не в силах сдержать.

– Я поеду домой, – потеряно бормочу я, пытаясь встать. Он хватает меня за руку, рывком заставляя сесть на место.

– Сидеть! Домой она поехала. Следующий поезд до Твери только в семь утра. Ты понимаешь, что еще больше усложнила ситуацию? Они подумают, что мы тут черт знает чем занимались! Тебе не пять, ты должна хоть немного думать не только о себе, – раздраженно отчитывает меня Марк. Я молчу. Что мне еще остается? Но от чувства несправедливости сводит зубы. Он сваливает всю ответственность на меня, словно я одна виновата в том, что произошло. Словно я это начала. Хотя, может, быть, и я, но все равно обидно… От горечи и боли поток слез только усиливается. Марк нервно меряет широкими шагами кухню. Никогда не видела его таким взбешенным и напряженным.

– А гостиница? – перестав всхлипывать, начинаю думать конструктивно, искать варианты.

– У тебя есть деньги? У меня – нет. Я тут выживаю, как могу. В МГУ учиться недешево, а если еще родные мать и отец предпочли тебя бесконечной толпе приемышей…, – он осекается, заметив, как широко распахнув глаза, я смотрю на него с недоверием и потрясением.

– Это я тоже? Да? Приемыш? Так ты считаешь? – мой голос дрожит, набирая силу. – Но знаешь, каждый рубль мы отработали сполна. И давай не будем забывать про пособия, государственные премии и награды, которые получают родители. То, что они делают, нужно, прежде всего, им самим.

– Как ты запела! – криво усмехается Марк. – Забыла, как тебя чуть не отправили обратно в интернат три месяца назад? Но нет, тебя опять понесло на подвиги.

– Никто не отправил бы меня в интернат, Марк. Я думала, что ты тоже скучаешь и хочешь увидеть меня, – тихо произнесла я. – Думала, что мы любим друг друга.

Марк резко и неприятно смеется, глядя мне в глаза. Его показное пренебрежение не настолько неожиданно, насколько унизительно. Никогда не думала, что Марк может быть настолько жесток.

– Ты красивая девушка и у тебя сногсшибательная фигура, и я просто трахнул тебя, потому что ты сама хотела, – безжалостно заявляет он. – Наверное, мне не стоило этого делать. Потому что ты слишком молода, и мы нарушили табу на отношения в семье, и в итоге все открылось. Однако я уже наказан, поэтому не считаю, что должен извиняться за то, что говорю правду. Скажи, в каком месте я сейчас тебя обманул?

Наверное, после демонстрации недовольства моим приездом, последние слова не стали откровением. Я не понимаю, для чего или для кого он устроил этот фарс. Понятно, что ни он, ни я, не верим в произнесенные слова.

– Ты скажи, Марк, – произношу я холодно. Мои слезы высохли, но внутри все горит и плачет. Заметив перемену во мне, он натянуто улыбается.

– Я уже все сказал, – равнодушно отвечает Марк. – Я постелю тебе на кухне. Через полчаса ко мне придет девушка. Будь добра, веди себя разумно и тихо.

Я отшатнулась, словно он меня ударил. Да, вот это действительно больно. В его лице что-то мелькает, и Марк протягивает руку, чтобы коснуться меня, но снова прячется в своей скорлупе подонка, и, сжав руку в кулак, убирает за спину.

– И она останется на ночь. Утром мы проводим тебя на вокзал. – это доносится уже из комнаты.

Я обреченно опускаюсь на небольшой диванчик у стены, на котором мне, по всей видимости, придется спать. Я не могу поверить, что все происходит наяву, а не в страшном сне. Еще два часа назад я была счастлива, я ждала встречи с парнем, который стал моей первой любовью и лучшим другом с момента, когда я переступила порог дома приемной семьи. Я была номер восемь. Сейчас у родителей пятнадцать детей, и они наконец-то решили остановиться. До ухода из семьи Марка нас было десять. Еще пятеро покинули дом раньше, завели собственные семьи. Но даже десять – это много. На самом деле мы все разные и по-своему привязаны друг к другу, но Марк с самого начала стал для меня близким человеком. И когда он говорит такие страшные вещи, я не могу поверить, не могу принять… Это невозможно.

И я не понимаю зачем? И за что?

Только когда приходит его девушка, на меня накатывает реальность, разительно отличающаяся от моих фантазий. Она высокая и стройная, и ей явно больше восемнадцати. «Что за девочка?», спрашивает она у Марка манерным голосом. Я не могу отвести глаз от ее красного рта и рыжих волос. Юбка едва прикрывает ягодицы, декольте ничего, вообще, ничего не скрывает. Если так выглядит его тип идеальной девушки…

– Да так, – пожимает небрежно плечами Марк, прихватывая девицу за задницу. – Родители прислали одну из сироток кое-что передать.

Они уходят в комнату, закрывают за собой двери, и остаюсь на кухне одна. Сиротка. Сиротка… Это он обо мне.

Закрываю глаза, опуская голову на подушку. Мне не во что переодеться, поэтому я сняла только пиджак и колготки. Накрылась до подбородка пледом, который пах шерстью и Марком. Вспоминая наши совместные моменты из детства, начинаю беззвучно всхлипывать. Я невольно прислушиваюсь к звукам смеха и разговорам за стенкой. Им там гораздо веселее. Пытаюсь отвлечься и уснуть, но ничего не выходит. Мое сердце слишком болит и ноет. Я сгораю от стыда за свою самонадеянную глупость, которая привела меня сюда. Через час я уже измучена своими терзаниями так, что готова провалиться в беспамятство, но звуки в соседней комнате заставляют меня подскочить на месте. Конечно, я понимаю, что девушка такого вида не чаю пришла попить, но нельзя хотя бы не делать «это», так демонстративно громко. То, что я сейчас чувствую, не передать словами. Мне шестнадцать, а в таком возрасте девочкам кажется, что их любовь вечная и единственная, и самая сильная, и никто так еще никогда не любил.

Я проплакала всю ночь, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания. Утром подушка насквозь промокла от моих слез. А мое сердце разбилось вдребезги.

Первая любовь часто бывает несчастливой. Мой же случай отвадил меня от новых попыток завязать отношения на долгие, долгие годы. Ведь Марк был не просто парнем, не просто первым любовником. Он – единственный и близкий мне человек. Можно забыть предательство человека со стороны, случайного… Но с нами все было иначе. Я любила его всеми фибрами своей души, всеми гранями этого чувства, которое он с такой легкостью отбросил прочь.

Утром я не заметила, как ушла девица с алыми губами и задатками порно актрисы. Прибывая в состоянии полной прострации, я не заметила появления на кухне Марка, который неожиданно проявил ненужную уже заботу и сварил мне кофе.

– Что с твоими глазами? – хрипло спросил он, садясь рядом. Меня затошнило. Я больше не хотела его видеть. Он отрезал меня от себя. У него получилось. И когда я подняла на него свой взгляд, это были мои последние слезы из-за мужчины. Я ничего не сказала, но, видимо, Марк и так все понял по выражению решимости и презрения в моих глазах.

Он встал, чувствуя исходящую от меня негативную энергию. Наши взгляды все так же были скрещены.

– Так будет лучше, Маш. Ты поймешь потом, когда вырастешь, – произносит он и разворачивается ко мне спиной. – Через два месяца я улетаю в Штаты. Буду учиться в Голливуде, в школе каскадеров. Было чертовски сложно, но я прошел отбор заочно, и меня рекомендовали влиятельные люди из нашего университета. И да, я бросаю МГУ. Можешь передать родителям, что я получил стипендию и сам справлюсь. Если придется, то буду работать ночами. Мне ничего от них не нужно. А еще можешь сообщить, что в начале прошлого года я перевелся с экономического факультета на факультет искусств. Не судьба сбыться их планам о великом математике или успешном бизнесмене.

– А меня ты за что наказал? – спросила я, вставая из-за стола. Быстро, нервной походкой прошла в прихожую и начала судорожно одеваться. – Удачи тебе в Америке. Доберусь до вокзала сама.

Мы замерли у дверей напротив друг друга.

– Ты прости меня, Машка, – произносит Марк. В его темных глазах ничего нельзя прочесть. Чужие, далекие, отстранённые. – Мне казалось, это так – игра. Мы были детьми, потом выросли. И что-то такое возникло между нами. Попробуй отнестись к случившемуся, как к эпизоду, неудачному опыту. Забудь меня. Так будет лучше.

Его взгляд застывает на мне, на моих губах. Протягивая руку, он касается моих волос, выбившихся из косы, заправляет за ухо. Такое нежное прикосновение, такое до боли знакомое, и бессмысленное после всех сказанных слов.

– Скоро между нами будут океаны. Я буду скучать по тебе, моя маленькая Джульетта, – печальная улыбка трогает его губы. – А ты даже не вздумай. – Марк наклоняется и касается губами моего лба. Я слышу его судорожное дыхание. Он держит меня за плечи слишком сильно, словно боится отпустить, а потом резко открывает дверь, позволяя мне уйти из его комнаты и жизни на долгие-долгие годы.

Мне шестнадцать лет, и мое сердце разбито. Конец света, ни больше, ни меньше. А для него – всего лишь эпизод.




Глава 1


«Несмотря на то, какие испытания могут разделить нас, мы всегда найдем способ вернуться друг к другу».

    Лео Коллинз, к/ф Клятва





Мария

– Маш, ты не можешь танцевать в клубах бесконечно. Мама рано или поздно узнает и тебе влетит, несмотря на то, что ты совершеннолетняя. Правила действуют, пока ты живешь здесь. Я молчу, что будет, если отец пронюхает. – Стелла забрасывает на стол длинные ноги, открывая флакончик с лаком для ногтей. Она красивая, стройная и кажется слишком взрослой для своих пятнадцати лет. Умная, целеустремленная; отличница и многократный областной чемпион по плаванию на коротких дистанциях. Я была совсем другой в ее возрасте, не хватала звезд с неба, училась средне и влипала в не самые красивые истории. Родители, хотя и не произносили вслух, но давно смирились с тем, что я самый непутевый член нашей многочисленной дружной семьи. Дружной – это не в кавычках. Мы и, правда, очень дорожим друг другом. Так нас воспитали. Сейчас с родителями осталось только семеро детей. Самая младшая Миленка, ей девять, и она почти хакер. Представляете, до какого уровня мне нужно тянуться? Нет?

Тогда я поясню.

Сейчас я почти самая старшая из тех, кто до сих пор висит на шее у приемных родителей. Если думаете, что наше государство настолько щедрое, чтобы обеспечить подобные семьи всем необходимым, то ошибаетесь. Если вам почему-то взбрело в голову, что родители берут в семью больше десяти человек, рассчитывая на пособия и льготы или руководствуясь другими меркантильными соображениями, то тоже ошибаетесь. Попробуйте воспитать хотя бы пятерых, даже если ваш дом – полная чаша. Сами воспитать, без помощи нянь, репетиторов и других приходящих людей. И не просто воспитать, а выпустить в мир достойных людей, специалистов, самостоятельных и успешных.

Мои родители не суперлюди. Они живые, настоящие, со своими слабостями, но с сильными несгибаемыми принципами. И они, как бы правильно выразится, утописты, мечтатели, которые вознамерились создать свою модель идеальной семьи. Пара трещин случалось, но в целом им удалось. Самым главным промахом стала я и… Марк.

Родители так много времени отдали приемным детям, внимания, любви и заботы, но при этом не смогли удержать родного сына, который больше пяти лет назад покинул не только город, но и страну. Не знаю, как им удалось пережить подобный удар, но сейчас, немного повзрослев, я понимаю Марка. Не могу его осуждать. Мы начудили, конечно, но я ставлю себя на его место и понимаю, почему все так случилось. Марк был лучшим из нас. Самым умным. Ему удавалось все, за что бы он ни брался. А брался Марк за многое. Когда он пошел в первый класс, мама выпустила книгу, точнее, пособие «Как вырастить вундеркинда». И даже премию какую-то получила. Родители очень им гордились, но никогда открыто не демонстрировали свои чувства, и строжили больше, чем остальных. Но ребенок есть ребенок, и ему обидно, что его, родного, любят, вроде как, меньше, чем приемных, хотя лично я разницы не замечала. И когда Марк на три года раньше сверстников окончил школу, то рассчитывал на какое-то особенное отношение родителей, но они только сильнее давили на него своим авторитетом и новыми образовательными программами; хотели, чтобы он стал гениальным математиком, ученым. И Марк мог бы! Сколько математических олимпиад было выиграно. И притом, что зубрилой Марк никогда не был. Просто чудо природы какое-то. И еще умудрялся активными играми увлекаться. Футбол, волейбол, карате, теннис и даже скалодром. В семнадцать увлекся мотокроссом (мотоцикл у него был и раньше, но он только в частном секторе мог ездить), чем чуть не свел с ума родителей. Но на тот момент он уже в МГУ учился, и им было сложнее его контролировать. Когда в первое лето каникул Марк приехал на месяц позже, сообщив, что участвовал в соревнованиях по гребле на байдарках на озере Байкал, и лазал по горам Урала, то предки поняли, что бесполезно сражаться с его чрезмерной активностью, и смирились. Сложнее было смириться с кое-чем другим. Но это отдельная история. И закончилась она некрасиво. Я могла бы чувствовать себя виноватой, если бы на тот момент была чуть старше.

Вернемся к нашей идеальной семье и самородкам, которых она взрастила.

Итак, мою маму зовут Елизавета Красавина, сейчас ей пятьдесят семь лет, и она все еще полна сил. Отец – Дмитрий Красавин, недавно отметил шестидесятилетний юбилей. У обоих высшее педагогическое образование. Мама – учитель начальных классов, папа закончил физвос. Мы живем в частном секторе, в пригороде Твери, в просторном и уютном доме. Два этажа, гостиная, спортзал, шесть спален. Не у всех детей есть возможность занимать отдельную комнату, но я на данный момент живу одна, чему безумно рада. У нас имеется приусадебный участок, двенадцать соток, на котором помимо бесконечных грядок находятся: баня, летний домик, огромный гараж для трактора, мотоцикла, культиватора, газели и семиместной подержанной иномарки. Родители считают, что дети с детства должны быть приучены к труду, и поэтому помимо работы на земле, нам еще приходится ухаживать за многочисленной скотиной: кролики, птица, коровы, козочки, свиньи. Куда без хрюшек?

Только не подумайте, что нас тут используют, как рабочую силу. Это не так. Существует четкое расписание, которое составляется с учетом многочисленных нюансов. Меня, например, ни разу не заставляли делать что-то, если я не хотела. Всегда можно поменяться обязанностями с братом или с сестрой. Не хочешь полоть картошку, иди мой посуду. И мама с папой не сидели дома у телевизора, пока мы пахали в хлеву или на грядках. Нет. Они всегда были рядом. Работали с нами, больше нас. Естественно мы жили своим хозяйством, ну, и на пособие, которое платило государство. На питание уходило не очень много, потому что в доме всегда было полно скотины и запасов с огорода, но вот с одеждой приходилось туго. Мы не жаловались. Никогда и ни на что. Небалованные. Никто из моих братьев и сестер ни разу не загремел в полицию, не украл, не стал участником скандала или заварушки. И когда три года назад мама получила президентскую премию «Родительская слава», мы собрались все вместе в саду, потому что в гостиной не хватило бы места для родителей и четырнадцати детей, у некоторых из которых уже появились свои дети…, и это было такое счастье. Отец сиял от гордости, но в тоже время в его глазах, как и во взгляде мамы читалась затаенная грусть. Пришли поздравить все, кроме родного сына. Конечно, Марк не смог приехать. Это не из Москвы на электричке прикатить. Он даже не знал про награждение, потому что с момента отъезда в Америку прекратил любое общение с родителями и с нами.

Маме было всего двадцать пять лет, когда она и ее муж приняли решение удочерить первых своих близнецов. Света и Юля. Новорожденные. Я знаю, что родители девочек погибли в автокатастрофе. Отец вез беременную жену в роддом, когда случилась трагедия. Малышек чудом спасли, выходили. Лиза училась на одном курсе с мамой близнецов, и поэтому эта история ее так задела. Она не могла остаться равнодушной, учитывая тот факт, что родственников у девочек не осталось. Оба родителя были детдомовскими. Лиза долго не решалась сказать мужу о своем желании взять малышек в семью. Тогда они сами жили в однушке, работали в школе за гроши и о своих детях даже не мечтали. Но сложилось так, как сложилось. На семейном совете было принято решение. Девочек сначала взяли под опеку, а потом через год удочерили.

Через два года девушка из органов опеки во время очередной проверки рассказала трагическую историю о мальчике, которого недавно распределили в дом малютки. Мамаша уснула пьяная или в наркотическом дурмане. Вся семья, включая двух сестренок погибла в пожаре, а он выжил, не получив ни одного ожога. Вынесли из огня пожарные. Родился в рубашке, так сказали. Артур. Тоже новорожденный. Мама хотела съездить, чтобы просто отвезти кое-какие вещи, оставшиеся после девочек. Ну, и вернулась в слезах. Через месяц они с отцом уже готовили документы на усыновление. Продали квартиру и все вместе с тремя детьми переехали за город.

Дом рос вместе с количеством членов семьи и широтой души моих родителей. Я знаю, что они любят всех нас. Гордятся нами. Хотят, чтобы мы выросли достойными людьми.

Свете и Юле сейчас тридцать два года. Обе закончили московскую медицинскую академию и работают по специальности в Москве. Юля стоматолог, Света – детский хирург. Обе замужем. У каждой дети родились. А тот мальчик, чудом спасшийся в пожаре, Артур, стал священником. Сейчас ему тридцать, работает в местной церкви, женился пять лет назад, двое сыновей, и жена девочкой беременная. Стоит ли говорить, что Артур частый гость и духовник нашей многочисленной семьи?

Следующим пополнением были близнецы-двугодки. Родители питали слабость именно к близнецам. Всегда их смотрели в первую очередь. Итак, следующие. Вика и Максим. Родители трагически погибли. Очень талантливые дети. Тоже упорхнули в Москву, закончив школу. Закончили МГУ, факультет искусств. Вика работает актрисой в театре, а Максим – модный фотограф. Сейчас им двадцать шесть каждому, красивые, успешные, свободные, материально независимые. Приобрели небольшой таунхауз в ближайшем в Москве пригороде.

Шестым стал Артем. Мать – поэтесса, умерла от рака, отец неизвестен. Взяли годовалым. Сейчас ему двадцать два года. Здоровенный, высоченный красавец-блондин с голубыми глазами. Нас часто принимают за родных, потому что мы похожи внешне. Немного отставал в умственном развитии, но мама вытянула. Отец натаскал в физическом плане. Сейчас у Темыча контракт с успешным российским хоккейным клубом, и он уже два года мотается по соревнованиям. Купил особняк в Москве и живет на широкую ногу. Я дважды останавливалась у него на лето, пока пыталась попасть в МГУ на юрфак, но оба раза провалилась. Параллельно пыталась попасть в хореографический колледж, но и здесь меня признали недостаточно талантливой. Вот такая я. Пирожок ни с чем. В семье не без урода, как говорится.

Седьмым ребенком в семье стал Божий дар, как однажды выразилась бабушка Люба. Она умерла, когда мне было восемь лет. Хорошая была женщина. Веселая, с юмором.

Мама забеременела Марком в тридцать три года. Именно он стал седьмым. Сразу две библейские важные цифры. Тридцать три – возраст Христа на момент его распятия, а семь – число дней для сотворения мира. Марк начал «чудить» сразу. Лизе Красавиной ставили бесплодие с двадцати лет. И забеременеть в тридцать три, и выносить без малейшего осложнения и нарекания врачей уже было событием особенным. Артур говорил, что родителям воздалось за благие дела и нравственную духовную жизнь. Церковь занимала важную роль в семье и детей приучали к религии, воспитывали по христианским понятиям.

В десять месяцев Марк пошел ножками и заговорил предложениями. В полтора года знал все цифры и буквы. В три научился читать, считать и писать, а в четыре уже рассказывал стихи на английском, знал, что такое дроби и умножал трехзначные цифры. В школу раньше шести лет не брали, и поэтому сильно опередить сверстников он не мог. Однако, вопреки ожиданиям, родителей, начальная школа далась Марку тяжело. Он знал программу, и ему было скучно. Он не умел вести себя, был неадекватен, спорил с учителями, ходил по классу во время уроков, мог уйти домой в любой момент. Его откровенно недолюбливали как учителя, которые недотягивали до уровня мальчика, так и ученики, с которыми Марк вообще отказывался общаться. Со стороны он мог казаться заносчивым и высокомерным, и отчасти эти черты присутствовали в его характере. В средних классах дела пошли успешнее. Прибавилось предметов, Марк заинтересовался различными кружками и спортивными секциями, и на базе общих увлечений сошелся, наконец, со сверстниками. А позже со старшеклассниками, потому что начал активно опережать школьную программу, перепрыгивая через классы. Одиннадцатый класс Марк закончил в шестнадцать лет с красным дипломом, медалями и грамотами. Но не побежал поступать в университет. Целый год отдыхал. Ну, а потом МГУ, прикладная математика. Поступил, даже не сдавая экзамены. Самородка взяли сразу. Не то, что некоторых неудачниц (не будем показывать пальцем).

В первое лето, когда Марк с опозданием, из-за своих байдарок, приехал домой, ему уже было без пары месяцев восемнадцать. Самоуверенный, взрослый, дерзкий. Я смотрела на него, как на небожителя, открыв рот. Пятнадцатилетняя малолетка, у которой еще даже грудь расти не начала.

Все девчонки в деревне были влюблены в Марка. А что творилось, когда он надевал кожаную косуху и выезжал из двора на своем черном мотоцикле! Некоторые дурочки практически вслед бежали. С девчонками у Марка складывались особенные отношения. Одноразовые. Родители не знали, что их сын немного гуляка, но до меня сплетни доходили. Я не сердилась, а наоборот, шлейф разбитых сердец, который тянулся, придавал его образу еще большую привлекательность.

Да, кстати, я оказалась восьмой по счету. Взяли меня после четырехлетнего перерыва. Я тоже, своего рода, особенный ребенок. Подкидыш. О моих родителях ничего не известно. А еще у меня был порок сердца. Врожденный и очень серьезный. Родители возили меня в Москву, где я перенесла три операции на открытом сердце в трехгодовалом возрасте. И шрам остался. Они вытащили меня с того света… Больше других я должна быть благодарна, но, к сожалению, стала самым большим разочарованием. Из-за меня они потеряли сына. Из-за моей дурости и глупой детской влюбленности. Никто не снимает ответственности с Марка, но и я должна была думать головой, а не каким-то другим местом.

Большая любовь.

Сейчас даже вспомнить смешно. Стыдно. Шестнадцать лет! Я могла еще года два играть в куклы, не зная ничего об интимных отношениях. И Марк был прав, когда сказал потом, что дал мне то, чего я хотела. Эпизод. Я была разовая. Хотя нет. Многоразовая. Поймали нас далеко не в первый раз. Он меня не совращал, хотя родители и считают по-другому. Я сама на него вешалась. После, когда дело было сделано, Марк не видел смысла отказываться от того, что так откровенно предлагают. Если бы все можно было отмотать обратно, и вставить мои сегодняшние мозги той шестнадцатилетней дурочке, то все сложилось бы иначе. Хотя я не думаю, что Марк так уж несчастен в своей Америке. Родители лепили из него гения, чересчур давили, и требовали больше, чем от других. Он не жаловался, но я видела этот его загнанный взгляд мятежника. Я понимала его, как никто. Сейчас он, наверное, наслаждается своей свободой и даже не вспоминает обо мне. Не всем нам нужны родители, дом, тыл, близкие люди. Я же не просто была влюблена в него, он был моим другом, родным человеком. Мы все его любили. Но любил ли кого-то Марк?

Ладно, не будем о наболевшем. Неловко, тяжело и горько вспоминать такие моменты.

Остановились на мне? Итак, нас осталось на шее у родителей семеро. Игорь – старший. Ему двадцать один, хотя усыновили после меня. Он учится в Тверском педагогическом университете на учителя физкультуры, и всерьез увлекается футболом. Сейчас ждет контракт с каким-то клубом. Так что скоро тоже улетит в свободное плавание.

Марина моя ровесница, но она в семерку не входит. Она у нас фигуристка. Чемпионка. Появляется раз в полгода, не чаще. Вижу ее в новостях спорта и каждый раз ощущаю собственную никчемность.

Даже Стелла в свои почти шестнадцать уже без пяти минут мастер спорта по плаванию. Ванечка хоть и учится в десятом классе, но уже знает, кем хочет стать. Знакомьтесь, будущий кардиохирург.

Осталась только малышня. Очередные близнецы Вася с Женькой, мальчишки, им по одиннадцать лет, и Миленка – девять. Что из них получится, еще никто не знает, но боюсь предположить, что я так и останусь тем «самым слабым звеном» в нашей семейке гениев и талантов, если ничего не изменю.

И когда красивая, благоразумная отличница плавунья Стелла говорит, что мне необходимо бросить мои танцы и заняться делом, я с ней полностью солидарна.

– Завтра будет известно, попала ли я на юрфак в наш Тверской филиал Московского гуманитарно-экономического института. – выдаю я Стелле свой большой секрет. Зеленые глаза распахиваются от удивления, даже кисточка съезжает с ногтя и мажет лаком кожу.

– Серьезно? – шепотом спрашивает Стелла. Расплывается в улыбке, порывисто обнимает меня. – Молодец, а что молчала-то?

– Не хочу пока говорить. Вдруг опять облом.

– Но это же не Москва. Тут требования скромнее, – решила успокоить меня сестрица. – Класс. Я так рада.

– А еще меня в школу балета позвали преподавать. Через день по два часа. Вечерние сеансы получается.

– Обалдеть! Да у тебя белая полоса поперла.

– Тьфу, не сглазь. Хорошо, что у меня хотя бы сертификат на преподавание хореографии есть.

– Слушай, я не знаю, что там Москва придралась, но танцуешь ты круто. Только не эти вот гоу-гоу в клубе, а балет и бальные мне нравились, – Стелла мечтательно улыбнулась. – Танго, вальс… А сейчас, что? Брр…

– Прозвучало так, словно я стриптизерша какая-то. Я, между прочим, в одежде танцую. И да, за вальс или белого лебедя в клубе никто не заплатит.

– Ну да, кожаные шорты и топ – это офигеть, какая одежда. Я молчу про обувь. И слухи, которые ходят на счет приват танцев.

– Это было один раз, – качаю головой заливаясь краской стыда. – И то, потому что мне парень понравился.

– Значит, не врут слухи? – прищурив глаза, спрашивает Стелла. – И как, не распускал руки?

– Нет, не распускал. И, вообще, маленькая еще.

– Да, брось ты, у меня все уже было, – заявляет Стелла, вызывая у меня изумленный вздох.

– Слушай, когда ты все успеваешь? Стоп. Это не тренер? Стелла! Смотри на меня.

– Нет, дура, что ли! Парень из команды. Вместе тренируемся, – «утешает» меня сестра. Черт, почему я не верю ей?

– Тебе шестнадцать, ты помнишь об этом? И о том, как дети появляются ты в курсе? – наставническим строгим тоном спрашиваю я.

– Я в курсе, что кому-то, вообще, шестнадцать было. Ты тогда о детях думала? – парирует маленькая стерва.

– Мне тогда думать нечем было. И с парнем этим, с привата ничего не было. Он мне в любви признавался, говорил, что полгода уже на меня смотреть ходит. Вот и все. Ты рано решила стать взрослой, Стелла, – сдержанно произношу я. – Ни к чему хорошему неразумные отношения не приведут. Понимаешь?

– Почему неразумные? – хмурится сестра.

– Твоя жизнь расписана по минутам. Впереди карьера, о которой многие только мечтают. Не просри это ради сомнительного перепиха.

– Почему же сомнительного. Мне понравилось. И не собираюсь я голову терять. Я не ты, чтобы, как в омут с головой. Ты же до сих пор ни с кем не встречаешься, потому что своего Марка ждешь. Дура ты. Еще меня учишь. Не вернется он. Где он и где ты, Машка! Какой дурак из Голливуда в Тверь вернется, за свиньями убирать?

Я ничего не ответила, проглотив обиду. Стелла та еще сучка, и ее слова задели за живое, но она отчасти права. Мне нужно прекратить жить прошлым. Только… сложно это. Смотрю на парней, которые оказывают мне знаки внимания, и понимаю, что ни один из них не сравнится с Марком. Не потому что он был красивее и умнее всех, хотя такой грешок за ним водится. Нет… Он был родным, близким, моим. Я любила его. Сложно забыть, когда по-настоящему…




Глава 2






Мария

Меня вырубает прямо на лекции. Я из последних сил делаю вид, что заинтересована тем, что вещает с трибуны высокомерный, просто лопающийся от собственной важности, красавец Солнцев Дмитрий Евгеньевич. Не абы кто, а заезжий прынц из самой столицы. Дорогущий адвокат по бракоразводным делам, который не проиграл еще ни одного процесса. Черт его знает, сколько отвалил этой звезде юриспруденции наш универ, чтобы заманить самого Солнцева в Тверь. Курс краткосрочный. Всего две недели, и конечно, я не могла не воспользоваться шансом. Посмотреть на звезду и просто покупаться в лучах его известности и успешности. Вдруг и мне перепадет. Обмен энергиями, знаете ли. Присосусь, чуть-чуть себе откачаю. Шучу я, конечно. Любопытство замучило, да и подружки все записались.

Подружки вообще история отдельная. Устроили на несчастного адвоката целую охоту, облаву, можно сказать. На лекции являлись в боевом раскрасе и лучших шмотках, которые были бы уместны в ночном клубе, но не на лекции в универе. И засранец Солнцев прекрасно замечая все уловки жаждущих заполучить в свои сети такую жирную акулу, вовсю флиртовал со студентками. Ему можно, он же заезжий, и не педагог, а так, лекции читает, делится опытом, шутками сыплет, историями из сытой жизни миллиардеров и их грызне, когда эти миллиарды делить приходится. Пару дней назад на первой лекции, мне даже нравилась его манера преподавания, но сегодня, после отработанной ночи в клубе, я просто не в состоянии сосредоточиться на словах Солнцева. Какой черт дернул меня сесть в первый ряд? На самом виду. Удрыхну, позорище будет.

Хочу напомнить, что в клубе я вовсе не развлекалась, а работала. Решила, наконец-то, съехать от родителей и снять себе квартиру. Уже выбрала даже подходящую. Небольшая однушка рядом с универом. С мебелью. Чистая. Не хватало всего пару тысяч на услуги риэлтерского агентства. В балетной школе зарабатываю совсем мало, поэтому пришлось снова вернуться в гоу-гоу, но это временно, пока на ноги не встану. Вечером внесу остаток и заеду. Если силы останутся… Стелла радуется больше, чем я. Моя комната теперь ей по наследству перейдет. Сейчас я настолько вымотана, что не совсем понимаю, что чувствую. С одной стороны, я так привыкла жить с родителями, под их опекой и заботой. Мне будет не хватать их строгих правил и установок, советов, которые всегда кстати. Понравится ли мне самостоятельная, тихая, без списка обязанностей и расписания жизнь?

Поживем – увидим?

– Мария Красавина, вы кажется перепутали заведение. Это не конкурс на звание самый спящий студент года, – доносится до меня заносчивый голос с бархатистыми нотками. Хмм чувственно… Я понимаю, что не справилась с усталостью и только что позорно задремала. Открывая глаза, пытаюсь проморгаться и сквозь полусонный туман рассмотреть лицо обращающегося ко мне Солнцева. Поганец чертовски хорош. Я бледнею и краснею, пытаясь найти остроумный ответ, но мозг все еще отключен. Откуда он знает мое имя? Ах, точно таблички на груди… Он, что пялился на мою грудь?

– Вы считаете, что только что удачно пошутили? – с вызовом спрашиваю я, поправляя растрепавшиеся волосы. Мне тут же хочется проглотить свой язык. Не знаю, что за черт в меня вселился. Аудитория, только что заискивающе хихикающая вместе с Солнцевым, замолкает. Я продолжаю моргать, испуганно глядя на удивленного, и даже заинтересованного преуспевающего адвоката. Его выразительные, умные, бесконечно грешные стальные глаза медленно скользят по моему лицу и ниже, я больше не верю, что его интересует табличка. Он нагло таращится на мою грудь.

– А вы считаете меня не остроумным? – с легкой хрипотцой в голосе спрашивает он, делая шаг ближе. Я могу разглядеть его чувственные губы и длинные ресницы. Он же должен быть занудой и ботаником! Это нечестно, что умный парень обладает еще и сексуальной внешностью. И он молодой. Не больше тридцати. Высокий, стройный, стильный. Шикарный. Стоп! Я, что, пялюсь на него? Боже, он мне нравится. Реально нравится. Уписаться можно.

– Нет, Дмитрий Евгеньевич. Все смеются, потому что вы богатый, известный и успешный. Но вы могли бы сделать вид, что не заметили, что одна смертельно-уставшая девушка задремала во время исключительно интересной лекции о «Правовом споре и гражданском судопроизводстве», – выдаю я все с той же заносчивой интонацией, нагло улыбаясь и глядя в самые восхитительно-красивые глаза.

– Мария, вы запомнили название темы. Это прогресс!

– Не льстите себе. Я прочитала на доске за вашей спиной, – ухмыляюсь я.

Он перестает улыбаться, потому что моя наглость уже перестала быть милой шалостью. Взгляд серых глаз темнеет, когда, сдвинув темные брови, он с раздражением смотрит на меня долю секунды, после чего твердым и беспрекословным тоном заявляет:

– Прошу вас покинуть аудиторию, юная леди.

Вздёрнув нос, встаю, закинув сумку на плечо. Аудитория в тихом ступоре, как и я сама, но храбрюсь из последних сил. Какая идиотка, но меня уже понесло.

– А кто сказал вам, что я леди? – фыркнула я. Прохожу мимо блестящего адвоката, одетого в исключительно стильный и строгий костюм, без единой складочки. Совсем как супергерой. Меня накрывает волной взбесившегося адреналина. Виляю задницей, обтянутой простыми поношенными голубыми джинсами. Сверху невнятный серый свитер, который в простонародье называется «лапша», на ногах спортивные несексуальные черно-белые кроссы. Я уже у двери, когда до меня доносится его ехидное и многообещающее:

– А это запомню, Красавина, – а следующие слова произнесены ледяным тоном. – И прошу вычеркнуть данный курс из мероприятий, которые вы запланировали. Надеюсь, мне не придется повторять дважды. Можете спать на других лекциях. Мы друг друга поняли?

Оборачиваясь, замечаю, как его взгляд быстро отрывается от моей пятой точки и скользит по груди и выше, пока не встречается с моим взглядом. Боже, меня пронзает эклектический разряд невероятной мощи. Даже коленки слабеют. Я чувствую, как между ног становится горячо. Я хочу этого засранца. Боюсь, что голос выдаст мое состояние, поэтому просто киваю и выскакиваю в коридор, захлопывая за собой дверь. Прислоняюсь спиной к закрытой двери, переводя дыхание. Черт побери! Что это сейчас было?


Дмитрий

– Александр Федорович, можно вопрос личного характера, – глядя в окно, выходящее на крыльцо университета, спрашиваю я у декана данного образовательного учреждения. Лысоватый и слеповатый Александр Федорович Пронин, поправив очки, важно и понимающе кивает, проследив за моим взглядом. Теперь мы оба смотрим на длинноногую блондинку, которая сидит на лавке, держа в руках огромный стакан кофе.

– Хороша, понимаю. Я тоже не смог устоять, когда на вступительных она несла околесицу. Красивая, но знаниями не блещет, к сожалению, – Пронин вздохнул. Я нахмурился, изучающе разглядывая Красавину Марию. Маша, значит. Откинув назад светлую копну идеально прямых волос, она подставила лицо солнечным весенним лучам, блаженно улыбаясь. Я вспомнил, как она смотрела на меня сегодня. Глаза синие, васильковые, мятежные. Мне она понравилась еще на первой лекции. Невероятная красавица, а ничего из себя не строит. И тело какое! Три часа прошло с нашей стычки, а у меня до сих пор эрекция. Вот черт, угораздило же. Приехал на пару недель и подсел на молоденькую студентку.

– Мне так не показалось. Вроде не дура, – произношу, не сводя с нее глаз. Она пьет свой кофе, смахивая с лица прядь волос. Никогда не торчал, сорри за жаргон, от блондинок, если честно. И, вообще, мимолётные романы – не мой удел. Я человек серьезный, не мальчик, чтобы по чужим постелям прыгать, да и постоянная девушка у меня есть. О свадьбе не думали, но все к тому идет. А тут, ухх, как накатило. Прямо чуть с ног не сбило. Причем, она и не старалась даже. Уснула, пока я из кожи вон лез, чтобы привлечь ее внимание. Все девчонки с курса наперебой задницами передо мной вертят, да, и вообще, в моей профессии я часто сталкиваюсь с красивыми, обеспеченными, ухоженными женщинами, которые жаждут моего внимания, но держу себя в руках, хотя иногда бывают небольшие исключения из правил. Я не святой, и не ханжа.

Но почему мне понравилась эта Красавина, да и понравилась ли? Это, конечно, вопрос спорный, но то, что у меня на нее нереальный стояк – это железный аргумент.

– Дорогой мой, Дмитрий Евгеньевич, никто и не говорил, что прекрасная девушка, которая так вам приглянулась, дура. Увольте. Она – милейшее создание, просто юриста из нее не получится, не тот склад ума. Мария танцами бредит одними. В балетной школе по вечерам работает. По ночам в клубах выступает, но там уже совсем другая хореография, – Пронин смущенно кашляет. – Вы только не подумайте, что я сплетни собираю. Просто город у нас маленький. Семья у нее непростая. У всех на виду.

– А что не так с семьей? – озадаченно спрашиваю я, еще не переварив информацию с танцами. Поворачиваю голову, чтобы взглянуть на декана.

– С семьей-то… – он как-то нервно пожимает плечами. – Семья хорошая. Показательная, можно сказать. Родители воспитали пятнадцать детей. Приемных. Путёвку в жизнь дали. Все на подбор медалисты, таланты, спортсмены. Куча наград всяких, свое хозяйство. И ни единого нарекания. Как бы сказать поконкретнее… На фоне других детей, Маша Красавина не самая успешная. Я ее пожалел, если честно. Она же в Москву поступала несколько раз и в школу танцев ее тоже не взяли. Вернулась ни с чем. Когда к нам пришла, мне уже внучка про нее все рассказала. Кстати, Ира Самойлова, моя внучка. Она тоже на ваш курс ходит. Тёмненькая такая с родинкой на щеке.

– Да я помню. Умная девушка, – киваю я, не кривя душой. Мне не раз приходилось читать курс лекций по бракоразводному праву в самых разных университетах страны, и талантливых и смышленых студентов я вижу сразу.

– Вы знаете, Дмитрий Евгеньевич, она в конце курса хочет попробовать подать заявку на перевод в МГУ на аналогичный факультет. Я знаю, что вы там учились, многих знаете. Не могли бы посодействовать.

– Конечно, я подумаю, – автоматический киваю. – Так в каком, вы говорите, клубе работает Красавина?

– В «Лагуне», но я не говорил, – Пронин хитро улыбается.

Я отхожу от окна, бросаю взгляд на часы. У меня через пять минут выступление перед педагогическим составом. Просвещать приходится не только студентов. Но у меня сейчас есть несколько свободных недель на «благотворительность». Так я называю свои преподавательские подвиги, за которые мне, кстати, платят, но в разы меньше, чем за работу в суде. После последнего громкого нашумевшего дела с разводом двух поп-звезд, я решил взять паузу на пару месяцев. Необходимо отойти от потока грязи и пристального, неутихающего интереса к моей персоне. Все эти набившие оскомину бессмысленные ток-шоу и новые ненужные знакомства, которыми я не горжусь, но и отказать не могу. Слишком велики гонорары, которые я получаю, чтобы быть излишне щепетильным.

– Спасибо за информацию. До встречи. Я подумаю, что можно сделать для вашей внучки, – обещаю я на прощание и выхожу из кабинета декана. На самом деле мне даже думать не надо. Одного слова хватит, чтобы девушку взяли. Но я не хочу, чтобы меня одолели «просители» которых мне и Москве хватает. Каждая первая девушка, с которой я провожу ночь, пытается извлечь выгоду из моего к ней особенного отношения. Тоже самое с друзьями и коллегами. Никто и ничего не делает за просто так… Иногда подобное потребительское отношение бесит, мне хочется послать всех к чертям и укатить на золотые пляжи Таиланда или других экзотических стран, где можно ничего из себя не изображать. Пить вино, загорать, веселиться, целовать женщин, которым плевать, кто ты.


Мария

– Машка, колись, что за муха на тебя сегодня напала? – спрашивает Ирка Самойлова, поставив свой поднос на мой столик. Обычно я обедаю с Наташей Прыгуновой, моей верной подружкой еще со школы, но сегодня ее нет на занятиях. Ирка – страшная сплетница и внучка декана. Мы с ней не подруги, скорее, приятельницы. Пару раз вместе тусовались на разных вечеринках. Пить она совершенно не умеет, зато мозги у нее работают, как надо.

– Ничего, просто бесит меня этот ваш супергерой, – фыркаю я, пододвигая свой поднос. – Только и слышно: Солнцев, Солнцев. Тошнит уже. Ну, задремала я, и что?

– Знаешь, Маш, мужику с таким эго было дико, наверное, видеть, как кто-то спит на его лекции, – Ира мечтательно улыбнулась. – Но он крутой. Как из телика или с обложки.

– Так с обложки и есть. Не удивлюсь, если с собой толпу визажистов и стилистов возит, – насмешливо говорю я.

– Дед сказал, что ему тридцать три года, и он не женат. И не бабник. Представляешь? С такой-то внешностью, – и снова эта глупая улыбка. Я оценивающе смотрю на Самойлову, расценивая ее шансы на то, чтобы привлечь внимание Солнцева. Смазливая, миниатюрная кареглазая брюнетка с полноватыми бедрами и родинкой на щеке. Парни ее любят, а я не вижу ничего особенного, кроме родинки. Хотя, что я понимаю в парнях? У меня, конечно, много братьев, которые выросли на моих глазах, но это совсем другое. С сестрами о взаимоотношениях с девчонками не говорят.

– Баба точно у него есть, такие мужики свободными не бывают, так что закатай губу, – выдаю я безжалостно. Ирка недовольно хмурится.

– Фу, какая ты, Машка. Дай помечтать, а? Жалко, что ли? А что у тебя случилось? Чего такая замученная и злая, как черт?

– Работала ночью. И сегодня снова ночная смена после переезда. Завтра не приду, наверное. Все равно суббота, – пожимаю плечами, убирая за ухо длинную светлую прядь.

– Какого переезда? – любопытствует неугомонная Ирка.

– Съезжаю от родителей. Хватит на шее у них висеть. И так дольше всех задержалась.

– А тебе от государства жилплощадь не положена?

– Мама занимается этим вопросом. Кучу бумажек и справок собрать надо, потом еще ждать… – мрачно сообщаю я, – Три года пороги обиваем.

– Ну, главное, чтобы не зря. Где сняла квартиру? Сколько комнат?

– Недалеко, через двор отсюда. Однушка, конечно. И ее бы потянуть. Опять пришлось в клуб проситься. В балетной школе копейки платят, на аренду не хватит. С голоду бы не помереть.

– Зато сама себе хозяйка. Есть кому помочь?

– Конечно, – усмехнулась я. – Спросила тоже. У нас семья огромная. Только свисни, толпа на помощь набежит.

– Невероятно, как вы так все дружить умудряетесь, – покачала головой Самойлова, с любопытством глядя на меня.

– А нам делить нечего, Ир. Все поровну. И родители никого не выделяют.

– Удивительные люди, – с восхищением кивнула Самойлова. Я печально улыбнулась.

– Не все так думают. Знаешь, сколько на них грязи льют. Завистники всякие. Деньги считают и пособия, а попробовали бы сами, как мама с папой, хотя бы одного поднять, человеком сделать, – с горечью произношу я. Это от души. Наболело. Насмотрелась на дураков. И пустые поклёпы в социальные службы писали и анонимные письма с угрозами и даже забор дерьмом обливали. Да уж, чего только не было. Но родители словно не замечали косых взглядов. Невероятная сила духа и веры в свое дело.

Дешевенький мобильник вибрирует в заднем кармане джинсов, отвлекая меня от размышлений.

– О, помощники активизировались, – улыбаюсь я, прочитав имя вызывающего абонента. Игорь, это который футболист и будущий учитель физкультуры. У него сейчас отпуск между играми, и он временно живет дома.

– Машка, привет! Что там с чемоданами и подушками? Когда везем? Артур уже приехал на своем фургоне, – бодро трещит в трубку вечно жизнерадостный Игорь.

– Мы же договаривались на пять часов. Еще только два. Куда ты спешишь? Или там Стелла воду мутит? Не терпится ей? – хмуро отзываюсь я.

– Ну да, Машунь. Она уже и чемоданы все вниз стащила, – хохочет в трубку Игорь. – Сука, да? Вот тебе и сестринская любовь. Пардон, забыл, что у нас тут духовник пожаловал. Артур, уши закрой. Я не могу себя постоянно контролировать.

– Игорь, давайте на четыре. Я тогда сбегу пораньше. Скоро буду. Грузите пока.

– Отлично. Все, ждем тебя, – бросает Игорь и отключается.

Я тяжело вздыхаю, смотрю на взирающую на меня с любопытством Ирку.

– Квартиру хочешь посмотреть? – внезапно спрашиваю я.

– Спрашиваешь!? – фыркает приободрившаяся Самойлова. – Конечно, хочу.

– А, поехали!

Ирку я отвезла в квартиру, попросила немного помочь с уборкой, и оставив наедине с ведром, тряпками и шваброй, отправилась в отчий дом.


* * *

Это было невероятное эпическое прощание. Собрались все, кто были в Твери на данный момент, чтобы попрощаться, словно я на другой континент собираюсь, с самой непутевой из Красавиных, и дать советы на будущее. Вдоль ворот выстроилась шеренга братьев и сестер, самых разных возрастов во главе с мамой и папой, сдержанно, но с блестящими глазами смотрящих на меня. Руководил парадом Артур, и он же громче всех рассуждал о выборе и чистоте души и прочей ерунде, которую он обычно плел, когда мы собирались все вместе. И я люблю каждого из них. По-особенному. Даже Стеллу, несмотря на ее мерзкий характер и дерзкий язык.

Меня всю затискали, обнимая, как в последний раз, заставляя клясться каждому, что я не пропаду и буду каждые выходные навещать родителей. Пришлось обещать, словно я могу долго продержаться без родных стен. Черт, я уже скучаю по всем. По мелким в особенности. Миленка, самая маленькая, ревела коровой. Какая глупая, мы же будем с ней видеться почти каждый день. Мама возит ее в балетную школу, где я преподаю. У Милки отлично получается, она очень пластичная и гибкая от природы. Мои педагоги то же самое говорили, когда я была в ее возрасте, но их мнение ровным счетом ничего не значило, когда я пробовала пробиться в Москву.

Когда пришла очередь Стеллы прощаться, она удивительно крепко обняла меня, шепнув в ухо:

– Оторвись, сестренка. Найди себе уже, наконец, реального парня. Я тебя люблю, хоть ты и дура непроходимая.

Я рассмеялась, целуя ее в щеку.

На самом деле все это было мило и трогательно. И пронзительно печально. Я шла к фургону, в который уже были загружены мои пожитки, чувствуя спиной взгляды моих родных. Я не хотела уходить. Просто время пришло. Мне так нравилось быть маленькой девочкой, но я заигралась. Уже из машины Артура, я бросила взгляд на летний домик, который в этом году покрасили в другой, насыщенно желтый, цвет. Не знаю, что случилось… но вдруг на глаза набежали слезы. Я помахала рукой веренице близких мне людей, особенно остро ощущая нехватку еще одного человека, который жил в моей душе и никак не хотел уходить.

Шесть лет прошло, но я все это время, как последняя идиотка в глубине души надеялась, что он приедет. Хотя бы раз приедет. Увидит меня и поймет, что я не была для него простым эпизодом, еще одним приемышем, который отнимал у него любовь родителей. А сколько ночей я провела в мечтах, что стану великой балериной, приеду в Голливуд, и он с ума сойдет, когда узнает меня на сцене? Детские бредни, и мне пора закончить с ними. Нужно жить, приняв то, что Марк не вернется, не вспомнит обо мне, а я никогда не стану великой балериной и не поеду в Голливуд.




Глава 3


«Лет через пять он встретит её в том же месте, на той же лавочке.

Но теперь она будет не одна… С ней дочь и тот, на чьем месте мог бы быть он.»

    Олдер Жарк


Марк

Лос-Анджелес

– Выпрыгивай, черт бы тебя побрал, – орет в рупор постановщик трюков Джош Каперски. Джимми Броуди, которого я дублирую, закрыв ладонью рот в ужасе, смотрит, как я вылетаю на ходу из машины, делая несколько кувырков. Костюм на мне продолжает гореть, когда я встаю на ноги, выпрямляясь в полный рост, и с улыбкой направляюсь к застывшей съёмочной группе. Меня поливают из огнетушителя. Главная актриса фильма, над которым мы работаем последние полгода, бежит ко мне с остывшим кофе. Сандра Коул почему-то уверена, что огня мне хватает в кадре. Кто-то хлопает и свистит, впечатленный моим умением поставить всех в ступор. Меня считают отчаянным, бесстрашным. На самом деле я просто профессионал. Не делаю ни одного неверного движения, шага, прыжка, падения. Иногда мне становится скучно, и я экспериментирую, как сейчас. В действительности никакой опасности для моей жизни нет. За шесть лет работы каскадером я ни разу не получал серьезной травмы. Несколько царапин, да и только.

– Ты меня в гроб сведешь, Красавин! Что я буду делать, если ты покалечишься? У нас осталось не так много кадров до финала, а ты развлекаешься. Клоун! – орет на меня Джош, пока я, безмятежно улыбаясь, пью холодный кофе и обнимаю одной рукой Сандру. Джимми все еще в небольшом шоке. А я думал, что за три года, что мы работаем в общих проектах, он уже привык к моему самодурству. На самом деле Джимми тоже отважный парень и часть трюков, которые я исполняю, мог бы делать сам, но решать не ему, а режиссеру, который старается лишний раз не рисковать актером, играющим главную роль, что частично оправдано. У Джимми нет такого опыта и специальной подготовки. Для него малейшая ошибка может стать фатальной.

– Расслабься, Джош, ты же знаешь, что у меня все под контролем, – равнодушно бросаю я.

– Парень, это круто! Дай пожать твою мужественную руку, – спустившись со своего помоста, ко мне идет сам режиссер – Роберт Мейн. Седовласый мужик со сложным характером. С ним не уживаются многие актеры, но терпят, потому что его фильмы почти всегда взрывают прокат. Мне легко работать с Мейном. Он всегда знает, что делает, и что хочет получить в итоге, бывает не сдержан, когда что-то идет не по плану, но результат того стоит. Мейн меня ценит, раз третий раз зовет сниматься с Джимми Броуди.

– Я всегда говорил, хороших каскадеров в Голливуде пруд пруди, а гениальный – один. И это Марк Красавин, – произносит Мейн без тени притворства, пожимая мою руку. – Молодец. Красавчик. Точно не хочешь попробоваться на мужскую роль? У тебя невероятный магнетизм. Смотри, как наша Сандра к тебе прилипла. – Мейн хохотнул, потрепав главную актрису за щеку.

– Нет. Я не актер, Роберт, но спасибо, – вежливо отказываюсь я от заманчивого для многих предложения.

– Зря, мальчик, гонорары другие, известность. Данные у тебя все есть. Бабы любят. Ты же у нас даже Джимми затмил, а у женского состава стопроцентный фурор, когда им становится известно, что за каскадёр будет работать в картине.

Сандра ревниво прижимается ко мне. Джимми прячет насмешливую улыбку. Он – голливудская звезда, секс символ, и, конечно, не видит во мне соперника. Мы, трюкачи, дублеры, каскадеры, живем в закулисье киноиндустрии, но и нам иногда обламываются сливки. Я не про Сандру. Этой сметаны я нализался вдоволь. Хотя пока моя Муза улетела на очередные съемки, я могу немного подурачится с Сандрой, или вон с той милой костюмершей. Я на самом деле не падок на известных актрис или моделей. В бесконечной веренице моих любовниц часто попадаются маникюрши, барменши, официантки, стюардессы, журналистки, писательницы, визажисты. Только не подумайте, что я бабник. Просто нахожусь в активном поиске. У меня даже статус такой стоит в сетях.

Костюмерша ловит мой заинтересованный взгляд. Я отчаянно пытаюсь вспомнить ее имя. Черт… Кажется, я его и не знал даже. Надо было спросить. Смеюсь над самим собой. Карла, моя официальная герл-фрэнд, говорит, что я возмутитель женского спокойствия. Не понимаю, о чем она, честное слово.

– Роберт, ты уверен, что не нужен еще один дубль? – спрашиваю я у режиссера.

– Все отлично. Отдыхай, Марк. Завтра в шесть на площадке. Много не пей, – он шутливо грозит мне пальцем, потом переводит грозный взгляд на Джимми и Сандру. – А вы, что встали, оболтусы? Работаем. Еще три сцены, а они даже текст не повторяют.

– Я наизусть знаю, Роб, – капризно надула губки Сандра, нехотя отлипая от меня. Я не намерен слушать их перебранки, поэтому покидаю эту чудесную компанию и иду в гримерную, где могу принять душ, переодеться и немного перекусить, а потом свалить отсюда, возможно, прихватив с собой хорошенькую костюмершу.

Видимо, правильно истолковав мой взгляд, девушка явилась сама, даже придумав причину. Ей, видите ли, понадобился мой костюм. Феерия! Мой сгоревший одноразовый костюм, который обычно летит в урну сразу после трюка.

– Зовут как? – спрашиваю я, широко улыбаясь, прекрасно зная, как действует на противоположный пол моя улыбка. И пусть ямочка у меня только на одной щеке, но зато все зубы свои и на месте. Снимаю по частям то, что осталось от специально предназначенного для горения мембранного костюма. Моя кожа не пострадала. Это в принципе невозможно. Горит только наружная сторона мембраны. Я даже температуры не чувствую. Тут главное, правильно рассчитать время.

– Мэри, – девушка смущенно улыбается. Я снова оценивающе разглядываю ее. Она меня – совершенно голого. Вижу, что мы нравимся друг другу. Она несомненно замечает мою выдающуюся заинтересованность. Смущается еще больше.

Она блондинка. У меня к ним слабость. С юных лет. Роковое влечение к одной блондинке стоило мне семьи. Я был молод, горяч. Я не мог простить родителям, что они не простили меня, что оказались такими принципиальными и упертыми. И ее не простил, потому что не мог забыть долгое время. А вообще, глупо все получилось. Мы были слишком юными. Сейчас я не совершил бы прежних ошибок.

Почему я думаю об этом, глядя на красивую девушку, которая ждет от меня первых шагов или хотя бы слов, приглашения, да просто знака… Она блондинка, ее зовут Мэри. Маша по-нашему. Совпадения, которые не могут не вызвать ностальгию.

– Пойдешь со мной, Мэри? – спрашиваю я, бросая ей под ноги испорченный костюм.

– Хоть на край света, Марк, – улыбается девушка, поднимая реквизит.

Я удовлетворённо ухмыляюсь, направляясь в душ.

– Я имел в виду не квартиру или клуб, а душевую кабинку, Мэри. – произношу, не оборачиваясь. Захожу в ванную комнату, оставляя дверь открытой. Когда первые теплые струи попадают на мою кожу, я чувствую женские прохладные пальцы на своей спине. Мне нравятся девушки, которым не нужно объяснять, что к чему. Они не оставляют следов в душе и в сердце. Они дарят радость, удовлетворение и уходят. Чаще счастливыми, реже в слезах. Я никому из них не лгу, и, если после пяти свиданий девушка мечтает о кольце, то у нее что-то не в порядке с логикой.

С Карлой Грин вышла загвоздка. Ничего, что я думаю о другой, пока очаровательная Мэри работает своими сочными губами? Карла – известная супермодель и красавица. Этого мало, чтобы меня очаровать, но достаточно, чтобы я захотел с ней переспать. Это было банально. Клуб, вечеринка. Бурная ночь и тяжелое похмельное утро. Она ушла, не дождавшись пока я проснусь. Не пыталась написать свой телефон на моем плече, хотя на тот момент там уже и места не было. Люблю татуировки. Руки забиты почти полностью. Она просто по-тихому свалила. Я, можно сказать, и лица ее не запомнил. Но когда через пару месяцев встретил, Карла сама напомнила. Мы повторили сюжет. Клуб, секс, утро, свалила. И так повторялось раза три. На пятый раз мы все-таки обменялись телефонами. Так и живем. Она в Милане, я в ЛА. Встречаемся, когда удается вырваться, пару раз отдыхали вместе. Никаких обещаний и заверений в вечной любви и верности. Не уверен, что это то, что нужно, но меня она не напрягает, и вещи ее, разбросанные в моих съёмных квартирах, не раздражают. Уже прогресс. И я не хочу, чтобы ее трахал другой парень, хотя не уверен, что этого не происходит.

– Милая, если не хочешь остаться без удовольствия, лучше встань, – произношу я, чувствуя, что старания Мэри практически привели меня к финалу нашей с ней разовой лавстори. Девушка не дура. Поднимается с колен и поворачивается спиной, опираясь ладонями на стеклянную стенку душевой кабинки. Классный разворот. И попец отменный. Она прогибается, когда я глажу ее спину. Красиво… На ее спине выбиты маленькие крылышки. Мои пальцы ласково, почти любовно гладят их.

Несоответствие так часто встречается в мире, в котором мне приходится вариться. Крылья ангела накалывают девочки, который готовы отдаться первому встречному парню. Вот так просто… Мне хорошо, я в малине, но остатки моральных ценностей, которые вложили в меня родители, все-таки порой взывают к разуму, позволяя осознавать, как неправильно происходящее сейчас. Но, кто я такой, чтобы читать морали прогнившему обществу? Я принимаю правила. И не чувствую угрызений совести.

Возможно, завтра я захочу стать другим. Из моей жизни пропадут разовые женщины, вечеринки, запрещенные препараты, постоянный экстрим и люди, которые рядом, пока ты пользуешься успехом.

Возможно, такое завтра никогда и не настанет.

Когда я заканчиваю с Мэри, она в изнеможении сползает на пол кабинки, я сажусь рядом и целую ее в лоб. Мне не хочется быть грубым.

– Спасибо, это было незабываемо.

Сколько раз я говорил эту фразу, прежде, чем уйти навсегда?

Есть ли в том, что мы с Мэри использовали друг друга для хорошего секса, который порадовал нас обоих, что-то аморальное? Мне так не кажется.

Я никогда не считал себя плохим парнем. И не был им. Моя жизнь сложилась так, как сложилась, и меня все в ней устраивает. Я свободен, никому ничего не должен. Я обеспечен и не обязан делить любовь самых близких людей с посторонними. Даже хуже – выпрашивать эту любовь. Пытаться заслужить.

Спустя годы, конечно, я понимаю, почему родители поступили так, как поступили. Они не думали, что я окажусь таким гордым и упертым, но я их родной сын, есть у кого учиться. Я столько раз пытался набрать номер отца. И только кажется, что просто сказать «привет, папа, это я – Марк. Прости меня. Я дурак.» На самом деле есть миллионы «но», которые не позволяют сделать решающий звонок, а годы идут, и я понимаю, что, возможно, я могу не успеть, но что-то внутри все время мешает, останавливает. Возможно страх осуждения, непонимания, разочарования. Они хотели для меня другой жизни, другой судьбы.

Я тоже хотел много чего… Понимания, например. Безоговорочной любви.

Почему они не пытались найти меня? Ну, почему? Мне было девятнадцать. Мальчишка, который оступился, нарушив запрет, ну, и закон, конечно. Но так случилось. Произошло. Машка… она была невероятная. Я просто не смог устоять перед ней. Это молодость, которой свойственны ошибки и глупости. Хотя я никогда не считал Машу глупостью или ошибкой. Из всех детей, которых облагоденствовали мои родители, она была мне ближе всех. Не сестра, никогда. Нет. Подруга. Потом девушка, от которой у меня крышу снесло напрочь. Мы были сумасшедшие. Я чувствовал в ней тот же драйв, искру жизни, бунтарство и жажду адреналина, что и во мне.

И когда нас поймали, облив не грязью, а ледяным презрением, я понял, что у нас не будет никакого шанса… Не в этом доме, где я уже не мог дышать под гнетом правил, бесконечных репетиторов, новых курсов, обязанностей, четкого распорядка. Над Машей нависла угроза вернуться в интернат. Хотя лукавлю. Отец угрожал мне, говорил, что, если я не одумаюсь, то он заявит на меня в милицию. Не думаю, что родители сделали бы это. Но тогда мы были напуганы и молоды. Я не мог ей ничего предложить. Положа руку на сердце, могу сказать, что, собирая вещи, я о Маше, вообще, не думал. А когда она явилась ко мне, банально испугался. Она говорила о любви, о каких-то чувствах между нами. Я же только начинал жить. Передо мной маячили перспективы, Голливуд, а Маша… она – просто Маша, просто в прошлом. Я поступил тогда жестоко, но юность не знает жалости. Сейчас мне кажется, что это был своего рода защитный рефлекс. Я стремился отодрать с мясом все, что держало меня в России. Я, как маленький мальчик, хотел топнуть ногой, заявить о себе. Я устал быть чьим-то планом, источником надежд и амбиций. Родители лепили из единственного сына гения, вундеркинда, пичкали новыми знаниями, опробуя на мне различные программы обучения. Знаю, что они хотели лучшего для меня.

А я просто хотел кататься на велосипеде, лазать по крышам, драться с мальчишками, гонять на мопеде и ходить на голове. Я хотел, чтобы у меня были нормальные родители и нормальная семья, а не показательно-благотворительное учреждение. Наверное, я эгоист. И мой переходный период обнажил кое-какие недочеты, прорехи в воспитании. Я слетел с катушек, ушел из-под контроля.

И до сих пор не вернулся.

Как странно, что небольшой эпизод с блондинкой Мэри обнажил старые раны. И в последнее время подобное случалось все чаще. Я думал о родителях, о Маше. Позвонить, написать отцу или матери я не осмеливался. С Машей та же история. Раз десять начинал набирать ее в поиске контактов, в интернете, и каждый раз на последних буквах… стирал.

Мне хотелось бы ее увидеть. Посмотреть, какой она стала. Маленькая Джульетта. Балерина. Изящная фигурка, большие лазурные глаза, белые волосы, которые, как фата. Красивая настолько, что сердце щемило. Возможно, я был пристрастен, но забыть ее, сидящей в летнем домике в позе лотоса, прикрытой только белоснежными локонами, было невозможно. Первые пробуждающиеся чувства, запретные и от того еще более острые и оголенные. Я должен был держать себя в руках, но мне было девятнадцать… Слишком мало, чтобы здравый смысл мог взять верх над первой настоящей страстью. Вряд ли ее воспоминания пропитаны ностальгией и грустью, как мои. Может быть, с годами Маша смогла понять, что я не мог взять ее с собой. И мой некрасивый поступок был вызван смешанными чувствами, в которых боролись влечение к ней и желание уничтожить это влечение на корню.

Таких историй миллион. Сколько девушек и парней прошли через неудачные отношения в нашем возрасте? Разница только в том, что мы никогда не были случайными друг для друга. И эта связь, даже через океаны, никуда не делась. Не стёрлась и не покрылась пеплом. Я не думаю о ней каждый день. Конечно, нет. Мне и не нужно. Просто чувствую, что она где-то живет, радуется, плачет. Может быть, кого-то любит. И я желаю ей счастья. От души, от сердца. По-настоящему.




Глава 4



Мария

– Черт, я убью Вадима. Второй незапланированный выход. Я вообще без ног, – бросаю на ухо своей напарнице, слезая со сцены. Вика лишь ведет плечами, скользнув по мне бесстрастным уставшим взглядом.

– Чего ты жалуешься, Красавина? Тебе заплатят за лишний час? Заплатят. Радуйся. Все время недовольна, – фыркает Вика.

Мы вместе заходим в нашу комнатушку, где можно перевести дух, освежиться, поправить макияж.

– Работала, кстати, ужасно, – сообщает «подруга».

Я снимаю темный парик, освобождая из-под строгой резинки родную гриву, усаживаясь перед зеркалом.

– Сама знаю, – соглашаюсь я. – Устала сегодня.

Взглянув на часы, выдыхаю с облегчением. Четыре утра. Клуб через полчаса закроется. Можно спокойно снимать макияж, отклеивать ресницы… Моя тяжелая голова мечтает о подушке, а измученное тело о горячем душе. Только беру из упаковки ватный диск, как дверь коморки распахивается и на пороге появляется Вадим Иванов, мой босс, управляющий клубом.

– Стоп, Красавина, – подскочив, он выхватывает диск и метко попадает в урну. – Там один чел просит приват.

Я выразительно закатываю глаза, раздраженно фыркнув. Серьезно? Мы миллион раз обсуждали этот момент. Мне хватило одного раза, чтобы слухи до сих пор бежали впереди меня.

– Нет, – ровным непоколебимым тоном говорю я, доставая еще один ватный диск. – Вадик, ты как маленький. Мне на лбу у себя написать. В випах не танцую.

– Он тысячу баксов дает, – торжественно объявляет Иванов, поглядывая на меня с нескрываемым превосходством и уверенностью.

– Хмм. Сколько? – Заманчиво, блин. Обычная цена не больше ста баксов.

– Тысячу. И он уже заплатил. Семьсот твои, если пойдешь, – подначивает Вадик. Змей-искуситель.

– Маньяк какой-нибудь? – с подозрением спрашиваю я.

– Не похож. Приличный, – пожимает плечами Вадик.

– Все они приличные, – ухмыляюсь я. Черт, мне очень нужны деньги. И станцевать перед очередным извращенцем мне не слабо. Камеры везде. Не тронет. Просто не хочу снова переступать табу. Но есть такое слово «надо». Особенно сейчас. Пять минут позора, и я могу не работать две-три недели по ночам.

– Вадим, если Машка не хочет, я пойду, – раздраженно и немного завистливо глядя на меня встревает Вика. Убила бы сучку. Я уже мысленно все деньги потратила.

– Не, я предлагал. Он ее хочет, – Иванов тычет в меня пальцем.

– Хрен с вами. Я иду, – резко встав на ноги, решаюсь я. Взглянув на парик, тянусь к нему, но в последний момент одергиваю руку. Хочет, чтобы я танцевала? Станцую, а уж в каком виде, это уже вопрос второстепенный. Главное, за все уплачено.

Вадим сам вызывается сопроводить меня к щедрому гостю, которого я про себя уже окрестила «извращенцем». Проходя через небольшой зеркальный коридор, я пожалела, что не надела костюм жар-птицы. Ткани в нем побольше, чем сейчас на мне. Не скажу, что я совсем раздета. Черные укороченные кожаные шорты, корсет, поддерживающий грудь, пиджак с шипами на плечах и высоченные шпильки. Жесть, конечно. Молчу о колготках в крупную сетку. Выглядит вульгарно, но, когда мы с Викой танцуем на сцене, я как-то об этом не думаю. Мы не снимаем ничего, кроме злосчастного пиджака, и нас не лапают. Это не стриптиз, но парни упорно пытаются заказать приват со мной или с Викой. С Викой чаще, потому что она соглашается.

Возле дверей вип-комнаты, Вадик останавливается, поправляет мои волосы.

– Хоть бы причесалась, а? Что за неуважение к клиенту? – проворчал он, нажимая на ручку, и практически толкая внутрь, – Не боись, все под контролем. – успел шепнуть он мне в спину. Засранец! Если что-то пойдет не так, он у меня получит по первое число.

Заказчика я замечаю сразу. Он сидит на дальнем диване. Смотрю на него, пытаясь рассмотреть в полумраке. Пялиться по сторонам смысла нет. Я здесь не впервые. Небольшая квадратная комната с зеркальными стенами, светодиодным и лазерным освещением, которое на данный момент максимально приглушено. Хрустальный шар переливается огнями над круглым устойчивым столом, который девочки обычно называют помостом.

Конечно, направляюсь к рабочему месту… походкой от бедра. Что-что, а двигаться эротично я умею. К каблукам привыкшая. Если нужно, и от маньяка убегу даже на двадцатисантиметровых шпильках. Улыбка профессиональная, широкая, дежурная, фальшивая. На заднем фоне звучит что-то тихое, развратное. Пофиг. Парень заметно напрягается, я замечаю, как он наклоняется вперед, кладя красивые рельефные руки на свои джинсовые колени. Он стройный и судя по стилю в одежде, не старый; спортзал посещает, если внимательнее посмотреть на открытые участки рук. Благо футболка позволяет разглядеть подробности. Забираясь на стол, я смотрю на него сверху-вниз, немного дерзко, но по-другому не умею. Замечаю тень улыбки на лице, внутри тревожно щелкает, и когда луч лазерного прожектора падает на него, выхватывая из тени черты лица, я от потрясения теряю дар речи.

Солнцев.

Вот дерьмо.

И похоже, говорю это вслух.


Дмитрий

– Красавина, как тебя в институт приняли с таким словарным запасом? – справившись с удивлением, которое вызвало экстравагантное появление моей студентки, я наконец-то начинаю понимать, что так сильно меня в ней зацепило. Точеные бесконечно-стройные ноги на расстоянии протянутой руки вызывают стойкое желание прикоснуться, потрогать, а еще лучше закинуть на свои плечи. Я просто не могу оторвать от них взгляд. И черт, у меня так стоит, что я едва сдерживаю порыв поправить ноющую эрекцию, болезненно упирающуюся в джинсы. И в таком состоянии я нахожусь уже несколько часов, наблюдая, как она работает на сцене. Блондинка она или в парике – неважно. Каждое ее движение действует, как разряд тока, как чистый афродизиак. Я прожил тридцать три года и даже приблизительно не испытывал подобного шквала эмоций, направленного на одну женщину. Это даже начинает меня бесить. Не знаю, какого лешего я уговорил управляющего на приват с Красавиной, потому что, судя по ее выражению лица, она мне не рада, и сбросить стресс по-быстрому у меня вряд ли выйдет.

– Дмитрий Евгеньевич, а разве мы переходили на «ты»? – переборов первоначальный шок, насмешливо бросает Мария. На ней столько макияжа, что хочется взять мокрое полотенце и смыть все, вернув красивые и изящные черты лица, которые я уже хорошо изучил на своих лекциях.

– Ты стоишь передо мной в трусах, Красавина. Не вижу смысла отбивать вежливые поклоны.

– Вы такой нудный, Дмитрий Евгеньевич и говорите, как мой брат священник. Где вы учились? В приходской школе?

– В МГУ, дорогая Маша.

– Я вам не дорогая…, – демонстративно фыркает Мария.

– Я бы так не сказал, учитывая то, что мне пришлось выложить за то, что ты еще даже не начала, две тысячи.

– Вот ублюдок! А мне сказал, что одну, – снова ругается она. Ох уж этот язычок!

– Что? Продешевила, куколка? Я дам сверху еще одну и лично тебе, если разрешишь прикосновения, – нагло выдаю я, понимая, что в ответ можно ожидать самую непрогнозируемую реакцию.

– Я не стриптизерша, – ледяным тоном отрезает девушка. С некоторым облегчением я перевожу дыхание. Ожидал худшего.

– Ты же сама сказала, что не леди. Значит, строить недотрогу глупо. Я запомнил, куколка, как обещал, – усмехаюсь в пылающее от негодования лицо.

– Что, совсем туго, да? Твоя, сто пудов нравственная замороженная подружка, не дает потрогать за задницу? А как же девочки-студентки? Ты только попроси. Любая даст, – с презрительным псевдо-сочувствием кивает она, щелкая пальцами в камеру, и тут же комнату наполняет мелодия. Что-то чувственное и медленное. Гортанно-хрипловатое. Сексуальное. Я не меломан, поэтому не силен в познаниях современных исполнителей. Но мне однозначно нравится.

– А ты? – хрипло спрашиваю я, облизывая пересохшие губы, глядя, как ее совершенное, стройное, хрупкое и гибкое тело эротично двигается под музыку.

– Что я? – наиграно-равнодушно спрашивает она, присаживаясь на корточки, и пробегая кончиками пальцев по моей щеке. Я подаюсь вперед, глядя в васильковые глаза, которые в неоновых огнях кажутся фиолетовыми. Меня просто накрывает. Безумие.

– Ты дашь? – конкретизирую я, вспомнив, о чем мы говорили… Мария закусывает нижнюю губу, и я судорожно втягиваю воздух. Ее взгляд полон тумана. Я не доверяю своим инстинктам, но мне кажется, что девочка всерьез раздумывает над моими словами. Я безумно хочу ее, но мне не нравится мысль, что она может вот так… с любым и за деньги. В ней есть что-то большее, что цепляет меня сильнее внешне привлекательной оболочки.

– В университете знают, что вы пытаетесь залезть в трусы своим студенткам? – спрашивает она неожиданно резко, толкая меня в грудь обеими ладонями. Я улыбаюсь, наслаждаясь игрой, красивой девушкой с дерзким язычком, танцующей для меня, и не перестающей сквернословить и хамить. Она плавно скользит изящными кистями по своему телу, оглаживая бедра, грудь, обхватывая себя за плечи, не переставая вертеть упругой подтянутой задницей. Откинувшись на спинку дивана, я почти не дышу, чувствуя, что еще пять минут и мне придется свернуть спектакль. Интересно, я один так на нее реагирую?

Она гладит внутреннюю сторону своих бедер, снова приседая и развратно раздвигая колени. Черт. О, черт… я обычно не ругаюсь, но это просто край. Снисходительная улыбка мгновенно сползает с моего лица, потому что стерва занимается форменным издевательством и прекрасно это понимает.

– Нравится, Дмитрий Евгеньевич? – вызывающе облизывая ярко накрашенные губы, спрашивает она. А это пошло, куколка. – Станцевать у вас на коленях?

«Только через мой труп» – мелькает в голове, но она уже встает своими каблуками на диван и ее кожаные трусы или шорты оказываются прямо перед моим лицом. Она хочет, чтобы я потерял контроль, хочет спровоцировать меня. Не дождется, я не дам себя вывести отсюда службе секьюрити. Не выйдет, крошка.

Все становится в разы хуже, когда она садится на мои колени, развернувшись спиной ко мне, и ее божественная задница опускается прямо на мой окаменевший от шока и потрясения член. И мне сейчас реально не смешно. Я вижу, как она делает какой-то знак в камеру. Я так понимаю, что выводить меня сегодня не будут. Светлые волосы бьют меня по лицу, пока она елозит на моих коленях, доставляя мучительное удовольствие.

– Черт, куколка, ты меня убьешь, – шепчу я, толкаясь бедрами вперед. С губ срывается неконтролируемый стон, когда она снова трется о каменную выпуклость на джинсах.

– Вам очень нравится мое выступление, как я посмотрю, – прерывисто выдыхает Красавина. Сучка. Еще издевается. Не могу больше… Плевать на камеры. Толкаю ее вперед, грудью на стол. Не сильно, но достаточно грубо, чтобы она поняла, что шутки кончились. Вжимаюсь эрекцией между раздвинутыми бедрами, оглаживая попку, которая теперь полностью в моих ладонях. Сжимаю ее ягодицы, толкаясь снова.

– Я могу тебя трахнуть? – наклоняясь шепчу я в ее затылок, не прекращая судорожных движений. Она что-то невнятное мычит, отрицательно качая головой. – Ты меня довела, понимаешь?

Переворачиваю ее лицом к себе. Теперь она верхом на столе. Лицо раскрасневшееся, губы призывно блестят. Я резко раздвигаю ее ноги, притягивая к себе. Мы, наверное, нарушили все правила, но никто не бежит ее спасать. Ублюдки. Мне ничего не стоит поиметь ее, и они даже не чешутся. Обхватываю ладонью ее затылок, запрокидывая голову. Она тяжело дышит, и выражение глаз выдает маленькую плутовку с головой. Куколка тоже завелась.

– Доигралась? – хрипло спрашиваю я, медленно опуская руку в глубокое декольте, резко дергая его вниз. Маленькая упругая грудь с задорно торчащими сосками оказывается прямо перед моим лицом, во власти моих губ. Я лижу ее соски, чувствуя, как она начинает снова двигаться, прижимаясь ко мне, трется о член, тихо постанывая. Никакая музыка не заглушит эти волнующие пронизывающие до мурашек звуки. Ее руки на моих бедрах… Черт. Я набрался у нее этих гадких словечек. Ее тлетворное влияние. Опускаю руку между нашими телами, забираясь в кожаные шорты. Натираю ее клитор, чувствуя, как она течет. Как изгибается, дрожа и хныкая. У меня крышу уносит напрочь, кусаю ее за сосок и потом впиваюсь в приоткрытый в стоне рот. Я хотел поцеловать сочные губы Красавиной с первого момента, как увидел ее. Этот поцелуй еще развратнее, чем секс, куда развратнее, чем любой секс, что у меня был до нее. Или у нас сейчас не секс? Тогда что это? Мой член дергается, приближаясь к разрядке, которую я пытаясь удержать. Усиливаю трение разбухшего клитора, одновременно вжимаясь членом в ее промежность… Долбанная ткань.

– Ах, ты сволочь, – стонет она мне в губы, резко выгибаясь. Кажется, мы перешли на «ты». Ее тело дрожит, когда она кончает, я не могу смотреть… это просто полный снос здравого смысла. Я прижимаю пальцы к ее клитору, чувствую пульсацию ее удовольствия. Черт, мне нужно быть в ней. Я так в этом нуждаюсь. Трусь эрекцией о ее бедро, хрипло, урывками втягивая воздух. Это горячо, бурно, невозможно. Опускаю глаза вниз, глядя на свои пальцы, покрытые ее влагой, и прозрачные капли, стекающие по ее раздвинутым бедрам. Это все… Снова целую ее истерзанный моими губами рот, и глухо стону, содрогаясь. Это какой-то трындец.

– О, черт, куколка. Я кончил, – кусаю ее губу, и снова горячо целую, проникая языком. Она такая невыносимо сладкая. У меня снова встает, несмотря на дискомфорт и сырость в джинсах. Позорище. Она хохочет, как одержимая, а мне совсем не смешно. – Я хочу еще. Поехали ко мне.

– Ты себя видел? Мачо с пятном на штанах? – она все еще нервно смеется, отталкивает меня и спрыгивая на пол.

– Эй, ты серьезно, сейчас просто уйдешь? – спрашиваю я, чувствуя, как в груди закипает гнев.

– Да. Ты просил потрогать. Я дала тебе потрогать, – пожимая плечами, заявляет маленькая бунтарка. Ее бедра все еще мокрые от возбуждения и оргазма, который я ей подарил, а она уже дерзит. Ну, не сучка ли?

– И многим ты даешь потрогать? – выразительно окинув ее взглядом, презрительно спрашиваю я. Девушка оправляет одежду, невозмутимо глядя на меня.

– Даже если так, твое какое дело?

Вздернув подбородок, она с вызовом встречает мой взгляд и какое-то время мы молчим, ощущая, как между нами сыплются искры.

Я залезаю в задний карман джинсов и достаю бумажник. Отчитываю тысячу долларов и подаю ей, не разрывая зрительного контакта. И эта сучка их берет, убирая в декольте.

– Было мило. Спасибо, – кивает она, направляясь к двери. Я беспомощно смотрю, как девушка, которая только что поимела меня во всех смыслах за мои же деньги выходит за дверь, все так же вызывающе виляя задницей.

Когда дверь за ней захлопывается, я впадаю в легкий ступор, потом начинаю нервно смеяться. Вот это я влип.


Мария

Как только я оказываюсь в пустой гримерке, вся бравада и уверенность летит к черту. Меня начинает реально трясти от перенесенных эмоций. От стыда. Похоти. Желания вернуть время назад и отказаться от приват танца. Поздно. Сама не знаю, как так получилось. Я не хотела… или хотела. В голове кавардак, коктейль из противоречивых эмоций. Не знаю, что со мной сделал этот зазнавшийся Солнцев, но я потеряла контроль, вела себя… Тьфу.

Это хуже, чем любая другая позорная ситуация в моей жизни. Но то, что произошло между нами…как наваждение, меня прострелило мощное эротическое безумие. После стольких лет полного равнодушия к сексу, за считанные минуты напрочь снесло крышу. Малознакомый парень. Нет, взрослый мужик. С деньгами, связями. Адвокат. Педагог. Гавнюк, каких мало. Он точно решит, что я шлюха. В голове снова и снова звучат его слова… «кончил», «хочу еще». Кажется, я тоже хочу, но уже по-настоящему. Что за безумие?

Может, стоило согласиться? Что я теряю? Все равно уже опозорилась. После такого фиаско не отмоешься. С первой минуты, когда я поняла, кто он, моя голова выключилась и включилась совершенно другая часть тела. Какой стыд. И самое противное, что все это время за нами наблюдали в камеры. Снова поползут сплетни, но теперь обоснованные. Я все-таки позор семьи, тот самый «урод», без которого не обходится ни одна образцовая семья.

– Ну, ты отожгла, девочка, – заглядывая в гримерку, присвистнув, ухмыляется Вадим. Бессильно зарычав, показываю ему средний палец руки.

– Гони еще штуку, Вадик, – разгневанно требую я.

– Семьсот, малыш. За такое шоу я бы и сам отдал, могла бы не просить.

Смирнов заходит внутрь, закрывая дверь. Как-то по-новому смотрит на меня. Его настойчивый взгляд напрягает, если честно. Мы сто лет знакомы, и Вадик никогда не подкатывал.

– Держи, – протягивает мне бумажки, но, когда я тянусь, резко убирает руку в сторону.

– Слушай, может, и для меня так отработаешь? Накину еще пятьсот.

– Пошел ты, – пренебрежительно фыркаю, демонстративно отворачиваясь. Смирнов примирительно берет меня за руку, вкладывая в ладонь доллары.

– Ладно, не сердись. Сразу бы сказала, что вы с ним знакомы. Я все понимаю.

– Серьезно? – скептически смотрю на Вадика, приподняв бровь. Его худое лицо вытягивается еще сильнее.

– Но это было шоу не для слабонервных. Не думал, что ты так можешь. Круто. Реально круто. Ты закроешь тут сама всё? Я пойду.

– Давай, Вадик. Закрою, – махаю на прощание рукой.

Оставаться в пустом клубе мне не в первой. Я чувствую себя здесь, как дома. Принимаю душ, привожу себя в божеский вид, натягиваю джинсы и свитер, любимые кроссовки, кое-где уже изрядно потертые. Волосы заплетаю в простой хвост на затылке.

Странно, но после горячего душа, мне немного полегчало. Отпустило, что ли. Две штуки баксов помогли справится с угрызениями совести. Я утешаю себя мыслью, что больше не увижу возмутителя своего спокойствия, а значит, и переживать не о чем.

Собрав сценические костюмы в спортивную сумку, проверяю все двери и окна, ставлю помещение на сигнализацию и часов в семь утра выхожу, наконец, в весеннее прохладное утро. Это была тяжелая ночь, но она кончилась. Слава Богу. Всё на месте, кроме моей совести.

В этот момент я действительно верила, что история с Солнцевым канет в лету, как только настанет новый день.

Но я ошиблась. У черного входа стоял черный спортивный Ламборджини с откидным верхом. Я бы прошла мимо… Могла бы.

Если бы не огромный букет роз на переднем сиденье. Не меньше ста штук, необъятный просто. Я такие букеты только в кино видела. И мужчин таких, если честно, тоже. У меня внутри все перевернулось, когда я посмотрела на спящее лицо Солнцева, который слишком долго меня ждал и уснул. Можно, конечно, посомневаться, построить из себя фифу или дуру, попытаться набить себе цену…

Он ненормальный просто. Как его не ограбили? Я тихонько подошла к водительскому сиденью, тайком разглядывая точеные скулы и густые ресницы. Когда-то Марк казался мне эталоном мужской красоты, но сейчас его лицо стерлось из моей памяти, стало размытым, далеким, как сон. Слишком долго я ждала его. Слишком долго мечтала о придуманном парне, которому было плевать на меня. Я жила вымышленной ненастоящей жизнью. Отталкивала людей, которые хотели любить меня, которых могла бы полюбить я.

И все-таки мне было грустно отпускать детские мечты, наши с Марком ошибки и полные безумия ночи. Я уже забыла, как это было, но я помню главное – я любила его, моё сердце рвалось из груди, когда он просто проходил мимо, ел, пил, смотрел телевизор, гонял на мотоцикле.

И в череде внезапно обрушившихся на меня воспоминаний момент первой встречи казался особенно важным. Я вошла в дом Красавиных маленькой совсем… И сразу загремела в больницу. Следующие два года меня возили по врачам, несколько операций на открытом сердце. Я не помню боли или страха. Только мамины слезы и теплые руки. Они святые люди, наши родители. Марка и других детей привели в больницу, когда меня уже перевезли в Тверь. Они по очереди подходили и целовали меня, пытаясь приободрить, но я не реагировала. Все мне казались чужими, кроме… Марка. Он один не поцеловал меня, а сел на стул, внимательно глядя на повязку, перетянувшую мою грудь.

– Скажи-ка, малявка, а шрам останется? – спросил Марк. Я пожала плечами.

– Наверное.

Он улыбнулся, показывая очаровательные ямочки на щеках. Одну ямочку, но зато какую милую.

– Если кто обижать или дразнить будет… Ты мне скажи, я разберусь, – заявил Марк.

– Хорошо, – кивнула я, улыбаясь в ответ. Он взял мою руку, тихонько сжав и сидел рядом, говорил, как с ровесницей. Шутил и смеялся. Мне было легко с ним. Я полюбила его сразу. Беззаветно. На всю жизнь, как мне казалось.

А сейчас я стою, глядя на сексуального красивого мужчину, который почти три часа ждет меня с охрененным букетом роз, почему-то продолжая вспоминать, то, что давно покрылось пылью забвения. И мне грустно…

Я понимаю, что меня ждут перемены, которые перевернут мой мир с ног на голову.

– Дмитрий Евгеньевич, вы заблудились? – прочистив горло спрашиваю я. Он вздрагивает, открывая глаза. Протирает лицо ладонью, сонно моргая.

– Маш, ты долго. Там тебе цветы. Ты извини, если что. Садись, в общем, – нажимает кнопку на панели, и дверца поднимается вверх. Присвистнув в восхищении, я сажусь, двумя руками тяжеленный букет и перекладывая его назад. Дверца закрывается. Мы с Димой смотрим друг на друга, улыбаясь, как два идиота.

– Ко мне? – спрашиваю я.

– Куда скажешь, Маш, – кивает он, резко трогаясь.




Глава 5


«Всё замирало внутри от её смеха, от её голоса, будто он стоял на пороге вертолёта на совсем не учебной высоте и собирался прыгать впервые в жизни с парашютом, без инструктора, без обучения; где учат любить?»

    Никки Каллен, «Арена»


Дмитрий

Я уже и забыл, что существуют такие маленькие квартиры. Оказавшись в комнате, которая умещала только ветхий диван, стол, кресло и двустворчатый шкаф, я пожалел, что не увез Красавину к себе. Повсюду коробки. Наверное, переехала не так давно. Оглядев унылую обстановку несколько раз, тяжело вздыхаю, и вымученно улыбаюсь, заметив, что Маша напряженно наблюдает за моей реакцией.

– Не нравится? Домой поедешь? Я не держу, – тут же встает на дыбы. Взрывоопасная девочка. В два шага настигаю ее, беру пальцами одной руки за скулы и целую так, что мы оба начинаем задыхаться.

Она отстраняется первой. Щеки алые, зрачки широкие, губки припухли. Снова целую, лизнув нижнюю языком. Она стонет мне в рот, когда я хватаю ее за попку и прижимаю к своему паху.

– Ты в чистых джинсах. Рядом живешь? – спросила она, снова отстранившись.

– С тех пор, как тебя увидел, всегда беру с собой запасные, – с улыбкой говорю я, расстегиваю пуговицу на ее джинсах. Она шутливо бьет меня по пальцам.

– Врете, Дмитрий Евгеньевич, – хихикает она.

– Умело врать – моя работа, дорогая Мария. И твоя тоже. В будущем.

– Я не хочу быть адвокатом.

– Что делаешь на юрфаке?

– Сплю. Ты же видел.

Она снова смеется, откинув голову. Я зарываюсь ладонями в шелковистые локоны, перебирая их пальцами.

– Ты такая красивая, – шепчу я хрипло, целуя ее шею. Она обнимает меня за плечи, увлекая за собой на ковер. Ее ладони забираются под мою футболку, пока, стоя на коленях я стягиваю с нее джинсы. Я бросаю их в сторону и замираю, глядя на нее. Она гладит мой пресс, приближаясь к ремню на джинсах. Опираясь на одну руку, свободной я отодвигаю в сторону ткань ее белых трусиков, провожу пальцами по влажной промежности, нажимая на чувствительный бугорок. Мария приподнимает бедра навстречу моей руке, пока ее пальцы нервно пытаются справиться с моим ремнем. Она явно неопытна в раздевании мужчины.

– Расслабься, – шепчу я, замечая, как она немного зажимается, когда я начинаю ритмично ласкать ее клитор. При свете дня она не такая смелая. Я помогаю ей. Сам расстегиваю джинсы спуская их вниз, выпуская на волю свою эрекцию. Слишком много прелюдии на сегодня, мне необходимо взять ее, как можно быстрее. И судя по тому, как Маша постанывает и в нетерпении кусает губы, она хочет того же.

Развожу ее ноги, притягивая к себе за упругую попку. Снова сдвигаю в сторону намокшие трусики, потом просто сдираю их с нее напрочь. Ударяю по клитору головкой члена. Она вздрагивает, издавая сдавленные звуки.

– Боже… так хорошо, – выдыхает она, когда я толкаюсь во влажную глубину. И громко вскрикивает, когда я заполняю ее полностью. Сжимаю зубы, чтобы не закричать, настолько это остро, жарко, туго…

– Невероятно просто, – выдыхаю я, со звучным шлепком ударяясь снова между ее раздвинутых ног. – Ох*ть…

– Как не стыдно, вы материтесь, мистер адвокат, – сдавленно смеется она, глядя вниз, туда где соединяются наши тела.

– Ты довела, девочка, – с хриплым стоном выдыхаю я, ощущая каждой веной ее горячий жар. Пальцы находят ее клитор, и она кричит, не сдерживая себя. Я тоже. Феерия, помешательство.

Мы взлетали и падали, ныряли, задыхаясь от восторга, и поднимались на поверхность, опустошенные. На миг, чтобы снова броситься в этот бешеный омут чувств, ощущений, крышесносного эротического дурмана.

Это длится бесконечно. Могло бы длиться… Если бы не работа. Реальность никто не отменял.

В два часа дня мне звонят из университета, спрашивая, по какой причине меня нет на курсах, которые я должен читать. Разговаривая по телефону, я с тоской смотрю на дверь ванной комнаты, за которой меня ждет голая Мария Красавина. Господи, я взрослый ответственный человек, профессионал с безупречной репутацией. Я никогда в жизни не опаздывал, жил по плану, не совершал глупостей…

Что, вообще, происходит?

Я сползаю с дивана, который так скрипел под нами, что, наверное, все соседи в курсе, чем занималась их соседка полдня. Сегодня же закажу для Марии новую кровать. А прямо сейчас мне нужно воспользоваться ванной комнатой. Я уже там сегодня был, и понимаю, что вдвоем там можно поместиться, только прилипнув друг к другу. Да, я не против…прилипнуть.


Мария

Я слышала, как звонил телефон Солнцева. Как раз настраивала душ, когда раздалась резкая мелодия его звонка. Я не закрыла дверь, и не торопилась выходить. На меня напало странное ощущение нереальности: что я выйду из ванной комнаты, и все окажется сном. Пустая квартира, заваленная неразобранными вещами. После пережитого физического и эмоционального всплеска, я ощущала себя совсем иначе. Даже отражение в зеркале изменилось. Мне не хотелось думать, искать названия и оправдания случившемуся, анализировать, сомневаться. Я хотела одного – прожить этот день так, как хочу. Я была счастлива, да… Может быть, я легкомысленная, но мне было удивительно хорошо с мужчиной, которого я едва знала, но успевшего пробудить все мои спящие чувства и желания.

Но самое опасное заключалось в том, что я не хотела, чтобы волшебство кончалось. Не хотела быть случайной и очередной, попавшейся под руку.

– Привет. Помочь? – сначала по моей спине прошелся ветерок, когда открылась дверь в ванную, потом уже я услышала его низкий чувственный голос, от которого все мое тело покрылось мурашками. Все мое размягченное удовольствием, уставшее, но такое легкое, обольстительное и невероятно сексуальное тело. Нескромно? Это не я, это он мне сказал.

Его горячие пальцы ложатся на мою талию, когда он забирается в крошечную кабинку, поворачивая меня к себе лицом. На наши лица льются струи воды, и, когда он целует меня, я слегка захлебываюсь, потому что вода попадает в нос. Дима смеется, толкая меня на стену, спасая от утопления… Мы хохочем и снова целуемся. Мои руки гладят его сильные плечи, мускулистые, надежные. Он скользит ладонями по моим бедрам, груди, плечам. Мой взгляд опускается вниз, исследуя его пресс. Не как с обложки, но рельеф однозначно ощущается. Мне нравится в нем все. Он красивый, умный, сексуальный. Я снова хочу его. В который раз за сегодня? Солнцев сочтет меня оголодавшей, но ведь так и есть. И его не нужно просить. Он знает. Каким-то невероятным чутьем чувствует, что я хочу, как и когда. Его пальцы, задевая клитор, проникают в мое лоно, снова и снова, и я тихо стону, закрывая глаза, полностью отдаваясь ощущениям.

– Тебе звонили. Нужно уходить? – спрашиваю я, когда он закидывает мою ногу на свое бедро, убирая пальцы, и я чувствую его полностью готовый член у самого входа. Я толкаюсь на встречу, не в силах ждать. Мне нужно это удовольствие. Мы оба знаем, что сейчас он никуда не уйдет. Он во мне… уже почти…

– Я хочу… – хнычу я, пытаясь получить желаемое, потираясь клитором о твердый, горячий член. Он обхватывает мои скулы, целуя в губы, лаская их языком и посасывая. Дразнится. Распластав меня по стене, он неожиданно одним толчком полностью заполняет меня до самого упора, мы оба стонем от изысканного и мощного наслаждения, обрушивающегося на нас вместе с горячими струями.

– Невероятно… – бормочу я. Снова и снова, пока очередной оргазм не лишает меня последних сил. Но мой супермужчина держит меня. Он сильный. Он не даст мне упасть.

Я так думала… я верила в это. Я не учла другое. Даже самого сильного мужчину может сломать женщина, если он любит ее, по-настоящему любит.

Я не слышу и не вижу, как Дима уходит. Я сплю, завернувшись в одеяло, совершенно измученная сумасшедшей ночью и не менее сумасшедшим днем. Нужно закрыть за ним дверь, поставить цветы в вазу. Мы их так и бросили в прихожей. Но я ничего этого не делаю. Каждая клеточка моего тела молит о покое и отдыхе. Никаких сновидений. Я мгновенно отключаюсь.

Когда я открываю глаза, уже темно. Нащупываю на комоде телефон, чтобы посмотреть на время. Три часа ночи. Я проспала шесть часов. Чувствую, что мне еще нужно столько же. Включаю ночник, и сразу вижу свои божественные розы в ведре, возле стены. Не забыть бы завтра сделать с ними селфи и выложить, чтобы девчонки обзавидовались. Дмитрий Евгеньевич обо всем позаботился. И ключи тут же на комоде и визитка с его телефоном… Хмм. Серьезно? Он думает, что я из тех, кто звонит первой?

Встаю, чтобы сходить в туалет… Лучше бы лежала. Чувствую мышцы там, где их и в принципе быть не должно. Ломит все тело, словно меня били сутки, а не доставляли искушенное удовольствие. Хотя, чему удивляться… Это практически первый раз после длительного перервыва.

И я не думаю о Марке.

Конечно, я не думаю о нем.




Глава 6



Дмитрий

Прошло три дня. Три бесконечных дня, по двадцать четыре часа в каждом, и каждый этот час, нет, даже минуту я хотя бы раз, но вспоминал о Красавиной. Она не выходила из моей головы, и это пугало. Даже во сне, даже на парах, когда на меня, открыв рот, смотрели сотни студентов, записывая каждое мое слово.

Я выпал из графика, из плана. Я даже есть перестал, спать…

А эта маленькая сучка так и не позвонила. Хотя я вроде, как мужчина, сам должен… Но что-то мешает, не дает сделать первый шаг. Я хочу остыть, но не могу. Еще больше разгораюсь. Уф. Кавардак в мыслях, в жизни, бардак в квартире, которую снимаю. Я столько раз в суде хладнокровно сражал оппонентов, действуя порой грязно, бесстрашно и уверенно, всегда точно просчитывая шансы на успех. Я в принципе безжалостный человек, повидавший немало, я не кристально чист. И не идеален, но башню мне так сильно не срывало ни разу. Какая-то девчонка, танцовщица, нищая студентка, без образования и выдающихся способностей. Только мордашка, волосы и попка, до которой я еще не добрался. А еще грудь и глаза, и губы… и смех, от которого все внутри переворачивается и замирает.

Ведьма!

И три дня уже прогуливает. Неужели из-за меня? Не хочет видеть? Ей не понравилось? У нее кто-то есть?

Хотя нет никого. Я все уже про нее выяснил. Целое расследование провел. С моими-то связями. Единственное темное пятно – ночные танцы в клубе, ну и то не стриптиз. Я надеюсь, почти уверен, что с другим бы она не позволила то, что позволила мне в вип-комнате. Да, и потом… Ух! Жарко становится, стоит вспомнить. Мне сказали, что она, вообще, приват не танцует. Просто совпало. Нужны были деньги на съемную квартиру. Я много предложил. Она не устояла.

Черт, я понимаю, как это выглядит… но продолжаю искать ей оправдания.

Ничего не могу с собой поделать. Несмотря на то, что со стороны поведение Красавиной выглядит легкомысленным, а она сама доступной особой, я чувствую, что на самом деле все не так, как кажется. Мы оба попали в какой-то портал, где нас притянуло друг другу, да так, что не оторвать. Подобное случается в кино, но, чтобы в жизни…

Последняя лекция на сегодня. Смотрю на часы и захожу в аудиторию за минуту до начала занятий. Сотня человек студентов, не меньше. Обвожу взглядом ряды, выводя тему на интерактивную доску.

И тут меня прошибает, я застываю, когда встречаю дерзкий взгляд синих глаз. Явилась! В пятом ряду. Думает, что я не замечу? Спряталась? Даже пальцы дрожать начинают, спина под рубашкой покрывается потом. Пора начинать занятие, но я понимаю, что не смогу читать лекцию в таком взвинченном состоянии. Снова обвожу студентов суровым взглядом, засовывая руки в карманы брюк и становясь за трибуну. Поправляю микрофон.

– Добрый день, уважаемые будущие блистательные юристы, адвокаты и судьи. Я начну через минуту, сразу после того, как одна студентка, которая уже однажды выразила свое нежелание и неуважение ко мне и предмету, покинет аудиторию. Надеюсь, она меня услышала.

Я смотрю ей прямо в глаза, понимая, что поступаю жестоко и некрасиво. Но это единственный выход, чтобы не сбежать самому. Потом я извинюсь и все объясню. Потом.

Маша вспыхивает, потом бледнеет, собирая учебники и резко вставая. Ее глаза, когда она проходит мимо трибуны к выходу, полны обиды и гнева. А я не могу отвести взгляда от ее стройных ног и бедер, обтянутых джинсовой юбкой. Мой член изнывает по ней. Все эти три дня изнывал. Черт, я чувствую, как пот струится по спине, но и это не самое страшное… Если сравнивать с тем, что происходит с нижней частью моего тела.

– Не больно-то и хотелось, мистер Задница, – тихо бросила она, но те, кто сидел впереди услышали и захихикали.

– Тишина в аудитории, – строго произношу я, поднимая руку. – Кто-то хочет поддержать Марию и последовать за ней? – обращаюсь к залу, который сразу же умолкает.

Дверь за ней закрывается, и я облегченно выдыхаю, переводя дыхание.

Два часа пролетают незаметно, я читаю лекцию на автомате, мысленно находясь далеко от аудитории. После пары студенты заваливают меня вопросами, как всегда обступив со всех сторон. Особенное рвение проявляют студентки. Сегодня мне хочется быть еще более милым, чем обычно. Я никогда не позволяю себе флирт на работе. Поэтому в моем понимании: «милый» – это вежливый. Через полчаса я устаю быть «милым» и покидаю аудиторию, прихватив кожаную папку с планшетом и собственной книгой по гражданскому праву, которую я написал пару лет назад.

Я иду по коридору, глядя на наручные часы и прикидывая за сколько времени смогу добраться до дома, чтобы переодеться, принять душ и поехать к маленькой возмутительнице моего спокойствия, когда вдруг замечаю Красавину возле окна. Она смотрит перед собой, кусая губу, и выглядит невероятно несчастной, потерянной. Трогательной. Я чувствую себя последним подонком, потому что я виноват в том, что она расстроена. Оглядываюсь по сторонам, отмечая, что кроме нас двоих в коридоре никого нет. Время уже позднее, основные предметы закончились. Действую на чистом адреналине, повинуясь эмоциям, наплевав на последствия. Не давая ей опомниться, хватаю за руку и затаскиваю в первую попавшуюся аудиторию, защелкиваю за собой дверь. Она роняет на пол сумку с книгами, глядя на меня огромными, блестящими от непролитых слез, глазами. Я пожираю ее взглядом с головы до ног. Мне кажется, что мы не виделись сто лет, а не три бесконечных дня. Она выглядит совсем девчонкой, и в тоже время женщиной, сексуальной и страстной. Джинсовая юбка, блузка с перламутровыми пуговками, распущенные по плечам белокурые волосы, подкрученные на концах, бежевые туфельки на каблуках, накрашенные реснички. Она принарядилась. Для меня. Черт, я уверен, что для меня.

– Извини, Маш… – произношу я, делая шаг вперед. Она отрицательно качает головой, предупреждающе выставляя руку.

– Ты унизил меня. Перед всеми. Теперь половина универа считает меня дурой. Тебя это позабавило? – ее голос срывается от гнева, грудь вздымается под тонкой тканью блузки. Мне кажется, я вижу очертания ее сосков. Пялюсь, как последний извращенец, и не могу ничего с собой поделать.

– Нет. Не позабавило. Я не мог читать лекцию, пока ты была в зале, – искренне ответил я, снова делая шаг вперед.

– Пошел ты, – яростно бросает она, обхватывая себя руками. – Пошел ты, Дмитрий Евгеньевич.

– Тебе нужно следить за языком, девочка, если не хочешь нарваться на неприятности, – холодно отвечаю я. Никто и никогда еще так со мной не говорил. – Я тебе не пацан с соседней улицы. Усекла? – я уже не на шутку завелся, но ей хоть бы хны. Она упирается спиной в парту, когда я настигаю ее. Отступать некуда. Маша не демонстрирует ни капли испуга.

– Отвали от меня, урод! – рычит она, когда я беру ее за талию и сажаю на парту. – Мне насрать, кто ты такой! Мне, вообще, до лампочки на тебя! Тоже мне птица важная. – Красавина смеется мне в лицо, совсем потеряв инстинкт самосохранения. Я делаю единственное, что может ее заткнуть. Целую этот глупый рот, который болтает всякую чушь. По заднице бы всыпать, но это успеется. Не видала отцовского ремня, так я ей охотно организую. Она шипит и рычит, и пытается меня укусить до тех пор, пока моя рука не забирается в ее трусики. Чтобы не говорил ее язык, тело рассказывает правду. Слова бессмысленны, и мы оба замолкаем, опьяненные желанием и близостью наших тел. Она сдается моим губам, выгибаясь и шире раздвигая ноги.

– «Отвали» и «урод» значит? – хрипло спрашиваю я, лаская ее сквозь ткань трусиков. Расстегиваю блузку, жадно сминая ладонями грудь.

– Что это? – спрашиваю я, показывая на тонкий белый шрам на правой груди. В прошлый раз я не заметил его.

– Не твое дело, – снова огрызается она.

Ну что за характер?

– А я думаю, что мое, – улыбаюсь я, как пьяный, лаская соски большими пальцами рук. – Все мое.

– Ща, размечтался, – фыркает Красавина. Я тяжело вздыхаю, резко задирая ее юбку до талии, и опускаясь на колени разрываю на ней колготки, отодвигая в сторону полоску стрингов и прижимаюсь губами к ее мокрой промежности, лаская языком пульсирующий бугорок.

– Ты ненормальный, псих. Ты совсем… ааах, черт бы тебя побрал.

Ввожу в нее пальцы, слушая ее жалобные стоны, и чувствуя насколько она уже готова к взрослым играм. Тянусь к брюкам, расстегивая ширинку. Поднимаясь, резко тяну ее за бедра на себя, вбиваясь до упора.

– Пошел я, значит? – сквозь сжатые от напряжения зубы спрашиваю я, зажимая ладонью Маше рот и трахая ее в бешеном ритме. Ее ногти царапают мои предплечья через рубашку. Парта ходит ходуном… Но нам плевать. Она кричит мне в руку, выгибаясь и кончая первой. Господи, это край. Ее мышцы сжимают меня почти до боли, содрогаясь в бесконечном оргазме. И когда я дохожу до грани, то абсолютно ни о чем не думая, кроме собственного удовольствия, кончаю прямо в нее.

– Смотрю, тебя заводит секс в общественных местах, мистер прилежный адвокат, – произносит Маша, снова научившись дышать и приподнимаясь.

– Меня ты заводишь. Неважно где. Не могу удержаться, – нежно произношу я, целуя ее в губы. – Мне никогда и ни с кем так хорошо не было. Это правда.

Она недоверчиво смотрит на меня и молчит.

– Вообще-то, я наделся, что ты скажешь в ответ нечто подобное.

– Мне очень хорошо с тобой. Мы же о сексе говорим, да? – осторожно уточняет Маша. Я выхожу из нее, нехотя разрывая контакт наших тел.

– Черт… – ворчит она, сдвигая ноги. – Я вся в сперме. Ты не мог презерватив надеть? Что за безответственность, вообще?

Поднимая голову кверху, я смеюсь до колик в животе. Она неподражаема.

– Я тебя обожаю, девочка.

– Ты выгнал меня с лекции, опозорил, а потом еще и поимел прямо в аудитории, причем без защиты. Как-то странно ты проявляешь свои чувства, – ругается маленькая бестия. – Дай мне сумку.

– Учить уроки собралась? – не смог удержаться от иронии. Надеваю боксеры, следом брюки, игнорируя просьбу девушки.

– Там влажные салфетки и запасные колготки. Не так же я пойду… вся, блин… – бросает на меня еще один гневный взгляд.

– Держи, бунтарка, – подаю ее сумку с легкой улыбкой.

Мы оба приводим себя в порядок. Маша при этом все время ворчит, обвиняя меня в самых разных преступлениях против ее чести и морального облика. Я пропускаю мимо ушей ее упреки и попытки вывести меня на эмоции. Еще одного раунда парта не вынесет.

– Пошли поедим где-нибудь? – предлагаю я, когда мы выходим на улицу. Она скептически смотрит на меня из-под длинных ресниц. Снова чем-то не довольна.

– Ага, а потом ты меня напоишь и снова воспользуешься моей девичьей доверчивостью.

Мы стоим у моей машины. Из окон декана нас прекрасно видно, иначе бы я заткнул ее рот губами. Я тяжело выдыхаю и, протягивая руку, убираю ей за ухо длинный светлый локон.

– Я не считаю, что ты доверчивая, или, что тобой легко воспользоваться. Ты спишь со мной, потому что тебе это нравится. А злишься на меня, потому что я вижу тебя насквозь. Ты хочешь, я хочу, к чему эти детские истерики? Я уеду через неделю. Мы можем наслаждаться оставшимся временем, а можем, разругаться и разойтись прямо здесь и сейчас. Ты этого хочешь?

Маша отрицательно качает головой, но смотрит на меня так, словно я только что разбил ей сердце. Что я не так сказал?

– В ресторан? – спрашиваю я. – Хочешь в кафе, в клуб или ко мне и закажем еду на дом. Смотри сама. – пожимаю плечами, озвучив ей весь перечень.

– Я не могу, – она отводит взгляд. Я раздраженно беру ее за подбородок, поворачивая к себе.

– Мы же договорились, – устало произношу я.

– У меня занятия. Точнее не у меня. Я веду уроки по хореографии в балетной школе. Ты можешь поехать домой или со мной и подождать меня там, – она неуверенно теребит ремешок сумки. Не сдерживаясь, я наклоняюсь и целую ее в лоб, обнимая за плечи. Мне кажется, что сейчас ей это нужно.

– Хорошо. Поехали, – киваю с облегчением. Открываю для нее дверцу, помогая сесть.

В зеркальном классе для занятий хореографией, я занимаю место на узком диванчике вдоль стены вместе с родителями учениц. Не понимаю, как я оказался здесь, и периодами ощущение собственного идиотизма накрывает меня с головой. Но, как только переодевшаяся в спортивный купальник и лосины Маша Красавина начинает занятие, я прекращаю думать о чем-либо, кроме нее. Я не знаю почему ее не взяли в Московскую студию танцев, ведь она невероятно талантлива. Каждое движение, жест – совершенны, выверены. А когда она встает на носочки в своих белых пуантах, отклоняя в сторону руку или изгибаясь, так что мне становится страшно, но при этом маленькие ученицы легко вторят за ее движениями – я даже забываю, как дышать. Я околдован. И внезапно понимаю, кого она мне напоминает… Балерину, танцующую балерину из сказки про стойкого оловянного солдатика. Или это была другая сказка. Неважно. Я легко могу представить ее на сцене, и не в кожаных трусах с вульгарным макияжем, а такой… похожей на мечту, на сон. Лебедь. Она похожа… У меня щемит сердце и сбивается дыхание. Не думал, что являюсь таким ярым фанатом балета. Только не в балете дело. В ней. Ее улыбке, которой Маша одаривает своих девочек в промежутках между упражнениями, раздавая советы, помогая удержать тот или иной элемент. Так нежно, мягко, ее глаза светятся от любви к детям, и я понимаю, что она станет отличной матерью, которая отдаст детям все свое сердце.

Я бы хотел… увидеть это. Быть частью этого. Господи, как я могу мечтать о подобном, зная ее меньше недели?

Мне вдруг становится душно. Извинившись, спешно покидаю зал для репетиций и выхожу на улицу. Мне до ломоты захотелось закурить. Я не готов к подобному повороту. Не готов. Любовь не входит в мои планы. И девушка эта мне совсем не походит. Я прыгаю в свой «Ламборджини» и уезжаю.

До ларька с цветами. Покупаю самый большой букет и возвращаюсь.


Мария

Следующие три дня мы практически не расстаемся. Они выпадают на выходные, которые мы проводим в его квартире, занимаясь единственным занятием, которое нам пришлось по вкусу. Конечно, условия совсем другие, более роскошные. Огромная кровать, которую мы сломали в первый же день, огромная ванная комната с джакузи и просторной душевой кабинкой, огромная кухня с… широким столом, на котором удобнее, чем на парте, с огромной гостиной и двумя спальнями.

Дима меня совершенно избаловал, делая все возможное, чтобы я чувствовала себя комфортно. Разве, что с ложечки не кормил, хотя, кажется, и это тоже он делал. Вечерами мы выползали на прогулку, чтобы дойти до ближайшего кафе, поесть и выпить вина. Дома он тоже готовил, причем виртуозно, а я бездельничала. Точнее, доставляла ему радость, но другим способом. Это были безумные, страстные и беспечные дни. Я отключила телефон, и меня, наверное, потеряла вся моя многочисленная семья. Я не хотела слышать голоса из внешнего мира, которые заставили бы меня взглянуть на происходящее без розовых очков. Хотя… никаких очков я не носила. Просто отпустила ситуацию. Когда у машины, после секса в аудитории, Солнцев заявил мне, что у него осталась всего неделя на то, чтобы поразвлечься со мной, я поняла, чего хочет от меня этот мужчина и не питала никаких иллюзий. Если ему нравится использовать мое тело, то почему я не могу делать то же самое? Когда еще мне выпадет случай заполучить такого любовника? Цинично, но зато я не вру самой себе. Мы не говорим о чувствах, планах, не рассказываем друг другу долгие истории о прошлом и настоящем. Я даже не знаю, живы ли его родители, есть ли у него семья или девушка. Зачем? Если я узнаю больше, то…

– О чем задумалась, хулиганка? – обращается ко мне хозяин моего тела, как я в шутку называю его, подразнивая перед тем, как перейти к решительным действиям. Но он любит меня мучить, изощренно, со вкусом, губами, пальцами, языком и прочими другими атрибутами, он доводит меня до самых разных, но немыслимо-прекрасных высот удовольствия.

Сейчас мы просто лежим, уже не раз… В общем, я уставшая дремлю, а он, положив подбородок на мой живот, неожиданно решил поболтать. На самом деле, когда Дима задал свой вопрос, я считала дни. Сколько осталось. Он уезжает в среду вечером. Сегодня воскресение. Фактически два дня. Всего два…

– Пойдем завтра на свидание? Часов в восемь? – спрашивает он, потираясь щекой о мой живот. Я запускаю пальцы в его темную шевелюру. Мне нравится, когда он лохматый, немного небритый…

– А сегодня мы были не на свидании? – отзываюсь я, потягиваясь всем телом. Мне так хорошо, что страшно.

– Обычное среднее кафе.

– В Твери другого нет.

– Можем поехать в Москву. Всего-то два часа. Если на машине, то меньше.

– По дому соскучился? Тесно тебе здесь? – спрашиваю я, перебирая жесткие пряди. Он почти мурлычет, потираясь о мою руку.

– Да, на оба вопроса. У вас милый городок, но тут тоска смертная. Я бы хотел сводить тебя в роскошные рестораны, клубы и театры. Мы пошли бы на балет! – приподнимая голову, он широко и плутовато улыбается. У него красивые глаза, такие чистые, серебристые, живые. Они передают так много эмоций. Когда мы занимаемся любовью, я просто теряюсь в том потоке страсти и неутолимой жажде, которые вижу в них.

– А что сказала бы твоя девушка? – вопрос вырывается сам собой. Честное слово. Он и прозвучал, как шутка. Я не пыталась его подловить или уличить в чем-то.

– Она не узнает, – отвечает он быстро, тоже не успев вникнуть в суть вопроса. Мы оба замираем, глядя друг на друга. Дима кажется испуганным и растерянным. И я чувствую… Отрицание и негодование поднимаются из глубин подсознания. Я хочу…я хочу, чтобы он слез с меня!

– Значит, девушка существует? – холодно спрашиваю я, отталкивая его.

– Маш, мы же договорились…

– О чем? Что ты неделю трахаешь меня, а потом валишь в свою Москву? Так можешь ускориться! Ты про бабу свою мог раньше сказать? Ты понимаешь, что это грязно и унизительно?

– Что за бред! – он хмурится, с недоумением глядя на меня, но уже встаю с кровати, заворачиваясь в простыню.

– Я ухожу. И не хочу тебя видеть, – заявляю я, направляясь в душ.

– Да, пожалуйста! Давай, вали, – раздраженно бросает мне в спину Солнцев. Еще, сволочь, и подушку мне вслед кидает.

Через пять минут он уже ломится в дверь ванной комнаты, умоляя меня выйти.

– Маш, давай поговорим, как взрослые люди. Ты ведешь себя неразумно. Открой дверь, – вкрадчивым мягким голосом умасливает меня этот Чеширский кот. Хренушки. Знаю я, как и каким местом он разговаривать собрался.

– Дима, лучше не усложняй, – говорю через дверь. – Будет только хуже. Пожалуйста. Я должна пойти домой и все обдумать. Отойди от двери и дай мне уйти.

– Маша, ну, ты как маленькая! Ты же меня ни о чем не спрашивала, – непреклонно заявляет Солнцев, ударяя ладонью по двери. Я нервно вздрагиваю, чувствуя себя полной дурой. Он прав, но мне не хочется слушать его доводы, объяснения и оправдания. Мне это не нужно. У него есть девушка, и он к ней вернется через три дня. Что еще я должна знать? Мне достаточно.

– Я остыну, и мы поговорим завтра, – обещаю я, решив пойти на осознанную ложь. – Давай по-хорошему?

– Да, что на тебя нашло?! – он уже кричит. Я молчу. – Маш, ну не глупи, – гораздо мягче, почти с мольбой. Я кусаю губы. Мне хочется притвориться, что я ничего не слышала, и для меня наличие девушки не имеет значения, что это я его использую, но это не так. Я не хочу быть разовой шлюхой, но именно ее он делает из меня. Не нужно было позволять… Как дура, в омут с головой. Опять на те же грабли.

– Я все сказала, Дим, – тихо отвечаю, обхватывая плечи дрожащими ледяными пальцами.

– Ладно. Я отхожу, но завтра я приеду, и мы поговорим, – сдается Солнцев. Неужели я его «сделала»?

– Да. Завтра.

– Ты просто устала. Отдохнешь, выспишься. Я тебя отвезу.

– Нет, вызови мне такси. И, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты смотрел, как одеваюсь. Можешь выйти на кухню?

– Я вообще-то у себя дома, – после небольшой заминки напоминает Дима. – Но я дам тебе собраться. – великодушно уступает он.

Последнюю фразу Солнцев говорит, удаляясь по направлению к кухне. Выдохнув, я приоткрываю дверь, выглядываю, чтобы убедится, что угрозы нет, и босиком бегу в спальню, чтобы собрать свою разбросанную одежду и хоть немного привести себя в порядок. Солнцев держит слово и терпеливо ждет, пока я соберусь.

– Такси прибыло, – громко сообщает он.

– Отлично, – отзываюсь я, выхожу в прихожую, одновременно с Солнцевым. Пока я надеваю кожаную куртку и туфли на шпильке, он стоит в двух шагах, сверля меня напряженным взглядом. Сумка висит на вешалке, прямо за его спиной. Выпрямляясь, я киваю, жестом показывая, что мне нужно. Он не спешит вернуть мою дешевенькую пародию на Прадо. Наши взгляды встречаются, и я с ужасом понимаю, что влюбилась в этого самодовольного ублюдка. И дело не только в крутом сексе. Он мне действительно нравится. Несмотря на внешнюю браваду и заносчивость, я чувствую, что Дмитрий Солнцев – неплохой человек, несомненно, неглупый и какой-то цельный. У него нет хаоса в голове, как у меня. С ним я бы не упала в пропасть, а наоборот… Могла бы стать лучше, если бы мы встретились иначе, если бы я была хоть немного его достойна.

– Маш, я же не женат. Я не делал предложение. Но даже не это важно… – негромко начинает он, взывая во мне новую волну бессмысленной ярости.

– А что важно, Дмитрий Евгеньевич? Вам было бы неважно, если бы у меня на заднем фоне маячил молодой человек? – мгновенно вспыхиваю я.

– Но его нет, – он пожимает плечами, обтянутыми черной трикотажной футболкой. Дома Солнцев одевается максимально просто и удобно. Мне, черт побери, нравится видеть его растрёпанным в вытянутой футболке и хлопковых штанах. Такой Дима мне понятен и близок. Но завтра он снова наденет свой костюм, дежурную улыбку и непроницаемое выражение лица, а я останусь той же глупой наивной дурочкой, что и сейчас.

– А если бы был? Тебе бы понравилось, что я сплю с кем-то еще?

– Ее здесь нет, Маша. Я ни с кем, кроме тебя, не сплю, – раздраженно отвечает Солнцев. – А ты ведешь себя, как ребенок, а не девушка, которая знает, чего хочет. Выходит, я ошибся в тебе?

– Выходит, что так, – киваю я, глотая обиду. – Дай мне сумку.

– Маша, я действительно не понимаю…

– Дай сумку, я сказала! – срываюсь на крик. Дима буквально швыряет в меня мою псевдо «Прадо». В глазах едва контролируемая ярость.

– Идиотка! – рычит он, ударяя кулаком по косяку. Я выбегаю в подъезд, и дверь за мной с грохотом захлопывается. Возможно, он даже ее пнул.

Вот, черт, и легкий романчик на неделю.

Уже в такси даю волю чувствам… но заплакать не выходит, я просто закусываю до крови губы. Я сама не понимаю, почему меня так задели слова Димы о существовании подружки. Должна же была догадаться, что такой парень не может быть один, но я как-то представляла его в своего рода «свободных» отношениях со многими девушками. Мне было бы легче осознавать, что он бабник, и у нас с ним легкий короткий роман без последствий. Однако осознание того, что где-то есть женщина, которая считает его своим любимым мужчиной, возможно планирует свадьбу, детей и прочие совместные проекты… Мысль о том, что он вернется к ней, будет делить с ней дни и ночи… Это невыносимо. Нечестно. Обидно. Я всегда была каким-то третьим сортом, и, хотя родители не говорили этого вслух и любили меня, не меньше, чем остальных… они были разочарованы. И не только история с Марком сбила меня с нужного курса. И не ранние взрослые отношения, в которые я прыгнула без оглядки. Я чувствовала свою вину за случившееся. Я подвела родителей, я подвела Марка. Из-за меня он уехал, из-за меня потерял связь с самыми родными людьми. Притом, что Марк ясно выразился, что для него наши отношения ничего не значили. И вот к чему привела моя глупость и доверчивость.

Наверное, я не хочу повторения. И, может быть, уже слишком поздно.

Очередной парень, который мне до чертиков нравится, уезжает в Москву, чтобы быть там с другой. Любимой, постоянной… Достойной.

И этот факт никак не способствует поднятию самооценки и очень дерьмово выглядит. Лучше я остановлюсь сейчас, чем утону по самые уши.


Марк

Лос-Анджелес

– Почему ты раздумываешь? Глупо отказываться от такого предложения, – Карла Грин откидывает за спину густые блестящие темные волосы, замирая в эффектной соблазнительной позе. Ей похер, что у бассейна, кроме нас еще человек тридцать, которые глазеют на нее. Она все никак не научится перестать «работать» на камеру. Не то, чтобы меня это бесит, нет… Выглядит она горячо, выпятив грудь, на которой едва держится желтое бикини. Просто иногда мне кажется, что я сплю с куклой. Красивой, неглупой, идеальной куклой. Карла неплохо играет, и я, чёрт возьми, не всегда уверен, что ее вопли в моменты близости не очередной актерский трюк.

Я молчу, разглядывая ее точеную фигурку. У нее великолепная полная грудь, что является большой редкостью для модели. И именно грудь, я думаю, стала ее козырем в достижении бешенного успеха, как и фантастически-красивое лицо, разумеется. Помню, первые месяцы, когда наши отношения перестали быть бешеным сексом на одну ночь, и стали более-менее, постоянными, я не мог от нее оторваться. Даже пару раз забил на съемки. Ох, и санкции мне накрутили. Но она того стоит. Я и сейчас ее хочу, но без прежней одержимости. Мне просто хорошо, комфортно, и престижно. Не многие парни из моей профессии могут похвастаться подружкой, которая не слезает с обложек журналов. Полмира мужиков мечтают ее трахнуть, а она дает только мне. Ну, я надеюсь, что только мне.

– Марк, я не понимаю, над чем тут можно думать, – капризно надув губки, Карла встает с шезлонга и направляется ко мне кошачьей походкой. Я вижу, как взгляды всех постояльцев отеля, вне зависимости от пола, прилипают к ее подтянутой заднице и длинным ножкам с красивым рельефом. Я продолжаю пить свое пиво, равнодушно глядя на нее сквозь темные линзы солнечных очков. – Что тебя смущает? Мне впервые предложили роль в одной картине с тобой.

– Не со мной, – небрежно уточнил я, сделав еще один глоток холодного освежающего напитка. У меня выходной. А в эти редкие дни свободы я позволяю себе все, включая пиво, вредную еду и посторонних женщин. – А с Джимми, от которого меня уже воротит. У меня есть предложение от Дилана Родригеса, гонорар меньше, но и работа непыльная и ехать никуда не надо.

– Марк, а как же я? Мне надоели эти мимолетные встречи с быстрым перепихом в гостиницах.

– Быстрым? – приподняв очки, я выразительно смотрю в наглые лживые глаза насыщенного цвета морской волны. Она смущается, что случается с ней крайне редко.

– Марк, я о другом толкую, – она приседает на край моего лежака, закинув ногу на ногу. Я даже не двинулся, – Тебе не придется менять команду. Проверенные люди. Режиссер тебя обожает. Съемки продолжительные – почти два года. Никуда не нужно бегать. Квартиру предоставят. Сценарий тянет на блокбастер. Это шанс, Марк. Для меня. Для тебя. Для нас. – наклонившись, она проводит пальцами по моей небритой щеке. – Я хочу, чтобы ты был со мной.

– Ты хочешь меня контролировать, – усмехаюсь я, хватая ее за запястья и усаживая на себя верхом. Думал, что после изнурительной ночи, которую мы провели вместе, у меня уже ничего так быстро не заработает. Ошибся. Близость сексуального и соблазнительного женского тела действует на меня безотказно. – Карла, я не стану комнатной собачкой. Если я соглашусь, то это будут отдельные квартиры.

– Почему? – в ее глазах мелькает обида. – Ты хочешь, чтобы я не знала, что ты водишь к себе разных шлюх? Чего тебе не хватает?

– А тебе? Зачем нам жить вместе? – сдержанно спрашиваю я. – Мы же устанем друг от друга. Даже секс наскучит. Не сразу, но это случится.

– Судя по тому, что я чувствую под собой, это случится не скоро, – Карла чувственно улыбается, прогибаясь в спине. Развратница. Отставляю бутылку на столик и кладу ладони на ее бедра, прижимая чуть ближе. Ее взгляд пьянеет, и черт, нам срочно нужно в номер, пока я не трахнул ее на глазах у десятка разгорячённых зрелищем постояльцев и гостей отеля. Ее пальцы скользят по моим татуировкам, любовно очерчивая контуры. И на ней так чертовски мало одежды… – Но, если дело только в твоей боязни взрослых отношений, я согласна на отдельные квартиры.

– Мне не нравится Европа, – поглаживая стройные бедра, бормочу я.

– Не видала города, красивее Рима… Не так далеко от твоей Родины. Могли бы поехать и познакомится с твоими родителями.

Я раздраженно хлопаю ее по заднице.

– Нет. Я просил не поднимать тему моей семьи.

– Но тебе придется однажды с ними встретиться. Не понимаю, что должно случиться, чтобы вот так кардинально отрезать…

– Карла! – рычу я, сталкивая ее. И мы оба поднимаемся на ноги. Она примирительно кладет руки на мои плечи, прижимаясь всем телом, но запал уже прошел.

– Больше ни слова. Обещаю, – клянется она. В сто первый раз. – Так мы едем в Италию?

– Я завтра еще раз все обговорю с Мейном.

– Он позвал тебя на личную встречу? – изумилась Карла. Я равнодушно пожимаю плечами.

– А что в этом такого?

– Я встречалась всегда только с агентами. Он даже на пробах ко мне не подошел. Слова не сказал.

– Мы с ним сто лет работаем вместе.

– Возьмешь меня с собой? – взмолилась Карла. Я раздраженно закатываю глаза. Что может быть хуже навязчивой бабы?

– Мейн просил меня явиться без сопровождения, – соврал я, и как оказалось не зря.



Этим же вечером я еду на виллу Роберта Мейна, оставив недовольную Карлу в отеле. Не думаю, что она будет сильно скучать, если честно. Карла Грин и скука – понятия несовместимые.

Мейн, как человек обеспеченный, знаменитый, безусловно талантливый, любит жить на широкую ногу. Стоит ли описывать тот комплекс домов, помещений для гостей, дополнительных бытовых сооружений и развлекательных площадок на самом берегу океана, которые я скромно назвал виллой? Шикарно, порой пошло, но не мне было судить человека, который каждый доллар заработал своим колоссальным трудом. Я восхищаюсь Робертом, и не потому что он снимает оскароносные фильмы. Мейн – появился из неоткуда, начал с игры в массовке и залез на самую вершину голливудских холмов. И, поминая о своем нелегком пути, он предпочитает самородков отпрыском актерских семей и чьих-то протеже, но иногда и ему приходиться идти на уступки. Это современный мир, где все покупается, даже принципы. Как ни грустно, но так и есть.

Я не одет в лучшее и брендовое, не облит туалетной водой. Моим кроссам, наверное, года полтора. Никакой тебе стильной прически. Короткий ежик волос, и выбритые на висках полоски, затылок почти до середины сбрит и от спины по шее вверх ползут татуировки. На висках, кстати, тоже есть. Наверно, родители пришли бы в ужас, увидев меня таким. В безбожно драных джинсах, майке, которая демонстрирует все художества на теле, пирсинг в ноздре. В языке был, но я снял. Вырос из этого. Хотя девчонкам нравилось. Им, вообще, нравятся экстремалы. Могу сказать, что обычно на съемочной площадке у меня поклонниц в разы больше, чем даже у Джимми. Когда Мейн впервые увидел меня с татуировками, он пришел в ужас, заявив, что теперь я не смогу дублировать «чистого» Джимми. В итоге теперь некоторые сцены я играю в телесном покрытии. Неудобно, но меня редко видно в кадре крупным планом. Я или лечу, или горю, или взрываюсь, или гоню на бешеной скорости, или падаю. Умираю, разбиваюсь… Вариантов множество. И никогда не бывает страшно. Напротив, я всегда жду новых трюков с нетерпением. Многие предлагаю и ставлю сам. С Джошем Каперски, постановщиком группы каскадеров, в которой я числюсь, у нас часто случаются стычки на почве интересов. Он считает, что я прыгаю через его голову, а я считаю, что его фантазия выдохлась, методы устарели.

И Мейн не раз говорил примерно то же самое насчет Каперски.

Пройдя девять кругов разврата, а Мейн в этом деле толк знает, я нахожу режиссера в одном из крытых бассейнов с гостевыми спальнями и баром.

– Ты ли, Красавин? – блаженно улыбаясь и обнимая молоденькую огненно-рыжую девицу, спрашивает Мейн. Вторая, юная мулаточка с шоколадными глазами жмется к режиссёру с другой стороны. Привычная картина. Я давно уже ничему не удивляюсь. Шоу-бизнес и киноиндустрия – та еще грязная клоака. Я плаваю здесь, как свой. Сначала некоторые моменты казались неприятными, пошлыми, дикими, но я быстро втянулся. Ты можешь обвинять общество в развращенности и сытости, культивировании разврата, ощущая себя при этом эстетом и моралистом. Но оказываясь внутри этой прогнившей системы, ты постепенно меняешься сам, потому что поддаваться порокам нас научила Ева, мы запрограммированы на грех, нас за это выгнали из Рая. Обратно не позовут. Так для кого нужны правила и нотации святош? Хотя нет. Я люблю правила, потому что нарушать их раз за разом – так волнующе. Адреналин, всплеск эмоций. Мне нравится ходить по краю.

Я и сейчас иду… босыми ногами по краю бассейна. Девушки Мейна заинтересовано поглядывают в мою сторону. Им нравится то, что они видят, мне тоже… Они хорошенькие, а Роберт давно уже не играет в эти игры. Откуда я знаю? Мы не раз напивались вместе. И как-то Роберт рассказал, к чему может привести неконтролируемая сексуальная энергия, используемая расточительно и неразборчиво. Обычная болячка закончилась для известного режиссера полной невосстанавливаемой импотенцией. Вот такая грусть-печаль, но это не значит, что в нем умер мужчина, который всю свою жизнь боготворил женщин. Мейн и сейчас окружает себя самыми красивыми девушками, которые радуют его взгляд и его стареющее тело расслабляющим массажем.

– Залезай к нам, – зовет Мейн, повелительно махнув рукой. Другой бы прыгнул в одежде, а я отрицательно качаю головой, присаживаясь на ступеньки, закатывая джинсы и опуская голые ноги в воду. Роберт скептически поднимает седую бровь, наблюдая за моим дерзким поведением.

– Я уже плавал сегодня, – отвечаю немного рассеянно, принимая стакан с темной жидкостью от мулатки, которую отправил Мейн угостить меня. – С одной акулой. – усмехнувшись, добавляю я.

– И эта акула так легко тебя отпустила в наш притон? – ухмыльнулся Роберт, хлопнув рыжую по заднице. – Ты видел какой станок? Если бы было чем пахать, а? А так, приходится только смотреть, ну и трогать. Это тоже приятно. Все в голове, парень. Ты думаешь тебя твой огурец заводит? Нет. – пренебрежительно фыркает, прижимая указательный палец к виску. – Мозг – эрогенная зона, фантазия. Вот был бы ты слепой, ты бы ее хотел? Ладно, о чем мы должны были поговорить?

– Не об огурце – точно, – усмехаюсь я, опираясь ладонями на прохладный кафель и немного наклоняясь вперед. – Ты собирался обсудить свое предложение насчет Италии.

– Да, – серьезно подтверждает Роберт. – Ты мне нужен, парень.

– Я работаю в Голливуде, – задумчиво хмурясь, произношу я.

– Там, где снимаю я – и есть Голливуд. Если я в Риме, значит, Голливуд в Риме. Усек?

– Усек, – пряча улыбку, согласно киваю я. – А если серьезно… Мне нужны сроки, перспективы.

– Три года, Марк. Это минимум. Исторический, мистический художественный фильм с элементами перемещения во времени, масштабными сценами. Что я рассказываю? Ты же читал сценарий. Ты дублируешь Джимми в роли Юпитера, твоя акула играет Весту.

– Я бы хотел работать только над трюками. Может быть дубляж отдать кому-то другому?

– Кому? Ты идеально подходишь. Если бы не твои татуировки, я бы тебя давно снял в одном из своих фильмов. Ты шикарно выглядишь в кадре.

– Ты говорил, – сухо отзываюсь я.

– Ну, ты засранец. Я – великий Мейн, его хвалю, а он мне рот затыкает. – Роберт смеется хриплым, немного резким смехом. Я попиваю халявный виски, думая… нет, не думая ни о чем. – Но я придумаю для тебя роль, и ты не отмажешься.

– Я – не актер, – отрицательно качаю головой.

– Ты лучше многих звезд, которые играли у меня.

– Я не играю, Роберт, – повторяю категорично.

– В том-то и дело. Ты настоящий говнюк, и даже ничего не играешь. Это надо показать людям, – сообщает Мейн с глубокомысленным видом.

– То, какой я говнюк? – смеюсь я. – Малышка, приплыви мне бутылку. – подмигиваю мулатке. Она мгновенно реагирует. Призывная улыбка не сползает с губ. Милая девушка. Фигура – огонь. Песочные часы. Пятый размер, крепкая попа и бедра шикарные. Кожа кофейного цвета. Я много перетрахал темнокожих красавиц и снова вернулся к родным белокожим. Они мне как-то ближе, и кожа у них на ощупь мягче и нежнее… и волосы. Хотя некоторые темненькие отжигают так, что ого-го. Темперамент у них знатный. Наши, беленькие девочки скромнее и сдержаннее в желаниях.

– Ты не воспринимаешь жизнь всерьёз, – произносит Мейн. – Живешь, как будто последний день. Я сначала думал, что ты просто псих, а ты – гений.

Я с грохотом ставлю стакан на бортик, расплескав содержимое. Внутри что-то натянулось от протестного яростного желания сбежать отсюда или нахамить Мейну.

– Никогда так не говори, – холодно произношу я, и мне кажется, что все во мне замерзает… Слишком часто меня так называли. Слишком много надежд, слишком мало жизни. Я чувствовал себя проектом, дипломной работой, подопытным кроликом. Кем угодно, но не нормальным ребенком.

– Но это же правда. Я читал твою анкету. У тебя невероятные способности почти во всем. Языки, математика, ты закончил школу раньше других. Ты мог бы стать ученым…

– Этих данных не было в анкете, – я раздраженно, с недоумением смотрю на Мейна, не понимая, откуда он так много информации раскопал обо мне.

– Я же сказал, что ты мне нравишься, парень. А я хочу все знать о людях, которые приобретают статус моих друзей.

– Ого! – я приподнимаю бровь в искреннем изумлении.

– Ну, так что, Марк, ты едешь в Рим с нами?

– Уговорил, – сдаюсь я, – Еду. Завтра привезу подписанный контракт.

На самом деле было бы свинством отказаться от участия в проекте Мейна, после того, как он фактически предложил мне дружбу. От таких друзей отмахиваются только идиоты, к которым, как выяснилось ранее, я не отношусь.

– А теперь выбирай подарок, – плутовато улыбается Роберт Мейн, обнимая своих девушек. Мои глаза перебегают от рыжей к темненькой и обратно. Обе хороши, но не цепляют. Заметив мои сомнения и метания, Роберт понимающе кивает, тихонько посмеиваясь.

– Я знаю, Марк, что ты питаешь слабость к двум другим моим белокурым сиренам. Они в пятом домике слева. Предупреждены и ждут тебя.

– Как ты узнал, что я не возьму вот ее? – тыкаю пальцем в мулатку, которая уже обиженно поджала губы, поняв, что на сегодня ее приключения закончатся массажем.

– Я не знал. У меня всегда наготове есть второй вариант. И девушки тебя запомнили, сами напросились, когда узнали, что я пригласил тебя сегодня. И заодно я проверил, насколько ты искренен. Поверь, Джимми бы взял любую из предложенных, чтобы угодить мне.

– Это вежливость, возможно, – вступаюсь я за приятеля. Мы не ахти какие друзья. Но и не чужие друг другу люди. Я уважаю его, и не считаю лизоблюдом или льстецом. Джимми Броуди – самостоятельная звезда, которая проживет и без благосклонности Мейна.

– Из вежливости можно сказать: ты сегодня выглядишь не такой развалиной, как обычно. Ха-ха, – смеется Роберт. – Но трахать бабу, которая тебе не интересна, может только дурак. Ну, или порноактер. А ты знаешь, что у Броуди был такой грешок в юности?

– Да, он говорил, – киваю я, ощущая неловкость. Мейн склонен к перебиранию сплетен, что меня, честно говоря, всегда напрягало и отталкивало.

– Ладно, Марк, проваливай. Иди обработай моих крошек. Пусть они опять ноют и плачутся, что ты им все места натер, – Роберт снова громогласно хохочет. Пошлость – защитная реакция его неспособности удовлетворить свои сексуальный фантазии. Я его понимаю. Мне даже жаль Роберта Мейна, великого, признанного на весь мир режиссера и миллионера, который способен купить многое и многих… Действительно печально.

– Спасибо, Роб, – киваю я, направляясь к выходу.

– До завтра, парень.

Уже выходя на жаркий вечерний зной, я слышу за спиной довольное покряхтывание Мейна и его воркующий голос, обращенный к одной из девушек: «давай. Покажи мне сиськи, крошка. Я должен их увидеть. Хотя бы увидеть…»

Улыбаясь я направляюсь к указанному белому домику, где меня ожидает подарок. Год назад Роберт мне его уже дарил, но я не я, если не воспользуюсь.




Глава 7






Дмитрий

Чувствую себя мерзавцем. Никогда не задумывался, какого это – потерять голову из-за женщины. И вот, пожалуйста. Разумом я понимаю, что моей большой вины в случившемся нет, но все равно ощущаю себя негодяем. После моего возвращения в Москву прошла неделя, а я все не могу забыть малолетнюю дурочку, которая никак не покинет мои мысли и фантазии. Черт возьми, я просто помешался на ней. Как мальчик в период гормонального взрыва. Как подросток, впервые вкусивший запретный плод. Как иначе объяснить происходящее?

Любовь?

Какая любовь? Мы с ней даже не говорили почти. Ничего толком друг о друге не узнали. Все отношения – один голый секс без тормозов, самый бесбашенный и сумасшедший секс в моей жизни. Я и правда не думал, дожив до тридцатника с гаком, что такое бывает. Оказалось, что вон оно как. Простреливает. Навылет, до кишок. Заседает где-то на подкорке сознания, и не дает покоя. Я даже ловлю себя на мысли, что было бы неплохо напиться до бесчувствия, чтобы хотя бы ненадолго обрести забвение.

Когда Маша сбежала тогда, я через какое-то время успокоился. Самонадеянно подумал, что никуда не денется. Я взрослый, успешный, любая из ее подруг побежала бы за мной по свистку. И Маша явно ко мне тоже испытывает чувства. Нельзя подобное безумие в постели имитировать. Думал: угомонится, остынет, сама придет. Ага, мечтай.

В университет утром она не пришла.

Я чувствовал себя идиотом в десять вечера, стоя под дверями ее квартиры. Но она не открыла. Соседка сказала, что Маша уехала на такси утром. Оставалось только догадываться куда. Конечно, домой к родителям. Куда ей еще идти? В клубе ее не было, в балетной школе сказали, что она отпросилась. Адрес семьи Красавиных я знал, но поехать туда не мог. И как бы это выглядело? Что сказать?

«Маша, у нас еще два дня»?

Глупо.

«Поехали со мной»?

Пошло.

«Я тебя люблю»?

Неправда.

Хотя сейчас, черт побери, когда все во мне горит и болит, утратив ее, я начинаю сомневаться.

В институте до моего отъезда Мария так и не появилась, в своей квартире тоже, хотя я честно дежурил по вечерам, как дурак. На что надеялся?

Телефон у нее был отключен, но я продолжал слушать автоответчик, в глупой надежде на чудо. Оставляя миллион сообщений.

В тот вечер, когда я собирался выехать в Москву, решил задержаться еще на ночь. Предположил – Маша решит, что угроза миновала и вернется домой. Я ночевал в машине возле ее подъезда.

Она не появилась. Видимо, не судьба.

Я так думал, пока ехал по трассе в сторону Москвы, чувствуя себя полностью разбитым и опустошенным. Но не виноватым. Как бы не вспылила Красавина, оскорбившись, что у меня есть девушка, она повела себя глупо и трусливо, выбрав позицию страуса, который прячет голову в песок. Она испугалась того, что случилось между нами. Возможно, Полина, моя подружка, стала поводом, который Маша использовала, чтобы завершить то, что ее слишком потрясло. Она маленькая девочка, и я понимаю ее отчасти. Ее страхи и опасение. Даже ее недоверие.

Не могу понять себя в этой ситуации. Себя – уравновешенного, хладнокровного, взрослого, умного мужчину. Почему я до сих пор думаю об этом?

Вернувшись в родные места к привычному образу жизни и… к Полине. Я честно пытался жить так, как раньше, до Твери, до Марии Красавиной. И даже получалось. Полина ничего не замечала… сначала, и так искренне радовалась, что мы снова рядом. Первые дни и выходные мы провели вместе в моей квартире на Чистых прудах. Я проявлял необычайную нежность и внимательность, что, скорее, было продиктовано чувством вины за измену, нежели искренними чувствами. В постели у нас с Полей проблем никогда не возникало, но это не было огнем, вспышкой, стихией. Я не терял разум, не летал со звездами. Банальный, обычный, скучный секс пары, у которой давно закончилась фантазия. А ведь и правда… Мы уже пять лет вместе, и я ни разу не задумался о браке. О детях. Это ли не знак?

Первый скандал у нас случился два дня назад, когда я нечаянно назвал Полину Машей. Не во время секса, слава Богу. В магазине. Мы что-то выбирали, а я опять был в своих воспоминаниях и сорвалось. А вчера я забыл, что мы с Полей договорились пойти в кино. Я приехал домой с работы, лег спать, а часов в десять вечера она мне позвонила, сообщив, что я мудак. Слышать от нее такое – нонсенс. Полина – династический прокурор. Вся ее семья сплошные судьи и прокуроры. Мы и познакомились с ней на судебном процессе.

Поля старше меня на два года. Но отлично выглядит, и ей не дашь больше тридцати лет. Высокая, очень стройная шатенка с серо-зелеными глазами и веснушками на носу. Стильная, но сдержанная в выборе гардероба, в силу профессии. Очень серьезная, умная, образованная и интеллигентная. Мои бы родители ее оценили по достоинству и одобрили. Вначале отношений мы говорили часами, сутками… У нас было так много общего. Работа, планы, амбиции. Мы делились опытом и строили грандиозные новые теории. Секс занимал в наших отношениях не самую главную роль, хотя тоже имел место быть. К тому же Полина уже была однажды замужем, еще в институте. Ранний неудачный брак. И теперь она не спешила, и я ее не торопил. У нее и шестилетняя дочь имеется, с которой мы отлично ладим.

В общем, все сложно. Чувствую себя в полном тупике. Однако на моей работе моральные переживания и всплески никак не отражаются. Заходя в свой офис в центре Москвы, где меня встречает личная помощница Ника Прокофьева с кофе и списком встреч на сегодня, я перестаю быть расшатанным и не выспавшимся из-за очередной бессонной ночи, включая привычный режим трудоголика. Мой разум умеет разделять работу и личную жизнь. Пока умеет… что радует.

Сейчас некогда расслабляться. Я одновременно веду несколько дел, которые пришлось отложить ранее из-за двухнедельных запланированных курсов в Тверском университете. Теперь же предстоит наверстать упущенное время и мгновенно включится в работу. Что я и делаю.

Первое дело весьма банально. Обеспеченная пара, обоим за пятьдесят, решили расстаться, потому что муж нашел помоложе. Жена не собирается уступать ни рубля из семейного бюджета, накопленного за тридцать с лишним лет брака. И супруг без особых претензий. Просто хочет, чтобы все было по закону, и уверенность, что бывшая жена потом не подаст новый иск, не досчитавшись машины или дачи. Такие простые дела мне малоинтересны, но я берусь за них, потому что платят прилично.

Я высокооплачиваемый адвокат, публичная личность. Меня часто зовут на различные шоу и передачи с разборками. Ненавижу все это, но гонорары нужно отрабатывать. Несмотря на то, что внешне кажется, что я вращаюсь среди пиарщиков, звезд шоу-бизнеса и журналистов, всего этого избалованного испорченного бомонда, многие приближенные знают, что я крайне редко участвую в вечеринках, не общаюсь с клиентами за стенами суда или офиса. Я живу своей жизнью, которая отгорожена от всех избалованных людей с экранов телевизора массивными стенами. Я иначе воспитан, и никогда не буду вращаться внутри этой мерзкой клоаки. Мне и так приходится по долгу службы видеть и слышать слишком много грязи. Да, ради гонораров, иногда и мне приходится поступаться принципами и играть нечестно, но только в случае если я уверен на сто процентов, что меня никто и никогда не подловит на грязной игре. Иначе в моем деле просто нельзя. Или ты честный и бедный, или такой, как я. Иногда приходится хитрить, искать грязное белье, платить частным детективам. Это низко, но работает.

Кстати, второе мое дело как раз из категории «непростых и требующих особого вмешательства». Развод сынка нефтяного магната и известной российской фотомодели. Развод сложен тем, что в браке парочка продержалась недолго – три года. Алиса сама подала на развод, заявив, что муж ее бил, неоднократно изменял. При этом, рассказывая свои дикие истории, девушка так искренне плакала, что я совсем ей не поверил, но за дело взялся, потому что был в курсе некоторых дел непутевого муженька красавицы. Проблема заключается в брачном контракте. Он составлен таким образом, что изменяющая сторона в случае развода ничего не получит. И вот вчера супруг Алисы прислал мне многочисленные фото с вечеринок, где его жена вела себя вызывающе. Есть снимки с поцелуями и непристойными обжиманиями с другими мужчинами. Выглядит все это, мягко говоря, не очень. Но я спокоен. Сцен секса нет. А поцелуй, даже ниже пояса, если целует не она – это не доказательство. Тем более, у меня есть справки о ее побоях, многочисленные свидетели неадекватного поведения горе-супруга. И мои проверенные сыщики достали просто взрывное видео супруга Алисы в вип сауне с проститутками. Досталось оно мне нелегально, но кому это будет интересно после оглашения судебного решения?

Есть еще один момент в моей работе, который меня напрягает. Не очень люблю работать с женщинами. Не поймите неправильно. Ничего личного. Просто женщина в разводе – это потенциальная хищница и несчастная девочка одновременно. Во мне они видят не только защитника, но и мужчину. И это, порой, их сбивает с пути истинного. У меня наготове несколько вариантов отказа в сексуальных отношениях с моими клиентками, которые поступают регулярно. Последнее случилось сегодня утром. Алиса, узнав, что ее дело в «шляпе» бросилась мне на шею со словами благодарности, а потом полезла в брюки, причем так естественно, словно для нее это было банальным и рутинным делом. Пришлось объяснить, что я не имею права вступать с ней в отношения, ибо если об этом станет известно меня от ее дела отстранят и ей придётся иметь дело с другим, возможно, менее опытным адвокатом. Обычно данная отговорка действует мгновенно, но Алиса не из тех, кто сдается. Она убрала руки от моей ширинки, и многозначительно улыбаясь, пообещала, что найдет меня, когда я перестану быть ее адвокатом. Вот уж осчастливила. Многие, кстати, пытались… Найти. После. Безуспешно.

В общем, день проходит не очень обременительно. Уже около восьми вечера, когда я собираю бумаги, заглядывает Ника, моя помощница, сообщая, что ко мне поднимается Полина. Я киваю, ощущая внутреннее напряжение. Черт, я устал сегодня, и вечерней сцены с выяснениями отношений не выдержу.

– Привет, уже уходишь? – спрашивает она с порога, оценив ситуацию и меня, в пиджаке и с пальто в руках.

– Пойдем поужинаем где-нибудь? – предлагаю я, привычно целуя ее в щеку. Полина неопределенно пожимает плечами, пристально рассматривая меня. У нее какой-то странный взгляд, отстранённый и задумчивый. И выглядит она иначе сегодня. Никаких брючных костюмов и юбок-карандашей с тщательно отутюженными блузками. Темно-бордовое платье выше колен, отлично подчеркивающее ее стройную фигуру, сапожки на высоком каблучке и ярко-красное распахнутое пальто. Волосы красивого медового оттенка распущенны по плечам, губы накрашены красной помадой.

– Ты точно куда-то собралась, – улыбаюсь я мягко, испытывая странное чувство. Теплое. Она мне дорога, и мне приятно видеть ее такой раскрывшейся, красивой. Я всегда вижу ее именно такой, но наедине. Выходя за пределы нашего мира, Поля все время надевает свою светскую скорлупу, как и я… У нас много общего, ее дочь меня любит. Мы идеальная пара, но я все время думаю о другой.

– Да… – она неуверенно кивает, проходя к моему столу, бросая на него дизайнерскую сумку, которую я дарил на нашу третью годовщину. Я вижу, как сильно она напряжена.

– Что случилось? – встревоженно спрашиваю я, подходя сзади и кладя ладони на хрупкие плечи, с удивлением замечаю, что она дрожит.

– Хочу, чтобы ты правду сказал, Дим, – тихо, почти шепотом произносит Полина. Это настолько непривычно. Она – прокурор. В жизни такая же уверенная и жесткая, как на суде.

– О чем ты, Поль? – я опускаю голову на ее плечо, потираясь колючей щекой о ее нежную кожу. Она пахнет удивительно. И дорого. Духи тоже дарю ей я. Обычно. Все пять лет. Я не помню, как Полина пахла до меня…

– Только не унижай меня ложью и оправданиями, – выдыхает она почти со всхлипом, резко отстраняясь. – Я тебя люблю, ты знаешь. Но я не стану терпеть измены. Никогда. Я тебе говорила.

– Поль…

Она поворачивается, глядя на меня глазами полными слез и боли, у меня сердце обрывается, когда я понимаю, что не смогу ей солгать. Она и правда не заслужила.

– Я знаю, Дим. Я чувствую. У тебя на лице все написано, – произносит она надломленным голосом. – Я так оделась, чтобы ты запомнил не серую мышь, чтобы ты помнил, кого потерял.

– Какая мышь? Ты всегда была красавицей! Полина, мы можем поговорить без эмоций? Как взрослые люди? – спрашиваю я, приближаясь. Она протестующе вытягивает руки.

– Нет. Стой. Я все решила. И я не хочу без эмоций. Я устала без эмоций. Ты их где-то получил. И уже знаешь, как это, когда все по-настоящему.

– Это все твоя богатая фантазия, – пытаюсь отрицать очевидное, в очередной раз поражаясь ее проницательности.

– Брось ты, Дим. У меня никогда не было фантазии. Я – простая женщина, которой осталось не так много лет, чтобы найти нормального мужа и устроить свою жизнь, родить еще детей.

Внутри меня все холодеет, когда я понимаю, к чему идет разговор. Полина никогда не заикалась о детях, о семье. У нее есть дочь, и я считал, что она удовлетворила свой инстинкт к материнству. И я был спокоен, потому что не чувствовал, что время поджимает, что я многое упускаю, оставаясь холостяком.

– Что, испугался? – печально ухмыляется Поля, заметив мою выразительную реакцию. – Расслабься. Я говорю не о тебе. Мы и так много времени потеряли. Ты никогда не хотел серьезных отношений, ты не предлагал мне жить вместе. Тебе нравилось жить так… свободно, удобно. И ты не раз мне изменял, даже не спорь, но я раньше не чувствовала того, что потеряла тебя. Это были просто глупые, случайные романы, когда ты еще был моложе. Я знаю, что сейчас все иначе. Ты влюбился, и поэтому хочу уйти сейчас, чтобы не было больнее. Я не хочу ее видеть, а в том, что она появится, я не сомневаюсь. – голос Полины становится жестким. Она делает пару шагов, чтобы взять свою сумку, закидывая ее на плечо. Застёгивает пальто. Я смотрю на нее, не в силах сказать ни слова.

Она сейчас уйдет. А я просто позволяю ей это сделать. Как любая женщина она ждет слов, оправданий, громких признаний и полного раскаянья с моей стороны, она ждет… Я вижу. В ее глазах еще горит надежда, что я ее остановлю, что успокою, прижму к себе. Они всегда ждут, даже если не любят. Женщине нужно, чтобы она была твоим центром, твоей единственной…

– Я был с тобой счастлив, Поль, – произношу я. Но я никогда ее не любил. И она видит правду в моих глазах. Мы всегда так хорошо друг друга чувствовали.

Никогда не видел, как умирает надежда. Она закрывает глаза, борясь с чувствами. Побледневшие костяшки пальцев, напряженные скулы. Я только что разбил ей сердце, но она пытается быть гордой.

Когда настанет мой час расплаты, я таким не буду.

– Будь счастлив, Дим. За вещами не приду. У тебя же нет моих вещей. Ни одной. За пять лет. Даже зубную щетку я всегда носила с собой. Наверное, мне нужно было быть умнее. Прощай, – произносит она, почти бегом покидая мой офис. Мою жизнь. Мои мысли. Но не мое сердце, потому что ее там никогда не было.

Я тяжело выдыхаю, опускаясь в кресло. Достаю сигареты из кожаного портфеля. В пачке не хватает пяти сигарет. Это шестая. В моей жизни не так много случаев, когда меня тянет закурить.

Это один из них. Один из тех случаев. Первый раз я выкурил сигарету после похорон матери. Мне было шестнадцать. Она разбилась в автокатастрофе. Полгода мама еще жила, но это была уже не она. Мы боролись за нее. Отец сделал все, что мог. Мы проиграли.

Вторая сигарета – четыре года назад. Когда от онкологии умер мой отец. Мучительная неравная борьба, через которую я прошел вместе с ним.

Третья сигарета – два года назад. Я похоронил сестру. Анафилактический шок. Мгновение, и я полная сирота. У меня никого не осталось, но я живу. Я не жалуюсь.

Пять лет Полина была рядом. Она была рядом, когда я боролся за отца, когда хоронил его, когда бился головой о стены, узнав, что сестра умерла. Почему мы не ценим ничего из того, что делают люди, которые любят нас такими, какие мы есть? Любят всей душой и сердцем?

Я щелкаю зажигалкой, затягиваясь, поднимая голову вверх и закрывая глаза. Последний раз я курил, уезжая из Твери. Не так давно. Неделя с небольшим. Влияние девочки Маши на меня тлетворно.

Она перевернула мою жизнь, при этом не делая ничего. Хотя… кое-что она делала, конечно. И как она это делала…

Я хочу ее. Она мне нужна. Мне не справится с этим безумием в одиночку.


Мария

Я вернулась в снятую квартиру через три дня после отъезда Солнцева. Я не находила сил заставить себя вернуться в город, к работе и учебе. Я могла думать только о нем, о своей жизни, глупости, ошибках, которые совершила. Мама не сказала ни слова, когда я появилась с небольшой спортивной сумкой, сообщив, что соскучилась и хочу немного побыть с ними. Просто обняла меня и по-матерински поцеловала в лоб. Мила, младшенькая, очень обрадовалась, и все эти дни, что я провела дома, не отходила от меня. Я занималась с сестрой танцами, мы гуляли, смотрели фильмы. Иногда к нам присоединялась Стелла, но это случалось очень редко. Отцу было не до наших тонких переживаний, он больше других был занят домом, огородом, животными и бытовыми неурядицами, а мама все чувствовала и понимала. Но никогда не лезла ко мне с советами.

Вместо этого она пригласила Артура. Брата – священника. Мне хотелось рассмеяться, когда он появился на пороге спальни Милы, которую я с ней делила, потому что Стелла меня в мою бывшую комнату не пустила. Засранка.

Священник мне был нужен меньше всего. Вот брат – да. Особенно такой умный, чуткий и понимающий. После Марка, Артур стал вторым человеком, из братьев и сестер, которого я выделяла больше остальных. Наш духовный наставник. Он все обо мне знал, но его сан никогда бы не позволил открыть эти тайны отцу и матери. И понимал меня Артур больше, чем родители. Его биологическая мать была алкоголичкой и наркоманкой. Возможно, это ее грехи он сейчас замаливал. Я замечала, как Артур нервничал, когда журналисты, часто навещающие нашу семью, начинали рассуждать о генетической наследственности. О биологических моих родителях ничего неизвестно, потому что я подкидыш, но и этот факт говорит сам за себя. Разве нормальные люди бросят ребенка возле дома малютки? Пока что дурным генам, видимо, подвержена только я.

Сгорая от стыда, я рассказала Артуру, как вела себя в клубе в вип-комнате, и потом… Я все рассказала. О своем безнравственном поведении, о танцах в клубе, о непристойных желаниях и похоти, которая одолевает меня постоянно с того момента, как я дала ей выход с Солнцевым. Мне не было стыдно перед Артуром. Он – священник, принимает исповедь каждый день. Не такое слышит. И то, как Артур умеет найти правильные слова, говорит о том, что он выбрал верный путь.

Конечно, он никогда не осуждает, и очень тактично отводит глаза, когда я говорю об интимных моментах. Мне просто нужно выговорится, понять, что я делаю не так и почему.

– Я не могу одобрить добрачные отношения с мужчиной, Маш. Это запрещено церковью. Но твой Солнцев не женат, поэтому я считаю, что ты должна была дать ему шанс высказаться, – произносит Артур, когда я заканчиваю. – Ты убежала не от него, а от чувства вины. Ты уже не маленькая девочка, Маша.

– Я понимаю, – киваю я, сглатывая комок в горле.

– Ты – хорошая, добрая, искренняя девушка. И ты очень поддаешься эмоциям. Понимаешь, мужчины немного отличаются, – он потирает лоб указательным пальцем, другой рукой поправляя ворот на рубашке, – И если ты позволяешь кое-какие вольности, то мужчина реагирует. Не стоит винить только Дмитрия в том, что произошло. Вы согрешили оба. И тебе нужно подумать о том, чего ты на самом деле хочешь.

– Какая разница, Артур? – пожимаю плечами. Чувствую себя совершенно несчастной и потерянной. Откровенный разговор с братом вскрывает те внутренние пустоты боли и неуверенности, о которых я не подозревала. – Кто он и, кто я? Сам подумай. Я набрала его имя в поисковике, и ты бы видел, сколько всего я нашла. Ни одного плохого слова. Он просто – идеальный, звездный адвокат с незапятнанной репутацией и девушкой-прокурором, такой же идеальной, как и он. Оба из уважаемых интеллигентных и обеспеченных московских семей. А кто такая я? Какую конкуренцию я могу составить этой его прокурорше? У меня нет мозгов, чтобы экзамены достойно сдать.

– Не говори так, Маш. Ты хороша в другом.

– О, да. Это он заценил, – усмехаюсь я, забыв, что говорю со священником, хотя сейчас он и в мирском одеянии.

– Я говорю о твоих хореографических способностях, – строго отвечает Артур. Я виновато улыбаюсь, смущенно вспыхнув.

– Ладно, что теперь уже говорить. Солнцев вернулся в Москву к своей подружке и шикарной жизни, а я завтра поеду в город, чтобы выживать, как умею, учиться, крутиться на двух работах. Извини, что вылила на тебя эту грязь.

– Не переживай, Маш. Я всегда готов выслушать тебя, – Артур мягко мне улыбается. При принятии сана его нарекли Николаем. Но мы никогда не звали его так, хотя имя Артур действительно странно звучит для христианского священника. – И, пожалуйста, будь осторожна, старайся думать, прежде, чем что-то делать.

– Да, я учту твои советы, – вымученно обещаю я.

Хотя мы оба понимаем, что ни черта я не учту. Мой здравый смысл уснул в том момент, когда я родилась.


* * *

Вернувшись к учебе и работе, я немного отвлеклась от мыслей о Солнцеве и нашем сумбурном романе, если так можно назвать сумасшедшие несколько дней, проведённые вместе. Только, когда девчонки вспоминали его, болтая и сплетничая, я мучительно краснела, пытаясь не ляпнуть лишнего.

В конце недели меня и Ирку Самойлову неожиданно вызвал ректор в свой кабинет. Я напряглась, если честно. Ирка может не нервничать. Она внучка декана, мало ли что от нее понадобилось. А вот мне стоило волноваться. Я неделю загнула. Не сдала два зачета, и, вообще, не блещу успеваемостью. Если отчислят, не переживу позора. Это будет полное фиаско и разочарование для всей моей многочисленной семьи.

– Девочки, заходите и садитесь, – с улыбкой приветствует нас ректор, указывая на свободные кресла. Он чуть ли не лопается от довольства, и я слегка расслабляюсь. Отчислять с таким счастливым видом меня точно не станут.

– Маша, Ира, мои поздравления, – торжественно начинает ректор. – Вас обеих переводят в МГУ до конца курса. Вы смело можете собрать вещи отправляться в Москву хоть завтра, но я договорился на первое апреля. И нет, это не шутка. Поедете через неделю. Общежитие предоставят, поселят вместе. Ира, тебе стипендия назначена. Мария, а вам придется подтянуть оценки, чтобы ее заработать.

– Ура!! Не может быть, – взвизгнув от радости хлопает в ладоши Ира, вскакивая и кидаясь на шею декану. Я наблюдаю за ними с изумленным вытянутым лицом. Сказать, что я в шоке, все равно, что не сказать ничего. Я просто охреневаю, если быть до конца откровенной.

– Вы не перепутали фамилию? Там точно Мария Красавина? – недоверчиво уточняю я охрипшим от волнения голосом, все еще не осознавая свою удачу. Ректор утвердительно кивает, иронично скользнув по мне взглядом. И я… До меня постепенно доходит… Черт, все теперь поймут, каким местом я выторговала перевод в Москву. Краска ударяет в лицо, в горле мгновенно пересыхает. Если дойдет до родителей, мне конец. Кошмар. Позорище. Я убью этого самодовольного ублюдка. Дмитрий сукин сын Евгеньевич. Это его рук дело, точнее не рук, а связей. Он, что, решил, что так просто выпишет себе из Твери постельную игрушку? Шиш ему!

– Я не поеду. Я не подавала заявку на перевод. Это какая-то ошибка, – слышу я свое невнятное бормотание, ладони заледенели, сердце колотится, как сумасшедшее. Даже Ира смотрит на меня, как на дуру.

– Красавина, ты поедешь, – категорично и уверенно заявляет ректор. – Такие шансы даются далеко не каждой. Мне все равно, как ты получила этот шанс, но если не используешь его, то тебе тут точно ничего не светит, кроме сплетен за спиной.

А это очень честно и в точку. Ира порывисто хватает меня за руку, настойчиво заглядывая в лицо. Конечно, ей хотелось ехать с кем-то знакомым. Тем более, что она давно набивалась мне в подруги.

– Я бы тоже ему дала, но он не попросил, – с мягкой улыбкой произносит Ира. Дед шикнул на нее, но она лишь рассмеялась, пожав плечами.

– Все нормально, дедуля. Маш, мы едем, и все на этом. Если хочешь, я буду молчать до самого отъезда.

– Да уж, помолчи, – мрачно отзываюсь я. Конечно, мне приятно, что Ира меня не осуждает, и не будет болтать о переводе, пока мы не уедем. Если, конечно, я соглашусь. Все нужно обдумать хорошенько. У меня есть номер Солнцева, но я не смогу себя заставить позвонить ему. И все это время упорно продолжала сбрасывать его звонки. Солнцев затих четыре дня назад, и теперь я жалею, что не поговорила с ним, не нашла в себе смелости.

Сложно объяснить весь раздрай, который происходит в моей душе. Я счастлива, что он меня не забыл, и очень зла, что этот самоуверенный, наглый… невероятно сексуальный парень все решил за меня.

Когда этим же вечером я позвонила Артуру, сообщив новости, его вердикт только подтвердил уже принятое мной решение.

– Тебе нужно поехать, Маш. Ты должна принять дар судьбы, даже если считаешь, что как-то нечестно его заслужила. Бог ничего не делает просто так. Мне почему-то кажется, что твой Солнцев неплохой человек, и он поступит честно. Но я советую тебе быть острожной. Не принимай опрометчивых решений.

– Ты пытаешься сказать, чтобы я не ложилась снова в его постель в качестве любовницы? – уточняю я.

– Именно это, Маш.

Я чувствую, как он улыбается в трубку.

– Спасибо, Артур. Я тебя очень люблю.

– Я тебя тоже, Маш. И не забудь сообщить нашим. Готовься к грандиозным проводам. Да и встречам тоже. В Москве живет большая часть нашей семьи. Тебя не дадут в обиду.




Глава 8






Мария

Встречать меня вокзал явились все мои московские родственники. Когда мы с Ирой вышли из автобуса, и на нас обрушилась толпа незнакомых ей людей, пытающихся поздравить, обнять и расцеловать нас обеих, Самойлова просто опешила. У нас забрали наши вещи, затолкали в тонированный внедорожник и повезли в неизвестном направлении. Я беспечно улыбалась, а вот Ира пребывала в шоке. В машине с нами ехал Артем, это тот брат, который очень похож на меня внешне, или я на него. Успешный хоккеист и просто красивый и добрый парень с широченными плечами и золотым сердцем. За рулем был кто-то незнакомый, а Тема сидел рядом, постоянно то обнимая меня, то дергая за волосы, как детстве, не переставая заваливать вопросами. Мы смеялись, забыв об Ире напрочь. Я давно не видела Тему. Полгода точно. И это большой промежуток. Обычно наша семья собирается гораздо чаще. Пусть не вся сразу, но родители так нас приучили. Мы действительно очень дорожим друг другом, но есть еще один момент который мы уяснили с детства. Никто из нас никогда не спекулирует на успехе другого члена семьи. Каждый должен всего добиться сам. Никакой халявы. Это не жадность, а железные и, я считаю, правильные принципы, которые нам внушали с детства. Но сегодня меня будут баловать и угощать. В такие редкие моменты можно. И подарки на день рождения и праздники разрешены, если очень хочется подарить.

День пролетает, как мгновение. Сначала мы обедаем в шикарном ресторане, потом едем домой к Теме, где нас снова ждет застолье, но теперь уже с тихими разговорами, счастливыми воспоминаниями и просмотрами фотографий из детства. Благо гостиная Темыча уместила всех нас, и каждому нашлось место. Конечно, я была в центре.

Тема влез между мной и Ирой, которая немного расслабилась после двух бокалов шампанского, да и Артем как-то вдруг ее разглядел и разделил свое внимание между нами. Я не ожидала, если честно, что Света с Юлей вырвутся из своих многочисленных семей. Они близнецы, и что удивительно, замуж вышли тоже за близнецов. В один день. Про них даже репортаж был по-местному телевидению. Удивительная семья. Как они детей своих не путают? Когда я приезжаю в их загородный дом (они живут вместе, недавно съехались), у меня голова идет кругом. Не могу понять, кто чей. Смешно и странно. У одной сестры трое, у другой пока два мальчика. Как им удается мирно жить и не поубивать друг друга? Или это дело привычки? Мы же жили все вместе и не дрались.

Другая пара близнецов, которых родители приняли в семью после Светы с Юлей, прибыла в неполном составе. Приехала только Вика. Она работает актрисой в Московском театре уже лет шесть, не выходит замуж и не спешит обзавестись потомством. Макс укатил куда-то на съемки, он успешный фотограф. Тоже, кстати, холостяк. Что и говорить, творческие личности. Все парят, да летают. Я всегда смотрела на них, как на небожителей. Невероятно красивая парочка. Они хоть родились с разницей в минуту, но внешне совсем не похожи. Даже цвет волос разный. Вика рыжая, а Макс – блондин. Еще они совершенно сумасшедшие. И их таунхауз больше похож на арт выставку, чем на жилой дом. Они постоянно ссорятся и даже дерутся, но жить друг без друга не могут. Я в их обществе могу вынести не больше двух часов. Устаю от такой бешеной энергии, которая их окружает. А вот Марку было с ними легко. Не зря Вика его сегодня целый вечер вспоминала.

Нужно сказать, что о нашей с Марком истории знают не все. Тем, кто на момент нашего грехопадения покинули отчий дом, не сообщили о скандальном случае в семье. Родители хранили эту тайну под семью замками. Тема не только знал, но и видел. Он был вместе с мамой, когда она нас с Марком застукала. Подозреваю, что Стелле проболтался именно он. Может, кому-то еще. Тёма совершенно не умеет держать язык за зубами, но не от злого умысла. Просто такой вот он человек.

– Я слышала, что Марк до сих пор в Голливуде, – снова вернувшись к теме блудного сына, сообщила Вика. Все внимательно уставились на нее, в ожидании сенсации. Я же чувствовала себя неловко. Особенно под понимающим взглядом Артема. – Максим узнавал по своим каналам, и даже нашел его в сетях, но к нему так просто не добавишься. На заявки в друзья он не реагирует, и через агента с ним тоже невозможно связаться.

– Кто такой Марк? – шепотом спросила у меня Ира. Я пожала плечами.

– Еще один брат, – так же тихо ответила ей.

– Тоже приемный?

– Нет, родной.

Вика услышала наши перешептывания и посмотрела на Иру.

– В том-то и дело. Что родной. Ни один конфликт с родителями не может длиться столько времени. Какое-то глупое упрямство, гордость непонятная. Мы то, что ему сделали? Я, кстати, говорила, что он каскадером работает?

– Ему всегда нравилось совершать необдуманные поступки, – вырвалось у меня. Тёма по-дружески хлопнул меня по плечу.

– Тебе тоже, сестренка. Вы поэтому были неразлучны. Может, тебе стоит написать ему? – шутливо заявил он.

– Да, действительно, Маш, – поддержала инициативу брата Юля. Света энергично закивала, налегая на шампанское. – Вы же были неразлучны. Друзья не разлей вода. Тебе он непременно ответит. Почему нет?

Эти две почти сорокалетние мадамы точно не знают о пикантном секретике, но вот Вика в курсе. Хитрая сучка, специально завела эту тему. Вопрос в том, для чего?

– Не думаю, что это хорошая идея, – мрачно качаю головой. Сердце уже тревожно бьется, ладони потеют.

– Почему? Я уверен, что он ответит. Тебе – сто пудов. – самоуверенно заявляет Артем. Мне хочется убить его на месте. Кто-то уже тащит ноутбук, и что-то там ищет. Я не верю в происходящее. Остановите землю, я сойду.

Я в ужасе…

– Тема, ты ничего не забыл? – сквозь зубы цежу я, пронзая его яростными взглядами, но идиот только шире улыбается. Остальные возбужденно гудят, предвидя новое захватывающее приключение, на которое я не подписывалась. Не хочу, отпустите меня домой, на вокзал, в общежитие…

– Я все, дорогая Маша, помню. Но именно поэтому уверен, что у тебя больше шансов вытащить из сумрака нашего блудного Марка и вернуть его в семью.

– Если бы Марк хотел, то сто раз вернулся бы сам, – категорично заявляю я. Я не успеваю опомниться, как меня уже фотографируют, создают профиль. И руководит всем, конечно же Вика. «Пожилые» Юля и Света только пьяно хихикают. Мало им движухи дома… Мамочки. Вика водрузила мне ноутбук на колени, вся семья, которая была в сборе сегодня, выстроилась за моей спиной. Воцарилась гробовая тишина.

– Что это такое? – спросила я, тыкая в экран.

– Это его профиль. Не видишь, что ли? Отправляй заявку, – с нотками раздражения диктовала мне Вика. Вот блин. Не отстанут же.

– Это точно он? – с сомнением спрашиваю я, разглядывая аватарку с горящим человеком. Но имя, конечно, говорит за себя. Почему он не взял псевдоним? Идиот. Так не прячутся, если не хотят, чтобы их нашли. – Дайте мне выпить. – обречённо вздохнув, командую я. Мне протягивают сразу два бокала. И я выпиваю оба. Почти залпом. Мне нужно. Для храбрости. Напомните, что я здесь делаю? И кто эти люди?

– Кто знает, сколько на свете Марков Красавиных, а? Может в другой раз? – жалобно спросила я.

– Нет, – хором отвечают мне. И даже Ира… эта предательница, которая быстро снюхалась с моей безумной семейкой.

– Ладно, – смиренно киваю я. Надо-то только нажать мышкой на стрелку оправить заявку и все. Он даже не онлайн. Мне повезет. Непременно повезет, и Марк не ответит. А я потом удалю свой аккаунт. Он же не знает, как я сейчас выгляжу, мало ли кто к нему стучится… с таким же именем, как у меня. Хм…

– Все, можно дальше идти смотреть фотографии, – заявляю я, составляя ноутбук с колен на диван.

– А покажите мне Марка, – вдруг требует пьяненькая Ира. Меня ее дедушка прибьет. Скажет, что развратная Маша Красавина испортила нравственную Иру Самойлову.

– Сидим здесь и ждем ответа, – категорично заявляет Вика. – Тёма, найди альбом, где Марк есть. Что-нибудь из последних фото.

Ира сидит рядом, и я не смогла удержаться, чтобы не скосить глаза в альбом, разложенный на ее коленях. У меня тоже есть такая фотография. Даже сейчас она спрятана за обложкой паспорта. Я не фанатка, и не смотрела на нее года два, но выкинуть не могу. Не могу… Ему здесь девятнадцать. То самое лето. Отросшие волосы, выгоревшие на солнце, зеленые глаза с чёртинками, чувственные губы, которые улыбаются мне… мне, ведь это я его снимала.

Как давно это было…У меня дух захватывало каждый раз, когда я смотрела на него. А сейчас я чувствую только глухую боль и сожаление. Мне кажется, что меня обманули, пообещав что-то большое, волшебное, невероятное, особенное, не дав ничего, кроме пустых надежд и несбывшихся желаний. Я так долго мечтала о нем. Так мучительно переживала его отъезд. Если бы они знали, то не заставили бы меня сейчас писать Марку. Они рвут мне душу и даже не видят этого. А Марк бы понял. Он всегда чувствовал мое состояние. Угадывал малейшие перемены, да и сам был таким же – переменчивым, взрывным. Сейчас я смотрю на его фото, и больше не чувствую того волшебства, что происходило со мной раньше. Только горечь. Просто красивый парень, в которого я когда-то по глупости влюбилась и напридумывала себе всякого.

– Классный, а? – мечтательно вздохнула Ира. – Такому бы я отдала свою девственность.

Я чуть в обморок не упала. А Артем заржал, как ненормальный. Вика загадочно ухмыльнулась, прикрыв губы ладошкой. И только Юля со Светой продолжили пребывать в блаженном неведении.

– У тебя еще есть, что отдать? – решаю перевести стрелки. Ира смущается, пожав плечами.

– Нет, но, если бы было…, – она хихикнула. – Ну, сексуальный парень. Глаза какие блядские.

– Ира, мы в приличном доме, – строго заявляю я. Тёма, совсем обнаглев, кладет руку на плечи Ирины.

– Маш, мой дом – какой угодно, но не приличный, но об этом Артуру не говори.

И в этот момент ноутбук запищал. Я желаю вид, что временно оглохла, но Вика снова водружает ноутбук на мои колени.

– Принял, – торжественно сообщает она, чуть ли не прыгая от радости. Все обрадованно гудят, и только я готова была провалится сквозь землю. Или хотя бы в камень превратиться. Нигде Медуза Горгона не завалялась?

– Пиши! – приказывает раздухарившийся Артем.

– Что писать? – беспомощно спрашиваю я. Пальцы дрожат, когда я берусь за мышку.

– Тебе лучше знать, – многозначительно отвечает Тёма.

«Привет, Марк. Это Маша. Помнишь меня?»

– Нет, это глупо. Я сотру, – пищу я в полном ужасе от происходящего балагана.

– Оставь. Нормально, – одобряет Ира.

– Отправляй.

Не знаю, кто это сказал. В ушах гудит, когда я отправляю сообщение. Секунды тишины тянутся мучительно медленно, пульсация крови в ушах оглушает.

«Привет, Джульетта, конечно, помню. У меня избирательная память, но разве можно забыть тебя? Не представляешь, сколько раз я хотел тебе написать.»

– Джульетта? Это он к чему? – озадаченно спрашивает Юля, отставляя в сторону бокал с шампанским и подсаживаясь ближе. Я уже не вижу никого… Реальность меркнет.

«Почему не написал?»

– Спроси, как у него дела. Когда он домой приедет. Скажи, что мы все здесь, и любим его, и помним… – диктуют мне со всех сторон. И только Вика мудро замечает:

– Пусть пишет сама. Не лезьте, а то спугнем его и так столько лет потеряли.

«Я не знаю, Маш. Сложно это так в двух предложениях объяснить…»

«А ты попробуй».

«Давай лучше, поговорим о тебе, Джульетта. Как ты жила эти годы. Замуж не вышла?

«Я думала, что первый вопрос ты задашь о родителях»

«Если ты написала по их просьбе, то я сейчас выйду из аккаунта. Я не собираюсь общаться с семьей».

«Почему ты так категоричен, Марк? Столько лет прошло. И я тоже семья».

«Время ничего не меняет, малыш. Я бы не хотел, чтобы они видели, что со мной сделало время».

«Разве ты делаешь что-то плохое?»

«Постоянно, Джульетта. Но ты же помнишь, что я всегда делал все самое плохое. Наверное, поэтому мы там, где мы есть. Я помню тебя ангелом, которого я испортил. Скажи мне, ты злишься на меня?»

– Я что-то не понимаю? – растерянно спрашивает Юля, втягиваясь в процесс.

Мне хочется закричать, хлопнуть крышкой и послать всех к черту. Мало того, что у первой за пять лет беседы с Марком собрался миллион зрителей, но он еще темы поднимает, которые не нужно, не стоит ворошить… незачем уже.

«Нет».

«Забыла?»

«Никогда. Ты же не чужой мне человек. Кстати, ты сказал, что не собираешься общаться семьей, а разве я не член – нашей огромной семьи?»

«Нет, я никогда не воспринимал тебя так, как других. В этом наша ошибка, маленькая Джульетта. Но я ни о чем не жалею, кроме последней нашей встречи. Но я был еще слишком глуп, чтобы понимать последствия подобных поступков и слов. Я так не думал. Правда. Прости меня, малыш.»

Я не знаю, какая из написанных Марком фраз добивает меня окончательно… Может быть «прости меня» или «я ни о чем не жалею». Или эта долбанная «маленькая Джульетта», которая выдала наш секрет последним незнающим. Я захлопнула крышку ноутбука, потому чтоб была не в силах продолжать. Слишком сложно. И, видимо, до конца не отболело.

– Все довольны? – холодно обращаюсь я к притихшим родственникам. – Спектакль окончен. Мы с Ирой уходим. Аккаунт я удалю.

– Маш, извини, – выступает вперед протрезвевшая Света. – Мы же не знали. Но, блин, тебе было, как моей Алене. Шестнадцать? Он чем думал, вообще? А мы с Юлькой гадали, две дуры, что случилось…

– Пожалуйста, я прошу всех закрыть эту тему, – чеканю я по слогам, хватаю потрясенную пьяную Ирку и тащу за собой на улицу.

– Две минуты, Маш. Такси уже подъезжает, – кричит мне в спину Тема.

Он единственный выходит нас проводить. Загружает вещи в такси и даже едет с нами в общежитие, где тоже выполняет роль носильщика. Я не разговариваю ни с ним, ни с Иркой, прибывая в состоянии прострации. Включаю режим автопилота. Как я вообще могла позволить своим родственникам втянуть себя в подобную авантюру? От мысли, что я только что общалась с Марком, с моим Марком, меня потряхивало, бросало то в жар, то в холод, но первое, что я сделала, когда села в такси – это с телефона вышла в интернет и удалила аккаунт.

Он явно дал понять, что ему не нужна семья. В таком случае я не вижу смысла в общении.

«Разве ты делаешь что-то плохое?»

«Постоянно.»

Черт, что он имел в виду? И почему после этих слов мне стало так неспокойно и тревожно на душе? Может, это шутка. А, может, и нет.

Должно ли меня волновать то, чем занимается Марк?

Наверное, ведь, я сказала ему правду – мы не чужие люди.

Когда Артем ушел, Ира села рядом со мной и обняла за плечи. Она ничего не сказала, положив голову на мое плечо. Так мы и сидели почти до утра. Я не плакала. Просто не хотелось спать.

Весь следующий день раздавались звонки с извинениями, которые я по доброте душевной не могла не принять. Опять звонил Тёмка, вдруг осенённый идеей, что мы с Ирой непременно должны жить у него, а не в обшарпанной общаге. Возможно, ему пришлась по вкусу Самойлова, но я даже передавать его приглашение ей не стала, потому что уже знала, что в случае согласия уже утром явится доблестный дедушка и увезет Иру домой. Да, и мне не хотелось снова кого-то напрягать. Тема был прав, назвав свой дом неприличным. Он постоянно водил гостей, разных женщин, иногда даже шлюх вызывал. Устраивал шумные вечеринки. Наблюдать за всем этим бардаком снова не хотелось.

Мы приехали в субботу и поэтому у нас с Ирой был всего день на уборку комнаты, которую нам выделили, чем мы целый день и занимались. Вечером прогулялись до универа, чтобы знать дорогу, да и вообще, подышать воздухом. Зашли в магазин, чтобы затариться на неделю. Учеба начнется, некогда будет. Потом полночи готовили на общей кухне, перезнакомившись со всеми девчонками с этажа. Устали до чертиков в глазах и свалились спать без ног.

Ну, а понедельник, как водится, день тяжелый. МГУ нас встретил вовсе не с распростёртыми объятиями, но я, признаться, ожидала худшего. Наверное, в глубине души я опасалась, что уже на входе столкнусь с Дмитрием Евгеньевичем. Даже не знаю боялась ли я встречи с ним или тайно ждала…

Но пронесло, Солнцев не торопил событий и не явился.

День пронесся молниеносно. Вся эта суета с передачей документов, оформлением, потом знакомство с группой, которая встретила нас сносно, но напряженно. В конце учебного года обычно не переводят, но кому-то очень не терпелось… Вечер прошел в хлопотах, в телефонных звонках маме и другим домочадцам. Ира успела подружиться с девушкой из соседней комнаты и зависла с ней за просмотром какого-то фильма, бросив меня одну. Точнее, меня звали, но я сама не пошла. Мне почему-то казалось, что в любой момент может появиться Солнцев, а пропустив столько звонков, личную встречу я «прохлопать» не хотела. Да, и что притворяться и лгать себе тоже. Я безумно по нему скучала все эти недели врозь, а мои сны были наполнены сексуальными видениями-воспоминаниями.

Однако, как показала практика, мои чувства оказались не взаимными, или Солнцев решил наказать меня за строптивость. Он не появился ни на следующий день, ни через неделю. Месяц прошел. Черт!

Еще две недели, сессия, еще месяц, а дальше уже каникулы. Можно ехать домой до самой осени. Какого черта, спрашивается, он меня сюда вытащил? Благотворительность? Чувство вины? Но за что? Ничего плохого Дима мне не сделал.

Можно, конечно, пересилить себя и позвонить. Хотя бы спасибо сказать, но это стоило сделать в самом начале, а не через месяц. Глупо, как же глупо все получилось.

Так я и жила. В постоянном ожидании. Ира, не внемля миллиону моих предостережений, закрутила роман с Темой. И я почти постоянно оставалась одна, что усугубляло мои душевные метания. В выходные еще сносно переносила. Ездила к Вике или к Юльке со Светкой или искала работу, но пока безуспешно. В общем, пока у меня оставалось немного денег, которые можно было растянуть до конца учебы. И поэтому я не спешила. На целый день проще найти работу. Буду пахать все лето, а потом растягивать накопленное. Мама экономить меня научила, да и я сама не транжира. Счет деньгам и цену знаю.

Когда в субботу, мне позвонил незнакомый абонент. Я аж подскочила. Сердце закололо от предвкушения. Неужели дождалась? Только почему с другого номера?

– Привет, Машка. Это Макс. Говорят, ты в Москву переехала, – раздается в трубке бодрый голос очередного брата. Я конечно, рада его слышать, но не настолько, как… Черт, ну и дура же.

– Привет. Ты вернулся. Как съемки?

– Всех снял, – смеется Макс. – Я тут не далеко. Буду через минут пятнадцать. Собирайся. Пожрем где-нибудь, поболтаем. На Вику хочу нажаловаться. Да, и вообще, есть разговор.

– Кто бы сомневался? Ты постоянно на нее жалуешься. Но разговор, надеюсь не по теме Марка? Если да, то я воздержусь и останусь дома, – сразу предупреждаю я.

– Марк не причем. Ты Вику прости. Она просто любит театр, вот и в жизни играть продолжает, – отвечает Макс, снимая у меня камень с плеч.

– Хорошо. Жду тебя. Черт, я даже не умылась еще.

Бросаю телефон и несусь в ванную. Слава Богу, очереди нет. Возвращаясь, бросаю взгляд на заправленную кровать Самойловой, которая уже три дня не появлялась. Ох, чувствую не избежать мне мести декана…

Быстро натягиваю джинсы и рубашку в клетку, расчёсываю еще влажные волосы. Три взмаха кисточкой туши, немного теней, губы можно просто покусать, чтобы такими бледными не были. И новенькие кроссовки розовые, Адидас, купила в дисконте по распродаже. Нравится мне Москва. Даже если ты нищий, у тебя есть шанс выглядеть прилично. И если ты живешь в общаге с девчонками из разных уголков страны и мира, которым, как и мне, приходится каждый день выживать, то у тебя есть все шансы узнать самые злачные места со скидками. Конечно, среди студентов большинство проплаченных золотых деток, но они не обитают в общаге. Логично же…

Когда я спускаюсь, как раз подъезжает Макс. У него снова новая машина. Теперь это черная Ауди последней модели. Шикарная тачка. Мне остается только вздыхать и облизываться. Прыгаю в машину, целую брата в щеку.

– А ты похорошела, – оглядев меня с головы до ног, произносит Макс, я пожимаю плечами, успев привыкнуть к комплиментам.

– Ты тоже, – отвечаю и почти не льщу. Макс симпатичный, даже слишком. Таких, как он, называют смазливыми. Голубоглазый блондин, весь такой расфуфыренный, ухоженный, утонченный. Шарфики, очки, часы дорогущие, обувь дизайнерская. Выпендрежник.

– Куда едем? – открывая окно спрашиваю я, подставляя лицо свежему ветру. Сегодня немного жарко.

– Сейчас, остановимся где-нибудь. Ты как к японской еде относишься, балерина? – глядя на меня с плутоватой улыбкой, спрашивает Макс, потом смотрит на мои новые кроссы и морщится.

– Нормально. Люблю роллы. Что не так с моей обувью?

– Тебе, может, помочь деньгами? Я знаю, что у нас не принято, но мы никому не скажем. На первое время, Маш?

– Нет. Я не возьму, – качаю головой. – Но спасибо. – добавляю со смущенной улыбкой.

Мы останавливаемся у небольшого летнего кафе. День сегодня душный, и я рада, что можно одновременно и есть, и воздухом дышать, и на прохожих глазеть.

– Так что с Викой? – спрашиваю я после того, как мы с Максом делаем заказ. Он достаёт пачку сигарет. – Ты не бросил?

– Не-а. Вика связалась со стриптизёром, – сообщает мне Максим. Я аж рот открыла. Виктория – не святая, но она, сколько я ее помню, всегда вела себя, как принцесса голубых кровей.

– Я в шоке, – выдыхаю, наконец.

– Я тоже, – закуривает Макс. – Приезжаю утром, а он ходит по кухне в чем мать родила.

– Да ты что?

– Ага.

– Жесть. А ты его не выкинул?

– Этот перекачанный урод еще и ко мне подкатить пытался.

– Вот засада, Макс. Тебе нужно съезжать от нее. Ты с Юлькой и Светой поговори. Они мозги ей вставят быстро.

– Уже говорил. Отправил делегацию. Час назад звонили, сказали, что бесполезно. Вика по уши втрескалась. Ладно, разберемся как-нибудь. Ты ей тоже позвони, Маш. Чем больше народу ей скажет, что она дура, тем быстрее она одумается.

– Обычно наоборот бывает, Максим, – печально замечаю я. – Но я позвоню, конечно, не переживай. У тебя, вроде, еще какое-то дело было.

Нам принесли суши, и мы на время прервали разговор, потом Макс рассказал мне, что в студию, где он трудоустроен, требуются модели и натурщицы. Работа не пыльная, платят сносно. Максим уже договорился о свободном графике для меня. Предложение на самом деле отличное. Все-таки иногда круто иметь столько успешных родственников со связями.

Мы уже доедаем, болтая о том, о сем, когда мой взгляд зацепляется за знакомый автомобиль. Москва не Тверь и здесь Ламборджини не редкость. Но вот Дмитрий Солнцев такой один. И прямо сейчас он направляется в нашу сторону. Я чуть не подавилась, пока в нервном напряжении наблюдала, как он приближается уверенными шагами. О, черт, черт… Солнцев божественно хорош. Скульптурные черты лица, брови вразлет, серые дымчатые глаза, которые прожигают насквозь. На атлетической фигуре костюм из серебристо-серой дорогой ткани под цвет глаз сидит просто идеально. Уверенный в себе, властный, дорогой, самодостаточный. Я забываю дышать, не могу думать. Во мне снова включается идиотка, которая хочет сбежать или провалится сквозь землю.

– Это к тебе, что ли? Ничего себе, сестренка. Губа не дура, а? Вике надо у тебя поучиться мужиков выбирать, – присвистнув, Макс наблюдает, как Дима заходит в кафе и с не самым доброжелательным лицом движется в нашу сторону. Максу не надо ничего говорить, он и так сам понимает. Встает навстречу подошедшему Солнцеву. Я фыркаю от смеха, но это нервное. Дима, видимо, истолковывает иначе, потому, как лицо его становится совершенно свирепым.

– Стоп-стоп, парень, – уловив вибрации агрессии, Макс поднимает ладони вверх в примирительном жесте. – Я точно не тот брат, к которому стоит ревновать.

Солнцев скептически рассматривает Макса, потом выгнув бровь недоверчиво – на меня.

– Брат? – коротко и зловеще спрашивает он.

– Да, – киваю я. – У меня их много. Привыкай. Привет, кстати.

– Кстати?

Я вижу, как у него дергается уголок губ. Солнцев едва не дымится от гнева.

– Это так ты мне спасибо говоришь? – ледяным тоном спрашивает он, нагло занимая место Макса.

– Ну, я пошел, Маш, – с улыбкой пытается меня бросить Иуда-Максим. Брат, называется. Защитник. Ага!

– Макс… – делаю большие жалобные глаза.

– Приятно было познакомиться… хмм.

– Дмитрий Евгеньевич, – не поднимая взгляд на моего брата, представляется Солнцев.

– Я Максим. Просто Макс. До свидания, Дмитрий Евгеньевич, – с пафосом произносит брат и подмигивает мне. – Маш, пока.

– Пока, – жалко пищу я, нервно махнув рукой Максиму. Точнее, его спине.

Итак, мы остаемся одни. Нет, в кафе много народу, но за столиком нас только двое. Я и он. Мое бешено колотящееся сердца и его неприступный взгляд, которым он вышибает остатки здравого смысла из моей головы, оставляя хаос эмоций и сумятицу мыслей. У меня мурашки бегут по всем частям тела, а ладони холодные, как лед.

– Напомните, Дмитрий Евгеньевич, за что я должна вам сказать спасибо? – набравшись наглости, смело спрашиваю я. Как только вижу его, все время хочу спорить и пререкаться. Словно скандальный черт какой-то в меня вселяется. Понимаю, что выгляжу неуравновешенной дурой, но ничего с собой поделать не могу.

– Ах, тебе напомнить, маленькая неблагодарная… – он осекается, и я замечаю, как гуляют желваки на рельефных скулах. Надо бы сбавить обороты, но куда там. Остапа понесло.

– Продолжайте, Дмитрий Евгеньевич. Что же вы? – насмешливо кривлю губы, и он автоматически смотрит на них, а я… подгибаю пальцы на ногах. Мне жарко. Горячо. Тушите меня…Что там говорил Артур? К черту Артура с его проповедями.

Солнцев протягивает руку, и положив ладонь на мой затылок, резко привлекает к себе впиваясь в мой рот голодным поцелуем. Я бы сказала, что он не столько возбуждающий, сколько болезненный. Когда я отвечаю, Солнцев смягчается, и вот тогда я начинаю плыть и гореть. Мне хочется плакать от переполняющего сердце чувства, когда его пальцы нежно перебирают волосы на моем затылке, сердце несется вскачь…

– Упрямая. Вредная. Маленькая ведьма. Ты бы не позвонила? – оторвавшись от меня и тяжело дыша, спрашивает он. Я выдыхаю, прижимаясь щекой к его подбородку, потираюсь, как брошенный котенок, нуждающийся в ласке.

– Нет, – честно отвечаю я.

– Чего ты хочешь, Маш? – в голосе Солнцева слышны ласковые и в тоже время усталые нотки. – Всю душу мне вымотала.

– Когда успела-то? – улыбаюсь я, поднимая голову и глядя в его глаза, в которых столько желания, неподдельной страсти и нежности. Он берет мое лицо в ладони и снова целует. Теперь это медленный, очень чувственный глубокий и сексуальный поцелуй, от которого я начинаю ерзать на стуле. Мне нужно больше… После стольких-то бессонных ночей, которые я провела в мечтах и воспоминаниях.

– Поехали… – он резко встает и тянет меня за собой.

– Куда?

– Куда-нибудь, где мы останемся наедине, – произносит он многозначительно. И я хочу. Черт побери, я так хочу того же самого… Но ничего не изменилось с нашей последней ссоры. А если один раз? Только один. Самый последний. Благодарный раз.

Но он и подумать мне толком не дает. Раз – и мы на улице. Два – и я сижу в его машине. Три – и мы несемся по Москве с открытым верхом на полной скорости, и я визжу от восторга.

Четыре… и я в его квартире. Мне хочется сбежать, еще до того, как он открывает дверь, которая стоит больше денег, чем годовая аренда общежития. Серьёзно? На мне белье за триста рублей, а на капроновых носках дырка на большом пальце. В кроссовках же не видно… Дура.


Дмитрий

Я не понимаю, что случилось, но как только мы оказались в квартире, Маша начинает нервничать. Даже раньше, еще до того, как она зашла внутрь, я почувствовал, как ее пальцы заледенели и сильно сжали мои. Вот и сейчас она напряженно расхаживает по гостиной-студии, рассматривая интерьер и всякие дизайнерские штучки. Знаю, что девочки любят всю эту красоту, безделушки, картинки, фигурки, хэнд-мейд и прочие уловки дизайнеров, которые наводили лоск в моей трехкомнатной квартире на сто двадцать квадратных метров. Живу я скромно, если сравнивать с самым бедным из моих клиентов. Но высовываться не люблю. Да, и зачем мне? Хватает места, в одной из спален я даже не был ни разу.

Маша не любуется моей отполированной идеальной обстановкой и начищенными до блеска полами. Мне кажется, она, вообще, ничего вокруг не видит, полностью погрузившись в себя.

– Выпить хочешь? – расслабляя галстук, спрашиваю я. Скидываю пиджак на французский диван, который привезли прямо из Парижа.

– Ты такой эстет, – наконец, говорит Красавина, оценивающе скользя по мне васильковым взглядом. Меня он смущает. Открытый и в тоже время непроницаемый. Туманный. Я не могу оторвать взгляд от ее губ, чувственных, налитых. Говорят, что мужики смотрят только на грудь, задницу и ноги. Да, но потом. В первую очередь – лицо. Глаза, губы. Еще для меня большое значение имеют ключицы. Люблю, когда они выпирают, такие беззащитные, хрупкие. Маша идеально подходит, она же балерина. Весит, как пушинка, но задница что надо.

– Почему эстет? Обыкновенный, – пожимаю плечами, проходя к стойке бара. Достаю с сушки два бокала. Не хочу сегодня крепких напитков. Я, вообще, редко употребляю. Заглядываю в бар, расстёгивая манжеты на темно-синей рубашке и закатывая рукава до локтя. – Итак, белое, красное? Сухое или полусладкое? – я пленительно улыбаюсь, замечая, как она снова тушуется.

– Сухое, наверное. Красное? Да, красное. – бормочет она, разглядывая в рамке на стене мои дипломы, грамоты, награды. Потом переходит к коллажу с семейными фотографиями. У меня редко бывают гости, иначе бы я разместил эти фото в своей спальне.

– Французское, итальянское, американское? Или, может быть, аргентинское? – спрашиваю я. Маша запрокидывает голову, и я могу видеть только ее спину и округлую обтянутую джинсами попку.

– Любое. Мне все равно.

– Тогда французское, – делаю выбор за нее.

– Ты похож на отца. Одно лицо просто. А сестра на маму, – замечает Маша, продолжая вторгаться в мое личное пространство. Но, если бы я этого не хотел, то отвез ее в гостиницу, так ведь? Но вариант с отелем даже не пришел мне в голову. Маша поворачивается и смотрит на меня, пока я открываю бутылку. Взгляд опускается на мои руки.

– Ты даже вино открываешь красиво, а говоришь, что не эстет, – улыбается она уголками губ, и у меня дух перехватывает от ее обаяния. Она так редко смотрит на меня так. Почему? Ведь я не сделал ей ничего плохого. – И семья у тебя красивая, как с картинки, – добавляет Мария, снова бросив быстрый взгляд на подборку с семейными фотографиями.

– Была, – отзываюсь я, разливая вино по бокалам. Сейчас я уже не испытываю резкой боли, как год назад. Только грусть и одиночество.

– Была? – во взгляде Маши отражается искренне недоумение, я беру бокалы и иду к ней. Она все это время, не моргая, наблюдает за мной. Я подаю ей бокал, и вижу, как дрожат ее пальцы.

– Никого не осталось. Так вышло. Я уже это пережил, – хрипло произношу я, убирая за ухо белокурый локон, нежно касаясь кончиками пальцев ее щеки. – Мы собирались жить здесь все вместе, а живу я один.

– Мне… это ужасно. Прости, что напомнила… – она перехватывает мое запястье, мягко сжимая своими прохладными ладонями.

– Я думаю, что ты должна знать обо мне хоть что-то. Это было бы справедливо. Ведь я знаю о тебе все.

– Нет. Так не бывает, – печально качает головой Маша, пригубив вино. – Можно, я спрошу, что случилось?

Я одергиваю руку, убирая в карман брюк. Вторую с бокалом подношу к губам.

– Конечно, – рвано киваю. – Мама разбилась на машине. Не справилась с управлением. Вылетела на встречную полосу. Это было давно. Отец – четыре года назад умер от онкологии. Сестра ушла внезапно. Я не ожидал. И это была сама тяжелая потеря, потому что после смерти родителей мы были очень близки.

– Что с ней произошло?

– Анафилактический шок. На отдыхе ее укусило какое-то насекомое. Очень быстрая смерть. Медики просто не успели доехать.

– Мне очень жаль, Дим. Это ужасно. Я могу представить, хотя мне никого терять не приходилось, и надеюсь, что еще долго не придется, – говорит Маша, и в ее красивых больших глазах блестят слезы. И это не жалость, настоящее и чистое сострадание. Не ожидал от нее такой чуткости. Мы же по большому счету чужие люди, которые только начали узнавать друг друга не только физически.

– Расскажешь, почему ты сбежала? – резко меняю тему, чтобы мы оба тут не разрыдались. Маша залпом выпивает свой бокал, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не сделать замечание, что вино за двести долларов так не пьют.

– Были причины, если не забыл. Ты умолчал о девушке.

– Как видишь, девушка тут одна. И это ты.

– Мы болтать сюда приехали? Или я отблагодарить тебя должна? – неожиданно резко спрашивает Красавина, обходя меня, и направляясь к стойке бара, где стоит открытая бутылка. Она наливает себе еще, расплескав немного на столешницу. Облокачивается на стойку, с вызовом разглядывая меня. То, как она пьет вино десятилетней выдержки, говорит о двух вещах. Первое – она никогда не пила сухое вино такого качества. Второе – пить она не умеет, и ее необходимо в этом вопросе контролировать.

– Отблагодарить? Ты, о чем сейчас? – я прищуриваю глаза, ставлю едва пригубленный бокал на полку в стене. Сунув руки в карманы, я холодно изучаю вызывающую позу Марии Красавиной.

– Ну, ты разве не этого ждешь? Для чего ты устроил дурацкий перевод в Москву? Уж точно не по доброте душевной. Трахаться со мной понравилось? Так давай, чего тянешь? Никуда не сбегу. Можешь не стараться из себя джентльмена строить.

– Ты больная совсем, – потрясенно говорю я, приближаясь на расстояние вытянутой руки. Маша ухмыляется мне в лицо и начинает расстегивать свою рубашку нервными резкими движениями. Инстинктивно опуская глаза, я вижу простой атласный лифчик телесного цветы.

– Уж прости, я не твоя фифа из судейской семейки, на кружева мне папочка не заработал, – проследив за моим взглядом, насмешливо бросает Красавина.

– Нет, ты не фифа, – от ярости у меня скулы сводит. – Ты глупая маленькая сука. Наглая и невоспитанная. И если хочешь знать, раз уж ты везде засунула свой нос, то Полина сама всего добилась. – Я грубо хватаю полы ее рубашки стискивая на груди, разворачиваю и толкаю в сторону.

– Пошла вон отсюда. Дура, – рычу я. Меня достала эта идиотка. До ручки. Нервы просто вскрыла все. Ненормальная.

– Ах, ты сволочь! – она влепляет мне пощечину, и от потрясения, я не сразу понимаю, что произошло. Она меня не пощадила, даже ухо одно заложило от удара. Стискиваю челюсти, в порыве шагнув в ее сторону, но вовремя сдерживаюсь, сжимая кулаки и убирая за спину. У меня есть голова на плечах, в отличии от этой психованной Красавиной.

– Видимо, я действительно ошибся, – криво улыбаясь, произношу я, чувствуя, как на щеке дергается мускул от внутреннего перенапряжения. Глупость – это то, что я презираю в людях больше всего. А Красавина ведет себя, как полная… не могу даже слово подобрать. – Тебе пора, Маш.

Я решительно отворачиваюсь и, захватив бутылку, иду в спальню. Видимо, придется напиться. В одиночку. С горя.

– Дверь захлопывается сама. На такси не дам. Пошла ты, – не оборачиваясь, бросаю я.

– Можно мне ванной воспользоваться? – спрашивает она притихшим голосочком. Неужели голова включилась? Поздно, куколка.

– Дело твое. Мне плевать, – рявкаю я и грохотом захлопываю за собой дверь спальни.

– Идиот, – нервно рассмеявшись говорю вслух сам себе, плюхаясь на огромную кровать. Не так я представлял себе нашу встречу. Черт, она и правда с придурью. Ставлю бокал на прикроватную тумбочку, скидываю ботинки.

– Пошло оно все, – произношу я и глотаю прямо из бутылки.

Эстет, блядь. Смешно даже. Раз в жизни можно и из горла. Не чувствуя ни букета, ни вкуса, я осушаю до дна всю бутылку, швыряя ее в стену, но сука, она даже не бьется, а так хотелось, чтобы со звоном, с осколками. Как в кино. В фильмах все время бьется. Гребаные спецэффекты.

Это Красавина заразила меня своей одержимостью или психозом, или долбаным раздвоением личности. Я ей кто, вообще? Снова от гнева стискиваю зубы, вспоминая, как нагло и вульгарно эта соплячка со мной разговаривала. Еще и руки распускает, дрянь. Словно я мальчик, который ее за косички на перемене дергает.

Через пару минут я начинаю чувствовать себя странно. Вино ударяет в голову, точнее, реально бьет по мозгам. Я редко прикладываюсь к бутылке, поэтому мне не нужно выпить ведро, чтобы почувствовать эффект. Мне кажется, что я даже вырубаюсь на какое-то время. Когда снова открываю глаза, то чувствую себя еще пьянее. Комната плывет, в ушах шумит, в груди печет. Я прислушиваюсь к звукам в квартире, но это бесполезно. Все комнаты изолированы. Даже если врубить в гостиной динамики на полную, я не услышу.

Когда ручка двери поворачивается, то это оказывается не обманом пьяного зрения. Мое чутье не обмануло. Я был уверен, что Красавина никуда не ушла. Выпустив пар, она спокойно освежилась, где-то раздобыла мою рубашку, напялила на голое тело и явилась. И наглости хватило.

Не знаю, чего во мне было больше – желания убить ее, вытолкать прочь, содрав мою рубашку, или распластать на кровати и наказать другим способом.

– А что не ушла? Передумала? Мне твоих благодарностей не надо. Хватило уже, – ухмыляюсь я, насмешливо улыбаясь. Провожу ребром ладони по горлу. – Вот ты мне где. До чертиков достала.

– Прости меня, я переборщила, – тихо говорит Красавина, растерянно и робко глядя на меня.

– Черта с два, Маш. Просто отвали, – резко произношу я, наблюдая, как она подходит к валяющейся на полу бутылке и поднимает. Приближается к кровати и садится на самый край с той стороны, где я лежу, напряженно за ней наблюдая. Она держит в руках пустую бутылку, крутит в пальцах, изучая со всех сторон. Волосы скрывают ее лицо. Но мне не нужно смотреть, чтобы почувствовать ее отчаянное состояние. Сама виновата. Надо иногда включать мозги и закрывать рот.

– Сколько она стоит? – спрашивает Маша. Я скептически изгибаю бровь, – Я про бутылку.

– Двести долларов. Ты об этом пришла поговорить? Хочешь купить у меня бутылку? Там есть еще. Возьми так. Только избавь от своего общества.

– На такие деньги я живу неделю, иногда полторы. Как повезет. Это с питанием и проездом, – сухо произносит она. Или я тоже дурак, или она бредит.

– Тебе денег дать, Маш? – спрашиваю я с сарказмом. – Я дам. Правда, и отдавать, и благодарить не надо.

– Прекрати вести себя так! – вспыхивает она, поворачиваясь ко мне всем корпусом. Потерянное выражение ее глаз совершенно сбивает с толку. Верните мне мой разум и стабильную понятную Полину.

– Как? Как, Маша? Я просто отказываюсь тебя понимать. Ты постоянно взрываешь мозг. Я так не привык. Мне нужна женщина, которая меня будет уважать и ценить, а не вести себя, как неадекватная дура.

– Я просто пытаюсь сказать… – она вдруг закрывает ладонями лицо и начинает плакать. Я, вообще, в ступоре. И что делать в такой ситуации? Я не понимаю, как вляпался во все происходящее, и ощущение нереальности и абсурда никак не хочет отпускать.

Но если женщина плачет, то у мужчины просто нет другого выхода, кроме, как пожалеть ее. Что я и делаю. Я сажусь рядом, обнимая маленькую глупышку за вздрагивающие плечи.

– Все, Маш. Хватит. Я не злюсь. Ладно, проехали. Ты, как обычно, все неправильно поняла.

– Дело не в этом, – шмыгнув носом, Маша прижимается мокрой щекой к моей груди, и черт побери, вся моя злость улетучивается. Я даже забываю, что только что бутылки в гневе швырял.

– А в чем? – спрашиваю я.

– Мне стыдно, – всхлипнув, отвечает она. Я обхватываю ее лицо ладонями, заставляя посмотреть на меня.

– За что? – спрашиваю с удивлением.

– За то, что я – неудачница. И я глупая, ты прав. Все мои братья и сестры чего-то добились в жизни, а я…

– Замолчи, – произношу я немного грубо, закрывая ее рот ладонью. – Слушай меня. Тебе двадцать лет, Маша. Моя сестра в твоем возрасте из клубов не вылезала. А ты пашешь на двух работах, учишься, ты детишек таким чудесам обучаешь. Ты, невероятная, Маш. Просто поверить в себя надо. Слышишь? И цель поставить. Хочешь балериной стать? Школу свою открыть? Что угодно выбирай. Главное – не жалеть себя, не сомневаться. И людей, которые тебе добра желают, не нужно отталкивать. И пошлость тебе не идет, Маш. Поняла меня? – требовательно спрашиваю я, отрывая ладонь от ее губ.

– Поцелуй меня, Солнцев, – шепчет она, забираясь на мои колени. – Ты такой умный, а у меня даже носки дырявые. Я поэтому и психанула. У тебя вино за двести баксов, а я в носках дырявых. Ну, стыдно же, а?

Маша пытается поцеловать меня, а я хохочу. Падаю на спину и ржу, как ненормальный. У нее, значит, носки дырявые, а виноват я. А по морде – мне.

– Я куплю тебе носки. Много-много носков.

– Ну, не смейся надо мной, Дима. Не надо, – смущенно просит Маша, наклоняясь и закрывая мой рот своими сочными губами. До смеха ли тут. Она сидит на мне, абсолютно голая под тонкой рубашкой. Сама жмется, как нашкодивший котенок. И кожа у нее, как шелк. Нежная, бархатистая, без единого изъяна. Я отрываюсь от ее губ, тяжело дышу, расстёгивая пуговицы на ее груди. Снимаю и отбрасываю прочь, накрывая ладонями упругие холмики. Маша шумно выдыхает, потираясь твердыми сосками о мои ладони. Она не скромная, робкая девочка. И далеко не такая дурочка, какой кажется. Возможно, она еще не осознает, насколько сильно в ней женское начало и интуиция. Эта мегера любого с ума сведет. А если еще ее огранить, как дорогую и редкую драгоценность, то ни у одного мужчины, который на нее посмотрит, не будет шанса. У Марии один недостаток – неуверенность в себе.

– Ты скучала по мне, куколка? – спрашиваю я, пока ее пальчики проворно расстегивают на мне рубашку. Она целует мою шею и грудь, лаская кончиком языка мгновенно взмокшую кожу. Я обхватываю ладонями ее ягодицы. Прижимая к своей вздувшейся плоти. Ответа на вопрос так и не дожидаюсь… Все мысли вылетают напрочь из головы, когда Маша растягивает мой ремень, спускает вниз брюки, вместе с трусами. Она смотрит мне в глаза, лаская мой член сначала пальцами, а потом и губами. В прошлый раз Маша не делала такого. Я просил, но она стеснялась. Я не хочу думать, что изменилось. Я боюсь пытаться анализировать ее поступки. Я просто чувствую, и это невероятный кайф. Это просто вынос сознания за грань обычного мироощущения. Моя ладонь путается в волосах девушки, которая делает мне минет, и при этом выглядит невероятно сексуально. Ее тело двигается, словно она специально искушает меня. Ее идеальное гибкое тело, по которому я схожу с ума. Я хочу поглотить ее всю, каждый кусочек этой атласной кожи. Сделать своей без остатка. До самого конца. Никаких границ. Выгибаясь, я резко толкаюсь в горячий и нежный рот. Нужно быть нежнее, но я просто не могу. Она невероятно хорошо сосет. Или я пристрастен.

– Ты просто супер, куколка, – со стоном выдыхаю я, наматывая ее волосы на ладонь и мягко отстраняя. Кончить в эти губы было бы запредельно приятно, и, думаю, она бы мне позволила. Но я хочу, чтобы она была со мной.

– Иди сюда. – шепчу я, подтягивая ее к себе, усаживая сверху. Сжимая красивую грудь, большими пальцами лаская чувствительные соски. Она громко стонет, когда я глубоко и быстро проникаю в ее горячее узкое лоно. Маша изгибается, отклоняясь назад, чтобы принять больше. Она невероятно тугая, горячая, влажная, страстная, отзывчивая. Я теряю разум, толкаясь все сильнее и сильнее, пока комната не наполняется звуками шлепков двух влажных тел и нашего судорожного дыхания, вскриков и стонов. Ее божественное тело движется в одном ритме со мной, не уступая, не поддаваясь. Она отдает все, но берет больше. Я рычу, чувствуя приближение оргазма, перекидываю девушку на спину и, резко раздвинув ноги, трахаю ее сверху. Она хрипло кричит, когда, встав на колени, я закидываю длинные ноги на свои плечи. Член дергается, увеличиваясь в размере, я чувствую, как содрогаются стенки ее лона, до слуха долетает финальный крик удовольствия. Мое сознание раздваивается, я словно смотрю на себя со стороны, настолько сильны ощущения, которые мне дарит горячее отзывчивое тело Маши.

Это настолько мощно и глубоко, что даже спустя десять минут, я все еще не могу отдышаться. Мое тело наполнено удовольствием и блаженством. Скатываясь с Маши, я вытягиваюсь рядом, не выпуская ее из своих рук.

– Я не знаю, награда ты моя или наказание, но я тебя больше никогда не отпущу, – произношу я, нежно целуя ее макушку, прижатую к моей груди.

– Было бы здорово, Дим. Мне тоже с тобой хорошо, – отвечает она, сонно зевая. – Давай поспим, а потом помоемся, хорошо? Мне просто не дойти.

– Я отнесу, маленькая.

Я ухожу, чтобы наполнить джакузи водой и мыльными пузырьками. Включаю в ванной комнате приглушенный свет, потом возвращаюсь за Машей. Она уже спит, свернувшись комочком, как маленькой котенок. Я осторожно и бережно беру ее на руку, такую легкую, непостижимо красивую.

Не знаю, почему я так завис на ней. В чем тут дело… Красота, дерзость, толика безумия в красивых синих глазах, юное гибкое тело. Секс невероятный. Все смешалось в одно чувство. Наверное, это любовь. Что еще могло такого прагматичного, иногда скучного делового мужчину превратить в романтика и героя-любовника. Я словно очнулся, пробудился после долго сна, вырвался из своей раковины и рутины. И не хочу обратно.


Марк

Работать на воде я не люблю. Джош Каперски, постановщик, несмотря на то, что мы постоянно с ним находимся в состоянии конфликта, редко ставит меня в подобные трюки. От Джоша вообще многое зависит. Он, прежде всего, должен чувствовать каждого из нас, пределы наших возможностей. И каким-то шестым чувством Каперски всегда выбирает парней правильно. Что удивительнее всего – я всегда в вопросе выбора каскадера на тот или иной трюк солидарен с Джошем. Наш то вспыхивающий, то угасающий конфликт носит личный характер. Я не люблю, когда меня сдерживают, ненавижу любые формы контроля. Еще с детства. Застарелая травма. Неотработанный гештальт. Джош же не любит, когда я без оснований импровизирую, рискую или усложняю трюк, придумываю свои детали. А мне жизненно необходимо вносить свои элементы, додумывать, переделывать, иначе я не умею и не хочу учиться.

Игра по правилам – не для меня. Но я не дурак, и мой риск всегда оправдан, что Каперски, как человек с огромным опытом, не может не понимать. Я слышал о Джоше много слухов, о его бурной юности, когда он, как и я, стремился переплюнуть всех и показать «класс», да так, чтобы дух у всех вышибло. Но в один прекрасный момент все его ребячества прекратились, и Джош Каперски уже много лет является только постановщиком, и ходит молва, что и этот пост он собирается в скором будущем оставить.

Парни, которые, как и я, выросли на его трюках, считают Джоша легендой в нашей нелегкой профессии, своего рода виртуозом, и представить на месте Джоша, как бы он меня не бесил, кого-то другого лично я не могу.

Сегодня произошел исключительный случай, и я летел на водном мотоцикле по заливу Санта-Моника, готовясь перелететь через двигающуюся навстречу белоснежную яхту. По сюжету я должен был вылететь с мотоцикла и красиво приземлится на палубу яхты. Трюк несложный, и я проделывал подобное не раз, но сегодня у меня возникли проблемы с равновесием. Может, дело в порывистом ветре, рассчитать скорость которого на момент прыжка у меня никак не получалось, может, во вчерашней переписке с Машей, после которой я не мог заснуть почти до утра.

В любом случае, день сегодня явно не мой. Я летал уже три дубля. Два раза свалился в воду, один раз приземлился на яхту, но не туда, куда нужно. Можно доснять уже на самой палубе, а потом скорректировать, но мне необходимо все сделать идеально, и я страшно зол на себя за ошибки, которые допускаю раз за разом. Как ни странно, Джош не орал, не читал нотации, не упрекал меня в безалаберном и легкомысленном отношении к работе.

Эпизод мы все-таки досняли с четвертой попытки. Можно сказать, легко отделался. Подумаешь, воды нахлебался, да пару ссадин на боку заработал. Не в первый раз. Подобные мелочи я стараюсь даже не замечать. Мышцы приятно ноют. Именно приятно, потому что работать на пределе своих возможностей – это то, в чем я нуждаюсь, как в воздухе.

Работа каскадёров на сегодня закончена, и парни потихоньку стали расходится, но съемочная группа работает дальше. Я отправляюсь в кабинку на берегу, установленную для трюкачей и прочего персонала. Там можно оставить вещи, переодеться, перекусить и принять душ. Неоднократное купание в специальном костюме в соленой воде не входило в мои планы, и душ мне жизненно необходим. Выходя из крошечной душевой в одном полотенце, я обнаруживаю Джоша Каперски, терпеливо ожидающего моего возвращения. Вопросительно смотрю на постановщика, направляясь к пластиковому стулу со своей одеждой. Он заикался на днях, что ему нужно серьезно со мной поговорить, но не уточнил, когда. Видимо, момент настал.

– Что-то случилось, Джош? – начинаю первым, чтобы не тянуть время. Долго зависать в его гнетущем обществе не горю желанием. Его лицо хранит непроницаемое выражение. Поворачиваясь спиной, я натягиваю футболку на еще влажные плечи, скидываю полотенце, одевая пляжные шорты.

– Напомни мне, Марк, сколько тебе лет? – спрашивает Джош Каперски. Оборачиваясь, я поправляю задравшуюся на животе футболку и собираю в карманы ключи от моего байка, кредитки и прочую мелочь, высыпавшиеся пока я одевался. В легком недоумении смотрю на Джоша, пытаясь припомнить многочисленные слухи и сплетни вокруг его легендарной личности. Мне не нравится его настораживающий пристальный взгляд, и неожиданная заинтересованность моей персоной. Вспомнив, что у него есть жена и две девочки как-то внутренне расслабляюсь. В области киноиндустрии приходится ежедневно отбиваться не только от назойливого женского внимания, но и от мужского тоже. Я перестал удивляться этому факту еще года три назад.

– Двадцать пять, а что? – спрашиваю с вызовом, разминая плечи. Джош наклоняет голову на бок, с иронией наблюдая за мной.

– Мне было двадцать семь, когда я пропал на три года. Ты же слышал об этом? – сухим, почти равнодушным тоном поинтересовался Джош, протягивая мне бутылку воды. Я благодарно киваю, хотя не отказался бы от чего-нибудь покрепче. Рабочий день закончился, можно и расслабиться.

– Да, парни что-то говорили, – припоминаю я, открывая бутылку.

– Как думаешь, что могло заставить человека на вершине своей карьеры уйти в тень, отказаться от участия во всех проектах?

– Я не знаю, – небрежно пожимаю плечами, потирая затекшую шею.

– А ты подумай. Что могло бы заставить тебя уйти сейчас? Когда ты полон сил, привлекателен, популярен?

– Я не знаю, Джош, – снова раздраженно качаю головой я. – И гадать не собираюсь.

– У меня была травма, Марк. Перелом позвоночника, – произносит Каперски. Я даже вздрагиваю от абсурдности его заявления. Перелом позвоночника? Окидываю изучающим взглядом его спортивную фигуру.

– Не легкий, когда можно вернуться в строй после каких-то трех месяцев в корсете… Я был парализован, ниже пояса. Врачи ставили на мне крест, и я три года прожил в Китае среди монахов, которые поставили меня на ноги, но я уже никогда не стану таким же физически сильным, как ты. Скажу больше, меня ждет мучительная старость, Марк. Адские боли. Они уже начинаются, а мне еще нет сорока. Ты спросишь, почему я говорю тебе об этом?

– Да, спрошу, – киваю я, чувствуя себя неловко. Обычно за такую откровенность приходится расплачиваться… Джош не просто так завел эту песню.

– О чем ты думал, когда вышел сегодня на работу, Марк? – пристальные карие глаза смотрят на меня, словно он чертов чтец душ.

– Проблемы, женщины, может быть, бурная ночь? Ты – специалист, которых поискать еще, но ты молод, и самонадеян. Я был таким же. Всю ночь кутил, развлекался с лучшими девочками побережья, а потом приходил и отрабатывал лучше любого из моей команды. У меня все получалось на уровне инстинктов. Я всегда знал, когда нужно сделать необходимый элемент, я действовал на грани риска, но рассчитывал свои силы. У тебя тоже есть этот инстинкт. Мы похожи больше, чем ты думаешь. Ты считаешь себя неуязвимым, всесильным. Я видел, как ты меняешь элементы трюков, вводишь свои, несмотря на мой приказ следовать четким инструкциям. Неповиновение и бунтарский дух – мне знакомо это. Адреналин… Как наркотик, на который подсаживаешься сразу, с первой дозы. А теперь представь, Марк, что ты полностью обездвижен. Ты не только не хозяин мира. Ты даже не управляешь собственным телом. А все, кто вчера считали тебя Богом, сегодня в смущении отводят глаза, услышав, что ты подыхаешь в какой-то клинике. Нравится перспектива?

– Не думаю, что мне стоит об этом думать, Джош, – раздраженно бросаю я, хватая со стула пачку сигарет, доставая одну и чиркая зажигалкой.

– Почему же? От подобной перспективы тебя может отделять всего одна ошибка, Марк. Одна гребаная ошибка, – Каперски делает шаг вперед. Выбивая из моих пальцев сигарету. – Одна сигарета, одна бутылка, одна шлюха, которая не давала тебе спать всю ночь, одна мысль не о работе, которую ты должен выполнить здесь и сейчас. И твоя чрезмерная самоуверенность.

– Эй, полегче, – рявкаю я, инстинктивно толкая наступающего Джоша.

– Еще раз придешь на площадку неготовым, вылетишь к черту! – интонация его голоса становится угрожающей и твердой.

– Я был готов. Все получилось, – принимаюсь спорить я, хотя выдержать его всезнающий сканирующий взгляд непросто. Ублюдок прав. – Я бы отработал с первого раза, если бы не погодные условия.

– От тебя до сих пор несет вчерашним виски, Марк. Не лги самому себе. Ты приехал сюда, полным амбиций. Невероятно талантливый, заносчивый, но неиспорченный парень, который был готов работать на износ. И что стало с тобой сейчас? Я всерьез думал, наблюдая за тобой, что наконец-то, нашёл человека, который может заменить меня в этом бизнесе, но нет, блядь, ты, как и многие другие, покатился по наклонной. Так тебя устраивает? Нравится прожигать жизнь? Когда ты упадешь, а это случится, если ты не остановишься, кто будет рядом?

– У меня есть семья, – огрызаюсь я.

– Ты уверен? – сурово спрашивает Каперски, – Потому что я – нет. Тот, у кого есть семья, не будет вести себя так, словно его единственная цель – это умереть так, чтобы все о нем запомнили. Хочешь стать легендой посмертно?

– Ты решил сыграть роль строгого папочки?

– Видимо, раз больше некому. Когда я оказался один на один со своей проблемой, моих родителей не было в живых, но у меня была жена, которая вытаскивала из пучины депрессии, апатии и жалости к себе. Она заставила меня верить, что я встану и вернусь в профессию. Я жил ради нее и дочери. Иначе бы сдох, наглотался снотворного или просто в петлю влез. Почему я говорю тебе все это, трачу свое время и нервы?

– Хотелось бы и мне знать, – ухмыляюсь я, одновременно испытывая непривычное чувство стыда. Каперски во многом прав, и за последние годы я изменился далеко не в лучшую сторону.

– Потому что мне никто не сказал этих слов. Никто не предупредил, что может меня ждать, если я не приторможу, не включу гребаный разум, который есть у всех. И это мой долг, как твоего наставника.

– Ты можешь спать теперь спокойно, выполнив свой долг, – бесцветным тоном отзываюсь я. – Это все?

– Марк, ты можешь и дальше изображать из себя циничного самовлюблённого мачо, который бухает по ночам, спит со всеми подряд, тусуется со звездными шлюхами и дружит с режиссерами, мне похер. Если это то, что тебе нужно, можешь уматывать прямо сейчас.

– Я тебя понял, Джош, – раздраженно киваю, нервно убирая руки в карманы шорт. Хочется курить, но при нем лучше не рисковать. – Я буду более ответственно относиться к работе. Никакой выпивки и секса накануне съемок.

– Да хоть утрахайся. Нельзя сочетать физические упражнения, алкоголь, никотин и ту хрень, что вы жрете в клубах. Наша работа, Марк – это жесткий режим. Ясно? И трезвая голова. Если чувствуешь, что ты не собран, не уверен, заморочен чем-то, то просто скажи мне. Я поставлю другого.

– Хорошо, Джош, – уже без всякого пафоса соглашаюсь я.

– Не нужно думать, что я придираюсь к тебе. Ты мне нравишься, Марк. Ты намного талантливее всех, кто работает под моим началом. Ты – лучшее мое приобретение за последние годы. Я хочу, чтобы когда-нибудь ты стал тем человеком, который заменит меня.

– Тебе еще сорока нет, Джош. Рано об этом думать.

– Врачи дают мне немного времени, в течении которого я могу медикаментозно справлялся с приступами боли. Когда-нибудь лекарства, которые еще могут мне помочь, закончатся, и тогда я перейду к более сильным препаратам, которые будут воздействовать на нервную систему так, что работать и ясно мыслить я не смогу. Учись на моих ошибках, мальчик. И не просри свою жизнь.

Каперски бросает на меня еще один испытывающий взгляд из-под нахмуренных бровей.

– И я не советую тебе работать с Мейном, но дело твое, Марк. Ты сам себе хозяин. Надеюсь, мы друг друга поняли, и ты без претензий. Ну, и, разумеется, все, что сказано здесь, не должно выйти за пределы этих стен.

– Я не трепло, Джош.

– Не сомневаюсь. До завтра, Марк.

И он стремительно уходит из кабинки, оставляя меня в противоречивых чувствах.

Каперски умудрился разозлить меня, польстить моему самолюбию, ударить по самому больному… Как ему удалось так легко прочитать меня? Что это? Опыт, навыки психолога?

Однозначно после открывшихся новых обстоятельств мое уважение к наставнику заметно возросло. Он оказался прав по всем пунктам, которые обозначил. Я был не собран сегодня. Я выпил уже после полуночи, растревоженный короткой перепиской с Машей. Отрезав себя от прошлого, я вдруг погрузился в пучину воспоминаний, и совершенно оказался не готов к тем чувствам, которые испытал, глядя на фото в ее профиле. Профиль, который она сразу же удалила и вышла из сети. Я успел сохранить фотографию, и полночи пил, глядя в синие глаза девушки, которая когда-то любила меня больше, чем было позволено уставом нашей семьи. Мы нарушили все запреты.

Кто из нас сделал первый шаг, который привел к тому, что мы частично разрушили жизни друг друга? Был ли наш поступок вызовом, своего рода протестом против установленных навязанных границ и правил, жесткого распорядка, по которому мы жили из года в год.

Шагая назад в свое детство, я вспоминаю, как по вечерам ждал, когда все братья и сестры разойдутся по своим спальням, чтобы побыть вдвоём с отцом. Но мы не говорили о моих увлечениях велокроссом, скалолазанием и картингом, о моих мечтах об участии в автогонках, соревнованиях на байдарках, которые проводятся ежегодно в конце лета на местной небольшой речке. Ничего подобного мы не обсуждали. Отец заставлял меня ежедневно рассказывать биографию Бернулли, Декарта, Пуанкаре, Лобачевского, Гаусса, Гиббса; на латыни по понедельникам, английском по вторникам, немецком по средам, французском по четвергам, японском и китайском языках по пятницам и субботам соответственно. Иногда к нам присоединялась мама, чтобы тоже послушать «золотого» мальчика. Я учился в школе с математическим уклоном, где опережал даже усиленную программу, после уроков я ехал в лингвистический центр, где изучал языки. Если бы не мои увлечения активными видами спорта, то школу я мог закончить гораздо раньше и родителям удалось бы вылепить из меня нового великого математика. Не скажу, что математика – совсем не мое. Цифровые ряды, схемы, уравнения сами возникают в моих мыслях, когда я вижу определённую задачу, подлежащую решению. Это действительно дар, который я принять не захотел. Но и сейчас у меня есть толстая потертая тетрадь формата А4, куда я записываю различные тригонометрические ряды и собственные теории чисел, различные изобретения, построенные на математических моделях. Мой мозг нуждается в постоянной подпитке, новых знаниях, задачах, которые необходимо решать.

Родители отказывались понимать мое стремление к спорту и экстриму, четко озвучив свою позицию и не уступая ни на йоту. Несмотря на загруженный график моих ежедневных занятий, никто не отменял домашней работы, которая так же ежемесячно составлялась, как график. Я никогда не чувствовал себя частью семьи, не ощущал свой дом, именно как отчий дом. Для меня это всегда был лагерь, где каждый выполняет свою роль и функцию. И если других детей такая жизнь устраивала, то я, будучи единственным родным сыном, хотел особенного отношения. Больше любви, ласки, заботы и понимания. Я хотел быть лучше всех, и я был… Но родители никогда не выделяли меня. Даже наоборот, ко мне относились строже и требовательнее. Сначала мне казалось, что мне нужно больше стараться. Медали, грамоты, похвалы, которые сыпались со всех сторон, но не от родителей. Поняв, что я ничего добьюсь, заставляя себя заниматься тем, чего бы хотели для меня мама с папой, я немного опустил планку, освободив несколько часов в неделю на то, что действительно приносило мне удовольствие.

Адреналин… Джош Каперски правильно сказал, что это наркотик, на который подсаживаешься сразу. Я занимался многими видами спорта, используя каждую свободную минуту для тренировок. Родители были недовольны, но, если я справлялся с учебой и домашними делами, им не в чем было меня упрекнуть.

Отношения с братьями и сестрами у меня складывались по-разному. Глубоко не был привязан ни к кому, все время чувствуя невидимую преграду между ними и мной. Это был только мой заскок, психологический блок, с которым работать я не собирался и не хотел. Я ревновал своих родителей, ощущая себя обворованным, ущемленным. Хотя внешне своей нелюбви и ощущения превосходства я не демонстрировал. Думаю, что они все меня любили.

Невероятное облегчение подарило мне окончание школы. Я целый год отдыхал, занимался картингом, тренировался, экспериментировал с различными экстремальными видами спорта. Родители хранили молчание, позволив мне передохнуть этот год. Потом поступил в МГУ и сам не думал, что буду немного грустить, уезжая из пригорода Твери, в котором провел столько лет под постоянным прессингом и надзором.

Родители устроили праздник. Они любили все эти масштабные мероприятия во имя объединения семьи. Широкие жесты, громкие слова, огромный стол в гостиной, за которым собиралась гудящая толпа. Я ненавидел подобные сборища, не нуждался в них и не скучал ни по кому из тех, кто покидал наш дом.

Этот день запомнился тем, что именно я был центром внимания, и не потому что у меня был день рождения и так было нужно, чтобы все говорили только обо мне, дарили подарки и старались угодить. Может быть, печаль в блестящих глазах матери или ощущение скорой свободы, которую я уже чувствовал всеми фибрами своей угнетенной души, в этот вечер заставили меня быть чуть-чуть искреннее и добрее. Я помню, что Маша проплакала целый день. Хотя плакать она начала гораздо раньше, когда только узнала, что я поступил в университет.

Первая узнала. Сейчас уже сложно сказать, что выделило Машу из толпы других детей, которые выросли в доме моих родителей, но не оставивших в моей душе и памяти ничего, кроме раздражения.

Возможно, дело в ее внешней хрупкости и беззащитности. Болезненная, бледная, тихая, робкая. Такой я увидел ее впервые, когда нас привели в больницу, чтобы познакомиться с новой «сестренкой». Было в выражении глаз, которые доверчиво смотрели на меня, что-то такое, отчего щемило сердце. Я не жалел ее. Это было другое ощущение. Мы словно сразу, с первого взгляда заключили собственный пакт о неразглашении некой тайны, которую знали только мы. Да, только не было никаких тайн, кроме тех, что придумывали мы сами.

Я испытывал к ней нежность, желание защищать и смешить… Ее улыбка, такая редкая вначале, всегда принадлежала только мне. Нам было легко вместе, несмотря на значительную разницу в возрасте. Позже, в школе, она уже так не ощущалась. Я просто был ее старшим другом, который защищал и заботился о ней, выбрав из всех, кого осчастливили родители самую хрупкую и красивую.

Даже в четыре года было понятно, что из этой маленькой феи с белыми волосами и кристально-синими глазами вырастет настоящая красавица. Фея… это определение подходит идеально. Она росла на моих глазах, но я никогда не считал ее своей сестрой. Когда Маша была рядом, она могла просто молчать, читая книжки, рисовать или играть со своими куклами, мне уже было комфортно и легко в ее присутствии. Не знаю почему, но наблюдать за ней было моим любимым развлечением. Я мог часами следить за сменой выражений на ее лице, пока она раскладывала на полу своих кукол, то отчитывая их, то жалея. Я делал вид, что сижу за учебниками, а сам не мог сдержать улыбки умиления, когда она рассаживала вокруг себя игрушки, раздавая листочки, которые служили им тетрадками. Она всегда выбирала для игр ту комнату, в которой находился я. Непреднамеренно. Просто нас примагничивало друг к другу, и сопротивляться этому было бесполезно.

Уезжая в Москву, я понимал, что расстояние разорвет эту связь. Только с Машей мы часами говорили о том, о чем я мечтаю, к чему стремлюсь. Она робко признавалась в том, что хочет стать балериной. Иногда я вместе с мамой забирал Машу из балетной школы. Мы присутствовали на занятиях всего несколько минут, но видения танцующей маленькой феи с тонкими ручками и ножками, хрупкой, парящей, словно ненастоящей, навсегда врезалось в мою память. Сейчас мне кажется, что я уже тогда в нее влюбился. Неосознанно и по-детски. Все мальчики мечтают о принцессах. У меня была самая красивая, самая волшебная и заколдованная из всех принцесс, но и самая маленькая. Слишком маленькая.

В Москве я недолго хранил память о своей маленькой подружке, погрузившись в новый свободный мир, к которому стремился. Мне нравилось все, кроме самого университета и выбранной профессии. Мне было скучно. Я изучал программу целого курса за какой-то месяц, а потом прогуливал занятия, пропадая с новыми друзьями из циркового училища. Через них я и вышел на Джоша спустя два года. Жизнь сложная и непредсказуемая штука, она действительно все расставляет по своим местам.


* * *

Я не замечаю, как на побережье опускаются сумерки. Честно говоря, я даже не понимаю, как оказался на самом удаленном пляже. Я иду вдоль берега, погрузившись в воспоминания после эмоциональной тирады, которую мне устроил сегодня Джош, разбередив забытые обиды, взлеты и падения, ошибки, которые привели меня в город грехов, ставший мне вторым домом. Глядя на океан, я вспоминаю, что уже полгода не занимался дайвингом, предпочитая свободное время тратить на вечеринки, выпивку, легкомысленных девчонок.

Мне стыдно, потому что я мечтал о другом. Не о таком будущем я рассказывал Маше. Где тот парень, который мечтал покорять горы и океаны, исколесить весь мир, забраться на Эверест, посетить места, где зарождалась цивилизация? Что случилось с моими мечтами?




Конец ознакомительного фрагмента.


  
Текст предоставлен ООО «ИТ»
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию:https://tellnovel.com/d_aleks/po-tu-storonu-ot-tebya