Моё настоящее имя. Истории с биографией Людмила Евгеньевна Улицкая Улицкая: новые истории Новая книга автобиографической прозы Людмилы Улицкой – это личный, глубоко интимный отчет о встрече человека с самим собой. Время, ограниченное настоящим, поскольку сам факт будущего подвергается сомнению. Мир, сжавшийся до размеров комнаты, где перечитываются книги, листаются страницы дневника, переживаются старые любови и дружбы. Эмоциональная память включает в себя многое, в том числе и черные дыры на месте дорогих людей, ушедших навсегда. И всё это материал, из которого созданы рассказы и мемуарные очерки, составившие эту книгу. Содержит нецензурную брань. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн. Людмила Улицкая Моё настоящее имя. Истории с биографией В оформлении переплета использована картина Андрея Красулина Книга публикуется по соглашению с литературным агентством ELKOST Intl. © Улицкая Л. Е. © Бондаренко А. Л., художественное оформление © ООО “Издательство АСТ” * * * Свое подлинное имя человеку дано узнать только после смерти, когда ангел вкладывает ему в руку белый камень с его настоящим именем.     Людмила Улицкая * * * То, что мне казалось легким, Оказалось очень сложным, То, что мне казалось сложным, Оказалось невозможным. То, что было невозможным, Посмотри – в моей руке! Моё настоящее имя Об имени вот я – какая из меня люся какая улицкая – не знаю кто… на ладони будет белый камень с настоящим именем а паспортное будет написано на сером камне на немецком кладбище где мама с бабушкой а пока пусть будет псевдоним какой угодно и к этому ночная невнятная молитва я не люся улицкая это какие-то чужие корябые как стекляшки звуки особенно не людмила откуда взялась людмила я знаю – когда я родилась мой шестнадцатилетний дядька витя ухаживал за деревенской девочкой людмилой и он принес в дом это случайное имя и его на меня налепили и я так и не знаю своего настоящего где-то мелькнула “евгения” в отчестве потом в фамилии второго моего мужа отца моих сыновей все там случайное как броуновское движение… еще до того как я поссорилась с любимой биологией и еще не выросла из личиночной неосознанности еще болталась в первичном океане воспроизводства – бедная девочка как несуразно и негармонично вырастает тело и не догоняет его душа – полжизни провела в плену незыблемой и ложной идеи непременного размножения продления себя… и только к исходу лет начинается понимание того какое потемочное существование обещает первобытный бульон с кишением яйцеклеток и спермиев и биология с которой я тогда еще не поссорилась говорила настойчиво и безапелляционно – пора, пора, пора… и уже шелковый лоскут образец узорчатой ткани с итальянской выставки лежит под ногами и я стою на нем рядом с существом мужского пола и священник водит нас вокруг маленького столика прикинувшегося на время аналоем и это действие называется венчанием и это было со мной а не с кем другим и кусочек узорчатой ткани хоть сейчас могу достать из комода и показать тогда мне казалось что постоять на узорчатом лоскуте и обойти вокруг шаткого столика необходимое условие деторождения тогда я была еще людмилой востребовано природой было некое существо мужского пола для продолжения иллюзии собственного пребывания и после выполнения этого природного задания — родились двое детей с отцовской быстротой реакции ловким юмором несколько жеманным жестом губ в смехе и с половинной долей моих наследственных черт разделенных причудливо и избирательно между обоими сыновьями: старшему сметливость и целеустремленность младшему артистизм и способность плавать неизвестно где в его случае в музыке не навек случился тот человек – на двенадцатилетие а потом я ушла из этого египта с праздником одиночества и некоторой невесомости освобождения с нулевой отметки начинается все новое потом начинается новый узор жизни нарисованный другим человеком с крепким и негнущимся именем с безукоризненным движением рук умного без всякого напряжения эгоцентрика с безошибочным глазом и природным равновесием здорового молодого животного не тронутого сомнениями в своей полной состоятельности оказывается изредка имя попадает в цель и не надо ждать иного подлинного можно понемногу пить тихими вечерами когда муж андрей уже свое отпил и отгулял а я на старости лет догоняю до хорошего градуса под вечер и ночью пишу слова а он за стенкой давно спит на чистом полу на бамбуковой циновке совершенный в своем роде в полноте искренности и неозабоченности таков какой есть и ничем иным не может и не хочет быть кроме как самим собой и все это в движении карандаша-руки-плеча-камня и бумаги на которой и я означала дни и ночи пока клавиатура не победила страшную белизну бумаги происходит освобождение от старания от умения от намерения и тогда только тогда возникает это “сейчас-сейчас не вчера и не завтра” и девочка плачущая по серой кошке с которой ее насильно разлучили и возвращающийся в воркуту как будто на родину человек прозревающий в длинной дороге что никакой родины не бывает а есть только окно из которого видно первое дерево и веревка на которой сохнет под ветром ветхое белье раскидывая рукава и штанины и спит тело в теплушке забыв куда и зачем оно стремилось о чем мечтало на стыках рельс стонет вагон и летит неизвестно куда Аминь с этой сегодняшней ночи мне хочется писать только так только так но этому нельзя научиться для этого надо разучиться… мама запрещала называть бабушку иначе чем леночка – так маме хотелось сохранить ее молодость но сохранилась только фотография мы втроем сидим на круглоспинном диванчике молодая бабушка юная мама и я пятилетняя бабушке сорок восемь или около того много моложе чем я сегодня и сбоку видна лампа белая фарфоровая столбиком в лилово-розовых модерно-выдуманных цветах которая сейчас светит мне на подушку крупная статная ширококостная большегрудая бабушка леночка с короткой шеей плотными ногами и хвостиком кудрявых волос подколотым на шее как тогда носили и в шляпе в ее старости я сама коротко стригла эти седеющие кудряшки и маму тоже стригла кудрявых стричь легко промахи ножниц не видны… зубы прекрасные до старости и смех обнажающий ровный ряд “сплошных” как толстой придумал для вронского зубов она хорошо смеялась особенно когда приходила к ней нездоровой толщины сестра соня тоже крупнозубая но у той еще были большие темно-красные ногти на толстых пальцах… надо дарить девочкам подарки бабушкина сестра соня мне подарила вязаное платье малиново-лилового небывалого по тем простецким временам цвета – привезла после войны с рижского взморья я запомнила взлетающее слово взморье в этом платье я постановочно обнимаю в фотоателье другую соню – прабабушку с отцовской стороны на фотографии мне года три как жаль что теперь фотографий почти не стало телефоном снимают на минутку никогда не остается на стене и в альбоме и вообще нигде никаких следов кроме как в облаке но туда мы не заглядываем самая ранняя семейная фотография моего прапрадеда исаака хаимовича гинзбурга висит на стене на этой фотографии он старик в кипе следовательно даже если его и крестили когда брали в школу кантонистов то к старости он вернулся в лоно иудаизма после двадцати пяти лет солдатской службы георгиевский крест который он получил за взятие плевны в 1878 году я в дошкольном возрасте вытащила во двор похвастаться и он ушел навсегда из дому… молодых фотографий исаака нет и быть не могло – фотоателье еще не народились с возрастом у евреев всегда путаница никогда не знали как мальчика записать на два года раньше или на три года позже много софий в семье кроме этой прабабушки – еще мать моего деда якова которая жила в ленинграде в пятидесятых годах у своей дочери раи она никогда не ела конфет а собирала их чтобы отправить в лагерь сыну якову моему деду не знаю доходили ли до него эти конфеты… в конце жизни эта прабабушка соня жила на остоженке у своего внука сани ревзина одного из первых в стране лингвистов… путаются эти семейные линии одни обрывки еще была другая сонечка со сложным родством тетка бабушки лены годами была младше племянницы что бывает когда дочери уже начинают рожать а матери еще не кончили эти племянница и тетка вышли замуж за двух братьев и прожили почти всю жизнь одной семьей в одной квартире сонечка была высокого роста полногрудая на длинных ногах немного сутулилась и домработница говорила у елены марковны фигура городская а у софьи львовны деревенская фраза загадочная я бы сказала как раз наоборот домработницы вербовались из бежавших от колхозов девчонок у бабушки лены была своя формула жизни – новую домработницу отдавали в вечернюю школу где она заканчивала седьмой класс а потом выходила замуж за милиционера или домоуправа часто бывало лимитчика и взамен себя присылала из той же деревни младшую сестру либо соседскую девчонку и так далее я помню четырех таких девочек застолье на каляевской в большой столовой еще не разделенной пополам поперечной стеной при разрастании семьи было многолюдным сколько человек собиралось за обедом ужином праздником на еврейскую пасху и на новый год: прадед хаим его сыновья боба и юлик невестки леночка и сонечка и их дети мируша витя и шурик трое детей на две пары при двух выросших мальчиках вити и шуры – две их русские жены таня и тамара моя мама мируша со своим мужем моим отцом женей и я мои двоюродные братья еще не родились получается двенадцать двенадцатая я люся за пасхальным столом правил мой прадед хаим маленький беленький со слезящимися бледно-голубыми глазами он читал на незнакомом языке стихи как мне казалось это и были стихи из торы таинственный язык и маца на пасху особый кусочек мацы (афикомон? или в этом роде) прятали а я его искала находила и мне за него давали подарок-выкуп не помню точно какой нет один подарок помню часы – дядя витя подговорил меня попросить в виде выкупа часы ты что с ума сошел – изумилась я – часы ясное дело не детская драгоценность но это был заговор и я попросила часы и прадед надел мне на руку часы в виде коробочки на кожаном тонком ремешке прадед был часовщиком и собрал из разного старья такие часики которые в общем кое-как тикали тикали недолго я вышла во двор стали играть в нечто вроде кругового волейбола один мальчик прицелился и ловко бросил мяч прямо в часы они разлетелись и только коробочка на ремешке осталась на моей семилетней руке а все пружинки и колесики высыпались на землю вместе со стеклом после моего рождения в нашей семье пошли мальчики только мальчики мои двоюродные юра и гриша троюродный олег потом у этих мальчиков еще четверо мальчиков плюс моих двое алеша и петя и у алеши трое марк лукас и лаврик итого двенадцать мальчиков и после них одна девочка петина дочка марьяна названная в память не дожившей до внуков моей мамы сильные были женщины в семье а пол определяется носителем Y-хромосомы то есть мужчиной кажется у народов живущих в тяжелые военные времена всегда рождается больше мальчиков только не в нашей семье как я могла забыть и как важно что я вспомнила когда отмечали еврейскую пасху в какой-то момент все подходили к входной двери и приоткрывали ее чтобы ангел вошел надо это проверить в последовании песаха а то всё слова и слова а здесь прекрасное действие – тихо входит ангел за деньги покупают керосин и мороженое я точно знала потому что мы с прадедом ходили в керосиновую лавку он с бидоном побольше а я с маленьким а потом мороженое покупали – всё за деньги я еще не поняла что деньги нужны чтобы на столе стояла еда но уже знала что деньги нужно давать в долг соседям к бабушке ходили к маме ходили и ко мне когда выросла ходят одалживать но я до сих пор не знаю в точности что такое одалживать и занимать в каком случае дают в каком берут мы считаемся богатыми евреями и обычно даем это роскошь богатства позже пришло понимание что деньги нужны для спасения жизни а еще позже понимание что есть вещи которые ни за какие деньги не купишь а спустя еще какое-то время мне умные люди объяснили что все жизненные проблемы которые разрешаются “путем денег” — вообще не проблемы а расходы на этом месте сделала открытие когда отдаешь в долг нельзя рассчитывать на то что вернут потому надо давать ровно столько сколько не жаль потерять но давать не в долг а просто так мне нравится больше денег я боюсь и не умею с ними обращаться но они ко мне хорошо относятся и всегда более или менее были есть и наверное будут – времени жизни уже меньше чем денег я люблю когда они есть в кармане деньги дают некоторую прочность и уверенность впрочем вполне ложную да про разбитые часы я пришла домой в великом горе зареванная положила на стол остатки часов и пошла доплакивать на бабушкин круглоспинный диванчик там от слез и заснула прадед часовщик почти слепой вытащил длинную фарфоровую коробочку в которой лежали тонкие железочки поковырялся с ними и положил починенные часы на то же место только трещинку на стекле не смог убрать я проснулась – часы тикали дед-то считался слепым и я поняла как он всех обманывает и потрясена была не столько ожившими часами сколько вскрывшимся обманом: деда, так ты не слепой Аминь я смутно знаю что будет потом — немного моего “я” сохранится но только лучшая отредактированная часть остальное вычистится и отлетит как пыль а внешне я останусь на себя прежнюю похожей но тоже отредактированной знаю что останется детское выражение лица которое долго чуть ли не до конца на мне лежало и руки кисти останутся и свобода движения которая только к старости во мне проснулась обычно бывает наоборот но меня неуклюжесть всяческая покидала с годами как покидает меня теперь память на то что произошло недавно и по мере ее растворения улучшается слух но только на музыку которую к старости стала слышать а детские и женские высокие голоса хуже всего воспринимаю внук лаврик звонит каждый вечер и писк его голоса не очень мне внятен а может быть, без хронологии… Прогулка в Тимирязевке вот так отложив перо от клавишей оторвавши пальцы оставив узор как есть зажатым в двойные пяльцы увидеть вдруг под собой мир как космонавт Гагарин былой кумир… душа не говорит словами ни с кем ни с вами и ни с нами лишь оговорками и снами ведет свой тайный разговор и всё про вздор про вздор про вздор посылают еще сигнал который не понимаешь и шлют еще повтор повтор но стоит забор через который ничего не перекидаешь… доброе утро медленное как забытый сон складываю буквы в слова варю андрею суп пишу письмо ем и пью слова и слова до вечера в перерывах смотрю на клен из спальни и на липу из кабинета от десяти до двенадцати одолевает слабость потом до двух тутуола или хаджимурат сон нейдет до четырех считаю от одного до ста и обратно сны важнее яви но не запоминаются и снова доброе утро медленное как забытый сон складываю буквы… вот такие дорожные наблюдения — прошла пять километров всего-то вся страна тимирязевка валежник сухостой гнилые пни днем комарья тучи вечером светляков огни так было всегда — прекрасные мы и злые они в одном котле в одном говне эти меньшие братки качаются в тимирязевке а старшие братки живут на кипре у моря где пирс чист и воздух душист там кагебист здесь кагебист в тимирязевке гниет палый лист поваленные стволы беспризор безнадзор кроты выглядывают из нор это родина моя мой позор тот гавел у которого не кадиллак самокат а у кого кадиллак – скорей всего вор и кат сложена как венера толстовата на наш вкус ей бы сесть на диету гимнастический курс для похудания спортивный контроль сбросить вес доволен будет гермес * * * пришел денег одолжить захарка сын юры моего покойного первого мужа умершего в тридцать шесть лет но я от него ушла лет за десять до его смерти захарка мой крестник а юра крестился незадолго до смерти мы были тогда в плену христианства не могу сказать что очень сладком но притягательном в двадцатые годы прошлого века дети интеллигентных родителей так точно вступали в комсомол до беспартийности надо было дорасти сколько-то лет тому назад иду по двору с катей а навстречу люда говорю знакомьтесь это катя вторая жена моего первого мужа а это люда пятая жена моего второго мужа такая открылась формула в восьмидесятых наши родители разводились иначе – насмерть раннее утро в постели сладкие часы никуда не спешу карантинная свобода от дел домоседство но болит сердце по утрам и днем болит тоже но не замечаю по занятости решила было все органы лечить а сердце не лечить потому что от сердца смерть быстрая но я не предполагала что оно будет так долго и нудно болеть думала – раз и все так нет ведь никакой хронологии она закончилась окончательно * * * жизнь как круглое озеро и все его берега одновременны или как пуля пролетевшая почти весь свой путь и траектория клонится вниз вниз а потом – бабах! – взрыв * * * иногда читать почти так же приятно как писать сегодня экзотическое чтение — два рассказа шолохова юра фрейдин сказал что он хороший писатель наверное но больше не хочу про казаков и казачью жизнь пожалуйста набокова в крайнем случае бунина антропологию очень люблю но про масаев тунгусов и австралопитеков а не про казаков они слишком близко громко и погромно и тихий дон перечитывать не буду много ему с его казаками чести а вчера позвонил никита и сказал что юра фрейдин умер он мой ровесник девять дней разница в возрасте и женечка колесникова умерла в тот же день – ей было тридцать четыре бабушка умерла хорошо в восемьдесят восемь лет болела всего месяц наш семейный рак мы с дядей витей попеременно сидели с ней я днями а он ночами в июне это было – ей принесли клубнику и она сказала какая я счастливая мне старухе дети приносят клубнику в июне умерла дома отвезли в морг а в гробу она лежала с приоткрытыми глазами и с ужасно сшитыми темной ниткой губами на вздохе умерла рот открыв она была прекрасна в жизни с неизменным и точным чувством собственного достоинства Аминь коронавирус подвигается к нам и последствия его непредсказуемы и в любом случае никакого блага не принесет но возможно выживший остаток выйдет благоизменившимся (неологизм?) будущее непредсказуемо как и прошлое из которого мы сами отбираем что хотим а чего не хотим отбрасываем под утро полу-приснилось полу-пришло в голову что надо написать вам дети мои все что я знаю о своих предках по еврейской библейской традиции родословие ведут по мужской линии “Авраам родил Исаака…” и так далее но женское родословие надежнее — женщина лучше знает кто отец ее ребенка моя мама выбрала себе имя сама когда получала паспорт назвалась заграничной марианной за красоту и близость к имени мириам которым ее назвали при рождении дома ее звали мирочка мируша она была птичьей хлопотливой породы по-толстовски “не удостаивала быть умной” но обладала природным даром радоваться жизни веселой энергией и чувством молниеносного сострадания странная мысль пришла мне в голову вся семья ходит с какими-то надуманными именами мама не марианна а мириам бабушка наверняка не елена а как-то иначе по-еврейски дед не борис а бейнус прадед не ефим а хаим даже дядя витя был наречен авигдором но они-то хотя бы знали как их звали по-настоящему а я ношу свой псевдоним людмила в честь людмилы княгини чешской убитой своей невесткой а настоящего имени своего не знаю мне было лет девять мы с мамой зашли в сапожную мастерскую где за старинной швейной машинкой для обуви (была такая суперпрофессиональная зингеровская – детали случайно застрявшие всегда важнее тех которые мы считаем значительными) сидела бледная женщина лет сорока в черном халате все знали всех – продавщица в булочной сапожник участковый милиционер все дяди и тети полудеревенская слободская жизнь и правда рядом Новослободская с трамваем до Савеловского вокзала… тетку в черном халате мама назвала по имени-отчеству но оно не отложилось в памяти а разговор сохранился: – что-то вы очень бледная… имя-отчество… – все живот болит и болит и днем и ночью извелась, Марианна Борисовна… – так надо рентген сделать приходите ко мне в институт у нас хорошие рентгенологи… а я засранка получаю в это время великий урок жизни но еще не понимаю что это за урок: стою и дуюсь – чтой-то мама эту чужую простую тетку к себе в институт приглашает лечиться не родственница не подруга а вроде домработницы мамочка, я люблю тебя до сегодняшнего дня и за этот разговор тоже сорок шесть лет тому назад умерла… ужасно рано в пятьдесят три на гребне последней волны последней любви Аминь с детства мне хотелось быть лучше чем я есть и порой совершала поступки лучше тех на которые была способна по природе наверное хотела нравиться мне и сейчас нравится нравиться но я улыбаюсь когда это за собой замечаю – детская черта мои самые ранние воспоминания: я только-только научилась ходить мама говорила что я пошла рано в девять месяцев… вот я иду с трудом без чувства большой уверенности по домотканой дорожке по направлению к высокой этажерке передо мной катится мяч он раскрашен в четыре доли одна точно красная другая синяя мяч катится передо мной я хочу его догнать но это трудно я хочу прежде мяча дойти до этажерки все – обрыв пленки так всю жизнь и иду к этой значительной этажерке… второе раннее воспоминание: я в доме у бабушки лены где проводила очень много времени стою опершись руками о кушетку покрытую ковром и набираюсь решимости чтобы добежать до белой голландской печи это метра два-три — бегу выставив вперед руки и ладонями упираюсь в печь она горячая ладони чувствуют ожог думаю что именно благодаря этому первому яркому ощущению боли я и запомнила эту героическую пробежку… и потом как лизнула на морозе железную ручку входной двери… как страшен мир как жгуч и интересен та кушетка покрыта ковром на кушетке лежит мой прадед по-домашнему дедушка хаим с паспортным псевдонимом ефим исакович гинзбург он не всегда лежал на кушетке иногда вставал надевал на себя шелковый белый талес с черными полосками брал в руки книгу и молился: ходил по комнате взад-вперед с книгой в руках я сидела под большим столом и старалась ухватить его за кисти талеса а он с притворной строгостью через улыбку отмахивался от меня от этого талеса у меня сохранился шелковый футляр единственная материальная память о нем да потрепанная Тора двуязычная вильнюсского издания конца позапрошлого века стоит на самой верхней полке стеллажа где все ненужное я была первая его правнучка до следующих правнуков трех мальчиков он не дожил и любил меня неделимой любовью помню прабабушку розу хаима жену маленькую хорошенькую очень беленькую и в белой рубашке поднимают ее с большой постели красного дерева (тумбочка от этого гарнитура подаренного бабушке на свадьбу до сих пор у меня на кухне а кровать я давно загубила выставив на балкон) прабабушка стоит расставив тонкие худые ножки из нее брызжет пенистая желтая струя прямо в белый горшок, который кто-то держит перед ней а во мне впервые просыпается чувство собственничества это мой горшок… и больше я ничего о ней не помню только эта одна-единственная картинка умерла она в сорок пятом году мне было года два-три — одно из первых воспоминаний на этой же постели спустя несколько лет умирал и прадед я уже не один раз описывала этот важнейший в моей жизни момент: соприкосновение со смертью любимого человека и вообще первое приближение к точке которая с годами становится все более важной а картинка эта не только не мутнеет а становится все четче прадед лежал на этой самой кровати и умирал вокруг него собралась вся семья: два его сына, две невестки и дядя витя и дядя шурик и еще кто-то кого не помню мама привела меня с улицы прямо в шубе в комнату дед совсем уже уходил и глазами смотрел уже в ту сторону куда шел и тут его стали тормошить: дедушка дедушка люсенька пришла и он как будто вернулся издалека не сразу нашел меня глазами улыбнулся и сказал какая большая девочка шурик который тоже был тогда в комнате много лет спустя мне сказал что это не все что дед тогда сказал — какая большая девочка все будет хорошо но про “хорошо” я не запомнила тут мама взяла меня за руку и повела домой — у нас была отдельная комната в коммуналке в соседнем доме мама по дороге плакала и я понимала что произошло что-то важное слов “умер” “смерть” при мне не произносили о том что он умер мне во дворе сказала девочка несколько дней спустя: это твой дедушка умер нет я сказала да сказала она — в вашей квартире дедушка умер и я поняла что? от меня скрыли Аминь во дворе жила еще одна еврейская семья, помню толстого противного мальчика и его бабушку сидящую в кресле возле кривой задней двери убогой одноэтажки и при мне разговор между прадедом и моей бабушкой леной его невесткой он говорит что хорошо бы ему жениться на этой… не помню имени… сейчас задним числом понимаю что старушка сделала ему предложение бабушка лена перекусив нитку – что-то подшивает — говорит папа зачем это вам мы вас любим ухаживаем за вами а чужая старушка в доме нам не нужна… и прадед послушно кивает: да да леночка… было такое обыкновение у этих древнеевреев соединять одиноких стариков чтоб не скучали что ли… красивая история я из хорошей семьи я знаю это про моих стариков во всяком случае про бабушку лену и прадеда хаима – благотворительность пошла от еврейской семейственности была девочка женя безотцовщина родившаяся у прадедовой родственницы иды в ленинграде никто ее никогда не видел прадед посылал ей свою пенсию потому как дома его кормили поили и деньги ему не нужны были девочка была моложе меня года на три и ей кроме дедовой пенсии посылали мои вещи когда я из них вырастала адрес их помню по сию пору канал грибоедова дом шестьдесят три ида присылала благодарственные и подробные письма про свою дочку какая она прекрасная а потом прадед умер и я помню как моя бабушка лена много лет ходила каждый месяц на почту и посылала сумму равную прадедовой пенсии этой иде до того времени как девочка женечка не закончила институт Аминь и еще вот прадед ведет меня в детскую группу на миусы не на сквер куда мы ходили группово гулять а на квартиру к нашей бонне анне юлиановне с немецким языком – гутен морген данке шён о майн гот… дед нес военно-послевоенные судочки с обедом мы всей группой у бонны обедали после прогулки — саша хелемский маша и таня алигер и мальчик которого я плохо запомнила но имя сохранилось в уголке памяти – миша озеров все писательские детки кроме меня а я неписательская попала по случаю дружбы моих родителей с семьей якова хелемского фронтового поэта – снимали пополам дачу в кратове… долгое время хранилась фотография — сидим мы с сашей трехлетние рядом на горшках с приветливо-безмятежными лицами а потом повзрослели и окончательно поняли разницу между М и Ж и стали пи?сать отдельно хелемский сегодня придет ко мне ужинать у него брак на удаленке жена-гречанка живет в своей греции а самолеты не летают я котлеты пожарила и суп сварила нет, нет, никакой хронологии, как бог на душу положит первый мой дом был бабушкин — уплотненная квартира на каляевской улице которая прежде была долгоруковской и теперь снова долгоруковская “родовое гнездо” во флигеле второй этаж лестница винтовая квартира почти барская почти не коммунальная — подселили одно еврейское семейство коганов кажется еще до войны в крайнюю от входа комнату мирное сосуществование омраченное тайным раздражением или завистью или дело было в том что ася коган была дочкой резника и соблюдала кашрут а наша семья не соблюдала тем более что бабушка в гимназии проходила домоводство и ее научили что лучшие котлеты следует делать из трех сортов мяса — говядины баранины и свинины а это достойно только презрения со стороны настоящих евреев при кухне был чулан в котором спала домработница а под винтовой лестницей тоже был чулан там стояли бывшие вещи — золоченый столик трельяж бессмысленный антиквариат в столовой за большой стол садились по воскресным дням от девяти до двенадцати человек не меньше домработница вносила супницу потом блюдо со вторым за стол она не садилась когда я много позже спросила бабушку почему домработниц за стол не сажали она ответила неожиданно: да они стеснялись при нас есть им на кухне было гораздо удобнее ели все ложками сколько влезет иногда из общей посуды помню настю самую старшую из всех домработниц она попала в наш дом тайно беременной от предыдущего хозяина живот ее был подвязан при найме полотенцем чтобы было незаметно родила девочку и сдала в дом ребенка навещала ее каждое воскресенье а когда девочке исполнилось пять лет настя вышла замуж за вдовца с пятью детьми и забрала наконец свою дочку однажды я помню пришла настя в гости со своим мужем и несколькими детьми бабушка их принимала как хороших гостей в столовой накрыла стол и сама подавала… Аминь палатка была большая на восемь девочек это была практика в чашникове после первого курса биофака маленькая армянская женщина знакомила нас с растениями называя их по имени и фамилии как людей триста растительных лиц мы должны были запомнить и сдать а другой преподаватель знакомил с птицами их голосами и характерами но полюбила я только ворон гораздо позже сначала как соседей – они свили гнездо напротив моего кухонного окна и я наблюдала за ними весь тот сезон и глаз не могла отвести от их осмысленной и умной жизни теперь дерево это подрезали и как раз спилили ту развилку между ветвями где каждый год устраивали вороны гнездо теперь они живут с другой стороны дома там больше деревьев и выбор их правильный но теперешнее гнездо не так близко к окну и разглядывать их жизнь стало труднее кабинетная швейная машинка зингер подаренная бабушке на свадьбу в 1917 году стоит теперь у меня как предмет мемориальный я давным-давно сама не шью и вообще ношу вещи десятилетиями и к новым долго привыкаю машинка была кормилицей семьи все годы что дед сидел в лагерях и после его возвращения тоже машинка пережила вместе с семьей эвакуацию бабушка шила на людей не на местных конечно а на таких же эвакуированных больше перешивала и перелицовывала у нее были руки и глаз старость обезобразила ее прекрасные умные руки налезающими друг на друга буграми суставов и скрюченными пальцами а зрение до конца держалось бабушка елена закончила гимназию с золотой медалью – значок памятный у меня хранится – витая монограмма КЖГС — калужская женская гимназия саловой бабушка хотела пойти учиться на высшие женские курсы в москве но дома ей сказали что отпустят только если она выйдет замуж и привели жениха который ей очень понравился поженились переехали в москву — ученья не получилось потому что через год в 1918 году родилась моя мама а не родилась бы – и меня не было и вас, мои дети и внуки в квартире на каляевской было пианино перед ним крутящийся табурет а на полированной спине пианино подсвечник — Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ИТ» Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию:https://tellnovel.com/lyudmila-ulickaya/moe-nastoyaschee-imya-istorii-s-biografiey