Сезон гроз. Дорога без возврата Анджей Сапковский Мастера фантазии «Сезон гроз» – история о ведьмаке Геральте, написанная спустя почти 15 лет после окончания основного цикла, роман, действие в котором происходит между событиями последней и первой повести сборника «Последнее желание». Это книга, пронизанная молниями, громом, ветрами, магией и отблесками обнаженных мечей. Придворные интриги и древние тайны чародеев, новые диковинные твари и все те же чудовища в людском обличье, а также – фирменная ирония Сапковского, виртуозное переплетение сюжетных линий, неожиданный финал… «Дорога без возврата» – сборник малой прозы от Анджея Сапковского. В нем мы снова перенесемся в мир Геральта и Йеннифер, Лютика и Цири. Узнаем неожиданные подробности о приключениях Алисы в Стране чудес и по-новому взглянем на историю о бременских музыкантах. Страницы «Бестиария» познакомят нас с монстрами и волшебными существами – как знакомых Геральту, так и тех, с кем ему встретиться не довелось. А блистательное эссе «Вареник, или Нет золота в Серых горах» преподнесет несколько уроков начинающим писателям, увлеченным жанром фэнтези. Анджей Сапковский Сезон гроз. Дорога без возврата (сборник) Andrzej Sapkowski SEZON BURZ A COLLECTION OF STORIES AND ESSAYS (Droga, z ktorej sie nie wraca; Cos sie konczy, cos sie zaczyna; Bestiariusz; Muzykanci; Zlote popoludnie; Maladie; Kensington Gardens; Poradnik dla piszacych fantasy; Pirоg albo Nie ma zlota w Szarych Gоrach) Публикуется с разрешения автора и его литературного агентства NOWA Publishers (Польша) при содействии Агентства Александра Корженевского (Россия). © Andrzej Sapkowski, 1988, 1990, 1992, 1993, 1994, 1995, 2001 © Andrzej Sapkowski, Warszawa 2014 © Перевод. С. Легеза, 2019 © Перевод Е. Вайсброт, наследники, 2019 © Перевод. Г. Мурадян, Е. Барзова, 2019 © Издание на русском языке AST Publishers, 2019 Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается. Сезон гроз От упырей, от окаянцев, от тварей длиннопалых и от тварей, что по ночам стучатся, Избави нас, добрый Боже!     Молитва просительная, известная как     «The Cornish Litany», датируемая XIV–XV вв. Говорят, что прогресс разгоняет тьму. Но всегда, всегда будет суща тьма. И всегда во тьме будет Зло, всегда будут во тьме клыки и когти, убийство и кровь. Всегда будут твари, что по ночам стучатся. А мы, ведьмаки, – сущи, чтобы постучаться к оным.     Весемир из Каэр Морхена Кто сражается с чудовищами, должен остерегаться, чтобы самому не стать чудовищем. Если долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя.     Фридрих Ницше     По ту сторону добра и зла[1 - Пер. Н. Полилова. – Здесь и далее, кроме отдельно оговоренных случаев, – примеч. пер.] Смотреть в бездну, по-моему, – полный идиотизм. В мире есть множество вещей куда более достойных того, чтобы на них смотреть.     Лютик     Полвека поэзии Глава первая Жил он лишь для того, чтобы убивать. Лежал на прогретом солнцем песке. Ощущал вибрации прижатыми к тверди щетинками и перистыми усиками. Хотя вибрации все еще были далеко, Идр чувствовал их отчетливо и явственно, мог определить по ним не только направление и скорость движения жертвы, но и ее вес. Для большинства хищников, что охотились сходным образом, вес жертвы имел значение первостепенное: красться, нападать, догонять означало расходовать энергию, что и приходилось восполнять энергетической ценностью пищи. Большинство подобных Идру хищников отказывалось от нападения, если добыча была слишком мала. Но не Идр. Идр существовал не для того, чтобы жрать и поддерживать род. Не для того был он создан. Жил он для того, чтобы убивать. Осторожно двигая конечностями, он вылез из ямины, переполз через трухлявый ствол, в три прыжка пересек бурелом, призраком метнулся через поляну, нырнул в поросший папоротником подлесок, утонул в чащобе. Двигался быстро и бесшумно, то бегом, то, словно огромный кузнечик, скачками. Нырнул в сухостой, припал к земле сегментированной броней брюха. Вибрации грунта становились все отчетливей. Импульсы от вибрисс и щетинок Идра складывались в картинку. В план. Идр уже знал, как добраться до жертвы, в каком месте пересечь ей дорогу, как обратить ее в бегство, как длинным прыжком пасть на нее сзади, на какой высоте ударить, рубануть острыми, словно бритвы, жвалами. Вибрации и импульсы уже вздымали в нем радость, которую Идр позна?ет, когда жертва забьется под его тяжестью, эйфорию, которую доставит ему вкус горячей крови. Наслаждение, которое он испытает, когда воздух прошьет вопль боли. Он слегка вздрагивал, раскрывая и смыкая клешни и педипальпы. Колебания почвы были предельно отчетливы, а еще они сделались дифференцированы. Идр уже знал, что жертв больше, скорее всего три, возможно – четыре. Две сотрясали землю привычным образом, вибрации от третьей указывали на малую массу и размер. Четвертая же – если и вправду была некая четвертая – вызывала колебания спорадичные, слабые и нечеткие. Идр сделался недвижим, напряг и выставил над травою антенны, исследовал движение воздуха. Вибрация почвы наконец-то донесла сигнал, которого Идр дожидался. Жертвы разделились. Одна, меньшая, осталась позади. А та четвертая, та неотчетливая, исчезла. Это был ложный сигнал, обманчивое эхо. Идр его проигнорировал. Маленькая добыча еще больше отдалилась от остальных. Почва затряслась сильнее. И ближе. Идр напряг задние конечности, оттолкнулся и прыгнул. * * * Девочка испуганно вскрикнула. Вместо того чтобы убегать, она замерла на месте. И непрерывно кричала. * * * Ведьмак кинулся к ней, в прыжке выхватывая меч. И тут же понял: что-то не так. Его обвели вокруг пальца. Мужчина, тянувший тележку с хворостом, заорал и на глазах Геральта взлетел на сажень вверх, кровь же из него брызнула широко и обильно. Он упал, чтобы тотчас взлететь снова, на этот раз двумя истекающими кровью кусками. Уже не кричал. Теперь пронзительно вопила женщина, как и дочь, – замершая и парализованная страхом. Не веря, что ему это удастся, ведьмак все же сумел ее спасти. Подскочил к забрызганной кровью женщине и сильно толкнул, отшвыривая ее с тропинки в лес, в папоротники. И сразу понял, что это тоже было хитростью. Фортелем. Ибо серый, плоский, многоногий и невероятно быстрый силуэт уже удалялся от тележки и первой жертвы. Двигался ко второй. К по-прежнему кричавшей девочке. Геральт метнулся следом. Если бы та стояла на месте – он наверняка бы не успел. Но девочка поняла, что к чему, и стремглав кинулась наутек. Серая тварь, однако, добралась бы до нее быстро и без усилий – добралась бы, убила и вернулась, чтобы вдобавок прикончить и женщину. Так бы и случилось, не будь там ведьмака. Он догнал тварь, прыгнул, придавил каблуком одну из задних конечностей. Не отскочи в тот же миг, лишился бы ноги – серая тварь с невероятным проворством вывернулась, а ее серповидные клешни клацнули, промахнувшись лишь на волос. Прежде чем ведьмак восстановил равновесие, тварь оттолкнулась от земли и атаковала. Геральт парировал рефлекторным, широким и довольно бестолковым ударом меча; отбросил тварь. Урона ей не нанес, но перехватил инициативу. Сорвался с места, подскочил, рубя от уха, развалив панцирь на плоской головогруди. Прежде чем ошеломленная тварь опомнилась, вторым ударом отсек ей левое жвало. Тварь кинулась на него, взмахивая лапами, стараясь прободать, словно тур, оставшимся жвалом. Ведьмак отрубил и его. Быстрым обратным ударом отхлестнул одну из педипальп. И снова рубанул в головогрудь. * * * До Идра наконец-то дошло, что он в опасности. Что должен убежать. Должен убежать, убежать далеко, зарыться куда-нибудь, укрыться. Он жил лишь затем, чтобы убивать. Чтобы убивать – он должен регенерировать. Должен убежать… Убежать… * * * Убежать ведьмак ему не позволил. Догнал, наступил на задний сегмент туловища, ударил сверху, наотмашь. На этот раз броня головогруди уступила, из разлома брызнула и полилась густая зеленоватая сукровица. Тварь дергалась, конечности исступленно молотили по земле. Геральт ударил мечом, напрочь отрубая плоскую голову от остального тулова. Тяжело дышал. Вдали загремело. Поднявшийся ветер и быстро темневшее небо возвещали близкую грозу. * * * Альберт Смулька, новоназначенный волостной жупан, уже при первой встрече напомнил Геральту брюкву – был округл, неопрятен, толстокож и совершенно никаков. Другими словами, не слишком-то отличался от прочих служащих волостного уровня, с какими Геральту приходилось иметь дело. – Получается, что это правда, – сказал жупан. – Что как ведьмак ты в работе справный. – Йонас, предшественник мой, – продолжил он через минутку, так и не дождавшись никакой реакции от Геральта, – нахвалиться на тебя не мог. Подумать токмо, а я полагал – дурит он. Стало быть, не доверял я ему, выходит. Знаю ж, как быль сказкой обрастает. Особенно у люда темного, у того, где что ни слово – так чудо али диво, али иной какой ведьмак сил нелюдских. А тут – нате, вылезает, что оно правда истинная. Там, в бору, за речушкой-то, людишек сгинуло – не счесть. А поскольку там дорога к городку прямая, они тудой и ходили, дурни… На погибель собственную. На предупрежденья невзирая. Нонче такое уж времечко, что по пустошам лучше не шляться, по лесам не лазить. Всюду чудища, всюду людоедцы. В Темерии, на Тукайском Погорье, давеча жуткое дело стряслось, пятнадцатерых людей упырь какой-то в углежогском хуторке поубивал. Хутор тот Роговизной звался. Слышал наверняка ж. Нет? Но правду говорю, чтоб я сдох. Даже чернокнижники, болтают, в той Роговизне следствие вели. Ну, да что болтать? Мы нынче здесь, в Ансегисе, в безопасности. Благодаря тебе. Он вынул из комода шкатулку. Развернул на столе лист бумаги, макнул перо в чернильницу. – Обещал ты, что страшилище убьешь, – сказал жупан, не поднимая головы. – Получается, слов на ветер не бросаешь. Человек ты верный, как для бродяги… Да и людишкам тамошним жизнь спас. Бабе и девке. Поблагодарили они хоть? Пали в ножки? Не пали, поиграл желваками ведьмак. Потому как еще в себя не пришли. А пока придут – я уж отсюда и уеду. Пока они поймут, что я их использовал как приманку, в самонадеянной гордыне уверенный, что сумею защитить всех троих. Я уеду, прежде чем до девочки дойдет, что из-за меня она теперь полусирота. Чувствовал он себя погано. Наверняка был это результат использованных перед боем эликсиров. Наверняка. – Сей же монструм, – жупан посыпал бумагу песком, а потом стряхнул песок на пол, – истинная мерзость. Я глянул на труп, когда принесли… Что оно такое было? Геральт тоже сомневался в видовой принадлежности твари, но не собирался признаваться. – Арахноморф. Альберт Смулька пожевал губами, тщетно пытаясь повторить. – Тьфу ж ты, как звали – так звали, пошло оно псу под хвост. Это тем мечом ты его засек? Этим вот клинком? Можно глянуть? – Не можно. – Ха, верно, потому что заклятое лезвие. Да и дорогое поди… Лакомый кусочек… Ну, мы-то здесь ля-ля-ля, а времечко бежит. Договор исполнен, пора платить. Но сперва – формальности. Распишись-ка на фактуре. Значится, крестик поставь или иной какой знак. Ведьмак взял поданный ему счет, повернулся к свету. – Гляньте на него, – кривясь, покачал головой жупан. – Типа чего, читать умеет? Геральт положил бумагу на стол, толкнул в сторону чиновника. – В документ, – сказал тихо и спокойно, – вкралась ошибка. Мы договаривались на пятьдесят крон. Счет составлен на восемьдесят. Альберт Смулька сплел пальцы, положив на них подбородок. – Это не ошибка, – он тоже понизил голос, – а, скорее, знак признания. Ты убил страшное страшилище, а оно наверняка ведь непростая была работенка… Сумма никого не удивит… – Не понимаю. – Ага, как же. Не изображай невинность. Сказать мне хочешь, что Йонас, когда здесь правил, не выставлял тебе таких фактур? Голову на отсечение дам, что… – Что – «что»? – оборвал его Геральт. – Что он завышал счета? А разницу, на которую облегчал королевскую казну, делил со мной напополам? – Напополам? – жупан скривился. – Ты не слишком-то, ведьмак, не слишком. Подумать только, важный какой! Ты с разницы треть получишь. Десять крон. Для тебя оно и так премия немалая. А мне больше надлежит получать хотя б из-за положения моего. Урядникам державным следует быть состоятельными. Чем урядник державный состоятельней, тем и державы престиж выше. Да что бы ты о таком знал?.. Наскучил мне уже наш разговор. Подпишешь счет или как? Дождь стучал по крыше, снаружи лило как из ведра. Но уже не гремело, гроза уходила. Интерлюдия Двумя днями позже – Милости просим, уважаемая, – властно склонил голову Белогун, король Керака. – Милости просим. Слуги, стул! Свод комнаты украшал плафон – фреска, представлявшая парусник меж волн, тритонов, гиппокампов и созданий, напоминавших омаров. Фреска же на одной из стен была картой мира. Картой, как давно удостоверилась Коралл, предельно фантастической, с реальным положением суши и вод не имеющей ничего общего. Но симпатичной и выполненной со вкусом. Два пажа приволокли и установили тяжелое резное кресло. Чародейка села, возложив руки на подлокотники так, чтоб ее усеянные рубинами браслеты были хорошо видны и оказались в центре внимания. На завитых волосах ее возлегала еще и рубиновая диадема, а в глубоком декольте – рубиновое колье. Все специально для аудиенции у короля. Она хотела произвести впечатление. И производила. Король Белогун таращил гляделки, не понять – на рубины или на декольте. Белогун, сын Осмика, был, можно сказать, королем в первом поколении. Отец его сколотил немалое состояние на морской торговле и, как поговаривали, на морском разбое. Прикончив конкурентов и монополизировав каботажные рейсы, Осмик провозгласил себя королем. Акт самозваной коронации, по сути, лишь формализовал статус-кво, а потому не возбудил серьезных возражений, как не вызвал и протестов. Во время предыдущих малых войн и войнушек Осмик разрешил конфликты – пограничные и властные – с соседями, Вердэном и Цидарисом. Стало ясно, где Керак начинается, где заканчивается и кто в нем правит. А коль правит – то он король, и надлежит ему носить таковой титул. Естественным образом титул и власть переходят от отца к сыну, а потому никто и не удивился, что после смерти Осмика на трон сел его наследник, Белогун. Правда, сыновей у Осмика было чуть поболе, как минимум еще четверо, но все они отреклись от права на корону, а один вроде бы даже добровольно. Так вот и вышло, что Белогун правил в Кераке уже лет двадцать с гаком, согласно семейной традиции извлекая прибыль с верфей, транспорта, рыболовства и пиратства. Нынче же король Белогун давал прием: на троне, на возвышении, в собольем колпаке, со скипетром в руке. Величественный, словно жук-навозник на коровьей лепешке. – Почтенная и милая сердцу нашему госпожа Литта Нейд, – приветствовал он. – Возлюбленная наша чародейка Литта Нейд. Ты изволила снова проведать Керак. И должно быть, снова надолго? – Мне полезен морской воздух. – Коралл провокационно положила ногу на ногу, демонстрируя туфельку на модной нынче пробке. – По милостивому разрешению вашего королевского величества, конечно. Король повел взглядом по сидевшим подле сыновьям. Долговязые, словно орясины, оба они ничем не напоминали отца: костистого, жилистого, однако ростом, увы, не вышедшего. Да и братьями они не казались. Старший, Эгмунд, черный, словно ворон. Ксандер, чуть помладше, блондин, почти альбинос. Оба поглядывали на Литту без симпатии. Их явно раздражала привилегия, в силу которой чародеи в присутствии королей сидели, а аудиенции им давали на стульях. Однако привилегия была распространена широко, и никто, почитавший себя цивилизованным, не смел ею пренебречь. А сыновья Белогуна весьма желали сойти за цивилизованных. – Милостивое разрешение, – медленно проговорил Белогун, – мы дадим. С определенной оговоркой. Коралл подняла руку и принялась внимательно разглядывать ногти, демонстрируя, где именно она видала оговорки Белогуна. Король знака не воспринял. А если и воспринял, то умело это скрыл. – Дошло до ушей наших, – засопел он гневно, – что бабам, которые детей не желают, уважаемая госпожа Нейд предлагает магические декокты. А тем, кто уже в тяжести, помогает плод сбросить. Мы же здесь, в Кераке, таковую процедуру полагаем аморальной. – То, на что у женщины есть природное право, – сухо ответствовала Коралл, – не может быть аморальным ipso facto[2 - В силу самого факта (лат.).]. – Женщина, – король сел на троне ровно, худощавый и поджарый, – имеет право ожидать от мужчины лишь два дара: лето встретить в тяжести, а на зиму получить лапти из тонкого лыка. Как первый, так и второй дар должны заякорить женщину в доме. Ибо дом является местом для женщины соответствующим, природой ей предписанным. Женщина с большим пузом и цепляющимся за подол потомством от дома не удалится, и в голову ей никакие глупости не придут, а сие гарантирует такоже и спокойствие духа мужчины. Спокойный же духом мужчина способен тяжко трудиться за-ради умножения богатства и благосостояния своего владыки. Трудящемуся же в поте лица своего и без передыху, спокойному за чету свою мужчине в голову не придут такоже и никакие глупости. А коли женщине некто подскажет, что должна она рожать, когда пожелает, а когда не пожелает – то и не должна, да когда некто вдобавок подскажет ей способ и подсунет средство, тогда, почтенная, общественный порядок начнет рушиться. – Верно, – вмешался принц Ксандер, уже давненько ждавший оказии, чтобы вмешаться. – Именно так. – Женщина, отвергающая материнство, – продолжал Белогун, – женщина, кою не удерживают в дому живот, люлька и мальцы, вскоре уступит похоти, и се дело очевидное, неминуемое. И тогда же мужчина утратит внутреннее спокойствие и равновесие духа, в былой его гармонии что-то вдруг разладится и засмердит, да что там – окажется, что он ни гармонией никакой не обладает, ни сообразностью. Особенно той сообразностью, что обосновывает ежедневную его страду в поте лица своего. А такоже выйдет наружу, что результаты той страды в поте лица его присваиваю я. Ну а от мыслей подобных один лишь шаг до крамолы. До комплота, бунта, мятежа. Поняла ль ты, Нейд? Кто дает бабам средства против беременности или помогающие ее прервать, тот подтачивает общественный порядок, подзуживает к бунтам и крамоле. – Верно! – вмешался Ксандер. – Точно сказано! Литта плевать хотела на видимость авторитета и властности Белогуна, она знала прекрасно, что как чародейка – неприкасаема и единственное, на что способен король, – трепать языком. Однако Коралл удержалась от подробного высказывания о том, что в королевстве его разлад и смрад ощутимы уже давно, что сообразности в нем – кот наплакал, а единственная гармония, здешним обитателям известная, это музыкальный инструмент, разновидность аккордеона. И что втягивать в это еще и женщин, материнство или отказ от оного – доказательство не только мизогинии, но и кретинизма. – В твоих пространных речах, – сказала она вместо этого, – то и дело возникал мотив умножения богатства и достатка. Я прекрасно тебя понимаю, поскольку и собственный достаток мне любезен чрезвычайно. И ни за что на свете я не откажусь от того, что достаток сей мне обеспечивает. Полагаю я, что женщина имеет право рожать, когда хочет, и не рожать, когда не хочет, но не стану на эти темы спорить, поскольку каждый имеет право на какие-то там убеждения. Обращу лишь внимание, что за оказание женщинам медицинской помощи я беру плату. Это довольно значимый источник моих доходов. У нас экономика свободного рынка, король. Не вмешивайся, очень тебя прошу, в источник моих доходов. Поскольку мои доходы, как тебе прекрасно известно, это еще и доходы Капитула, и всего братства. А братство исключительно скверно реагирует на попытки свои доходы уменьшить. – Уж не пытаешься ли ты мне угрожать, Нейд? – Как бы я посмела? Более того, я предлагаю далеко идущие помощь и сотрудничество. Знай, Белогун, что если в результате проводимого тобою давления и грабежа дойдет в Кераке до беспорядков, если вспыхнет здесь, высокопарно выражаясь, факел бунта, если подступит сюда взбунтованная чернь, чтобы выволочь тебя за чуб, сбросить с престола, а после того вздернуть на сухой ветви… Вот тогда ты можешь рассчитывать на мое братство. На волшебников. Ибо мы придем на помощь. Не допустим ни бунта, ни анархии, поскольку они и нам не на руку. Оттого взыскивай и умножай богатство. Умножай спокойно. И не мешай умножать другим. Очень прошу и всерьез тебе советую. – Советуешь? – распетушился, привстав с кресла, Ксандер. – Ты советуешь? Отцу? Отец – король! Короли не слушают советов, короли приказывают! – Сядь, сын, – скривился Белогун, – и сиди тихо. А ты, чародейка, напряги-ка слух. Хочу тебе кое-что сказать. – Ну? – Беру я себе новую женку… Семнадцати лет… Вишенка, скажу тебе. Вишенка в крему. – Мои поздравления. – Делаю я это по причинам династическим. В заботе о преемственности и достатке державы. Дотоле молчаливый, будто камень, Эгмунд вскинул голову. – Преемственность? – рявкнул, и злой блеск в его глазах не ускользнул от внимания Литты. – Какая такая преемственность? У тебя шестеро сынов и восемь дочек, считая ублюдков! Мало тебе? – Сама видишь, – махнул костистой рукой Белогун. – Сама видишь, Нейд. Надобно мне позаботиться о преемственности. Следует ли мне оставлять королевство и корону тому, кто таким вот манером обращается к родителю? К счастью, я еще живой и правлю. И править намереваюсь долгонько. Как сказал уже – женюсь… – Ну и? – Когда бы… – король почесал за ухом, взглянул на Литту из-под прищуренных век. – Когда бы она… Моя новая жена, значит… Обратилась бы к тебе за оными средствами… Я запрещаю их ей давать. Поскольку мне те средства не по нраву! Поскольку это неестественно! – Так мы можем договориться, – очаровательно улыбнулась Коралл. – Вишенке твоей, обратись она ко мне, я их не предоставлю. Клянусь. – Вот и славно, – просиял Белогун. – Видишь, как расчудесно мы нашли общий язык. Главное ж – взаимное понимание и двустороннее уважение. Даже не сойтись во мнениях можно красиво. – Верно, – вмешался Ксандер. Эгмунда передернуло, он тихо выругался. – В рамках уважения с пониманием, – Коралл, накручивая рыжий локон на палец, взглянула вверх, на плафон, – равно как и в заботе о гармонии и благосостоянии твоей державы… Есть у меня некая информация. Доверительная информация. Я презираю доносительство, но обман и преступление презираю еще сильнее. А речь, мой король, идет о дерзком финансовом обмане. Есть те, кто пытается тебя обкрадывать. Белогун склонился на троне, и лицо его искривилось по-волчьи. – Кто? Имена! Керак – город в северном королевстве Цидарис, в устье реки Адалатте. Некогда столица отдельного королевства К., кое в результате дурного правления и пресечения властвующей ветви захирело, утратило значение и было поделено и поглощено соседями. Имеет порт, несколько фабрик, морской маяк и около 2000 жителей.     Эффенберг и Тальбот     Encyclopaedia Maxima Mundi, том VIII Глава вторая Залив щетинился мачтами и полнился парусами, белыми и разноцветными. Крупные корабли стояли на прикрытом мысом и волноломом рейде. В самом порту, у деревянных молов, чалились судна поменьше и совсем махонькие. На пляжах почти все свободные места занимали лодки. Или остатки лодок. На носу мыса, исхлестанный белыми волнами прибоя, вздымался морской маяк белого и красного кирпича, обновленный реликт эльфийских времен. Ведьмак тронул шпорой бок кобылки. Плотва вскинула голову, раздула ноздри, словно и сама радовалась запаху моря, несомому ветром. Понукаемая, двинулась через дюны. К близкому уже городу. Город Керак, главный мегаполис одноименного королевства, раскинулся вдоль обоих берегов устья реки Адалатте и разбит был на три отдельные, явственно отличные друг от друга зоны. На левом берегу Адалатте находились порт, доки и промышленно-торговый район, охватывавший верфь с мастерскими, а также предприятия по переработке, склады и ангары, торжища и базары. Противоположный берег реки, территорию, называемую Пальмирой, заполоняли лачуги да хибары бедноты и работного люда, дома и лавки мелких торговцев, бойни, мясные прилавки и многочисленные, оживающие преимущественно в сумерках, кабаки да таверны. Ибо Пальмира была и районом развлечений, запретных удовольствий. Также, насколько знал Геральт, здесь запросто можно было лишиться кошелька или получить нож под ребро. Подальше от моря, на левом берегу, за высоким частоколом из толстенных бревен располагался, собственно, сам Керак: кварталы узких улочек меж домами богатых купцов и финансистов, факториями, банками, ломбардами, мастерскими швецов и сапожников, магазинами и магазинчиками. Наличествовали здесь также постоялые дворы и места развлечений высшего разряда, предлагая, впрочем, ровно те же услады, что и портовая Пальмира, но за куда большие деньги. Центр квартала состоял из четырехугольного рынка, здания городской ратуши, театра, суда, таможенной конторы и домов городской элиты. У входа в ратушу на постаменте высился жутко обгаженный чайками памятник основателю города, королю Осмику. Была это явная липа, приморский город возник задолго до того, как Осмик прибыл сюда бес его знает откуда. Повыше, на взгорье, стоял замок и королевский дворец, в формах и абрисах довольно нетипичных, поскольку ранее был он древним храмом, перестроенным и расстроенным после того, как оставили его жрецы, разочарованные полным отсутствием интереса со стороны народа. От храма сохранилась даже кампанила, сиречь колокольня с большим колоколом, в который нынче властвующий в Кераке король Белогун приказывал бить ежедневно в полдень и – к неизбывной злобе подданных – в полночь. Колокол заголосил, когда ведьмак въехал меж крайними хибарами Пальмиры. Пальмира воняла рыбой, стиркой и кружалом, толкотня на улочках была ужасная, проезд стоил ведьмаку изрядного времени и терпения. Он вздохнул с облегчением, когда наконец-то добрался до моста и переехал на левый берег Адалатте. Вода смердела, разнося комья грязной пены, результат работы стоявшего выше по реке кожевенного заводика. Отсюда недалёко было до дороги, ведущей к окруженному частоколом бургу. Он отвел лошадь в конюшни под бургом, заплатив за пару дней наперед и оставляя конюху бакшиш, чтобы гарантировать Плотве должный присмотр. Направился к караульне. В Керак можно было попасть лишь через караульню, после прохождения контроля и сопутствующих оному малоприятных процедур. Ведьмака эта необходимость несколько раздражала, но он понимал ее цель – обитателей бурга за частоколом не слишком радовала мысль о визитах гостей из портовой Пальмиры, особенно сошедших на сушу моряков из чужедальних стран. Он вошел в караульню – деревянный сруб, в котором находилась, как он знал, кордегардия. Полагал, будто знает, что его ждет. Ошибался. В жизни своей доводилось ему посещать различные кордегардии. Малые, средние и большие, в закоулках мира близких и весьма отдаленных, в регионах, отягченных цивилизацией в большей и меньшей степени, а то и вовсе не отягченных. Все кордегардии мира смердели затхлостью, по?том, кожей и мочой, как, впрочем, и железом со смазкой для консервации оружия. То же было и в кордегардии Керака. Вернее, было бы, когда б классические кордегардные запахи не забивала тяжелая, душная, под потолок встающая вонь пердежа. В меню гарнизона здешней кордегардии, несомненно, преобладали крупносеменные стручковые, навроде гороха, бобов и цветной фасоли. Гарнизон же был исключительно дамским. Состоял он из шести женщин. Сидевших за столом и увлеченных полуденной трапезой. Все дамы жадно хлебали из глиняных мисок нечто, что плавало в реденьком перцовом соусе. Самая высокая из стражниц, видать, комендант, отодвинула от себя миску, встала. Геральт, который всегда полагал, что некрасивых женщин не бывает, внезапно почувствовал настоятельную необходимость пересмотреть свои убеждения. – Оружие на лавку! Как и все присутствующие, стражница была острижена наголо. Волосы успели чуток отрасти, покрыв лысую голову неопрятной щетиной. Из-под расстегнутого камзола и расхлюстанной рубахи виднелись мышцы пресса, при виде которых сам собою вспоминался большой перетянутый рулет. Бицепсы стражницы, дабы остаться в рамках гастрономической образности, были размером со свиные окорока. – Сказала же – оружие на лавку! – повторила она. – Оглох? Одна из ее подчиненных, все еще склоненная над миской, чуток приподнялась и перднула, истово и протяжно. Ее подруги заржали. Геральт обмахнулся перчаткой. Стражница глядела на его мечи. – Эй, девочки! Давайте-ка сюда! «Девочки» встали, без охоты, потягиваясь. Все, как приметил Геральт, одевались в стиле скорее свободном и легком, а главное, позволявшем прихвастнуть мускулатурой. На одной были короткие кожаные штаны с распоротыми по шву штанинами, чтобы втиснуть голени. А вверх от талии одёжкой ей служили в основном перекрещивавшиеся ремни. – Ведьмак, – сказала она. – Два меча. Стальной и серебряный. Вторая, как и все – высокая и широкая в плечах, приблизилась, бесцеремонным движением распахнула рубаху Геральта, ухватилась за серебряную цепочку, выудила медальон. – И знак есть, – подтвердила. – На знаке волк, с зубами ощеренными. Выходит, и взаправду ведьмак. Пропускаем? – Устав не запрещает. Мечи он сдал… – Именно, – спокойно включился в беседу Геральт. – Сдал. И полагаю, они пребудут пока в охраняемом депозите? И я получу их назад по расписке? Каковую мне сейчас выдадут? Стражницы, щеря зубы, окружили его. Одна толкнула, словно бы невзначай. Вторая громко перднула. – Вот тебе расписка, – фыркнула она. – Ведьмак! Наемный убийца чудовищ! А мечи отдал! Сразу! Покорный, как пацанчик! – Хреняшку свою тоже бы сдал, если бы приказали. – Так прикажем, а? Что, девки? Пусть вынет из штанов! – Подивимся, какие там у ведьмаков хреняшки! – Хватит, – рявкнула комендант. – Разыгрались, дырки. Гонсхорек, ну-ка сюда! Гонсхорек! Из соседнего помещения появился лысоватый и немолодой милсдарь в бурой епанче и шерстяном берете. Едва войдя – раскашлялся, снял берет и принялся им обмахиваться. Без слова принял обернутые ремнями мечи, сделал Геральту знак, чтобы шагал следом. Ведьмак не заставил себя упрашивать. В наполнявшей кордегардию смеси газов газы кишечные уже начинали преобладать. Помещение, в которое они вошли, разделяла толстая железная решетка. Милсдарь в епанче заскрежетал в замке большим ключом. Повесил мечи на крючок подле прочих мечей, сабель, кордов и ножей. Раскрыл потрепанную амбарную книгу, корябал там медленно, неторопливо, непрестанно кашляя и с трудом переводя дыхание. Наконец он вручил Геральту расписку. – Я так понимаю, мои мечи здесь – в безопасности? Под ключом и охраной? Бурый милсдарь, тяжело дыша и похрипывая, затворил решетку и показал ему ключ. Геральта это не убедило. С любой решеткой можно совладать, а звуковые эффекты от флатуленции дам-стражей по-любому заглушат попытки взлома. Однако выхода не было. Надлежало завершить в Кераке то, ради чего он прибыл. И покинуть город как можно скорее. * * * Кабак или же – как гласила вывеска – австерия «Natura Rerum»[3 - «Природа вещей» (лат.); стоит напомнить, что похоже («De Rerum Natura» – «О природе вещей») называлась знаменитая поэма Тита Лукреция Кара.] располагалась в не слишком большом, но довольно изящном строении кедрового дерева, с остроугольной крышей и высоко торчащей трубой. Фасад дома украшало крыльцо, уставленное раскидистыми алоэ в деревянных кадках. Из помещения доносились кухонные запахи, главным образом печеного на решетках мяса. Запахи были столь соблазнительны, что ведьмаку «Natura Rerum» сразу же показалась Эдемом, садом наслаждений, островом счастья. Местом успокоения благословенных, млеком и медом истекающим. Оказалось, однако, что Эдем оный – как и всякий Эдем – охраняем. Был у него свой цербер, страж с мечом огненным. Геральту выпала оказия увидать его в действии. Цербер, мужик невысокий, но кряжистый, на его глазах изгнал из садов наслаждений худого юнца. Юнец протестовал – покрикивал и жестикулировал, что, похоже, цербера нервировало. – Тебе запрещено входить, Муус. И ты хорошо об этом знаешь. Так что – ступай себе. Я повторять не стану. Юнец торопливо отшагнул от ступеней, чтобы избежать толчка. Был он, как заметил Геральт, преждевременно лысеющим, реденькие и длинненькие белесые волосы начинали расти в районе темени, что, в общем-то, производило впечатление куда как мерзкое. – Драл я вас и ваш запрет! – распалялся юнец с безопасного расстояния. – Не больно-то и хотелось! Да вы и не одни, к конкурентам пойду! Индюки надутые! Парвеню! Вывеска золоченая, а на сапогах – дерьмо все то же! И значите для меня ровно столько же, как дерьмо это! А говно – говном и останется! Геральт слегка обеспокоился. Лысеющий юноша, хоть и мерзкий экстерьером, выглядел вполне себе по-господски, может, и не по-богатому, но в любом случае куда изысканней его самого. А потому, если именно изысканность являлась решающим критерием… – А ты куда, спрошу-ка, – холодный голос цербера прервал течение его мыслей. И подтвердил опасения. – Это эксклюзивное заведение, – продолжил цербер, загораживая собой лестницу. – Понимаешь значение слова? Это типа исключительное. Для немногих. – Отчего не для меня? – Не платье красит человека, – стоявший двумя ступеньками выше цербер мог смотреть на ведьмака сверху вниз. – И ты, чужеземец, ходячая иллюстрация этой народной мудрости. Твое платье ничуть тебя не красит. Может, и украшают тебя иные – скрытые – вещи, вникать не стану. Повторю: это эксклюзивное заведение. Мы не рады здесь людям, одетым как бандиты. Равно как и людям вооруженным. – Я не вооружен. – Но выглядишь совсем даже наоборот. Оттого – будь добр, направь стопы куда-нибудь в другое место. – Погоди-ка, Тарп. В дверях заведения появился смуглый мужчина в бархатном кафтане. Брови – кустистые, взгляд – пронзительный, а нос – орлиный. И крупный. – Похоже, – поучал цербера орлиный нос, – ты не в курсе, с кем имеешь дело. Не знаешь, кто к нам заглянул. Затянувшееся молчание цербера свидетельствовало, что тот и вправду не знает. – Геральт из Ривии. Ведьмак. Известный тем, что защищает людей и спасает их жизни. Как неделю тому здесь, в наших краях, в Ансегисе: спас мать с ребенком. А несколькими месяцами ранее, в Цизмаре, и о том много говорили, убил он левкроту-людоедку[4 - Известна также под названиями «левкрокотта», «корокотта» и т. д. Как сказано у Плиния, «„левкрокота“ – самый быстроногий зверь величиной почти с осла, с оленьим крупом, львиными шеей, хвостом и грудью, с барсучьей головой, раздвоенными копытами, со ртом от уха до уха, а вместо зубов у него сплошная кость – и говорят, что это животное подражает человеческим голосам». (Перевод с лат. И. Ю. Шабага). – Примеч. ред.], сам при этом получив ранения. Посмел бы я кому-то, кто занят таким вот честным ремеслом, запретить вход в мое заведение? Вовсе нет: я рад такому гостю. И почту за честь, что он решил меня посетить. Господин Геральт, австерия «Natura Rerum» приветствует вас в своих стенах. Я Феб Равенга, владелец этой скромной ресторации. Стол, за который усадил его мэтр, был накрыт скатертью. Все столы в «Natura Rerum» – в большинстве своем занятые – накрыты были скатертями. Геральт не помнил, когда он в последний раз видывал скатерти в кабаке. Хоть и заинтригованный, он не глазел по сторонам, не желая сойти за провинциала и простеца. Мимолетный взгляд, однако, выявил обстановку скромную, хоть утонченную и изысканную. Изысканной – пусть не всегда утонченной – была и клиентура: по его прикидкам, в основном купцы и ремесленники. Встречались капитаны кораблей, загорелые и бородатые. Хватало и пестро одетых господ дворян. Пахло здесь тоже славно и изысканно: жареным мясом, чесноком, тмином и большими деньгами. Он почувствовал на себе взгляд. Когда за ним наблюдали, его ведьмачьи инстинкты сигнализировали об этом тотчас. Он зыркнул уголком глаза. Наблюдавшей – и тоже весьма скрытно, незаметно для обычного смертного – была молодая женщина с по-лисьи рыжими волосами. Изображала она предельную увлеченность блюдом – чем-то аппетитным на вид и даже издали искушающе пахнувшим. Внешний вид, как и язык тела, не оставлял места для сомнения. Только не для ведьмака. Он готов был биться об заклад, что это – чародейка. Мэтр, прокашлявшись, оторвал его от раздумий и накатившей вдруг ностальгии. – Сегодня, – сообщил торжественно и не без гордости мэтр, – мы предлагаем телячье гузно, тушенное в овощах с грибами и фасолью. Ягнячий кострец, печеный с баклажанами. Свиной бок в пиве, подаваемый с глазурованными сливами. Лопатку кабана печеную, подаваемую с яблоками в желе. Утиную грудку жареную, подаваемую с красной капустой и клюквой. Кальмаров, фаршированных цикорием, с белым соусом и виноградом. Удильщика на решетке, в сметанном соусе, подаваемого с тушеными грушами. А еще наше фирменное: гусиные ножки в белом вине, с набором фруктов, запеченных в фольге, и тюрбо с рачьими шейками в карамелизированных чернилах каракатицы. – Если предпочитаешь рыбу, – у стола невесть когда появился Феб Равенга, – то я крайне рекомендую тюрбо. Из утреннего лова, само собой. Гордость шефа нашей кухни. – Тогда тюрбо в чернилах, – ведьмак одолел в себе иррациональное желание заказать сразу несколько блюд, понимая, что это было бы дурновкусием. – Спасибо за совет. Я уж начал испытывать муки выбора. – Какое вино желает милсдарь предпочесть? – спросил мэтр. – Прошу вас выбрать что-нибудь подходящее. Я слабо разбираюсь в винах. – Мало кто это признаёт, – усмехнулся Феб Равенга. – И куда как немногие в этом признаются. Не беспокойтесь, подберем сорт и год, господин ведьмак. Не стану мешать, доброго вам аппетита. Пожеланию не дано было сбыться. Геральту не пришлось также узнать, какое вино ему подберут. И вкус тюрбо в чернилах каракатицы также остался для него загадкой. Рыжеволосая женщина внезапно отбросила свои уловки, нашла его взглядом. Улыбнулась. Он не мог избавиться от впечатления, что – злорадно. Почувствовал дрожь. – Ведьмак, называемый Геральтом из Ривии? Вопрос задал один из трех одетых в черное субъектов, которые тихонько подошли к столу. – Это я. – Именем закона, вы арестованы. Какой же суд мне страшен, если прав я?     В. Шекспир     Венецианский купец[5 - Пер. Т. Щепкиной-Куперник.] Глава третья Назначенная Геральту государственная защитница избегала смотреть ему в глаза. С упорством, достойным лучшего применения, она листала папку с документами. Документов там было немного. Точнее – два. Госпожа адвокат, должно быть, учила их наизусть. Чтобы блеснуть защитной речью – надеялся он. Но была это, как подозревал, надежда тщетная. – В тюрьме, – госпожа адвокат наконец подняла взгляд, – вы причинили увечья двум сокамерникам. Мне, полагаю, стоило бы знать причину? – Primo, я отверг их сексуальные ухаживания, они же не хотели понять, что «нет» означает «нет». Secundo, я люблю бить людей. Tertio, это ложь. Они сами покалечились. О стены. Чтобы меня очернить. Говорил он неторопливо и равнодушно. После недели, проведенной в тюрьме, ведьмак сделался совершенно равнодушен. Защитница закрыла папку. Чтобы тут же снова ее открыть. После чего поправила вычурный парик. – Избитые, – вздохнула она, – жалобу, думаю, не подадут. Поэтому сосредоточимся на акте инстигаторском. Асессор трибунала обвинит тебя в серьезном преступлении, грозящем суровым наказанием. А как же иначе, подумал он, созерцая красоту госпожи адвоката. Задумался, сколько ей было лет, когда попала в школу чародеек. И в каком возрасте школу эту покинула. Оба действующих университета чародеев – мужской в Бан Арде и женский в Аретузе на острове Танедд – кроме выпускников и выпускниц производили также отходы. Несмотря на густое сито вступительных экзаменов, в принципе позволявшее отсечь и отделить безнадежные случаи, только первые семестры осуществляли реальную селекцию и выявляли тех, кто умел маскироваться. Тех, для кого мышление оказывалось делом досадным и нежеланным. Скрытых глупцов, лентяев и ментальных сонь обоих полов, коим в школах магии ловить было нечего. Проблема состояла в том, что они обычно оказывались отпрысками персон зажиточных – или по иным каким причинам считавшихся важными. После изгнания из университета надлежало с этой молодежью что-то делать. С парнями, выброшенными из школы в Бан Арде, проблем не возникало – они попадали к дипломатам, ждали их армия, флот и полиция, а для самых безнадежных оставалась политика. Магические отбросы прекрасного пола лишь на первый взгляд было сложнее пристроить к делу. Пусть даже впоследствии изгнанные, дамочки-то сперва переступали порог чародейского университета и сколько-то там магии успевали опробовать. А влияние чародеек на правителей и на все сферы политико-экономической жизни было слишком велико, чтобы бросать дам на произвол судьбы. Так что им обеспечивали безопасную пристань. Попадали они в сферу справедливости. Становились юристками. Защитница закрыла папку. После чего снова открыла. – Я рекомендую признать свою вину, – сказала она. – Тогда мы можем рассчитывать на более легкий приговор… – Признать в чем? – прервал ведьмак. – Когда суд спросит, признаёшь ли – отвечай утвердительно. Признание вины будет признано смягчающим обстоятельством. – Как тогда ты собираешься меня защищать? Госпожа адвокат захлопнула папку. Словно крышку гроба. – Пойдем. Суд ждет. Суд ждал. Из судебного же зала как раз выводили предыдущего делинквента[6 - От лат. delinquens, «правонарушитель» – человек, нарушающий правовые нормы.]. Не слишком-то, как заметил Геральт, радостного. На стене висел засиженный мухами щит, на нем можно было разглядеть герб Керака, голубой дельфин nageant[7 - Плывущий (фр.); голубой плывущий дельфин – один из типов геральдических фигур. – Примеч. ред.]. Под гербом стоял судейский стол. Восседали за ним трое персон. Худой писарчук. Выцветший подьячий. И госпожа судья – дама, степенная статью и лицом. Лавку одесную от судей занимал исполняющий обязанности обвинителя асессор трибунала. Выглядел он серьезно. Достаточно серьезно, чтобы остерегаться встречи с ним на темной улочке. На противоположной же стороне, слева от судейского состава, стояла лавка для обвиняемых. Место, ему предписанное. Дальше пошло бойчей. – Геральт, именуемый Геральтом из Ривии, по профессии – ведьмак, обвиняется в злоупотребленье, в завладенье и присвоенье средств, принадлежащих Короне. Действуя в сговоре с иными персонами, коих он коррумпировал, обвиняемый завысил размер выставленных за свои услуги счетов, намереваясь завладеть оными избытками. Что повлекло за собою траты из казны государства. Доказательством является донос, notitia criminis[8 - Дословно – «извещение о преступлении» (лат.), то есть – именно что донос. В дальнейшем мы не даем перевод латыни там, где она тут же дублируется на русском (в оригинале – на польском), а также в тех случаях, когда смысл ясен из контекста. – Примеч. ред.], каковой обвинение прилагает к акту. Донос оный… Скучающее выражение лица и отсутствующий взгляд судьи свидетельствовали, что степенная дама мыслями находится далеко. И что совершенно иные занимают ее вопросы и проблемы – стирка, дети, цвет занавесок, подходящее тесто для макового пирога и предвещавшие кризис счастливого супружества складки на ягодицах. Ведьмак смиренно принял тот факт, что сам он – куда менее важен. Что не конкурент подобным материям. – Совершенное обвиняемым преступленье, – продолжал без эмоций обвинитель, – не только рушит страну, но и порядок общественный расточает и подрывает. Правопорядок требует… – Приложенный к акту донос, – прервала судья, – суду придется воспринимать как probatio de relato, доказательство со слов третьего лица. Может ли обвинение предоставить другие доказательства? – Других нет… Пока что… Обвиняемый, как сказано, ведьмак. Это мутант, пребывающий вне людского сообщества, презирающий законы человеческие и ставящий себя над ними. В своей криминогенной и социопатической профессии он общается с преступными элементами, а также с нелюдьми, в том числе и с расами, человечеству традиционно враждебными. Нарушение закона – у ведьмака в самой его нигилистической природе. В случае ведьмака, Высокие Судьи, отсутствие доказательств – наилучшее доказательство… Доказывает коварство и… – А обвиняемый… – Судью, похоже, совершенно не интересовало, что еще доказывает отсутствие доказательств. – Обвиняемый признает ли свою вину? – Не признаю. – Геральт не обратил внимания на отчаянные сигналы госпожи адвоката. – Я невиновен, не совершал никакого преступления. Был у него определенный опыт, приходилось иметь дело с законниками. А еще он поверхностно ознакомился с соответствующей специальной литературой. – Я обвиняем в результате предубеждения… – Протестую! – крикнул асессор. – Обвиняемый провозглашает речь! – Отклоняю. – …в результате предубеждения относительно моей личности и профессии, то есть в результате praeiudicium, что наперед предполагает ложь. Кроме того, я обвиняюсь на основании анонимного доноса, вдобавок – единственного. Testimonium unius non valet. Testis unus, testis nullus[9 - Единичное свидетельство – не в счет. Свидетельствует один – никто не свидетельствует (лат.).]. Ergo, это не обвинение, но предположение, сиречь praesumptio. А предположение оставляет сомнения. – In dubio pro reo[10 - При сомнении – воздержись (лат.).]! – очнулась защитница. – In dubio pro reo, Высокий Суд! – Суд, – судья грохнула молотком, пробудив выцветшего подьячего, – постановляет установить имущественный залог в размере пятиста новиградских крон. Геральт вздохнул. Его интересовало, пришли ли оба его сотоварища по камере в себя и извлекли ли из произошедшего хоть какие-то уроки. Или же придется их бить и пинать сызнова. А что такое город? Наш народ.     У. Шекспир     Кориолан[11 - Пер. Ю. Корнеева.] Глава четвертая На самом краю людного торжища стоял небрежно сколоченный из досок прилавок, обслуживаемый старушкой в соломенной шляпке – божьим одуванчиком, округлой и румяной, словно добрая фея из сказки. Над старушкой виднелась надпись: «Счастье и радость – только у меня. Огурец бесплатно». Геральт задержался, выудил из кармана медяки. – Нацеди, бабка, полкварты счастья, – потребовал хмуро. Вдохнул поглубже, выпил махом, выдохнул. Вытер слезы, которые сивуха выжала у него из глаз. Был он свободен. И зол. О том, что свободен, как ни забавно, узнал он от персоны, ему известной. Внешне. Был это тот самый преждевременно облысевший юнец, которого на его глазах спустили со ступеней австерии «Natura Rerum». И который, как оказалось, служил трибунальским щелкопером. – Ты свободен, – объявил ему лысеющий юнец, сплетая и расплетая худые, испятнанные чернилами пальцы. – Залог выплатили. – Кто выплатил? Информация оказалась конфиденциальной, лысеющий щелкопер отказался ее предоставить. Отказался также – и тоже наотрез – вернуть реквизированную сумку Геральта. Где содержались, кроме прочего, наличность и банковские чеки. Движимое имущество ведьмака, разъяснил он со злой ухмылочкой, было воспринято властью cautio pro expensis[12 - Во обеспечение расходов (лат.).], в качестве взноса в счет судебных издержек и будущего наказания. Ругаться было бесцельно и бессмысленно. Геральту следовало радоваться, что на выходе ему отдали хотя бы те вещи, которые при задержании находились у него в карманах. Личные безделушки и мелкие деньги. Настолько мелкие, что никому не захотелось их красть. Он пересчитал оставшиеся медяки. И улыбнулся старушенции. – И еще полкварты счастья, пожалуйста. За огурчик спасибо. После бабкиной сивухи мир заметно похорошел. Геральт знал, что это ненадолго, а потому ускорил шаг. Оставалось уладить еще кое-что. Плотва, его кобылка, счастливо избежала внимания суда и не вошла в список cautio pro expensis. Пребывала там, где он ее оставил, в конюшне, обихоженная и накормленная. Подобное ведьмак не мог оставить без награды, независимо от состояния собственного кармана. Из горсти серебряных монет, что уцелели во вшитом в седло тайничке, несколько сразу досталось конюху. У сердяги от оной щедрости аж дыханье сперло. Горизонт над морем темнел. Геральту казалось, что он примечает там искорки молний. Перед входом в кордегардию он предусмотрительно набрал в грудь свежего воздуха. Не помогло. Госпожи стражницы, видно, употребили сегодня больше фасоли, чем обычно. Значительно, значительно больше. Как знать, может, нынче было воскресенье. Одни – как обычно – ели. Другие играли в кости. Увидав его, поднялись из-за стола. И окружили Геральта. – Гляньте-ка, ведьмак, – сказала комендант, стоя почти вплотную. – Взял и прилез. – Я покидаю город. Пришел забрать свое имущество. – Ежели мы позволим, – вторая стражница толкнула его локтем, словно бы случайно, – то что нам за это будет? Выкупить надобно, братка, выкупить. Верно ж, девки? Что мы прикажем ему сделать? – А пусть каждую в голую задницу поцелует! – И лизнет! Да поглубже! – Да ну-у… Вдруг заразу какую занесет! – Но ведь должен он нам, – еще одна наперла на него бюстом твердым, будто скала, – чо-нить приятное сделать, нет? – Песенку пусть нам споет, – другая громко перднула. – А мелодию под этот мой тон подберет! – Или под мой! – другая перднула еще сильнее. – Потому как мой погромче будет! Остальные дамы аж за бока от смеха хватались. Геральт прокладывал себе дорогу, пытаясь не переусердствовать с применением силы. В этот момент дверь склада депозитов распахнулась и на пороге появился милсдарь в бурой епанче и берете. Депозитарий, Гонсхорек, или как там его. Увидав ведьмака, раззявил широко рот. – Вы? – выдавил. – Как же оно?.. Ваши мечи… – Именно что. Мои мечи. Попрошу их отдать. – Ить… Ить… – Гонсхорек захлебнулся, хватаясь за грудь, с трудом сглатывая воздух. – Ить у меня ж тех мечей нет! – Что-что? – Нет… – лицо Гонсхорека покраснело. И искривилось, словно в пароксизме боли. – Их же забрали… – Это как? – Геральт почувствовал, как охватывает его холодное бешенство. – Забра… ли… – Как это – «забрали»? – он ухватил депозитария за ворот. – Кто, сукин ты сын, их забрал? Что это, в душу мать, должно значить? – Расписка… – Вот именно! – Он почувствовал на плече железную хватку. Комендант стражи оттолкнула его от захлебывающегося Гонсхорека. – Именно! Расписку покажи! Расписки у ведьмака не было. Расписка на хранение оружия осталась в его суме. Суме, реквизированной судом. Как взнос в счет судовых издержек и будущего наказания. – Расписка! – Нет. Но… – Нет расписки, нет депозита, – не дала ему закончить комендант. – Мечи забрали, али не слышал? Сам же, должно быть, и забрал. А теперь яйцами тут бренчишь? Чего-нибудь у нас отжать хочешь? Не выйдет. Пшел прочь. – Не уйду, пока… Комендант, не разжимая хватки, оттащила Геральта и развернула его. Лицом к двери. – Пошел нахер! Геральт не бил женщин. Однако не испытывал ни малейших угрызений совести относительно особы, у которой плечи словно у борца, живот в виде рулета, а икры – как у дискобола и которая вдобавок пердела, словно мул. Он отпихнул коменданта и изо всех сил саданул в челюсть. Своим любимым правым крюком. Остальные замерли, но лишь на миг. Еще до того, как комендант рухнула на стол, разбрызгивая вокруг фасоль и перечный соус, они насели на ведьмака. Одной он без раздумий расквасил нос, вторую ударил так, что щелкнули зубы. Двух угостил знаком Аард, те словно куклы полетели на стойку с алебардами, завалив их все с неописуемым лязгом и грохотом. Сам же он получил в ухо от их измазанной соусом предводительницы. Другая стражница, та, с твердым бюстом, облапила его сзади по-медвежьи. Саданул локтем – та аж взвыла. Коменданта он толкнул на стол, приласкал размашистым крюком. Ту, с расквашенным носом, рубанул в солнечное сплетение и повалил на землю, услышал, как ее стошнило. Еще одна, получив в висок, ударилась стриженым затылком о столб, обмякла, глаза ее моментально затянуло поволокой. Но на ногах оставались еще четверо. И его преимуществу пришел конец. Он получил по затылку и сразу же в ухо. А потом по хребту. Кто-то из них подсек ему ноги, двое навалились сверху, придавили, работая кулаками. Оставшиеся не жалели пинков. Ударом головой в лицо ведьмак вырубил одну из прижимавших его, но сразу же навалилась следующая. Комендант, как определил Геральт по капающему соусу. Ударом сверху она добавила ему в зубы. Он плюнул ей кровью прямо в лицо. – Нож! – орала она, тряся стриженой головой. – Дайте мне нож! Яйца ему отрежу! – Зачем нож? – крикнула другая. – Я их ему отгрызу! – Стоять! Смирно! Что здесь происходит? Смирно, я сказал! Оглушительный и призывающий к послушанию голос прорвался сквозь гром сражения, уняв стражниц. Они выпустили Геральта из объятий. Он встал – с трудом, превозмогая боль. Вид поля боя несколько улучшил его настроение. Не без удовольствия он оглядывал свои достижения. Лежавшая под стеной стражница уже открыла глаза, но не спешила возвращаться в вертикальное положение. Вторая, согнувшись, сплевывала кровью и ощупывала пальцами свои зубы. Третья, та, с расквашенным носом, пыталась подняться, но то и дело падала, оскальзываясь в луже собственной фасолевой блевотины. Из всей шестерки на ногах пребывала лишь половина. Поэтому результат его устраивал. Даже с учетом того факта, что когда б не вмешательство, сам ведьмак получил бы серьезные травмы и не факт, что сумел бы уйти на своих двоих. Между тем, вмешавшимся оказался прилично одетый и лучившийся авторитетом мужчина с благородными чертами. Геральт не знал, кто это. Зато прекрасно знал его спутника. Красавчика в изысканной шапочке, с приколотым к ней пером белой цапли, с блондинистыми локонами до плеч, завитыми с помощью щипцов. Того, кто носил дублет цвета красного вина и рубаху с кружевным жабо. С неизменной лютней и неизменной же наглой ухмылкой на губах. – Привет, ведьмак! Ну и вид у тебя! С эдакой-то расквашенной рожей! Со смеху лопнуть! – Привет, Лютик! Я тоже рад тебя видеть. – Что здесь происходит? – Мужчина с благородными чертами упер руки в бока. – Ну? Что с вами? Доложиться по уставу! Немедленно! – Это тот вон! – Комендант вытряхнула из ушей остатки соуса и обвиняюще указала на Геральта. – Он виноват, вельможный господин инстигатор! Скандалил и кричал, а потом в драку кинулся. А все из-за мечей каких-то из депозита, на которые он и расписки-то не имел. Гонсхорек подтвердит… Эй, Гонсхорек, чего ты там в углу сидишь? Обосрался, что ли? Шевели задницей, встань, скажи вельможному господину инстигатору… Эй! Гонсхорек! Да что с тобой? Довольно было взглянуть повнимательней, чтобы уразуметь, что с Гонсхореком. Не требовалось даже проверять пульс, достаточно было увидеть его белое, словно мел, лицо. Гонсхорек был мертв. Просто-напросто мертв. * * * – Мы проведем следствие, господин из Ривии, – сказал Ферран де Леттенхоф, инстигатор королевского трибунала. – Ежели подашь официальную жалобу, мы будем обязаны ее расследовать, так гласит закон. Возьмем на допрос всех, кто во время ареста и суда имел доступ к твоим вещам. Арестуем подозреваемых… – Тех, кого обычно? – Прошу прощения? – Ничего, ничего. – Ну вот. Дело наверняка прояснится, а виновные в краже мечей будут привлечены к ответственности. Если и вправду кража случилась. Ручаюсь, что мы решим загадку и извлечем истину на поверхность. Раньше или позже. – Я предпочел бы раньше, – ведьмаку не слишком нравился тон инстигатора. – Мои мечи – это моя жизнь, я не могу без них выполнять свою работу. Знаю: многие считают мою профессию злом, а личность моя воспринимается в негативных тонах. Что проистекает из предрассудков, предубеждений и ксенофобии. Я надеюсь, этот факт не окажет влияния на следствие. – Не окажет, – сухо ответствовал Ферран де Леттенхоф. – Поскольку главенствует здесь закон. Когда челядь вынесла тело почившего в бозе Гонсхорека, по приказу инстигатора устроили ревизию склада оружия и всего здания. Как легко было догадаться, от мечей ведьмака не осталось и следа. А все еще дувшаяся на Геральта комендант продемонстрировала им подставку с шипом, на который покойник надевал погашенные депозитные расписки. Среди них вскоре нашлась и расписка ведьмака. Комендант прошерстила реестр, чтобы через минутку сунуть им его под нос. – Прошу, – ткнула с триумфом пальцем, – все путём, отметка об изъятии. Подпись: Герланд из Рыбли. Я ведь говорила, что ведьмак здесь был и сам свои мечи забрал. А теперь наверняка скандалит, чтобы возмещенье выбить! Из-за него Гонсхорек копыта отбросил! От сокрушенья желчь его залила – и капец парняге. Но ни она, ни кто другой из стражниц не решились притом засвидетельствовать, будто они на самом деле видели Геральта, когда тот якобы забирал оружие. Да тут постоянно кто-то крутился, объясняли, а они были заняты, потому как ели. Над крышей здания суда кружили, отчаянно вопя, чайки. Ветер унес грозовое облако с моря к югу. Выглянуло солнце. – Я хотел бы заранее предупредить, – сказал Геральт, – что мечи мои наделены сильными чарами. Только ведьмаки могут к ним прикасаться, у других же они отбирают витальную силу. Проявляется сие в упадке мужской силы. То есть в половой слабости. Абсолютной и необратимой. – Мы это учтем, – кивнул инстигатор. – Однако я просил бы вас пока не покидать город. Я склонен не обращать внимания на скандал в кордегардии, поскольку до скандалов там доходит постоянно, госпожи стражницы слишком легко поддаются эмоциям. А поскольку Юлиан… В смысле – господин Лютик… поскольку он готов поручиться за вас, я уверен, и ваше дело в суде разрешится благоприятно. – Мое дело, – прищурился ведьмак, – не более чем преследование. Травля, взросшая на предубеждениях и антипатии… – Доказательства будут тщательно рассмотрены, – отрезал инстигатор. – И на их основании будут предприняты определенные действия. Так гласит закон. Тот самый, благодаря которому вы остаетесь на свободе. На поруках, а потому – условно. И вы, господин из Ривии, должны придерживаться этих условностей. – Кто внес за меня задаток? Ферран де Леттенхоф отказался раскрыть инкогнито ведьмачьего доброжелателя, холодно попрощался и в сопровождении челяди направился к выходу из суда. Лютик только этого и ждал. Едва они покинули рынок и вошли в переулок, он выложил все, что знал. – Воистину череда несчастливых совпадений, дружище Геральт. И злополучных инцидентов. А ежели речь о залоге, то внесла его за тебя некая Литта Нейд, средь своих известная как Коралл, по цвету помады для губ, которую она использует. Это чародейка, она прислуживает Белогуну, здешнему корольку. Все ломают голову, зачем она это сделала. Потому как никто иной, как именно она же и отправила тебя за решетку. – Что-о? – Говорю же! Именно Коралл на тебя донесла. И это как раз никого не удивило, повсеместно известно, что у чародеев на тебя зуб. А тут вдруг сенсация: чародейка ни с того ни с сего выплачивает поручительство и вытаскивает тебя из узилища, куда ее же стараниями тебя и кинули. Весь город… – «Повсеместно»? «Весь город»? Что ты выдумываешь, Лютик? – Я использую метафоры и перифразы. Не делай вид, что не понимаешь, ты ведь меня знаешь. Конечно, не «весь город», а исключительно хорошо информированные люди, пребывающие близ правительственных кругов. – И ты, стало быть, тоже вроде как пребывающий?.. – Угадал. Ферран – мой кузен, сын брата моего отца. Я тут наведался к нему с визитом, по-родственному. И узнал о твоих проблемах. Я сразу же за тебя горой встал, в этом-то ты, надеюсь, не сомневаешься. Ручался ему насчет твоей честности. Вспомнил Йеннефер… – Благодарю сердечно. – Оставь свой сарказм. Я должен был о ней рассказать, чтобы кузен уразумел, что тутошняя магичка обвиняет и очерняет тебя из зависти и ревности. Что все обвинения – ложные, что ты никогда не унижаешься до финансовых махинаций. В результате моего заступничества Ферран де Леттенхоф, королевский инстигатор, высший по рангу экзекутор закона, уже убежден в твоей невиновности… – Мне так не показалось, – заявил Геральт. – Напротив. Чувствовалось, что он мне не доверяет. Ни в деле оных злоупотреблений, ни в деле исчезновения мечей. Слышал, что он говорил о доказательствах? Доказательства для него – фетиш. Значит, доказательством махинаций станет донос, а доказательством мистификации с кражей мечей – подпись Герланда из Рыбли в реестре. К тому же – это его выражение лица, когда он просил меня не покидать город… – Ты к нему несправедлив, – ответил Лютик. – Я знаю его лучше твоего. То, что я за тебя вступаюсь, для него значит больше дюжины дутых доказательств. А просил он совершенно уместно. Отчего, как думаешь, оба, он и я, направились в кордегардию? Чтобы удержать тебя от глупостей! Некто, говоришь, клевещет на тебя, фабрикует фальшивые доказательства? Так не давай этому некту в руки неопровержимых доказательств! А таким было бы бегство. – Может, ты и прав, – согласился Геральт. – Но инстинкт подсказывает мне кое-что иное. Мне следует драпать, прежде чем меня здесь окончательно втянут в ловушку. Сперва камера, потом залог, теперь еще и мечи… Что дальше? Проклятие, да я без меча чувствую себя как… Как улитка без раковины. – Слишком уж ты принимаешь все близко к сердцу, как мне думается. В конце концов, мало ли здесь лавок? Махни рукою на те мечи да купи себе другие. – А если бы украли твою лютню? Добытую, помнится, при довольно драматических обстоятельствах? Ты разве не принял бы это близко к сердцу? Махнул бы рукою? И пошел покупать себе другую в лавке за углом? Лютик непроизвольно сжал руки на лютне и боязливо стрельнул глазами по сторонам. Никто из прохожих, однако, не походил на потенциального похитителя инструментов и нездорового интереса к его уникальной лютне не выказывал. – Ну да, – выдохнул он. – Верно. Подобно моей лютне, твои мечи – единственны в своем роде и незаменимы. К тому же… как ты там сказал? Закляты? Вызывают магическую импотенцию… Зараза, Геральт! И ты говоришь мне об этом только теперь? Я ведь частенько бывал в твоей компании, а от этих мечей – на расстоянии вытянутой руки! А то и ближе! Теперь-то мне все ясно, все-то я понимаю… В последнее время, пес его дери, бывали у меня определенные трудности… – Успокойся. Насчет импотенции я слегка присочинил. Придумал это на ходу, рассчитывая, что разойдется слух. Что вор испугается… – Коли испугается, то утопит мечи во гноище, – трезво констатировал бард, все еще слегка бледный. – И ты никогда их не найдешь. Лучше положись на моего кузена Феррана. Он тут инстигатор долгие годы, у него целая армия шерифов, агентов и шпиков. Мигом сыщут преступников, вот увидишь. – Если воры еще здесь, – заскрежетал зубами ведьмак. – Могли ведь дать дёру, когда я сидел в холодной. Как, ты говорил, зовут ту чародейку, благодаря которой я туда попал? – Литта Нейд, прозвище Коралл. Я догадываюсь, что ты хочешь сделать, дружище. Но не знаю, хорошая ли это идея. Все-таки – чародейка. Чародейка и женщина в одном лице, словом, иной вид, рациональному пониманию не поддающийся, функционирующий по неясным для простых мужчин законам и принципам. Да что я тебе рассказываю, ты и сам все прекрасно знаешь. У тебя ведь богатейший опыт… Что это за шум? Бесцельно слоняясь по улицам, они оказались неподалеку от небольшой площади, над которой разносился все заглушающий, нестихаемый стук молотков. Как выяснилось, трудилась здесь внушительная бочарная артель. У самой улицы, под навесом, громоздились ровные штабеля высушиваемых клепок. Перенесенные отсюда босыми подростками, клепки оказывались на столах, где их прилаживали в специальные упоры и обрабатывали скобелями. Обработанные клепки отправлялись к следующим ремесленникам, те отделывали их на длинных строгальных лавках, стоя над ними враскоряку, по щиколотку в стружке. Готовые клепки попадали в руки бондарей, которые и соединяли их в одно целое. Геральт некоторое время приглядывался, как под давлением хитроумных тисков и скручиваемых болтами стяжек возникает абрис бочки, укрепляемой после с помощью набитых на изделие железных обручей. Аж на улицу выплескивался пар из больших котлов, в которых бочки парили. Из глубин мастерской, с подворья, долетал запах прокаливаемого в огне дерева – там бочки закаляли перед дальнейшей обработкой. – Как ни увижу бочку, – заявил Лютик, – так и тянет меня на пиво. Пойдем-ка за угол. Знаю одну симпатичную корчму. – Иди сам. Я проведаю волшебницу. Сдается, я знаю, кто она, я уже ее видел. Где ее найти? Не делай такого лица, Лютик. Это она, полагаю, исток и первопричина моих проблем. Я не стану ждать развития событий, пойду и спрошу прямо. Не могу я здесь, в этом городке торчать. Хотя бы потому, что с деньгами у меня, знаешь ли, туговато. – На это, – гордо произнес трубадур, – ремедиум мы отыщем. Я помогу тебе финансово… Геральт? Что происходит? – Вернись к бондарям и принеси мне клепку. – Что? – Принеси мне клепку. Быстро. Улочку загородили три мощных дуболома с погаными, небритыми и немытыми мордами. Один, плечистый настолько, что казался почти квадратным, держал в руке окованную дубину толщиной с вымбовку кабестана[13 - От нидерл. windboom, от winden – «навивать» и boom – «дерево»: выемный рычаг, служащий для поворота кабестана, стоячего ворота для подъема и спуска якоря.]. Второй, в кожухе шерстью наружу, нес тесак, а за поясом торчал у него абордажный топорик. Третий, загорелый, словно мореход, вооружен был длинным и премерзко выглядевшим ножом. – Эй ты, ривийская вонючка! – начал тот, квадратный. – Как себя чувствуешь без мечей за спиной? Словно с голым задом на ветру, да? Геральт не поддержал беседу. Ждал. Слышал, как Лютик спорит с бондарями насчет клепки. – Нет уже у тебя клыков, выродок, ядовитая ты ведьмачья гадина, – продолжал квадратный, из всей тройки, видно, самый поднаторевший в ораторском искусстве. – А гадину без клыков никто не забоится! Потому как теперича она – навроде червяка или какой иной миноги глистовой. Мы такую мерзость под каблук берем и вдребезги давим. Чтоб не смела больше в города наши заходить, меж честных людей. Не станешь, падаль, наших улиц своей слизью пачкать! Бей его, братки! – Геральт! Лови! Он на лету подхватил брошенную клепку, увернулся от удара палкой, жахнул квадратного в голову, крутанулся, стукнул головореза в кожухе по локтю, головорез заорал и выпустил тесак. Ведьмак ударил его в сгиб колена и свалил, после чего скользнул мимо и шваркнул клепкой по виску. Не дожидаясь, пока головорез упадет, и не прерывая движения, снова вывернулся из-под палки квадратного, рубанул его по пальцам, сжимавшим дубье. Квадратный зарычал от боли и палку выпустил, а Геральт опять ударил его в ухо, потом по ребрам и в другое ухо. А потом пнул в пах, с размаху. Квадратный рухнул и сделался шарообразен, сворачиваясь, корчась и тычась лбом в землю. Загорелый, самый быстрый и увертливый из троицы, затанцевал вокруг ведьмака. Умело перебрасывая нож из руки в руку, атаковал на полусогнутых, рубя накрест. Геральт легко избегал ударов, отступал, ждал, пока тот шагнет слишком широко. А когда это случилось, размашистым ударом клепки отбил нож, пируэтом обошел нападавшего и приложил его по затылку. Поножовщик упал на колени, а ведьмак жахнул его в правую почку. Жахнутый завыл и выгнулся, и тогда ведьмак хряпнул его пониже уха, в нерв. Известный медикам как приушное сплетение. – Ой-ёй, – сказал Геральт, стоя над вьющимся, хрипящим и задыхающимся от крика морячком. – Это, наверное, больно. Головорез в кожухе вытянул из-за пояса топорик, однако не поднимался с коленей, не зная, что делать. Ведьмак развеял его сомнения, ударив клепкой по спине. Улочкой, расталкивая толпившихся зевак, бежали челядники из городской стражи. Лютик утихомиривал их, ссылаясь на знакомства, горячо толковал, кто был напавшим, а кто действовал в пределах самообороны. Ведьмак жестом подозвал барда. – Проследи, – сказал, – возьмут ли мерзавцев под стражу. Повлияй на кузена-инстигатора, чтобы их покрепче прижал. Они или сами имели отношение к покраже мечей, или же кто-то их нанял. Они знали, что я безоружен, поэтому отважились напасть. Клепку отдай бондарям. – Мне эту клепку пришлось купить, – признался Лютик. – И пожалуй, я хорошо сделал. Как вижу, досочкой ты владеешь неплохо. Носить бы тебе ее постоянно. – Я собрался к чародейке. Нанести визит. Мне что, идти с клепкой? – Для чародейки, – скривился Лютик, – пригодилось бы что потяжелее, факт. Например, дубина. Один мой знакомый философ говаривал: идя к женщине, не забудь взять с собой… – Лютик. – Хорошо-хорошо, я объясню тебе, как попасть к магичке. Но сперва, если позволено мне будет присоветовать… – Ну? – Наведайся в баню. И нанеси визит цирюльнику. Берегись разочарований, ибо внешность обманчива. Такими, какими они кажутся, вещи являются редко. А женщины – никогда.     Лютик     Полвека поэзии Глава пятая Вода в бассейне фонтана забурлила и вскипела, разбрызгивая золотистые капельки. Литта Нейд, по прозвищу Коралл, вытянув руку, изрекла стабилизирующее заклинание. Вода сделалась гладкой, словно политой маслом, заиграла всполохами. Образ, сперва неявственный и туманный, обрел резкость, перестал колебаться и, пусть несколько искаженный движением воды, сделался вскоре отчетлив и понятен. Коралл наклонилась. Видела в воде Пряные ряды, главную улицу города. И шагавшего по улице беловолосого мужчину. Волшебница всматривалась. Наблюдала. Искала указаний. Каких-то подробностей. Деталей, которые позволили бы ей все оценить. И позволили бы предвидеть, что произойдет. Насчет того, чем является настоящий мужчина, у Литты имелось устоявшееся мнение, сформированное годами опыта. Она сумела бы распознать настоящего мужчину в стаде более или менее удачных его имитаций. И по крайней мере ей не приходилось прибегать для этого к прямому физическому контакту, каковой метод проверки мужественности, к слову сказать, она, как и большинство чародеек, полагала не только тривиальным, но вдобавок неточным и сбивающим с толку. Как она удостоверилась в ходе многочисленных экспериментов, непосредственная дегустация, может, и является некой проверкой вкуса, однако послевкусие слишком уж часто оставляет дурное. И еще несварение. И изжогу. А случается, что и блевоту. Литта умела распознавать настоящего мужчину даже на расстоянии, основываясь на малых и внешне неприметных признаках. Настоящий мужчина, уяснила чародейка, увлекается рыбалкой, но исключительно на мушку. Коллекционирует солдатиков, эротические рисунки и собственноручно изготовленные модели парусников в бутылках, а уж пустых бутылок от дорогих напитков в его доме хватает всегда. Он умеет хорошо готовить, ему удаются истинные шедевры кулинарного искусства. Ну и, говоря в целом, самый вид его уже пробуждает желание. Ведьмак Геральт, о котором чародейка так много слыхала, о котором она собрала столько информации и которого, собственно, как раз наблюдала в воде бассейна, соответствовал, похоже, только одному из оных критериев. – Мозаика! – Я здесь, госпожа наставница. – У нас ожидается гость. Чтобы все было готово – и на уровне. Но сперва принеси мне платье. – Чайную розу? Или морскую воду? – Белое. Он носит черное, так представим ему инь и ян. И туфельки, выбери что-нибудь под цвет, лишь бы каблук в четыре пальца. Не могу ему позволить смотреть на меня слишком уж свысока. – Госпожа наставница… Это белое платье… – Ну? – Оно такое… – Скромное? Без украшений и мишуры? Эх, Мозаика, Мозаика. Ты что же, никогда не научишься? * * * В дверях его молча приветствовал дородный и пузатый крепыш со сломанным носом и глазами маленькой свинки. Оглядел Геральта с ног до головы и еще раз, обратно. После чего отодвинулся, давая знак, что можно входить. В сенях ждала девушка с гладко причесанными, почти прилизанными волосами. Без слова, одним лишь жестом, пригласила внутрь. Он вошел – прямиком в украшенное цветами патио с журчавшим фонтаном посредине. В центре фонтана стояла небольшая мраморная статуя, изображавшая нагую танцующую девушку или даже скорее девочку, если принять во внимание слабо развитые вторичные половые признаки. Кроме того, что выдавала резец мастера, статуя обращала на себя внимание еще одной деталью – соединялась она с цоколем в одной-единственной точке: большим пальцем стопы. Никоим образом, оценил ведьмак, невозможно было бы стабилизировать подобную конструкцию без помощи магии. – Геральт из Ривии. Приветствую. И – прошу. Для того чтобы сойти за классическую красавицу, у чародейки Литты Нейд были слишком резкие черты. Розовый в оттенке теплого персика, коим тронуты были ее скулы, резкость эту сглаживал, но не скрывал. Подчеркнутые же коралловой помадой губы обладали абрисом настолько безупречным, что казались ненатуральными. Но главное даже не это. Литта Нейд была рыжей. Рыжей классически и природно. Тонированная, светло-ржавая рыжина ее волос пробуждала мысли о летнем лисьем мехе. Если поймать рыжую лису и посадить ее подле Литты, обе – Геральт был в этом совершенно уверен – оказались бы одной, неотличимой масти. А когда чародейка поводила головой, посреди густо-красного зажигались оттенки более светлые, желтоватые, как и в лисьей шерсти. Подобного рода рыжину сопровождали обычно веснушки, и как правило – в изрядном количестве. Однако их-то как раз у Литты видно не было. Геральт почуял беспокойство, позабытое и дремавшее, но вдруг пробудившееся где-то внутри. Была у него, ведьмака, странная и необъяснимая тяга к рыжеволосым, и пару раз именно подобная пигментация волос толкала его на совершение глупостей. Потому надлежало остеречься, ведьмак решил это для себя крепко-накрепко. Впрочем, задача его облегчалась. Как раз истекал год с тех пор, как подобные глупости перестали его искушать. Эротически стимулирующая рыжина оказалась не единственным соблазнительным атрибутом чародейки. Снежно-белое платье было скромным, без эффектности, но и оно имело определенную цель – цель продуманную и, несомненно, преднамеренную. Скромность покроя не рассеивала внимание глядящего, концентрируя его на соблазнительной фигуре. И на глубоком декольте. Коротко говоря, в «Хорошей книге» пророка Лебеды, в издании иллюстрированном, Литта Нейд наверняка могла бы позировать для гравюры, открывающей раздел «О нечистом вожделенье». Говоря еще короче, Литта Нейд была женщиной, с которой лишь абсолютный идиот пожелал бы связываться более чем на пару суток. Забавно же то, что именно подле таких женщин обычно увивались стаи мужчин, склонных связываться с ними куда как на более длительный срок. Пахла она фрезией и абрикосом. Геральт поклонился, после чего сделал вид, что больше фигуры и декольте чародейки интересует его скульптура на фонтане. – Прошу, – повторила Литта, указав на стол с малахитовой столешницей и двумя плетеными креслами. Подождала, пока гость усядется, сама же, устраиваясь, похвасталась стройной лодыжкой и туфельками из кожи ящерицы. Ведьмак сделал вид, что все внимание его поглощено графинами да мисками с фруктами. – Вина? Это нурагус из Туссента, как по мне, оно куда интереснее хваленого эст-эста. Есть еще коте-де-блессюр, если предпочитаешь красное. Налей нам, Мозаика. – Благодарю. – Он принял от прилизанной девушки бокал, улыбнулся ей. – Мозаика. Красивое имя. Заметил в девичьих глазах испуг. Литта Нейд поставила бокал на стол. Со стуком, который должен был привлечь его внимание. – И что же, – качнула она головой и рыжими локонами, – привело славного Геральта из Ривии в мое скромное жилище? Умираю от любопытства. – Ты уплатила за меня залог, – сказал он как можно суше. – Поручительство, стало быть. Благодаря твоей щедрости я вышел из тюрьмы. В каковую попал тоже благодаря тебе. Верно? Это твоими стараниями я провел в камере неделю? – Четыре дня. – Четверо суток. И я хотел бы, если возможно, узнать причины, которыми ты руководствовалась. Обе. – Обе? – она приподняла брови и бокал. – Есть только одна. Одна и та же. – Ага, – он сделал вид, что все внимание посвящает Мозаике, хлопотавшей по ту сторону патио. – По одной и той же причине ты на меня донесла и засадила в холодную – и из холодной позже вызволила? – Браво. – Тогда спрошу: зачем? – Чтобы доказать тебе, что – могу. Он отпил глоток вина. Вино и вправду оказалось хорошим. – Доказала, что можешь, – кивнул он. – На самом деле, ты могла бы сказать мне об этом попросту, встретив на улице. Я бы поверил. Но ты предпочла сделать иначе и доходчивей. Потому спрошу: что дальше? – Я и сама над этим задумываюсь, – она хищно взглянула на него из-под ресниц. – Но предоставим событиям течь своим чередом. Пока скажем так: я действую от имени и по поручению нескольких моих собратьев. Чародеев, у которых относительно тебя есть определенные планы. Оные чародеи, которым известны мои дипломатические таланты, посчитали меня подходящей персоной, дабы проинформировать тебя об их планах. На сегодняшний день это все, что я могу тебе открыть. – Маловато. – Ты прав. Но пока, стыдно признать, я сама знаю не больше, поскольку не надеялась, что ты объявишься столь быстро и что столь же быстро раскроешь, кто выплатил поручительство. Ибо это, как меня уверили, должно было остаться тайной. Когда я буду знать больше, я больше и открою. Будь терпелив. – А что насчет моих мечей? Это элемент игры? Тех таинственных чародейских планов? Или тоже доказательство того, что – можешь? – Я ничего не знаю о твоих мечах, что бы это ни значило и чего бы ни касалось. Он поверил не до конца. Но дожимать не стал. – Твои собратья чародеи, – сказал, – в последнее время соревнуются друг с другом в том, чтобы выказать мне антипатию и враждебность. Из шкуры выпрыгивают, чтоб навредить и затруднить жизнь. В любом дурном приключении, с каким сталкиваюсь, я готов искать отпечатки их жирных пальчиков. Череда несчастливых совпадений. Меня ввергают в тюрьму, потом выпускают, затем сообщают, будто у них есть насчет меня планы. И что твои собратья выдумали на этот раз? Боюсь даже предположить. Ты же весьма, признаюсь, дипломатично приказываешь мне быть терпеливым. Но ведь у меня и выбора нет. Я должен ждать, пока начатое по твоему доносу дело попадет на рассмотрение в суд. – Однако тем временем, – улыбнулась чародейка, – ты можешь в полной мере наслаждаться свободой и ее благами. Перед судом предстанешь свободным человеком. Если дело вообще дойдет до рассмотрения, в чем я сильно сомневаюсь. А даже если и так, то у тебя, поверь, нет причин для переживаний. Доверься мне. – С доверием, – парировал он с улыбкой, – может оказаться непросто. Начинания твоих собратьев в последнее время мое доверие крепко поколебали. Но я постараюсь. А пока что – пойду себе. Чтобы довериться и терпеливо ждать. Кланяюсь. – Не кланяйся пока. Еще минутку. Мозаика, вина. Она переменила позу. Ведьмак продолжал упорно делать вид, что не замечает колена и бедра, открывшихся в разрезе платья. – Что ж, – сказала она через пару минут, – нечего нам ходить вокруг да около. Ведьмаков никогда не любили в нашем сообществе, но нам достаточно было вас игнорировать. И так продолжалось до определенного момента. – До того момента, – ему надоели увертки, – когда я связался с Йеннефер. – А вот и нет, ошибаешься, – она вонзила в него взор жадеитовых глаз. – Причем вдвойне. Primo, это не ты связался с Йеннефер, а она с тобой. Secundo, эта связь мало кого взбудоражила, и не такие экстравагантности среди нас случались. Поворотной точкой было ваше расставание. Когда же это произошло? Год тому? Ах, как быстро летит время… Она сделала эффектную паузу, рассчитывая на его реакцию. – Ровно год назад, – продолжила, когда стало ясно, что реакции не будет. – Часть сообщества… не слишком большая, но влиятельная… предпочла тогда тебя заметить. Не всем было ясно, что там, собственно, между вами произошло. Кое-кто из нас думал, что это Йеннефер, придя в себя, порвала с тобой и выгнала взашей. Другие отважились предполагать, что это ты, прозрев, бортанул Йеннефер и сбежал, куда и ворон костей не заносил. В результате, как я уже упоминала, ты сделался объектом интереса. А вместе с тем, как верно заметил, и антипатии. Да что там, нашлись даже те, кто хотел тебя как-то наказать. К счастью для тебя, большинство решило, что овчинка выделки не стоит. – А ты? К какой части сообщества принадлежала ты? – К той, – Литта скривила коралловые губки, – которую твоя любовная афера, представь себе, чрезвычайно увлекала. Порой – смешила. Порой предоставляла воистину азартное развлечение. Лично я тебе, ведьмак, благодарна за изрядный куш. Бились об заклад, насколько долго ты выдержишь с Йеннефер, ставки были высоки. Я побилась, как оказалось, точнее прочих. И сорвала банк. – В таком случае лучше будет, если я пойду себе. Мне не следует к тебе приходить, нас не должны видеть вместе. Могут подумать, что мы сговорились насчет того спора. – А тебе есть дело до того, что они могут подумать? – Совсем немного. А твоя победа меня радует. Я думал возвратить тебе пятьсот крон, потраченных в счет поручительства. Но если уж ты, ставя на меня, сорвала банк, я не чувствую себя должником. Будем считать, что мы в расчете. – Упоминание о возврате залога, – в зеленых глазах Литты Нейд появился злой блеск, – не означает, надеюсь, намерения удрать и исчезнуть? Не дожидаясь судебного решения? Нет-нет, у тебя нет подобного намерения – и быть не может. Ты ведь прекрасно знаешь, что таковое намерение снова приведет тебя в холодную. Знаешь, правда? – Тебе нет нужды доказывать, что ты – можешь. – Я предпочла бы не делать этого, говорю со всей искренностью. Она положила руку на декольте, в очевидной попытке привлечь его взгляд. Он сделал вид, что не заметил, снова стрельнув глазами в сторону Мозаики. Литта откашлялась. – По поводу же расчета или раздела выигранного в споре, – сказала она. – Ты прав. Твоя доля там есть. Я не отважусь предложить тебе деньги… Но что ты скажешь насчет неограниченного кредита в «Natura Rerum»? На все время твоего пребывания здесь? По моей вине твой предыдущий визит в австерию закончился, не начавшись, а потому… – Нет, спасибо. Однако я оценил желания и намерения. Но спасибо, нет. – Уверен? Что ж, должно быть, уверен. Я некстати вспомнила… о холодной. Ты меня спровоцировал. И заморочил. Твои глаза, эти странные мутировавшие глаза, такие, казалось бы, искренние, – непрестанно обманывают… И морочат. Ты не искренен, о, нет! Знаю-знаю, в устах чародейки это комплимент. Ты ведь именно это хотел сказать, верно? – Браво. – А тебя хватило бы на искренность? Попроси я о таковой? – Если бы ты об этом попросила. – Ах. Пусть так и будет. Я тебя прошу. Что привело к тому, что – именно Йеннефер? Что она, а не какая другая? Сумел бы ты это описать? Назвать? – Если это новый предмет спора… – Это не предмет спора. Почему именно Йеннефер из Венгерберга? Мозаика появилась, будто тень. С новым графинчиком. И пирожными. Геральт заглянул ей в глаза. Она тотчас отвернулась. – Почему Йеннефер? – повторил он, всматриваясь в Мозаику. – Почему именно она? Отвечу искренне: сам не знаю. Есть такие женщины… Хватает одного взгляда… Мозаика открыла рот, легонько качнула головою. Отрицательно и со страхом. Она знала. И молила, чтобы он перестал. Но он уже слишком далеко зашел в игре. – Есть женщины, – он продолжал блуждать взглядом по фигуре девушки, – которые притягивают. Словно магнит. От которых невозможно оторвать глаз… – Оставь нас, Мозаика, – в голосе Литты звучал скрежет льда, трущегося о железо. – А тебя, Геральт из Ривии, я благодарю. За визит. За терпение. И за искренность. Меч ведьмачий (см. рис. 40) тем отличен, что является как бы комплектом прочих мечей, пятой эссенцией[14 - То бишь – квинтэссенцией. В данной цитате из древнего трактата Фортегуэрра (а также автор), безусловно, отсылает нас к исходному, алхимическому смыслу латинского выражения «quinta essentia». – Примеч. ред.]того, что в другом оружье – наилучшее. Превосходная сталь и способ ковки, краснолюдским заводам и кузницам свойственные, придают клинку легкость, но и пружинистость чрезвычайную. Затачиваем ведьмачий меч такоже краснолюдским способом, способом, добавим, тайным – и тайным пребудет он навеки, ибо горные карлы к секретам своим куда как ревнивы. Мечом же, наточенным краснолюдами, подброшенный в воздух шелковый платок надвое рассечь можно. Такие же штучки, ведомо это нам из донесений непосредственных свидетелей, мечами своими могли совершать и ведьмаки.     Пандольфо Фортегуэрра     Трактат о благородном оружии Глава шестая Короткая утренняя гроза и дождь ненадолго освежили воздух, но потом несомый бризом от Пальмиры смрад отбросов, пригоревшего жира и тухлой рыбы снова сделался докучлив. Геральт переночевал у Лютика. Занятая бардом комнатка была уютной. В буквальном смысле – двоим здесь приходилось ютиться, а чтобы добраться до постели – прижиматься к стене. К счастью, на кровати помещались двое, спать на ней вполне удавалось, пусть она и отчаянно трещала, а матрас оказался истерт в труху заезжими купцами, известными любителями интенсивного внебрачного секса. Геральту, не пойми с чего, приснилась Литта Нейд. Завтракать они отправились на ближайший рынок, в харчевню, где, как успел разведать бард, подавали расчудесные сардинки. Лютик угощал. Геральт не возражал. В конце концов, чаще бывало наоборот – это Лютик, поиздержавшись, вкушал от его щедрот. Словом, они засели за грубо тесанным столом и принялись за прожаренные до хруста сардинки, принесенные им на деревянной тарелке – огромной, с тележное колесо. Лютик, как приметил ведьмак, время от времени испуганно оглядывался. И замирал, когда ему казалось, что кто-то из прохожих присматривается к ним слишком пристально. – Надобно тебе, полагаю, – пробормотал он наконец, – разжиться каким-никаким оружием. И носить его на виду. Стоило бы извлечь урок из вчерашнего происшествия, разве нет? О, глянь, видишь, там щиты и кольчуги? Это оружейная мастерская. Наверняка у них и мечи найдутся. – В этом городе, – Геральт вгрызся в спинку сардины и выплюнул плавник, – оружие запрещено, у чужаков его отбирают. Полагаю, одним лишь бандитам и позволено расхаживать здесь вооруженными. – Могут – и расхаживают, – бард кивнул на скучавшего неподалеку верзилу с увесистым бердышом на плече. – Но в Кераке запреты издает, следит за их исполнением и наказывает за их нарушение Ферран де Леттенхоф, мой, как ты знаешь, двоюродный брат. А поскольку кумовство – се святой закон природы, на здешние запреты мы оба можем положить. Нам, сим утверждаю я, позволено носить и применять оружие. Закончим завтракать и пойдем покупать тебе меч. Госпожа хозяйка! Чудесные у вас рыбки! Прошу поджарить еще десяток! – Ем я этих сардинок, – Геральт выплюнул обгрызенный хребет, – и констатирую, что потеря мечей – не что иное, как наказание за обжорство и снобизм. За то, что захотелось мне роскоши. Вышло так, что выполнял я в здешних окрестностях одну работу, вот и решил заскочить в Керак, попировать в «Natura Rerum», трактире, о котором говорят по всему миру. А нет бы съесть где-нибудь потрошков, капусты с горохом или рыбной юшки… – Кстати сказать, – Лютик облизнул пальцы, – эта «Natura Rerum», хотя и заслуженно славящаяся кухней, лишь одна из многих. Есть местечки, где еду подают не худшую, а бывает – и лучшую. Хоть бы «Шафран и перец» в Горс Велене или «Хен Кербин» в Новиграде, с собственной пивоварней. А еще «Сонатина» в Цидарисе, недалеко отсюда – лучшие дары моря на побережье. «Риволи» в Мариборе и тамошний глухарь по-брокилонски, а еще и шпигованное сало у них же. «Паприка» в Альдерсберге и их славная корейка из зайца со сморчками а-ля король Видемонт. «Хофмайер» в Хирунде, эх, попасть бы туда осенью после Саовины[15 - От гэльск. Samhuinn; то же, что «Самайн» – кельтский праздник окончания уборки урожая; обычно проведение его относят к октябрю-ноябрю.], на печеного гуся в грушевом соусе… Или вот «Два пескаря», в нескольких милях за Ард Каррайгом, обычный трактир на перекрестке, а подают там лучшие свиные рульки, какие я в жизни едал… Ха! Гляди, кто к нам пожаловал. Про волка речь! Привет, Ферран… В смысле… хм… господин инстигатор… Ферран де Леттенхоф приблизился, жестом приказав челядникам, чтобы остались на улице. – Юлиан. Господин из Ривии. Я прибыл с вестью. – Не скрою, – ответствовал Геральт, – что мне уже не терпится. В чем сознались преступники? Напавшие на меня вчера, пользуясь тем, что я был безоружен? Говорили они об этом совершенно открыто и вслух. Что доказывает: они имели отношение к краже моих мечей. – Доказательств этого, увы, нет, – инстигатор пожал плечами. – Трое заключенных – обычная мелкая рыбешка, мало что знающая. Нападение они совершили, это правда, осмелев оттого, что ты был безоружен. Сплетня о краже разошлась поразительно быстро, и, думается, заслуга в том дам из кордегардии. И тотчас нашлись охочие… Что, кстати, совершенно не удивительно. Ты ведь не принадлежишь к персонам, пользующимся повсеместной народной любовью… Да и не жаждешь симпатии с популярностью. В тюрьме избил сокамерников… – Ясно, – кивнул ведьмак. – Это все моя вина. Те вчерашние тоже пострадали. Они не жаловались? Не требовали возмещения? Лютик хихикнул, но сразу же замолчал. – Свидетели вчерашнего происшествия, – жестко проговорил Ферран де Леттенхоф, – отметили, что те трое избиты бондарской клепкой. И что побиты они были чрезвычайно жестоко. Так жестоко, что один из них… изгваздался. – Наверняка от излишней чувствительности. – Били их, – инстигатор не изменил выражения лица, – даже когда были они уже обездвижены и не представляли угрозы. А это означает превышение границ необходимой обороны. – А я не боюсь. У меня хороший адвокат. – Может, сардинку? – прервал тяжелое молчание Лютик. – Сообщаю, – сказал наконец инстигатор, – что следствие продолжается. Вчерашние арестованные в краже меча не замешаны. Допрошены несколько человек, которые могли принимать участие в преступлении, но улики не найдены. Информаторы не сумели дать ни единого следа. Однако известно… и это главное, отчего я прибыл… что в определенных кругах весть о мечах вызвала некоторую активность. Якобы появились и приезжие, жаждущие помериться с ведьмаком, особенно с безоружным, силами. Я рекомендовал бы всем держаться начеку. Не могу исключить и очередных инцидентов. Я не уверен также, Юлиан, будет ли в таких обстоятельствах компания господина из Ривии… – В компании Геральта, – задиристо прервал трубадур, – я бывал и в куда более опасных местах, в передрягах, до которых здешнему жулью – как до небес. Обеспечь нам, кузен, если сочтешь необходимым, вооруженный эскорт. Пусть действует отпугивающе. Потому как если мы спустим шкуры очередным босякам, те станут жаловаться о превышении границ необходимой обороны. – Если это и вправду босяки, – сказал Геральт. – А не платные головорезы, кем-нибудь нанятые. Ведется ли следствие и под таким углом зрения? – Во внимание принимаются все вероятности, – отрезал Ферран де Леттенхоф. – Следствие будет продолжено. Эскорт я выделю. – Мы рады. – До свиданья. Хорошего вам дня. Над крышами города орали чайки. * * * Визитом к оружейнику, как оказалось, с тем же успехом можно было и пренебречь. Геральту хватило одного взгляда на выставленные мечи. А когда узнал об их цене, пожал плечами и без лишних слов покинул лавку. – Я думал, – Лютик догнал его на улице, – что мы друг друга поняли. Тебе следует купить хоть что-нибудь, чтобы не выглядеть безоружным! – Я не стану транжирить деньги на что ни попадя. Даже если речь о твоих деньгах. Это хлам, Лютик. Примитивные мечи массового производства. И парадные дворянские зубочистки, которым место на балу-маскараде, если кому взбредет в голову переодеться рубакой. Да еще и цены такие, что просто смешно. – Найдем другой магазин! Или лавку! – Везде будет одно и то же. Велик спрос на оружие абы какое и дешевое, такое, чтобы послужило в единственной битве. И не пригодилось победителям, поскольку им – оружием, собранным на поле боя, – уже нельзя толком пользоваться. Ну и есть спрос на цацки для франтов. Цацки, каковыми даже колбасу не нарезать. Разве что – паштетную. – Ты, как обычно, преувеличиваешь! – В твоих устах это комплимент. – Непреднамеренный! Но откуда тогда, скажи-ка, взять хороший меч? Не хуже тех, которые украли? А то и лучше? – Есть, например, мастера-мечники. Может, у них на складе и попадется годный клинок. Но мне нужен меч, подогнанный под руку. Откованный и выполненный на заказ. А это занимает несколько месяцев, а то и, случается, год. Нет у меня столько времени. – Какой-то меч ты себе спроворить все же должен, – трезво заметил бард. – И полагаю, как можно скорее. Так что остается? Может… Он понизил голос и осмотрелся. – Может… Может, Каэр Морхен? Там наверняка… – Наверняка, – прервал его Геральт, играя желваками. – А как же. Там до сих пор достаточно клинков, богатый выбор, включая серебряные. Но он далеко, а нынче ни дня без грозы и ливня. Реки поднялись, дороги размокли. Путь занял бы месяц. Кроме того… Он со злостью пнул выброшенное кем-то дырявое лукошко. – Я дал себя обокрасть, Лютик, обдурить и обокрасть, как последний фраер. Весемир меня высмеет немилосердно, товарищи, окажись они как раз в Твердыне, тоже повеселятся, разговоров обо мне на годы хватит. Нет. Это, чтоб ему пусто, и в расчет не идет. Должен я справиться иначе. И сам. Они услыхали флейту и барабанчик. Вышли на маленькую площадь, где расположились овощные ряды, а группа вагантов давала представление. Репертуар – предполуденный, сиречь примитивные шутки, совершенно несмешные. Лютик вошел меж лотков и там с достойными удивления и неожиданными для поэта познаниями занялся оценкой и дегустацией возлежавших на прилавках огурцов, свеклы и яблок, всякий раз вступая в дискуссии и флирт с торговками. – Квашеная капуста! – провозгласил, набирая оную из бочки при помощи деревянных щипцов. – Попробуй, Геральт. Чудесная, верно? Вкусная и спасительная штука эта капуста. Зимой, когда витаминов не хватает, от скорбута спасает. И антидепрессант чудесный. – Это как? – Съедаешь плошку квашеной капусты, запиваешь плошкой кислого молока… и враз депрессия превращается в меньшую из твоих хлопот. Забываешь о ней напрочь. На кого это ты так посматриваешь? Что за девица? – Знакомая. Погоди-ка здесь. Я перемолвлюсь словечком и вернусь. Примеченная девушка была Мозаикой, с которой он познакомился у Литты Нейд. Пугливая, гладко зачесанная ученица чародейки. В скромном, но элегантном платье цвета палисандра. И в котурнах на пробке, в которых она двигалась вполне изящно, принимая во внимание покрывавшие неровную мостовую скользкие овощные отбросы. Он подошел, поймав ее подле помидоров, которые девушка вкладывала в корзину, что держала на сгибе локтя. – Привет. Она побледнела, увидав его, – несмотря на и без того бледную кожу. И когда бы не лоток, отскочила на шаг-другой. Сделала движение, словно намеревалась спрятать корзину за спину. Нет, не корзину. Руку. Пыталась скрыть предплечье и ладонь, плотно обмотанную шелковым платком. Геральт не упустил этот жест, а необъяснимый импульс повелел ему действовать. Ухватил девушку за руку. – Оставь, – прошептала она, пытаясь вырваться. – Покажи. Я настаиваю. – Не здесь… Она позволила отвести себя чуть в сторону от рынка, туда, где они могли оказаться хоть в относительном одиночестве. Он развязал платок и… не сумел сдержаться. Выругался. Трехэтажно и мерзко. Левая рука девушки была перевернута. Перекручена в запястье. Большой палец торчал влево, тыльная часть ладони – направлена вниз. А внутренняя сторона – вверх. Линия жизни длинная и непрерывная, оценил он мимоходом. Линия сердца явственная, но прерывистая и пунктирная. – Кто тебе это сделал? Она? – Ты. – Что? – Ты! – она вырвала руку. – Ты использовал меня, чтобы над ней посмеяться. А она такого не прощает. – Я не мог… – Предвидеть? – заглянула она ему в глаза. Нет, ошибся в оценке – девушка не была ни боязливой, ни запуганной. – Ты мог и должен был. Но предпочел играть с огнем. И стоило оно того? Получил ты удовлетворение, улучшил самочувствие? Было чем похвастать в корчме перед друзьями? Он не ответил. Не находил слов. А Мозаика, к его удивлению, внезапно улыбнулась. – Я на тебя не в обиде, – произнесла спокойно. – Меня и саму позабавила твоя игра, и когда б я так не боялась – посмеялась бы тоже. Отдай корзинку, я спешу. Нужно купить еще кое-что. Я уже договорилась с алхимиком… – Погоди. Этого нельзя так оставлять! – Прошу, – голос Мозаики чуть изменился. – Не начинай. Сделаешь только хуже… А мне, – добавила секунду спустя, – и так повезло. Она отнеслась ко мне по-доброму. – По-доброму? – Могла ведь выкрутить и обе ладони. Могла перекрутить ступни, пятками вперед. Поменять ступни, левую на правую и vice versa, я видала, как она кое-кому такое делала. – Это было… – Больно? Ненадолго. Поскольку я почти сразу потеряла сознание. Что смотришь? Так и было. Надеюсь, так будет и когда она мне ладонь вернет обратно. Через несколько дней, когда насытится местью. – Я иду к ней. Сейчас же. – Плохая идея. Ты не можешь… Он прервал ее быстрым жестом. Услышал, как гудит толпа, увидел, как расступается. Ваганты перестали играть. Он заметил Лютика, который издали подавал ему судорожные и отчаянные знаки. – Ты! Ведьмачья зараза! Я вызываю тебя на поединок! Будем биться! – Чтоб мне сдохнуть. Отодвинься, Мозаика. Из толпы выступил невысокий и кряжистый типчик в кожаной маске и кирасе из cuir bouilli[16 - Вареная кожа (фр.).], кажется, бычьей. Типчик потряс сжатым в правой руке трезубцем, а резким движением левой развернул в воздухе рыбачью сеть, замахнулся ею, дернул. – Я – Тонтон Зрога, именуемый Ретиарием[17 - Кличку себе Тонтон взял по названию соответствующего типа гладиаторов – как раз вооружавшихся трезубцем, кинжалом и сетью. Правда, доспехи из бычьей кожи они не носили, как правило, ограничиваясь наручем и наплечником, закрывавшим плечо и левую часть груди. – Примеч. ред.]! Вызываю тебя на бой, ведьмач… Геральт вскинул руку и ударил его знаком Аард, вкладывая в тот столько энергии, сколько сумел. Толпа заорала. Тонтон Зрога, именуемый Ретиарием, взлетел в воздух и, дрыгая ногами, запутавшись в собственной сети, смел лоток с баранками, тяжело грохнулся оземь и с громким лязгом грянул головой в чугунную статую присевшего на корточки гнома, невесть для чего поставленную перед магазинчиком, торговавшим портняжными материалами. Ваганты наградили полет громкими рукоплесканиями. Ретиарий был жив, хотя для описания его состояния подошло бы слово «чуть». Геральт, не торопясь, подошел и с размаху пнул его в живот. Кто-то ухватил ведьмака за рукав. Мозаика. – Нет, прошу тебя! Прошу – нет. Так нельзя. Геральт пнул бы наглеца еще, поскольку хорошо знал, как можно, как нельзя и как нужно. И в таких делах не привык слушать посторонних. Особенно людей, которых никогда не пинали. – Прошу, – повторила Мозаика. – Не отыгрывайся на нем. За меня. За нее. И за то, что ты сам запутался. Он послушался. Взял девушку за плечи. И заглянул в глаза. – Иду к твоей наставнице, – заявил сурово. – Это плохо, – покачала она головой. – Будут последствия. – Для тебя? – Нет. Не для меня. Wild nights! Wild nights! Were I with thee, Wild nights should be Our luxury!     Emily Dickinson[18 - Дикие ночи! Дикие ночи!Будь мы вдвоем —Дикие ночи стали быНашим богатством.(Пер. Д. Даниловой.)] So daily I renew my idle duty I touch her here and there – I know my lace I kiss her open mouth and I praise her beauty And people call me traitor to my face.     Leonard Cohen[19 - Я долг свой исполняю ежедневно:целую и ласкаю там и тут,и славлю красоту ее.И гневноменя в лицо предателем зовут.(Пер. В. Аренева.)] Глава седьмая Бедро чародейки украшала искусная и удивительно подробная в деталях татуировка, представлявшая рыбку полосатой окраски. Nil admirari[20 - Ничему не удивляйся (лат.).], подумал ведьмак. Nil admirari. * * * – Глазам не верю, – сказала Литта Нейд. В том, что произошло, в том, что все случилось так, как случилось, был виновен лишь он – и никто другой. По дороге на виллу волшебницы ведьмак шел мимо сада и не устоял перед искушением сорвать одну из росших на клумбе фрезий. Помнил главную ноту ее духов. – Глазам не верю, – повторила Литта, стоя в дверях. Приветствовала его лично, кряжистый привратник отсутствовал. Может, случился у него выходной. – Пришел ты, как догадываюсь, чтобы отчитывать меня за ладонь Мозаики. И принес мне цветок. Белую фрезию. Входи, пока не вызвал фурор, а город не взорвался слухами. Мужчина на моем пороге, да еще с цветами! Старожилы не упомнят такого. Она носила свободное черное платье, сочетающее шелк и шифон, тончайшее, волнующееся при каждом движении воздуха. Ведьмак замер, засмотревшись, все еще с фрезией в вытянутой руке, желая улыбнуться и совершенно не в силах этого сделать. Nil admirari, повторил он мысленно максиму, которую вынес из Оксенфурта, из университета, из девиза над входом на кафедру философии. Максиму эту он мысленно повторял всю дорогу до виллы Литты. – Не ругай меня, – она вынула фрезию из его пальцев. – Выправлю девушке руку, как появится. Безболезненно. Может, даже прощу ее. И прошу прощения у тебя. Только не ругай меня. Он покачал головой и снова попытался улыбнуться. Не получилось. – Мне интересно, – она приблизила фрезию к лицу и впилась в него своими жадеитовыми глазами, – знакома ли тебе символика цветов? Их тайный язык? Ты знаешь, о чем говорит эта фрезия, и совершенно сознательно передаешь мне ею послание? Или же цветок этот – случайная прихоть, а послание… подсознательно? Nil admirari. – Но это не имеет значения, – чародейка подошла к нему вплотную. – Ибо ты или явно, сознательно и расчетливо подаешь мне сигнал о том, чего жаждешь… Или таишься от желания, которое выдает твое подсознание. В обоих случаях я должна тебя поблагодарить. За цветок. И за то, о чем он говорит. Спасибо тебе. И – я возьму реванш. Тоже подарю тебе кое-что. О, вот эту тесемочку. Потяни за нее. Смелее. Что же я делаю, подумал он, потянув. Плетеная тесемочка гладко выскользнула из обметанных отверстий. Полностью. И тогда шелково-шифоновое платье стекло с Литты, словно вода, мягко укладываясь у стоп. Он прикрыл на миг глаза, нагота женщины поразила его, словно внезапная вспышка света. Что я делаю, подумал он, обнимая ее за шею. Что я делаю, подумал, чувствуя вкус коралловой помады на ее губах. То, что я делаю, совершенно лишено смысла, думал он, легонько направляя ее к комоду у патио и присаживаясь на малахитовую крышку. Чародейка пахла фрезией и абрикосом. И чем-то еще. Может – мандаринами. Может – ветивером. Это длилось минуту-другую, и под конец комод вовсю подпрыгивал на гнутых ножках. Коралл, хоть и обнимала его крепко, ни на миг не выпустила фрезии из пальцев. Запах цветка не перебивал ее запаха. – Твой энтузиазм мне льстит, – оторвала она губы от его губ и только теперь открыла глаза. – И делает мне изрядный комплимент. Но, знаешь ли, у меня есть и кровать. * * * И вправду, у нее была кровать. Огромная. Просторная, словно палуба фрегата. Чародейка провела его туда, а он шел за нею, не в силах насмотреться. Она не оглядывалась. Не сомневалась, что он идет следом. Что без колебаний пойдет туда, куда она его направит. Не отводя взгляда. Кровать была огромна, и у нее имелся балдахин, постель же оказалась шелковой, а простыня – из сатина. Они использовали кровать, без тени сомнения, целиком, каждый ее дюйм. Каждую пядь постели. И каждую складку простыни. * * * – Литта… – Можешь называть меня Коралл. Но пока ничего не говори. Nil admirari. Запах фрезии и абрикоса. Рыжие волосы, рассыпанные по подушке. * * * – Литта… – Называй меня Коралл. И можешь сделать это со мной еще раз. * * * Бедро чародейки украшала искусная и удивительно подробная в деталях татуировка, представлявшая рыбку полосатой окраски, из-за огромных плавников казавшуюся треугольной. Рыбок этих, называемых скаляриями, богачи и снобы-нувориши привыкли держать в аквариумах и бассейнах. Так что они всегда ассоциировались у Геральта – да и не только у него – со снобизмом и претенциозным позерством. Поэтому он удивился, что Коралл выбрала именно такую, а не какую-нибудь иную татуировку. Удивление длилось миг-другой и быстро прошло. Литта Нейд зримо, на вид и по сути выглядела молодо. Однако татуировка явно была времен ее истинной молодости. Времен, когда привозимые из-за морей скалярии оставались еще редкой диковиной, богачей было немного, нувориши едва-едва вставали на ноги, и мало кто решался на подобную покупку. Ее татуировка – будто метрика, подумалось Геральту, пока он ласкал скалярию кончиками пальцев, и странно было, что Литта все еще носит ее, вместо того чтобы магически свести. Что ж, подумал он, перенося ласки в удаленные от рыбки гавани, это славная штука – воспоминания о молодых годах. Непросто отказаться от такого memento. Даже когда оно уже отзвучало и сделалось патетически банальным. Он приподнялся на локте и пригляделся внимательней, высматривая на ее теле иные, столь же ностальгические знаки. Не нашел. Не думал, что найдет, просто любопытствовал. Коралл вздохнула. Заскучав, как видно, от абстрактных и мало действенных странствий его ладони, она ухватила оную и решительно направила в место конкретное и единственно верное с ее, Коралл, точки зрения. И чудесно, подумал Геральт, притягивая чародейку к себе, погружая лицо в ее волосы. Полосатая рыбка, подумаешь. Словно нет более насущных вещей, которым стоит посвятить внимание. О которых стоит позаботиться. * * * Может, и модели парусников, невнятно размышляла Коралл, с трудом усмиряя рвавшееся из груди дыхание. Может, и солдатики, может, и рыбная ловля на мушку. Но то, что действительно важно… Что по-настоящему важно… Это то, как он меня обнимает. Геральт обнял ее. Так, словно была она для него всем миром. * * * В первую ночь спали они немного. И даже когда Литта уснула, у ведьмака со сном возникли проблемы. Она столь крепко обняла его в талии рукой, что он и дышал-то с трудом, ногу же – забросила поперек его бедер. Во вторую ночь она была менее жадной. Не держала и не обнимала так сильно, как вчера. Видимо, уже не боялась, что наутро сбежит. * * * – Ты задумался. Твое лицо стало мужественным и сумрачным. Причина? – Удивляет меня… хм… натурализм нашей связи. – Что-что? – Я уже сказал. Натурализм. – Кажется, ты использовал слово «связь»? Воистину, широта его значения поражает. Похоже, тебя посетила посткоитальная печаль. Состояние и вправду естественное, случающееся у всех высших существ. У меня, ведьмак, тоже, собственно, странная слезка на глаза наворачивается… Ну, веселее, веселее! Я пошутила. – Ты соблазнила меня… Словно самца. – С чего вдруг? – Соблазнила меня. Словно насекомое. Фрезиево-абрикосово-магическими феромонами. – Ты всерьез? – Не злись. Прошу, Коралл. – Я не злюсь. Наоборот. Наверное, по некотором размышлении, пришлось бы с тобой согласиться. Да, это натурализм в чистом виде. Только вот все – совершенно наоборот. Это ты меня заморочил и соблазнил. С первого взгляда. Натуралистично и анималистично станцевал предо мною брачный танец самца. Подпрыгивал, топал, распускал хвост… – Неправда. – …распускал хвост и трепыхал крыльями, словно тетерев. Кукарекал и кудахтал… – Я не кудахтал. – Кудахтал. – Нет. – Да. Обними меня. – Коралл? – Что? – Литта Нейд… Это ведь не твое настоящее имя, верно? – Мое настоящее было бы непросто произнести. – Отчего бы? – А вот скажи быстро: Астрид Литтнейд Асгейрфиннбьорнсдоттир. – Понимаю. – Сомневаюсь. * * * – Коралл? – М-м-м? – А Мозаика? Откуда ее прозвище? – Знаешь, ведьмак, чего я не люблю? Вопросов о других женщинах. А уж особенно – когда спрашивающий лежит со мной в одной постели. И валяет дурака. Нет чтобы сосредоточиться на том, на чем он как раз держит руку. Решился бы ты на нечто подобное, лежа в постели с Йеннефер? – А я не люблю, когда произносят определенные имена. Особенно в момент, когда… – Мне перестать? – Этого я не говорил. Коралл поцеловала его в плечо. – Когда она попала в школу, звали ее Айк, родовой фамилии не помню. Мало того, что имя странное, так еще были у нее проблемы с пигментацией кожи. Щека – испещрена светлыми заплатами, выглядела и вправду словно мозаика. Ее, конечно, вылечили, у чародейки не может быть изъянов. Но это прозвище, издевательское сперва, приклеилось. И скоро перестало быть издевательским. Она и сама его полюбила. Но хватит о ней. Говори со мной и обо мне. Ну, давай. – Что – давай? – Говори обо мне. Какая я. Красивая, верно? Ну, скажи! – Красивая. Рыжая. И веснушчатая. – Я не веснушчатая. Убрала веснушки с помощью магии. – Не все. О некоторых забыла. А я их высмотрел. – Где… Ах. Ну да. Верно. Значит, веснушчатая. И какая еще? – Сладкая. – Что-что? – Сладкая. Как вафелька с медом. – А ты не смеешься надо мною? – Взгляни на меня. В мои глаза. Видишь ли ты в них хотя бы тень неискренности? – Нет. И это меня беспокоит сильнее всего. * * * – Присядь на край кровати. – Чтобы?.. – Хочу взять реванш. – Ты о чем? – За веснушки, которые ты высмотрел там, где высмотрел. За приложенные усилия и внимательное… исследование. Я желаю взять реванш и отблагодарить. Могу? – И не откладывая. * * * У виллы чародейки, как и почти у всех остальных вилл в этой части города, была терраса, с которой открывался вид на море. Литта любила сиживать там, часами наблюдая за кораблями на рейде, для коих целей у нее имелась изрядных размеров подзорная труба на штативе. Геральт не разделял ее увлеченности морем и тем, что там плавало, но любил сопровождать ее на террасе. Садился поближе, сразу за нею, лицо у ее рыжих локонов, наслаждаясь запахом фрезии и абрикоса. – Тот вон галеон, что бросает якорь, взгляни, – указывала Коралл. – На флаге голубой крест, это «Гордость Цинтры», наверняка рейс в Ковир. А тот вон когг – это «Алькэ», из Цидариса, наверняка принимает груз кож. А там, о, «Тефида», транспортный хольк, местный, двести лаштов грузоподъемности, каботажник, курсирует между Кераком и Настрогом. Там, смотри, как раз встает на рейд новиградский шкунер[21 - Шкунер – от нидерл. schoener: архаизированное название типа корабля, более известного нам как «шхуна».] «Пандора Парви», чудесный, чудесный корабль. Взгляни в окуляр. Увидишь… – Я вижу и без подзорной трубы. Я мутант. – Ах, верно. Я позабыла. О, там галера «Фуксия», тридцать два весла, может взять на борт четыреста лаштов. А тот стройный трехмачтовый галеон – это «Вертиго», приплыл из Лан Эксетера. А там, дальше, с амарантовым флагом – это реданский галеон «Альбатрос», три мачты, сто двадцать стоп между штевами… О, там, смотри, смотри, ставит паруса и выходит в море почтовый клипер «Эхо», я знаю капитана, когда причаливает, столуется у Равенги. Там снова, гляди, под полными парусами, галеон из Повисса… Ведьмак отвел волосы от спины Литты. Медленно, один за другим, расстегнул крючки, спустил платье с плеч чародейки. А после посвятил обе ладони и все внимание двум галеонам под полными парусами. Галеонам, каких было не сыскать на всех морских путях, рейдах, портах и в реестрах адмиралтейств. Литта не протестовала. И не отрывала глаз от окуляра подзорной трубы. – Ты ведешь себя, – сказала через какое-то время, – словно пятнадцатилетний подросток. Как будто видишь ее впервые. – Для меня каждый раз – будто впервые, – признал он, помедлив. – А пятнадцатилетним подростком я, сказать по правде, так никогда и не был. * * * – Я родом из Скеллиге, – сказала она ему после, уже в постели. – Море у меня в крови. И я его люблю. – Иногда мечтаю, – продолжила, когда он промолчал, – уплыть. Сама, в одиночку. Поставить парус, выйти в море… Далеко-далеко, за самый горизонт. Вокруг только вода и небо. Меня обрызгивает соленая пена волн, ветер ерошит волосы с истинно мужской лаской. А я – одна, совершенно одна, бесконечно одинокая среди чуждой и враждебной стихии. Одиночество посреди моря чуждости. Ты не мечтаешь о нем? Нет, не мечтаю, подумалось ему. Я живу так каждый день. * * * Настал день летнего солнцестояния, а после него – магическая ночь, самая короткая в году, во время которой цвел по лесам папоротник, а натертые ужовником нагие девицы танцевали на мокрых от росы полянах. Ночь, проносящаяся в мгновение ока. Ночь безумная и светлая от молний. * * * Утром после солнцестояния он проснулся в одиночестве. На кухне его ждал завтрак. И не только. – Добрый день, Мозаика. Прекрасная погода, верно? Где Литта? – У тебя сегодня выходной, – ответила она, не глядя на него. – Моя несравненная госпожа будет работать. Допоздна. Из-за часов, которые она посвятила… приятностям, накопились пациентки. – Пациентки. – Она лечит бесплодие. И другие женские болезни. Ты не знал? Ну, теперь знаешь. Хорошего тебе дня. – Постой, не уходи. Я хотел… – Не знаю, чего ты хотел, – прервала она его. – Но это, пожалуй, плохая идея. Лучше было бы тебе со мной не говорить. Делать вид, что меня вообще нет. – Коралл тебя не обидит больше, я обещаю. Да ее и нет здесь, она нас не видит. – Она видит все, что хочет увидеть, для этого хватит пары заклинаний и артефакта. И не заблуждайся, будто имеешь на нее хоть какое-то влияние. Для этого необходимо нечто большее, чем… – Она дернула головой в сторону спальни. – Прошу тебя, не произноси при ней моего имени. Даже мимоходом. Потому что она мне это припомнит. Пусть даже и через год – но припомнит. – Если она так тебя воспринимает… А ты не можешь просто уйти? – Куда? – фыркнула она. – В ткацкую мануфактуру? В ученичество к швецу? Или сразу в лупанарий? У меня никого нет. Я – никто. И останусь никем. Только она может это изменить. Я перенесу все… Но не говори ей, пожалуйста. – В городе, – глянула она на него через минуту-другую, – я повстречала твоего приятеля. Того поэта, Лютика. Он расспрашивал о тебе. Беспокоился. – Ты его успокоила? Сказала, что я в безопасности? Что мне ничего не угрожает? – А зачем бы мне врать? – Прости? – Ты не в безопасности. Ты здесь, с ней, из-за тоски по той, другой. Даже когда ты с ней рядом, все равно думаешь о той. Она все прекрасно понимает, но продолжает игру, поскольку ее это развлекает, а ты хорошо притворяешься, ты дьявольски убедителен. Однако думал ли ты о том, что произойдет, когда ты себя выдашь? * * * – Нынче ты снова ночуешь у нее? – Да, – ответил Геральт. – Это будет уже неделя, знаешь? – Четыре дня. Лютик провел пальцами по струнам лютни в эффектном глиссандо. Оглядел постоялый двор. Глотнул из кружки, вытер пену с носа. – Знаю, это твое дело, – сказал с необычными для него серьезностью и твердостью. – Знаю, что мне не следует вмешиваться. Знаю, что ты не любишь, когда кто-то вмешивается. Но о некоторых вещах, друг Геральт, не пристало молчать. Коралл, если хочешь знать мое мнение, принадлежит к тем женщинам, которым постоянно и на видном месте надлежит носить предупреждающий ярлык. Гласящий: «Смотреть, но не трогать». Какие в зверинцах размещают на террариумах, где содержат гремучих змей. – Я знаю. – Она играет с тобой и играет тобою. – Я знаю. – А ты, как зачастую и бывает, вспоминаешь Йеннефер, которую не можешь позабыть. – Я знаю. – Тогда почему… – Не знаю. * * * Вечерами они выходили. Порой в парк, порой на гору, встающую над портом, порой просто прогуливались по Пряным рядам. Вместе посетили австерию «Natura Rerum». Несколько раз. Феб Равенга не находил себе места от счастья, вымуштрованные им гарсоны крутились волчками. Геральт наконец-то узнал, каков вкус тюрбо в чернилах каракатицы. А потом – гусиного бедрышка в белом вине и телячьего костреца в овощах. Лишь сперва – и совсем недолго – мешало им навязчивое, нарочитое внимание других посетителей. Потом – спасибо Литте – он не обращал на них внимания. Вино из здешних подвалов изрядно в этом помогало. Затем они возвращались на виллу. Коралл скидывала платье уже в прихожей, совершенно нагой шла в спальню. Он шел следом. И смотрел. Любил на нее смотреть. * * * – Коралл? – Что? – По слухам, ты всегда можешь увидеть, что захочешь. Тебе достаточно нескольких заклинаний и артефакта. – Слуху, – она приподнялась на локте и заглянула ему в глаза, – полезно будет, полагаю, снова выкрутить какой-нибудь сустав. Это должно отучить слух молоть языком почем зря. – Очень тебя прошу… – Я пошутила, – отрезала она. Однако в голосе ее не слышалось и следа веселья. – А что такого, – продолжила она, когда он смолчал, – ты хотел бы увидеть? Или выяснить? Сколь долго проживешь? Когда и как помрешь? Какая лошадь выиграет Большие Третогорские? Кого коллегия электоров выберет иерархом Новиграда? С кем нынче Йеннефер? – Литта. – Чего ты хочешь, могу я узнать? Он рассказал ей о краже мечей. * * * Сверкнуло. А миг спустя пророкотал гром. Фонтан журчал тихонько, бассейн пах мокрым камнем. Мраморная девочка окаменела в танцевальном па, мокрая и лоснящаяся. – Статуя и фонтан, – поспешила пояснить Коралл, – не служат удовлетворению моей любви к претенциозному кичу или склонности следовать снобистской моде. Она – для конкретных целей. А статуя изображает меня. В миниатюре. В возрасте двенадцати лет. – Кто бы в ту пору мог подумать, что ты так прекрасно разовьешься. – Это накрепко связанный со мною магический артефакт. Фонтан же, вернее – вода, служит мне для дивинации. Я полагаю, ты знаешь, что такое и в чем состоит дивинация? – В общих чертах. – Кража твоего оружия произошла каких-то десять дней назад. Для прочтения и анализа минувших событий, даже тех, что случились давно, наилучшей является онейромантия, но для нее необходим довольно редкий талант сновидчества, которым я не обладаю. Сортилегия, или же клеромантия, нам скорее всего не поможет, равно как и пиромантия с аэромантией, которые действенны при отгадывании судеб людей, если имеется нечто, сим людям принадлежавшее… волосы, ногти, части одежды и всякое такое. К предметам, в нашем случае – к мечам, это применить не удастся. – А потому, – Литта отвела со лба рыжую прядь, – остается нам лишь дивинация. Как ты наверняка знаешь, она позволяет видеть и провидеть прошедшие события. Помогут нам стихии, ибо сезон настал воистину грозовой. Соединим дивинацию с керауноскопией. Приблизься. Возьми мою руку и не отпускай. Наклонись и всматривайся в воду, но ни в коем случае не прикасайся к ней. Концентрируйся. Думай о своих мечах! Интенсивно думай о них! Он слышал, как чародейка читает речитативом заклинание. Вода в бассейне откликалась, вспениваясь с каждой фразой проговариваемой формулы, волнуясь все сильней. Со дна начали подниматься большие пузыри. Вода разгладилась и помутнела. А потом мигом осветлилась. Из глубины глядят темные, фиалковые глаза. Черные, как вороново крыло, локоны каскадом спадают на плечи, сияют, отражают свет, словно павлиньи перья, развиваясь и волнуясь при каждом движении… – О мечах, – напомнила Коралл, тихо и едко. – Ты должен думать о мечах. Вода закипела, черноволосая и фиалковоглазая женщина растворилась в водоворотах. Геральт тихо вздохнул. – О мечах! – прошипела Литта. – Не о ней! Произнесла заклинание в сверканье очередной молнии. Статуэтка на фонтане просияла молочно, а вода снова успокоилась и осветлилась. И тогда он увидел. Свой меч. Прикасающиеся к нему руки. Перстни на пальцах. …из метеорита. Прекрасный баланс, вес клинка в точности равен весу рукояти… Второй меч. Серебряный. Те же самые руки. …стальной сердечник, окованный серебром… по всей длине клинка – рунические знаки… – Вижу их, – прошептал он громко, сжимая ладонь Литты. – Вижу мои мечи… Правда… – Молчи, – откликнулась она еще более сильным пожатием. – Молчи и сосредотачивайся. Мечи исчезли. Вместо них он увидал черный лес. Каменную осыпь. Скалы. Одну из скал, огромную, массивную, высокую и отвесную… Выглаженную ветрами в странную форму… Вода на миг вспенилась. Мужчина с проседью, благородные черты лица, черный бархатный кафтан и золотой парчовый камзол, обе руки упираются в бюро красного дерева. Лот номер десять, объявляет он громко. Абсолютная редкость, небывалая находка, два ведьмачьих меча… Большой черный кот крутится на месте, пытаясь дотянуться лапкой до колышущегося над ним на цепочке медальона. На золотом овале медальона – эмаль, голубой дельфин nageant. Река течет меж деревьями, под навесом ветвей и свисающих над водой сучьев. На одном из сучьев неподвижно стоит женщина в длинном и облегающем платье. Вода вспенилась коротко и почти сразу снова разгладилась. Он видел море трав, безбрежную, уходившую к горизонту равнину. Видел ее сверху, словно с высоты полета… Или с вершины горы. Горы, по склону которой поднималась шеренга неясных фигур. Когда поворачивали головы, он видел неподвижные лица, незрячие мертвые глаза. Они же мертвы, понял он внезапно. Это – процессия трупов… Пальцы Литты сжали его ладонь. Жестко, будто клещи. Сверкнуло. Внезапный порыв ветра развеял их волосы. Вода в бассейне забурлила, вскипела, пошла пеной, встала высокой, словно стена, волной. И пала прямо на них. Они вдвоем отскочили от фонтана, Коралл споткнулась, он ее придержал. Ударил гром. Чародейка выкрикнула заклинание, махнула рукой. Во всем доме вспыхнули огни. Вода в бассейне, еще миг назад крутившаяся водоворотом, стала гладкой, спокойной, лишь лениво движимой журчащей струйкой фонтана. А на одеждах, еще секунду назад облитых гигантской волной, не было ни капельки. Геральт тяжело вздохнул. Поднялся. – М-м-м, в конце… – пробормотал, помогая подняться чародейке. – Тот последний образ… Гора и шеренга… людей… Я не разобрал… понятия не имею, что оно такое… – Я тоже, – ответила она чужим голосом. – Но это было не твое видение. Этот образ предназначался мне. И я тоже не имею понятия, что оно такое. Но чувствую, что видение не сулит мне ничего хорошего. Громы стихали. Гроза уходила. В глубь материка. * * * – Шарлатанство вся эта ее дивинация, – повторил Лютик, подкручивая колки лютни. – Мошеннические мороки для простецов. Сила внушения – не больше. Ты думал о мечах – и мечи увидел. И что же ты еще якобы видел? Процессию трупов? Ужасающую волну? Скалу странной формы? Это, стало быть, какой? – Что-то наподобие огромного ключа, – задумался ведьмак. – Или геральдического креста – двойного с половиною. Трубадур задумался. А потом смочил палец в пиве. И начертал нечто на столешнице. – Навроде этого? – Ха. Даже слишком похоже. – Вот же проклятие! – Лютик дернул струны, обратив на себя внимание всей корчмы. – Чтоб меня гусь топтал! Ха-ха, дружище Геральт! Сколько раз ты вытаскивал меня из пучины проблем? Сколько раз помогал? Делал одолжения? И не счесть! Теперь моя очередь. Может, с моей помощью ты сумеешь снова обрести свое прославленное оружие. – Ты о чем? Лютик встал. – Госпожа Литта Нейд, твоя новая зазноба, коей я нынче отдаю должное как знатной ворожее и непостижимой ясновидице, в своей дивинации методом бесспорным, прозрачнейшим и не пробуждающим сомнений, указала на место, которое мне известно. Пойдем-ка к Феррану. Тотчас же. Он должен организовать нам аудиенцию с помощью своих секретных знакомств. И выправить тебе пропуск на выход из города, служебными воротами, дабы избежать конфронтации с теми гетерами из кордегардии. Мы отправимся в небольшое путешествие. Небольшое и, скажем прямо, не слишком-то далекое. – Куда? – Я узнал скалу из твоего видения. По-научному это зовется карстовым останцем. Местные же кличут ее Грифоном. Характерная деталь, почти указатель, ведущий в место пребывания персоны, которая и вправду может что-то знать о твоих мечах. Место, в которое мы выбираемся, носит название Равелин. Говорит это тебе о чем-то? Не одно токмо исполнение, не сама ремесленная умелость о достоинстве меча ведьмачьего рекут. Подобно таинным эльфьим альбо же краснолюдским клинкам, секрет коих утрачен, меч ведьмачий удивительной силою связан с рукою и разумом ведьмака, коий им владеет. И лишь благодаря арканам оной магии в сраженье супротив Темных Сил он и силен.     Пандольфо Фортегуэрра     Трактат о благородном оружии Открою я вам кое-какой секрет. О ведьмачьих мечах. Это ерунда, что, мол, мечи обладают некоей тайной силою. И что, дескать, чудесное они оружие, что будто бы нет их лучше. Это все обман, измышленный для видимости. Знаю я это из абсолютно доверенного источника.     Лютик     Полвека поэзии Глава восьмая Скалу, называемую Грифоном, они узнали сразу: была видна издалека. * * * Место, куда они направлялись, лежало менее чем на полдороге между Кераком и Цидарисом, чуть в стороне от соединяющего оба города тракта, что вился меж лесов и скалистых пустошей. Дорога заняла какое-то время, которое заполнили они болтовней. Главным образом – стараниями Лютика. – Народная молва гласит, – говорил поэт, – что используемые ведьмаками мечи обладают магическими способностями. Опуская придумки о половом бессилии, что-то здесь да должно быть. Ваши мечи ведь не просто мечи. Прокомментируешь это? Геральт придержал лошадку. Застоявшейся в конюшне Плотве всё хотелось пуститься в галоп. – А как же, прокомментирую. Наши мечи – это не просто мечи. – Говорят, – Лютик сделал вид, что не услышал насмешки, – будто магическая сила ведьмачьего оружия, губительная для чудищ, с каковыми вы сражаетесь, пребывает в самой стали, из которой мечи кованы. В самом сырье, сиречь в рудах, что происходят из падающих с неба метеоритов. Как так? Метеориты ведь – не магичны, они явление природное и научно объясненное. Тогда откуда магия? Геральт глянул на небо, на севере мрачневшее. Похоже, собиралась очередная гроза. И приуготовлялось промокание. – Если я верно помню, – ответил он вопросом, – ты изучал семь свободных искусств? – И диплом получил summa cum laude[22 - С наибольшим почетом (лат.).]. – В рамках входящей в состав quadrivium[23 - Название для системы точных наук в средневековой системе образования: арифметика, геометрия, астрономия и музыка. Вместе с тривиумом (грамматикой, диалектикой и риторикой) как раз и составляли упомянутые семь свободных искусств.] астрономии ты слушал лекции профессора Линденброга? – Старого Линденброга, прозванного Головешкой? – засмеялся Лютик. – Ну конечно! Прям словно наяву вижу, как он почесывает задницу и постукивает указкой по картам и глобусам, бормоча монотонно: Sphera Mundi, э-э-э, subdividitur[24 - Сфера мира подразделяется (лат.).] на четыре Элементарных Плана: План Земли, План Воды, План Воздуха и План Огня. Земля, купно с Водою, формирует земной шар, коий отовсюду, э-э-э, окружает Воздух, или же Aer. Над Воздухом, э-э-э, раскидывается Aether, Воздух Огнистый vel[25 - Либо (лат.).] Огонь. Над Огнем же находятся Тонкие Сидеральные Небеса, Firmamentum[26 - Подпорка (лат.).] сферичной природы. На оных расположены Erratica Sydera, звезды блуждающие, и Fixa Sydera, звезды недвижимые… – Уж не знаю, – фыркнул Геральт, – что более удивительно: твои способности к обезьянничанью или твоя память. Возвращаясь же к интересующему нас предмету: метеориты, которые наш уважаемый Головешка определял как звезды падающие, Sydera Cadens или как-то так, отрываются от фирмамента и рушатся вниз, чтоб зарыться в нашу старую добрую землю. По дороге они пронзают все прочие планы, стало быть – планы как стихий, так и парастихий, поскольку таковые, говорят, тоже существуют. Стихии и парастихии насыщены, как известно, мощной энергией из источника всяческой магии и сверхъестественной силы, а пронзающий их метеорит оную энергию поглощает и сохраняет. Сталь, которую удается из метеорита выплавить, как и клинок, который удается из такой стали отковать, содержит в себе силу стихий. Он магичен. Весь меч – магичен. Quod erat demonstrandum[27 - Что и требовалось доказать (лат.).]. Понял? – Естественно. – Ну так забудь. Поскольку это ерунда. – Что? – Ерунда. Выдумка. Метеориты не валяются под каждым кустом. Больше половины мечей, которые используют ведьмаки, выкованы из стали магнетитовых руд. Я сам таким сражался. Они настолько же хороши, как и те, из падающих с неба и пронзающих стихии сидеритов. Нет абсолютно никакой разницы. Но сохрани это в тайне, Лютик, очень тебя прошу. Не говори никому. – Как это? Я должен молчать? Зачем же было рассказывать? Какой смысл знать о чем-то, если знанием нельзя похвастаться? – Прошу тебя. Я предпочел бы, чтобы меня считали сверхъестественным существом, вооруженным сверхъестественным же оружием. Таким меня нанимают и такому платят. «Обычный» равен «никакому», а никакой – стало быть, дешевый. Поэтому прошу тебя – рот на замок. Обещаешь? – Да пожалуйста. Обещаю. * * * Скалу, называемую Грифоном, они узнали сразу: была видна издалека. И вправду, даже при крохах воображения она напоминала сидевшую на длинной шее голову грифона. Однако куда больше – как заметил Лютик – напоминала она гриф лютни или другого струнного инструмента. Грифон, как оказалось, был останцем, вздымавшимся над гигантским карстовым провалом. Карстовый провал – как помнил Геральт – называли Эльфийской Твердыней из-за его довольно правильной формы, напоминавшей руины древних строений, со стенами, башнями, барбаканами и подобной всячиной. Никакой твердыни, эльфийской или иной, здесь, однако, никогда не существовало, формы карстового провала были делом рук Природы, делом, следовало признать, впечатляющим. – Там, внизу, – указал Лютик, привстав в стременах. – Видишь? Это, собственно, наша цель. Равелин. И название сие было исключительно точным. Карстовые останцы формировали удивительно правильные абрисы огромного треугольника, выдвинутого, словно бастион, перед Эльфийской Твердыней. Внутри оного треугольника возносилась постройка, напоминавшая форт. Окруженный чем-то вроде огороженного укрепленного лагеря. Геральт вспомнил слухи, ходившие о Равелине. И о персоне, которая сделала Равелин своей резиденцией. Они свернули с тракта. За первую ограду вело несколько входов, все их стерегли вооруженные до зубов стражники, в которых по пестрой и разнородной одежке легко было опознать наемных солдат. На первом же посту путников остановили. Хотя Лютик громко взывал к договоренностям об аудиенции и особенно напирал на добрые отношения с шефом, приказано им было сойти с лошадей и ждать. Довольно долго. Геральт начал уже слегка терять терпение, когда наконец явился верзила с внешностью галерника и велел идти следом. Вскоре оказалось, что верзила ведет их кружным путем, задворками комплекса, из центра которого доносился гомон и звуки музыки. Они миновали мостик. Сразу за ним лежал человек, бессознательно шаря вокруг себя руками. Лицо его было окровавленным и распухшим: вместо глаз остались щелочки. Дышал тяжело, и при каждом выдохе из разбитого носа выдувались кровавые пузыри. Ведший их верзила не обратил на лежавшего никакого внимания, потому и Геральт с Лютиком сделали вид, будто его не заметили. Они пребывали на территории, где не следовало выказывать излишний интерес. В дела Равелина не стоило совать свой нос – любопытствующий нос, по слухам, с владельцем немедленно расставался и оставался там, куда его сунули. Верзила вел их через кухню, где, словно ошпаренные, вертелись повара. Булькали котлы, в которых, как приметил Геральт, варились крабы, омары и лангусты. В кастрюлях вились угри и мурены, тушились в горшках моллюски и омули. Шкворчали на огромных сковородах куски мяса. Слуги подхватывали уставленные готовой едой подносы и миски, чтобы унести в коридоры. Следующее помещение наполнял, для разнообразия, запах дамских парфюмов и косметики. Перед рядами зеркал, неустанно щебеча, наводил красоту десяток-другой женщин различной степени неглиже, включая и абсолютную. Геральт с Лютиком и здесь хранили каменные выражения на лицах, не давая воли глазам. В очередном помещении их подвергли тщательному досмотру. Осуществлявшие его люди были серьезны с виду, вели себя профессионально и действовали скрупулезно. Кинжал Геральта конфисковали. У Лютика, который оружия никогда не носил, отобрали гребень и штопор. Но – по размышлению – оставили лютню. – Перед его преподобием стоят стулья, – поучали. – На них – сесть. Сидеть и не вставать, пока его преподобие не прикажет. Не прерывать, когда его преподобие говорит. Не говорить, пока его преподобие не подаст знак. А теперь – вперед. В те двери. – Его преподобие? – проворчал Геральт. – Некогда он был священником, – пробормотал в ответ поэт. – Но не бойся, вредных привычек не понахватался. Однако подданным нужно его как-то титуловать, а он не выносит, когда его зовут шефом. Нам титулатурой можно пренебречь. Когда они вошли, нечто тотчас заступило им дорогу. Нечто было огромно, словно гора, и изрядно смердело мускусом. – Привет, Микита, – поприветствовал гору Лютик. Названный Микитой великан, наверняка телохранитель его преподобия шефа, был метисом, результатом скрещивания огра и краснолюда. Результатом стал лысый краснолюд ростом порядком выше семи футов, совершенно без шеи, с кудрявой бородой, с выпиравшими, словно у секача, зубами и с руками, свисавшими до колен. Подобные помеси встречались нечасто, считалось, что виды эти абсолютно различны генетически – нечто вроде Микиты не могло возникнуть естественным путем. Видимо, не обошлось здесь без исключительно сильной магии. Магии, кстати сказать, запретной. Ходили слухи, что многие волшебники на этот запрет внимания не обращают. И доказательство истинности подобных слухов было у Геральта прямо перед глазами. Уселись, согласно с обязывающим здесь протоколом, на двух плетеных стульях. Геральт осмотрелся. В дальнем углу, на большом шезлонге, две полуобнаженные дамы были заняты друг дружкой. Поглядывал на них, одновременно кормя пса, маленький, невзрачный, сгорбленный и совершенно никакой мужчина в свободных, цветных, вышитых одеждах и феске с кисточкой. Скормив псу последний кусочек омара, мужчина вытер руки и развернулся. – Приветствую, Лютик, – сказал он, присаживаясь перед ними на что-то, что слегка напоминало трон, пусть даже из ивняка. – Мое почтение, господин Геральт из Ривии. Преподобный Пираль Пратт, считающийся – и не без причин – шефом организованной преступности целого региона, выглядел мануфактурным купцом на покое. На пикнике бывших мануфактурных купцов он непременно сошел бы за своего. По крайней мере издалека. Осмотр вблизи позволял разглядеть в Пирале Пратте то, чего у мануфактурных купцов не бывает. Старый, бледный шрам на скуле, след от пореза ножом. Кривая и зловещая усмешка на узких губах. Светлые, желтоватые глаза, неподвижные, словно у питона. Долго никто не прерывал молчания. Откуда-то из-за стены доносилась музыка, слышался гомон. – Я рад видеть и приветствовать вас обоих, господа, – отозвался наконец Пираль Пратт. В его голосе явственно звучала давняя, нержавеющая любовь к дешевому, плохо дистиллированному алкоголю. – Особенно я рад видеть тебя, певец, – преподобный улыбнулся Лютику. – Мы не встречались со свадьбы моей внучки, каковую ты украсил своим выступлением. И я недавно вспоминал о тебе, поскольку еще одной моей внучке что-то слишком чешется замуж. Полагаю, по старой дружбе ты не откажешь и на сей раз. Что? Споешь на свадебке? Не заставишь себя упрашивать, как тогда? Не придется мне тебя… переубеждать? – Спою, спою, – поспешил с уверениями Лютик, слегка побледнев. – А нынче, – продолжал Пратт, – ты приволокся, полагаю, расспросить о моем здоровье? Так оно в полной заднице, это мое здоровье. Лютик и Геральт не спешили с комментариями. Огрокраснолюд смердел мускусом. Пираль Пратт тяжело вздохнул. – У меня, – сообщил, – открылась язва желудка и пищевода, а потому прелести стола мне, увы, не доступны. Диагностировали у меня больную печень и запретили пить. Добавьте сюда дископатию – позвонков как отдела шейного, так и поясничного, что вычеркнуло из моих развлечений охоту и прочие виды экстремального спорта. Лекарства и лечение жрут уйму денег, которые прежде я привык тратить на азартные игры. Копьецо мое еще, скажем так, поднимается, но сколько же надобно труда, чтобы оно восстало! Скорее умаешься, чем утешишься… И что ж мне остается? А? – Политика? Пираль Пратт засмеялся так, что затряслась даже кисточка на феске. – Браво, Лютик. Как всегда, в цель. Политика, о, да, это нынче аккурат по мне. Сперва я не был настроен благосклонно к подобным делам. Подумывал взяться как следует за разврат и инвестировать в публичные дома. Но покрутился меж политиков и многих узнал. И убедился, что лучше иметь дело со шлюхами, потому как у шлюх – хоть какая-то честь и какие-никакие правила. Однако ж из борделя не сумеешь править так же хорошо, как из ратуши. А править хотелось – если, как говорится, не светом, так поветом. Как гласит старая пословица, коль не можешь их победить – присоединись к ним… Он прервался, оглянулся, вытягивая шею, на шезлонг. – Не филонить, девушки! – крикнул. – Не притворяться! Больше, больше огня! Хм-м… На чем я остановился? – На политике. – Ах да. Но политика политикой, а у тебя, ведьмак, украли твои прославленные мечи. Разве не из-за этого дела я имею честь тебя привечать? – В самую точку: именно из-за этого. – Кража мечей, – покивал Пратт. – Болезненная утрата, полагаю? Наверняка болезненная. И невосполнимая. Ха, я всегда говорил, что в Кераке – вор на воре. Люди тамошние, дай лишь слабину, украдут – известное же дело – все, что не прибито накрепко гвоздями. А на случай вещей, прибитых накрепко, носят они с собою фомку. – Следствие, полагаю, идет? – продолжил он через миг-другой. – Ферран де Леттенхоф трудится? Однако, господа, взгляните правде в глаза. От Феррана не стоит ждать чудес. Без обид, Лютик, но твой родственничек был бы куда лучшим бухгалтером, чем следователем. Для него ведь – только книжки, кодексы, параграфы, регламенты и эти его доказательства, доказательства и еще раз доказательства. А оно выходит как в той фацетии о козе и капусте. Не слыхали? Заперли однажды козу с головкой капусты в сарае. Утром от капусты – ни следа, а коза срет зеленым. Но доказательств нет, свидетелей нет – и делу конец, causa finita. Я не хотел бы оказаться дурным пророком, ведьмак Геральт, но дело о краже твоих мечей может завершиться сходным образом. Геральт и на этот раз воздержался от комментариев. – Один меч, – Пираль Пратт потер подбородок рукою в перстнях, – стальной. Сталь сидеритовая, руда взята из метеорита. Кована в Махакаме, в краснолюдских кузнях. Полная длина сорок с половиной дюймов, сам клинок – на двадцать семь с четвертью. Прекрасно сбалансирован, вес клинка абсолютно равен весу рукояти, вес же всего оружия наверняка меньше сорока унций. Рукоять и эфес простые, но элегантные. – И второй меч, сходной длины и веса. Приблизительно, ясное дело. Стальной сердечник окован серебром, острие – также стальное, чистое серебро слишком мягкое, чтобы можно было хорошо заточить. На эфесе и по всей длине клинка – рунические знаки и глифы, которые мои эксперты полагают нечитабельными, но, несомненно, магическими. – Прекрасное описание. – Геральт выдерживал каменное лицо. – Ты словно видел мечи наяву. – Действительно, видел. Мне принесли их и предложили купить. Посредник, представляющий интересы третьего лица, персона, обладающая безукоризненной репутацией и лично мне известная, поручалась, что мечи приобретены легально, что происходят из раскопа в Фэн Карне, древнем могильнике в Соддене. В Фэн Карне находят бессчетное количество сокровищ и артефактов, потому совершенно не было причин оспаривать достоверность заявления. Однако у меня шевельнулись кое-какие подозрения, и мечи я не купил. Ты меня слушаешь, ведьмак? – С неослабевающим вниманием. Жду выводов. И подробностей. – Вывод таков: баш на баш. Подробности дороги. У каждой информации есть бирочка с ценой. – Ну знаешь ли… – возмутился Лютик. – Я к тебе по старой дружбе, с приятелем в беде… – Дело есть дело, – оборвал его Пираль Пратт. – Как я и сказал, информация, коей обладаю, имеет цену. Хочешь узнать что-то о судьбе своих мечей, ведьмак из Ривии, – придется тебе заплатить. – И что же за цена на бирке? Пратт вытащил из одежд большую золотую монету и вручил ее огрокраснолюду. Тот без особого усилия сломал ее в пальцах, словно печенюшку. Геральт покачал головой. – Банальность на уровне ярмарочного вертепа, – процедил он. – Вручишь мне половину монеты, а некто, когда-нибудь, может, даже через несколько лет, появится со второй половиной. И попросит исполнить его желание. Которое мне придется выполнять безо всяких условий. Ничего не получится. Если это цена, то в ней мы не сойдемся. Causa finita. Пойдем, Лютик. – Тебе не хочется получить назад мечи? – Не настолько. – Я подозревал. Но попытаться стоило. Предложу тебе другое. На сей раз не для того, чтобы ты отказался. – Пойдем, Лютик. – Выйдешь, – Пратт мотнул головой, – но в другие двери. В те. Сперва раздевшись. До исподнего. Геральту казалось, что он контролирует лицо. Должно быть, ошибался, поскольку огрокраснолюд внезапно зарычал и шагнул к нему, воздев лапищи и засмердев в два раза шибче. – Это какое-то издевательство, – громко заявил Лютик, стоя подле ведьмака, как обычно бедовый и языкатый. – Насмехаешься над нами, Пираль. А потому мы сейчас попрощаемся и выйдем. Причем в те же двери, которыми вошли. Не забывай, кто я такой! Я ухожу! – Не думаю, – покачал головой Пираль Пратт. – То, что ты не слишком-то умен – мы уже некогда уяснили. Но чтобы сейчас не пытаться уйти – для этого ты умен достаточно. Дабы подчеркнуть весомость сказанного, огрокраснолюд показал им сжатый кулачище. Размером с арбуз. Геральт молчал. Уже некоторое время он приглядывался к великану, высматривая в нем место, чувствительное для пинка. Поскольку шло к тому, что без пинка никак не обойдется. – Ну, ладно. – Пратт жестом утихомирил телохранителя. – Я чуток уступлю, выкажу добрую волю и желание компромисса. Нынче у меня собралась элита ремесел, торговли и финансов, разномастные политики, дворяне, духовенство, даже один князь – инкогнито. Я обещал им спектакль, какого они прежде не видывали, а уж ведьмака в исподнем они не видывали наверняка. Но пусть уж, ладно: выйдешь голым по пояс. Взамен получишь информацию, причем сразу. Кроме того, как бонус… Пираль Пратт взял со стола листок бумаги. – Как бонус – двести новиградских крон. На ведьмачий пенсионный фонд. Прошу, вот чек на предъявителя, на банк Джианкарди, с инкассацией в любом их филиале. Как тебе такое? – Зачем спрашиваешь? – прищурился ведьмак. – Ты ведь, кажется, дал уже понять, что отказаться я не сумею. – Точно. Я говорил: предложение не для того, чтобы отказываться. Но, полагаю, оно пойдет на пользу обеим сторонам. – Лютик, бери чек. – Геральт расстегнул и снял куртку. – Говори, Пратт. – Не делай этого. – Лютик побледнел еще сильнее. – Разве знаешь, что тебя будет ждать за теми дверьми? – Говори, Пратт. – Как я уже упоминал, – преподобный уселся поудобней на своем троне, – я мечи у посредника покупать отказался. Но поскольку, как было сказано, он – персона, хорошо мне известная и достойная доверия, я предложил другой, куда более выгодный способ монетизации. Посоветовал, чтобы нынешний их владелец выставил мечи на аукцион. В аукционном доме братьев Борсоди, в Новиграде. Это крупнейший, с серьезным реноме коллекционерский аукцион, туда со всего мира съезжаются любители раритетов, древностей, редких произведений искусства, уникальных изделий и всякоразных диковинок. Чтобы приобрести какой-нибудь феномен для своей коллекции, чудаки эти торгуются, словно безумные, разнообразные экзотические чудеса идут у Борсоди иной раз за невообразимые суммы. Нигде не продать дороже. – Говори, Пратт, – ведьмак стянул рубаху. – Я тебя слушаю. – Аукционы в доме Борсоди проходят раз в квартал. Ближайший – в июле, пятнадцатого числа. Вор, несомненно, объявится там с твоими мечами. Если немного повезет, сумеешь отобрать прежде, чем их выставят на торги. – И только-то? – Это куда как немало. – Личность вора? Или посредника? – Личности вора я не знаю, – отрезал Пратт. – А посредника не выдам. Это мое дело, тут важны правила, договоры и доверие. Я бы потерял лицо. Я и так тебе много раскрыл, достаточно много за то, чего от тебя желаю. Выведи его на арену, Микита. А ты ступай за мной, Лютик, тоже поглядим. Чего ждешь, ведьмак? – Я, так понимаю, должен выйти безоружным? Мало того, что голым по пояс, так еще и с голыми руками? – Я обещал гостям, – пояснил Пратт, медленно, будто ребенку, – нечто, чего они дотоле не видывали. Ведьмака с оружием они не раз видывали. – Ясно. Он оказался на арене, на песке, в кругу вкопанных в землю кольев, залитом светом многочисленных лампионов, что висели на железных прутьях. Слышал крики, виваты, браво и свист. Видел колышущиеся над ареной лица, распахнутые рты, шалые глаза. Напротив него, на другом конце арены, что-то шевельнулось. И прыгнуло. Геральт едва успел сложить предплечья в знак Гелиотроп. Волшебство остановило и отбросило атаковавшую тварь. Зрители вскрикнули – в один голос. Двуногий ящер напоминал виверну, однако был помельче, с матерого дога. Зато с более крупной, чем у виверны, головой. И куда более зубастой пастью. И значительно более длинным хвостом, истончающимся, словно кнут. Этим хвостом ящер энергично бил, мёл песок, сек колья. Склонив башку, он прыгнул на ведьмака снова. Геральт был готов, ударил его знаком Аард и отшвырнул. Но ящер успел стегануть его кончиком хвоста. Зрители снова заорали. Запищали женщины. Ведьмак почувствовал, как на голом плече вспухает валик толщиной с колбасу. Он уже знал, зачем ему приказали раздеться. А еще он опознал противника. Был это вигилозавр, специально выращенный, магически мутированный ящер, используемый для охраны и стражи. Дело скверное. Вигилозавр считал арену местом, ему доверенным. Геральт же был непрошеным гостем, которого надлежало обезвредить. А в случае необходимости – и ликвидировать. Вигилозавр обошел арену, отираясь о колья, яростно шипя. И атаковал, быстро, не дав времени на знак. Ведьмак ловко отскочил от щелкнувших челюстей, но не сумел уйти от удара хвостом. Почувствовал, как рядом с предыдущим вспухает еще один валик. Знак Гелиотроп снова заблокировал атакующего вигилозавра. Ящер со свистом бил хвостом. Геральт уловил на слух разницу в посвисте, услышал его за секунду перед тем, как кончик хвоста хлестнул через спину. Боль ослепила, а по спине потекла кровь. Зрители неистовствовали. Знаки же слабели. Вигилозавр кружил по арене так проворно, что ведьмак едва поспевал. Ему удалось уйти от двух ударов хвостом, от третьего он не уклонился, получил снова в лопатку и снова острым ребром. Кровь текла по спине ручьем. Зрители рычали, орали и подпрыгивали. Один, чтобы лучше видеть, перегнулся через балюстраду, опершись о железный прут с лампионом. Прут подломился и вместе с лампионом рухнул на арену. Воткнулся в песок, лампион же упал на башку вигилозавра и запылал. Ящер стряхнул его, рассыпая вокруг каскады искр, зашипел, ударившись башкой о столбы арены. Геральт сразу же увидел свой шанс. Вырвал прут из песка, с короткого разбега прыгнул и с размаху воткнул железо в череп твари. Прут прошел насквозь. Вигилозавр забился, неловко размахивая передними лапами, попытался избавиться от дырявящего мозг железа. В неловком подскоке грянулся в столб и вгрызся в дерево. Некоторое время ящер еще бился в конвульсиях, рыл песок когтями и хлестал хвостом. Наконец неподвижно замер. Стены дрожали от приветственных и радостных криков. Ведьмак поднялся с арены по спущенной лестнице. Воодушевленные зрители набегали со всех сторон. Кто-то похлопал по опухшему плечу, он с трудом сдержался, чтобы не двинуть в зубы. Молодая женщина поцеловала его в щеку. Другая, еще моложе, отерла кровь у него со спины батистовым платочком, который тотчас же и развернула, с триумфом демонстрируя подругам. Еще одна, почти старуха, сняла с морщинистой шеи колье, пытаясь оное ему вручить. Выражение лица Геральта заставило ее смешаться с толпой. Запахло мускусом, сквозь толпу, словно корабль сквозь саргассы, продрался огрокраснолюд Микита. Заслонил собой ведьмака и вывел. Вызванный медик осмотрел Геральта, наложил швы. Лютик был бледен. Пираль Пратт – спокоен. Словно ничего и не случилось. Но, должно быть, лицо ведьмака сказало многое, поскольку – поспешил с объяснениями. – Тот прут, кстати сказать, – произнес Пратт, – подпиленный и наточенный, упал на арену по моему приказу. – Благодарю, что так быстро. – Гости были на седьмом небе! Даже бургомистр Коппенраф доволен, аж сиял, а сукина сына непросто удовлетворить, обычно он крутит носом, мрачный, будто бордель утром в понедельник. Место в городском совете – ха! – у меня уже в кармане. А может, и выше сяду, если… Ты бы не выступил через неделю, Геральт? С подобным спектаклем? – Только в том случае, – ведьмак дернул чудовищно болевшим плечом, – если вместо вигилозавра на арене будешь ты, Пратт. – Шутник, ха-ха. Слышал, Лютик, какой шутник? – Слышал, – кивнул поэт, глядя на спину Геральта и играя желваками. – Но это было сказано не в шутку, а всерьез. И я тоже совершенно серьезно сообщаю тебе, что торжества по случаю брака твоей внучки своим выступлением не украшу. После того, как ты обошелся с Геральтом, можешь забыть об этом. Как и о прочих вероятных оказиях, включая крестины и похороны. В том числе и твои собственные. Пираль Пратт глянул на него, в змеиных глазках что-то блеснуло. – Не проявляешь уважения, певец, – процедил. – Опять не проявляешь уважения. Напрашиваешься на лекцию? На науку… Геральт подошел, встал перед ним. Микита засопел, поднял кулак, засмердел мускусом. Пираль Пратт жестом велел ему успокоиться. – Теряешь лицо, Пратт, – медленно произнес ведьмак. – Мы заключили договор: классический, согласно правилам и при не менее, чем оные, важном доверии. Твои гости удовлетворены спектаклем, ты получил престиж и перспективу на место в городском совете. Я – необходимую мне информацию. Баш на баш. Обе стороны довольны, и теперь мы должны расстаться без жалости и гнева. А вместо этого опускаешься до угроз. Ты теряешь лицо. Пойдем, Лютик. Пираль Пратт слегка побледнел. После чего повернулся к ним спиной. – Хотелось мне, – бросил через плечо, – угостить вас ужином. Но вы, похоже, спешите. Поэтому прощаюсь. И радуйтесь, что позволяю вам покинуть Равелин безнаказанно. Поскольку обычно за недостаток уважения я наказываю. Но вас – не задерживаю. – Весьма рассудительно. Пратт повернулся. – Ты это о чем? Геральт взглянул ему в глаза. – Хотя ты и предпочитаешь думать иначе, ты не слишком-то умен. Но для того, чтобы не пытаться меня остановить – умен достаточно. * * * Едва они миновали карстовый провал и доехали до первых придорожных тополей, как Геральт придержал коня, навострив уши. – Едут за нами. – Проклятие! – заскрежетал зубами Лютик. – Кто? Бандюки Пратта? – Не важно кто. Ты – вперед, гони коня что есть мочи к Кераку. Спрячься у кузена. С самого утра ступай с чеком в банк. Потом встретимся в «Под крабом и сарганом». – А ты? – Обо мне не беспокойся. – Геральт… – Не болтай, а пришпоривай коня. Вперед, гони! Лютик послушался, склонился в седле и пустил коня в галоп. Геральт развернулся, ожидал спокойно. Из тьмы вынырнули всадники. Шестеро. – Ведьмак Геральт? – Это я. – Поедешь с нами, – прохрипел тот, что находился ближе прочих. – Только без глупостей, ладно? – Отпусти поводья, а не то я тебя обижу. – Без глупостей! – всадник отдернул руку. – И без насилия. Мы – люди закона и порядка. Не какие-то головорезы. Мы по княжьему приказу. – Какого князя? – Узнаешь. Езжай за нами. Они поехали. Князь, вспомнил Геральт, какой-то князь гостил в Равелине, инкогнито, как утверждал Пратт. Дела складывались не лучшим образом. Контакты с князьями редко оказывались приятными. И почти никогда не заканчивались хорошо. Далеко они не уехали. Лишь до пахнувшей дымом и поблескивавшей огоньками окон корчмы на перекрестке. Вошли в зал, почти пустой, если не считать двоих купцов за поздним ужином. Вход в альков сторожила пара солдат в синих плащах, идентичных по цвету и крою тем, что носил эскорт Геральта. Прибывшие вошли внутрь. – Ваше княжеское величество… – Прочь. А ты садись, ведьмак. Ждавший за столом мужчина был в плаще, схожем с плащами его воинов, только богаче вышитом. Лицо скрывал под капюшоном. Мог этого и не делать. Каганец на столе освещал лишь Геральта, загадочный князь таился в тенях. – Я видал тебя на арене у Пратта, – сказал он. – Весьма впечатляющее представление. Тот прыжок и удар сверху, усиленный тяжестью тела… Железо – а ведь то был лишь обычный прут – прошло сквозь череп дракона, как сквозь масло. Полагаю, будь это, скажем, боевая рогатина или копье, – и кольчугу прошила б, а то и доспех… Как думаешь? – Время уже позднее. Никак не подумать, когда сон смаривает. Мужчина в тени фыркнул. – Тогда не будем юлить. И перейдем к делу. Ты мне нужен. Ты, ведьмак. Для ведьмачьей работы. И так оно странно складывается, что и я тебе тоже нужен. Может, даже больше, чем ты мне. Я – принц Ксандер, князь Керака. Желаю, и нет сил тому противиться, стать Ксандером Первым, королем Керака. Пока же, к моему сожалению и во вред стране, королем Керака остается мой отец, Белогун. Старик все еще полон сил, может королевствовать, тьфу, пес его дери, хоть и двадцать лет. У меня же нет ни времени, ни охоты ждать так долго. Ха! Даже если б и ждал я, все очень сомнительно, папаня в любой момент может назначить иного наследника, у него богатая коллекция отпрысков. А нынче он собирается заделать очередного, на праздник Ламмас задумал королевскую свадьбу, с помпой и роскошью, на какие только нашей страны хватит. Он – скупердяй, который и по нужде под дерево ходит, лишь бы эмаль в ночном горшке поберечь, – выделяет на брачный пир гору золота. Подрывая казну. Я стал бы лучшим королем. И проблема в том, что я хочу стать им сейчас. Так быстро, как удастся. И для этого-то ты мне и нужен. – Среди услуг, которые я оказываю, нет дворцовых переворотов. И нет цареубийств. А полагаю, князь, именно это вы и имели в виду. – Я хочу сделаться королем. Чтобы я мог им стать, отец мой должен перестать им быть. А братья мои – выпасть из линии наследования. – Цареубийство плюс братоубийство. Нет, ваше высочество. Я вынужден отказать. Сожалею. – Неправда, – рявкнул из тени королевич. – Не сожалеешь. Пока еще нет. Но пожалеешь, обещаю. – Вам, князь, надо бы принять к сведению, что попытки пригрозить мне смертью обычно ничем не заканчиваются. – А кто здесь говорит о смерти? Я – принц и князь, не убийца. Я говорю о выборе. Моя милость – или моя немилость. Сделаешь, чего желаю – будешь наслаждаться моей милостью. А она, поверь, тебе крайне необходима. Особливо нынче, когда ожидают тебя процесс и приговор за финансовые выкрутасы. Несколько ближайших лет, могу обещать, проведешь у галерного весла. Ты ведь, кажется, уже думаешь, что сумел вывернуться? Что дело твое закрыто, что ведьма Нейд, каприза ради затащившая тебя в постель, отзовет обвинение – и все закончится? Ошибаешься. Альберт Смулька, жупан из Ансегиса, подписал признания. И эти признания тебя утопят. – Эти признания – ложны. – Непросто будет сие доказать. – Доказывать нужно вину. Не невиновность. – Хорошая шутка. Действительно смешная. Но я на твоем месте не стал бы смеяться. Взгляни-ка сюда. Это, – принц бросил на стол связку бумаг, – документы. Подписанные признания, показания свидетелей. Местность Цизмар, нанятый ведьмак, убитая левкрота. Счет на семьдесят крон, в реальности назначено пятьдесят пять, что сверх – разделено с местным урядником. Сельцо Сотонин, гигантский паук. Убитый, согласно бумагам, за девяносто, фактически же, по показаниям войта, за шестьдесят пять. В Тибергене убита гарпия, насчитано сто крон, в реальности назначено семьдесят. И твои более ранние увертки да мухлежи: вампир из замка Петрельштейн, которого вообще не было, а обошелся он бургграфу в круглых тысячу оренов. Волкулак из Гуаамеза, за сто крон якобы расколдованный и магически разоборотниченный, дело куда как подозрительное, поскольку что-то дешево за такое расколдовывание. Эхинопс или, скорее, нечто, что ты принес старосте из Мартинделькампо и назвал эхинопсом. Гули с кладбища в местности Зграгген, которые стоили общине восемьдесят крон, хотя никто не видывал трупов, поскольку оказались они сожраны, ха-ха, другими гулями. Что ты ответишь на это, ведьмак? Это ведь доказательства. – Господин князь ошибается, – спокойно возразил Геральт. – Это не доказательства. Это фальсифицированные наговоры, к тому же фальсифицированные неумело. Меня никогда не нанимали в Тибергене. О сельце Сотонин я слыхом не слыхивал. А потому все счета оттуда – явные фальшивки, и доказать это будет несложно. А убитые мной гули из Зграггена оказались и вправду сожраны, ха-ха, другими гулями, поскольку именно такие и никакие другие у гулей, ха-ха, обычаи. А похороненные на тамошнем кладбище покойники с той поры обращаются в прах непотревоженные, поскольку недобитые гули оттуда ушли. Остальные содержащиеся в этих бумагах бредни я даже комментировать не желаю[28 - Мы же позволим себе добавить: эхинопсами в нашей реальности называют безобидных малых ежовых тенреков, а также – растения рода мордовник, вряд ли те или другие способны причинить людям ощутимый вред. – Примеч. ред.]. – На основании этих бумаг, – принц положил ладонь на связку, – мы спроворим тебе процесс. Тот затянется на долгонько. Окажутся ли доказательства правдивыми? Кто знает? Какой, в конце концов, будет оглашен приговор? Да кому какое дело! Без разницы. Важна вонь, которая разойдется. И которая станет преследовать тебя до конца дней. – Некоторые люди, – продолжил он после паузы, – презирали тебя, но принимали по необходимости, как меньшее зло, как убийцу угрожавших им тварей. Кое-кто не выносил тебя как мутанта, чувствуя к тебе отвращение и гадливость, как к существу нечеловеческому. Другие боялись тебя панически и ненавидели из-за своего собственного страха. Все это уйдет в забытье. Слухи об умелом убийце и репутация злого чародея развеются, словно прах на ветру, позабытыми окажутся отвращение и страх. Запомнят тебя исключительно как жадного воришку и мошенника. Тот, кто вчера боялся тебя и твоих заклинаний, кто отводил взгляд, кто сплевывал, завидев тебя, или тянулся за амулетами, завтра заржет и толкнет приятеля локтем. Гляди, вон идет ведьмак Геральт, тот жалкий прохвост и жулик! Если не примешь моего поручения, я уничтожу тебя, ведьмак. Разрушу твою репутацию. Разве что ты согласишься послужить мне. Решайся. Да или нет? – Нет. – И не думай, что тебе помогут знакомства, Ферран де Леттенхоф или рыжая ведьма-любовница. Инстигатор не рискнет собственной карьерой, а ведьме Капитул запретит вмешиваться в криминальное дело. Никто не поможет, когда судебная машина втянет тебя между шестернями. Я велел тебе решать. Да или нет? – Нет. Окончательное «нет», господин князь. И тот, спрятанный в алькове, может уже выйти. Принц, к удивлению Геральта, фыркнул от смеха. И ударил ладонью в стол. Скрипнули дверки, из прилегающего алькова вынырнула фигура. Несмотря на темень – знакомая. – Ты выиграл спор, Ферран, – сказал князь. – За выигрышем обратись завтра к моему секретарю. – Благодарю вашу княжескую милость, – с легким поклоном ответил Ферран де Леттенхоф, королевский инстигатор, – однако спор я воспринимал исключительно в категориях символических. Дабы подчеркнуть, насколько я уверен в своих резонах. И что дело вовсе не в деньгах… – Деньги, которые ты выиграл, – прервал его князь, – для меня тоже лишь символ, точно такой же, как выбитый на них знак новиградского монетного двора и профиль нынешнего иерарха. Знай также, оба знайте: и я – выиграл. Я получил нечто, что полагал утраченным навсегда. Веру в людей. Ферран, Геральт из Ривии, был совершенно уверен в твоей реакции. Я же, признаюсь, считал его человеком наивным. Не сомневался: ты уступишь. – Все, значит, что-то выиграли, – едко проговорил Геральт. – А я? – Ты тоже, – князь сделался серьезен. – Скажи ему, Ферран. Объясни, в чем тут дело. – Его милость князь Эгмунд, присутствующий здесь, – пояснил инстигатор, – на миг попытался перевоплотиться в Ксандера, своего младшего брата. И столь же символически – в остальных братьев, претендентов на престол. Князь подозревал, что Ксандер или кто-то другой из его родни захочет, дабы заполучить престол, воспользоваться попавшим под подозрение ведьмаком. И мы решили нечто подобное… инсценировать. И теперь знаем, что если дойдет до этого на самом деле… Если бы кто-то на самом деле предложил тебе нечто недостойное, ты не поддался бы на княжьи уговоры. И не встал бы на колени под грузом угроз и шантажа. – Понимаю, – кивнул ведьмак. – И склоняю голову пред талантом. Князь вжился в роль исключительно убедительно. В том, что он говорил мне, в том, что предлагал, я не почуял актерской фальши. Наоборот. Чувствовал только искренность. – У маскарада была своя цель, – прервал неловкое молчание Эгмунд. – Я ее достиг и не намерен ее тебе объяснять. Но пользу извлечешь и ты. Финансовую. Поскольку я и вправду хочу нанять тебя. И хорошо оплатить услуги. Скажи ему, Ферран. – Князь Эгмунд, – сказал инстигатор, – опасается покушения на жизнь отца, короля Белогуна, каковое может случиться во время запланированной на праздник Ламмас королевской свадьбы. Князю было бы спокойней, если б в оное время за безопасностью короля следил… некто вроде ведьмака. Да-да, не прерывай, мы знаем, что ведьмаки – это не охранники и не телохранители, что смысл их существования – защита людей от угроз со стороны монстров: магических, сверхъестественных и нечистых… – Это если по книжкам, – прервал его нетерпеливо князь. – В жизни бывает по-всякому. Ведьмаки нанимались и для охраны караванов, что шли по кишевшим тварями чащобам и глухоманям. Случалось, однако, и так, что вместо чудовищ на купцов нападали обычные грабители, а ведьмаки оказывались вовсе не прочь порубить и их. У меня есть основания для опасений, что во время пира на короля могут напасть… василиски. Возьмешься охранять его от василисков? – Это зависит. – От чего? – От того, не продолжается ли инсценировка до сих пор. И не стал ли я объектом очередной провокации. Со стороны кого-нибудь из остальных братьев, например. Талант к перевоплощению, я готов поспорить, не редкость в семье. Ферран вздернул подбородок. Эгмунд рубанул кулаком по столу. – Не перегибай палку, – рявкнул он. – И не забывайся. Я спросил, возьмешься ли. Отвечай! – Я мог бы, – кивнул Геральт, – взяться за охрану короля от гипотетических василисков. Однако, увы, в Кераке украли мои мечи. Королевские слуги все еще не сумели напасть на след вора и, похоже, не слишком-то пытаются. А без мечей я никого не смогу защитить. Так что мне придется отказаться по объективным причинам. – Если мечи единственная проблема, это не вопрос. Мы их отыщем. Верно, господин инстигатор? – Со всей уверенностью. – Сам видишь. Королевский инстигатор подтверждает со всей уверенностью. Так что же решим? – Пусть сперва отыщет мечи. Со всей уверенностью. – Ну и упертый же ты! Ладно, пусть так. Замечу, что за услуги заплачу – и уверяю, что ты не сочтешь меня скупым. Относительно прочих выгод – кое-что ты получишь сразу, так сказать авансом, как знак моей доброй воли. Твое дело в суде, считай, закрыто. Формальности будут разрешены, бюрократии спешка не ведома, но можешь считать себя персоной вне подозрений и обладающей свободой перемещений. – Я благодарен безмерно. А признания и показания? Левкрота из Цизмара, волкулак из Гуаамеза? Что с документами? С теми, которыми господин князь воспользовался как… театральным реквизитом? – Документы, – Эгмунд взглянул ему в глаза, – пока что останутся у меня. В безопасном месте. Со всей уверенностью. * * * Когда он вернулся, колокол короля Белогуна как раз известил о полночи. Коралл, следует отдать ей должное, при виде его спины сохранила сдержанность и спокойствие. Умела владеть собой. Даже голос у нее не изменился. Почти не изменился. – Кто это сделал? – Вигилозавр. Такой ящер… – Ящер наложил швы? Ты позволил зашивать себя ящеру? – Швы наложил медик. А ящер… – Да в гроб того ящера! Мозаика! Скальпель, ножнички и пинцет! Иглу и кетгут! Эликсир Пульхеллум! Отвар алоэ! Unguentum ortolanil[29 - Мазь Ортолана (лат.).]. Тампон и легкую повязку! И приготовь синапизм из меда и горчицы! Быстро, девушка! Мозаика управилась на удивление проворно. Литта приступила к операции. Ведьмак сидел, страдал молча. – Медикам, которые не разбираются в магии, – процедила чародейка, накладывая шов, – следовало бы запретить практиковать. Разве что – преподавать, не больше. Сшивать трупы после вскрытия, ага. Но к живым пациентам – не подпускать. Однако я, похоже, такого никогда не дождусь, все движется в направлении противоположном. – Исцеляет не только магия, – рискнул возразить Геральт. – А лечить кому-то нужно. Специализированных магов-целителей – всего горстка, а чародеи лечить людей особо не рвутся. Нет у них времени или же считают, что оно того не стоит. – И правильно считают. Избыток перенаселения может оказаться фатальным. Что это? Чем это ты поигрываешь? – Вигилозавра этим означили. Было прилажено к его шкуре. – Ты сорвал это с него в качестве трофея? – Сорвал, чтобы показать тебе. Коралл присмотрелась к овальной бронзовой пластинке размером с детскую ладонь. И к выбитым на ней знакам. – Любопытное стечение обстоятельств, – сказала, приклеивая к его спине горчичник. – Учитывая тот факт, что ты выбираешься именно в ту сторону. – Выбираюсь? Ах да, я позабыл. Твои коллеги и их планы относительно моей персоны. Выходит, эти планы конкретизировались? – Именно. Я получила известие. Тебя просят прибыть в замок Риссберг. – Меня просят, как волнительно. В замок Риссберг. В обитель славного Ортолана. Просьба, как полагаю, от которой я не могу отказаться. – Я бы не советовала. Просят, чтобы ты прибыл незамедлительно. Приняв во внимание твои раны, когда ты сумеешь отправиться? – Это ты мне скажи, медичка. Приняв во внимание мои раны. – Скажу. Позже… А сейчас… Тебя некоторое время не будет, я стану тосковать… Как ты себя чувствуешь сейчас? Сумеешь ли… Это все, Мозаика. Ступай к себе и не мешай нам. Что должна значить эта твоя улыбка, сударыня? Заморозить ее на твоих губах навсегда? Интерлюдия Лютик. «Полвека поэзии» (фрагмент черновика, не вошедший в официальное издание) И верно, ведьмак многим мне обязан. И что ни день – то все большим. Визит к Пиралю Пратту в Равелин, который закончился, как вы знаете, бурно и кроваво, принес, однако, и определенный профит. Геральт напал на след похитителя своих мечей. Это отчасти и моя заслуга, поскольку благодаря своей ловкости именно я и направил Геральта в Равелин. А на следующий день именно я, и никто другой, спроворил Геральту новое оружие. Не мог смотреть, как он ходит безоружным. Скажете, что ведьмак никогда не бывает безоружным? Что это обученный любому бою мутант, вдвое сильнее обычного человека – и в десять раз его быстрее? Что он вдобавок еще и магией владеет, своими знаками, которые суть весьма неслабое оружие? Верно. Но меч – это меч. Геральт все повторял мне, что без меча чувствует себя голым. Вот я его мечом и препоясал. Пратт, как вы уже знаете, отблагодарил нас с ведьмаком финансово, не слишком щедро, но достаточно. Назавтра с утра, как Геральт мне и поручил, я поспешил с чеком в филиал Джианкарди. И отдал чек на инкассацию. Стою, осматриваюсь. И вижу, как кто-то внимательно приглядывается ко мне. Женщина, не старая, но и не молодка, в одежде изящной и элегантной. Для меня привычен восторженный женский взор, мою мужскую и хищную красоту многие из женщин полагают неотразимой. Дама вдруг подходит, представляется Этной Асидер и говорит, что знает меня. Эка невидаль, меня все знают, слава обгоняет поэта, куда б он ни направился. – До меня дошла весть, – говорит она, – о злом происшествии, что приключилось с твоим другом, господин поэт, с ведьмаком Геральтом из Ривии. Знаю, что утратил он оружие и нуждается в новом. Знаю также, как непросто отыскать хороший меч. Так уж случилось, что я подобным мечом располагаю. Остался от мужа-покойника, да смилуются боги над его душою. Как раз я зашла в банк, чтобы оный меч перевести в деньги, поскольку – что вдове с меча? Банк меч оценил и желает принять его на комиссию. Мне же, увы, до крайности надобны живые деньги, так как следует оплатить долги покойника, иначе загрызут меня верители. И вот… После слов сих берет дама сверток из адамашки и оный меч из свертка вынимает. Чудо, скажу я вам. Легкий, словно перышко. Ножны изящны, рукоять – в ящеровой коже, эфес золоченый, в рукояти яспис размером с голубиное яйцо. Достаю его из ножен – и глазам своим не верю. На клинке, аккурат над эфесом, клеймо в виде солнца. А сразу над ним – инскрипция: «Не доставай без причины, не вкладывай без чести». Значит, клинок откован в Нильфгаарде, в Вироледе, месте, славном на весь мир кузницами мечей. Притрагиваюсь к острию кончиком пальца – словно бритва, говорю вам. Но поскольку я не лыком шит, вида не подаю, равнодушно гляжу, как вьются банковские клерки, а какая-то бабка медные ручки полирует. – Банк Джианкарди, – говорит вдовушка, – оценил меч в двести крон. На комиссию. Однако если за наличность на руки, отдам за сто пятьдесят. – Хо-хо, – я ей на то, – сто пятьдесят это изрядный мешок денег. За столько и дом можно купить. Если небольшой. И в предместье. – Ах, господин Лютик! – заламывает женщина руки и роняет слезы. – Вы смеетесь надо мною. Жестокий вы, милсдарь, человек, так вдову использовать. Но поскольку я в нужде, то пусть уж: отдам за сто. Таким образом, дорогой мой читатель, проблема ведьмака и была решена. Мчусь я в «Под крабом и сарганом», Геральт уже там сидит, над яичницей с беконом, ха, наверняка у рыжей ведьмы на завтрак снова были сырок да зеленый лук. Подхожу я и – бах! – меч на стол. Он чуть не подавился. Ложку бросил, оружие из ножен извлекает, осматривает. Лицо – каменное. Но я привык к его мутации, знаю, что эмоции на лице у него не отображаются. Пусть бы даже был полон восторгом – а по нему не увидать. – И сколько ты за это отдал? Хотел я ответить, что не его дело, но вовремя вспомнил, что платил-то я его деньгами. Потому – признался. Он руку мне пожал и ни слова не произнес, выражения лица не изменил. Таков уж он есть. Простой, но искренний. И говорит мне, что выезжает. Один. – Предпочел бы я, – предупреждает мои протесты, – чтоб ты остался в Кераке. И держал здесь глаза и уши открытыми. Рассказывает он мне, что с ним вчера произошло, о своем ночном разговоре с князем Эгмундом. И все время вироледанским мечом поигрывает, как ребенок игрушкой новой. – Я не планирую, – подводит он итог, – служить князю. И участвовать в августе в королевской свадьбе телохранителем – тоже не планирую. Эгмунд и твой кузен уверены, что похитителя моих мечей они вскоре схватят. Я же их оптимизма не разделяю. И это, по сути, мне на руку. Окажись у них мои мечи, у Эгмунда был бы на меня крючок. Я предпочитаю добраться до вора сам, в Новиграде, в июле, перед аукционом у Борсоди. Отыщу мечи и больше в Керак ни ногой. Ты же, Лютик, рот держи на замке. О том, что сказал нам Пратт, никто не должен узнать. Никто. Включая твоего кузена-инстигатора. Я поклялся, что буду нем, как могила. Он же посмотрел на меня странно. Как если бы не до конца доверял. – А поскольку может оно повернуться по-всякому, – продолжил, – то следует обдумать запасной план. И потому мне хотелось бы как можно больше узнать об Эгмунде и его родне, о всех возможных претендентах на трон, о самом короле, о всех королевских родичах. Я хочу знать, что они намереваются делать и что замышляют. Кто с кем заедино, в какие фракции входит и всякое такое. Ясно? – Литту Нейд, – я на то, – ты, как посмотрю, втравливать сюда не желаешь. И я полагаю, что поступаешь разумно. Рыжеволосая красотка наверняка чудесно разбирается в интересующих тебя делах, но со здешней монархией ее связывает слишком многое, чтобы могла она выказать двойную лояльность – это первое. Второе – не сообщай ей, что ты вскоре исчезнешь и больше не появишься. Потому что реакция может оказаться слишком бурной. Чародейки, как ты уже мог убедиться на практике, не любят, когда кто-то исчезает. – Относительно же прочего, – пообещал я еще, – можешь на меня положиться. Стану держать глаза и уши открытыми и направлю их куда нужно. А здешнюю королевскую семейку я уже знаю, да и сплетен наслушался вдоволь. Милостиво царствующий Белогун настрогал кучу наследников. Жен менял часто и легко, едва лишь замечал новую, как старая на удивленье вовремя покидала сию юдоль, по странному стечению обстоятельств впадая в немочь, против которой медицина оказывалась бессильна. Таким образом, у короля на сегодняшний день четверо законных сыновей, все от разных матерей. О бесчисленных дочках я не упоминаю, поскольку на трон они претендовать не могут. Это – не считая бастардов. Но стоит упомянуть, что все значимые должности и места в правительстве Керака заняты мужьями дочерей, кузен Ферран – исключение. А внебрачные сыновья управляют торговлей и промышленностью. Ведьмак, смотрю, слушает внимательно. – Четверо сыновей от законного ложа, – рассказываю я дальше, – это, в очередности старшинства, первородный, имени не знаю, при дворе его запрещено произносить, после ссоры с отцом выехал, след затерялся, никто его больше не видел. Второй, Эльмер, – удерживаемый под замком умственно отсталый пьяница, оно вроде бы государственная тайна, но в Кераке ее знает всякий. Реальные претенденты – Эгмунд и Ксандер. Ненавидят друг друга, а Белогун умело это использует, удерживает обоих в состоянии неуверенности, в вопросах наследования неоднократно предпочитал дразнить их обещаниями, но давать преимущество кому-нибудь из бастардов. Нынче же по углам шепчутся, будто посулил он корону сыну, что родится от новой супруги, той, на которой он официально женится в Ламмас. – Я и кузен Ферран, – говорю дальше, – полагаем, однако, что все это пустые обещания, при помощи которых старый хрен пытается склонить юницу к постельным утехам. И что Эгмунд с Ксандером суть единственные реальные наследники престола. И если потребуется coup d’е?tat[30 - Мятеж (фр.).], то выполнит его кто-то из этих двоих. Обоих я узнал – через кузена. Оба они… так мне показалось… склизкие, как говно под майонезом. Если понимаешь, о чем я хочу сказать. Геральт подтвердил, что понимает. Что и самому так показалось, пока он разговаривал с Эгмундом, только не мог он этого выразить с такой точностью. После чего – глубоко задумался. – Я скоро вернусь, – говорит он наконец. – А ты здесь действуй и внимательно следи за делами. – Прежде чем попрощаемся, – я на это, – будь другом, расскажи мне немного об ученице твоей магички. Той, прилизанной. Это воистину бутон розы, чуточку над ним потрудиться – и чудесно расцветет. Потому я подумываю, не посвятить ли ей… Он же изменился в лице. И как саданет кулаком по столу – аж кружки подпрыгнули: – Держи лапы подальше от Мозаики, музыкантишка, – так вот он мне, без малейшего уважения. – Выбрось это из головы. Не знаешь, что ученицам чародеек строго-настрого запрещены даже самые невинные флирты? За наименьший проступок такого рода Коралл посчитает ее недостойной обучения и отошлет назад в школу, а это для ученицы жуткая компрометация и потеря лица, я даже слышал о самоубийствах, вызванных подобным. А Коралл шутить не любит! У нее нет чувства юмора. Я хотел посоветовать, чтобы он попытался пощекотать ей куриным перышком ложбинку меж ягодицами, поскольку таковое действие увеселяет и самых мрачных из дам. Но смолчал, ибо слишком хорошо его знал. Он не выносит неосмотрительных слов о его женщинах. Даже тех, что на одну ночь. Потому я поклялся честью, что невинность прилизанной адептки вычеркну из своих планов и что даже ухаживать за ней не стану. – Если уж тебя так подперло, – он на то, повеселев и напоследок, – то, знаешь, я познакомился в здешнем суде с одной госпожой адвокатом. Показалась она мне страстной особой. К ней и подбивай клинья. Ничего себе. Это что ж, я, значит, должен измерять всю глубину справедливости? С другой стороны… Интерлюдия Глубокоуважаемой Госпоже Литте Нейд Керак, Верхний город Вилла «Цикламен» Замок Риссберг, 1 июля 1245 п. Р. Дорогая Коралл, надеюсь, письмо мое застанет тебя в добром здравии и настроении. И что все складывается по твоему желанию. Спешу сообщить, что ведьмак, именуемый Геральтом из Ривии, решил наконец-то явиться в наш замок. Буквально по прибытии, меньше чем за час, он показал себя раздражающе невыносимым и сумел настроить против себя абсолютно всех, включая Высокочтимого Ортолана, человека, которого любой сочтет воплощением дружелюбия и благорасположения. Слухи, что циркулируют насчет упомянутой персоны, ни в малейшей степени не расходятся с действительностью, а антипатия и враждебность, с каковыми он всюду сталкивается, имеют глубокие основания. Там, однако, где необходимо отдать ему должное, я стану первым, кто сделает это, sine ira et studio[31 - Без гнева и пристрастия (лат.).]. Оная персона – профессионал до кончиков ногтей, и в любом пункте его компетенции на него совершенно можно положиться. Он или исполнит то, ради чего мы его наняли, или падет, исполнить сие пытаясь, – не может быть в том никаких сомнений. Оттого цель нашего начинания можно полагать достигнутой, и главным образом – благодаря тебе, дорогая Коралл. Мы чествуем твои старания, а на благодарности наши ты можешь рассчитывать всегда. Рад я предоставить тебе такоже и мою особенную благодарность, как твоего старинного друга – помнящего о том, что нас единило, и оттого сильнее прочих понимающего твои жертвы. Разумею, как ты должна была страдать от близости с оной персоной, остающейся средоточием всяческих изъянов, кои тебе приходилось сносить. Проистекающий из глубочайших комплексов цинизм, натура ощетиненная и интровертная, характер неискренний, разум примитивный, интеллект слабый, наглость монструозная. Это не упоминая того факта, что руки у него грубы, а ногти не ухожены настолько, чтобы тебя не раздражать, дорогая Коралл, а я ведь знаю, как ты ненавидишь подобные вещи. Но, как и сказано, пришел конец твоим беспокойствам, страданиям и заботам, и ничего уже не встанет помехой тому, чтобы отношения с сим субъектом ты прекратила, разорвав с ним всякие контакты. Тем самым, несомненно, положив конец и дав отпор лживым наветам, распространяемым недоброжелательной молвой, коя ведь твое притворное и мнимое дружелюбие к ведьмаку превратила едва ли не в подобие романа. Но довольно уж об этом, такие материи недостойны обсуждения. И наисчастливейшим был бы я из людей, дорогая Коралл, когда б пожелала ты меня проведать в Риссберге. Не следует мне добавлять, что одного слова твоего, одного кивка, одной улыбки хватило б, чтобы и я изо всех сил поспешил к тебе. С глубочайшим почтением, Твой Пинетти P. S.: Недоброжелательная молва, о коей я вспоминал, всерьез полагает, будто твое расположение к ведьмаку коренилось в желании допечь нашей соратнице Йеннефер, якобы все еще ведьмаком заинтересованной. Жалости достойна, полагаю, интриганов тех наивность и невежественность. Ведь повсеместно известно, что Йеннефер остается в горячей связи с некоим молодым предпринимателем из ювелирного цеха, а ведьмаком и его мимолетными интрижками озабочена не больше, чем прошлогодним снегом. Интерлюдия Глубокоуважаемому Господину Альджернону Джианкампо Замок Риссберг Ex urbe Kerack, die 5 mens. Jul. anno 1245 п. Р[32 - Из града Керака, дня 5 июля года 1245 п (осле) С (опряжения Сфер) (лат.).]. Дорогой Пинетти, благодарю тебя за письмо, давно ты мне не писал, что ж, видимо, не было о чем и не было причин. Трогательна твоя забота о моих здоровье и настроении, как и о том, все ли идет по моему желанию. С удовлетворением сообщаю, что складывается у меня все так, как складываться должно, прилагаю я к тому все усилия, а всякий, как известно, корабля своего рулевой. Мой же корабль, знай об этом, ведом уверенною рукою сквозь скалы и рифы, голову же я держу высоко, сколько б вокруг ни ярились грозы. Что же до здоровья, то и вправду все в порядке. Физически – как обычно, психически также – от недавнего времени, с тех пор, как нашлось то, чего так долго мне не хватало. Как сильно сего не хватало, узнала я лишь тогда, когда нехватка устранилась. Я рада, что ваше дело, требующее участия ведьмака, идет к успешному завершению, гордость наполняет меня за скромное свое в деле том участие. Однако зря ты печалишься, драгоценнейший Пинетти, полагая, что связано сие с беспокойствами, страданиями и заботами. Не было мне настолько худо. Геральт – и вправду истинное средоточие изъянов. Но открыла я в нем – sine ira et studio – и преимущества. Немалые преимущества, ручаюсь – не один, увидь он их, оторопел бы. И не один позавидовал бы. Что до сплетен, слухов, шепотков и интриг, о которых ты пишешь, драгоценнейший Пинетти, все мы к такому привыкли и знаем, как с оными материями справляться, а правило здесь простое: не обращать внимания. Наверняка ведь помнишь слухи о тебе и Сабрине Глевиссиг во времена, когда нас еще что-то связывало? Я не обратила на них тогда внимания. И тебе советую нынче поступить так же. Bene vale[33 - Всего наилучшего (лат.).], Коралл P. S.: Я ужасно занята. Наша вероятная встреча кажется мне невозможной в доступной и предсказуемой будущности. По разным волочатся странам, а манеры и настроения приказывают им оставаться вне любой власти. Значит сие, что никакой власти, божьей или человеческой, они не признают, что законов и правил никаких не уважают, что полагают себя никому и ничему не подчиняющимися и безнаказанными. По натуре своей будучи обманщиками, живут с ворожбы, каковою простой люд обманывают, служат шпионами, спроворивают фальшивые амулеты, обманные медикаменты, спиртус да наркотики, промышляют такоже и сводничеством, сиречь девок бесстыдно приводят для неучтивой утехи тем, кто заплатит. Когда они в нужде, не брезгуют нищенствовать иль опускаться до обычного воровства, но милее им мошенничество да обман. Врут простецам, будто бы людей обороняют, будто бы для безопасности ихней чудовищ изводят, но сие тоже – и давно оно доказано – свершают для собственной утехи, поскольку ж убийство для них – лучшее из развлечений. Приуготавливаясь к своим деяниям, якобы некие кощуны свершают чародейские, однако ж оно лишь обман глаза смотрящего за ними. Набожные священники сразу же баламутство и шарлатанство сие раскрыли к вящему стыду оных чертовых прислужников, ведьмаками именующихся.     Аноним     Монструм, или Ведьмака описание Глава девятая Риссберг предстал взору ни грозным, ни даже импонирующим. Так, за?мочек, каких множество, размером средний, ловко вписанный в отвесный склон горы; прижимаясь к скале, светлой стеною контрастировал с вечной зеленью ельника; над шатрами дерев возвышались крыши двух четырехугольных башен, одна повыше, другая – пониже. Окружающая замок стена не была, как оказалось вблизи, слишком высока, и не венчали ее зубцы, размещенные же по углам и над воротами башенки имели характер скорее декоративный, чем защитный. Вьющаяся вокруг горы дорога носила следы интенсивного использования. Все потому, что и была используема – весьма интенсивно. Вскоре ведьмаку пришлось обгонять возы, телеги, всадников и пеших. Много путников двигалось и в обратном направлении, от замка. Геральт догадывался о цели паломничества. И оказался прав – все прояснилось, едва он выехал из леса. Плоскую вершину горы под занавесом стены занимало возведенное из дерева, камыша и соломы местечко – целый комплекс бо?льших и меньших строений да навесов, окруженных плетнями и загородками для коней и скота. Доносился оттуда гомон, а движение царило весьма оживленное, точнехонько как на ярмарке или базаре. Ибо это и была ярмарка, базар, большое торжище, только вот торговали здесь не мелкой животинкой, рыбой или овощами. Выставленным под замком Риссберг товаром была магия – амулеты, талисманы, эликсиры, опиаты, фильтры, декокты, экстракты, дистилляты, благовония, кадила, сиропы, порошки и мази, а к тому же еще и различные напитанные магией предметы, инструменты, домовый инвентарь, украшения, даже детские игрушки. Сей ассортимент и притягивал к замку толпы покупателей. Был спрос – были продажи, и деньги тут, похоже, крутились немалые. Дорога раздваивалась. Ведьмак свернул на ту, что шла к воротам замка, куда меньше наезженную, чем другая, ведшая посетителей на торговую площадь. Он проехал мощеным предвратьем, все время меж специально поставленными здесь менгирами, в большинстве своем – повыше всадника на коне. Вскоре уткнулся в двери, по типу своему скорее дворцовые, чем замковые, поскольку – с изукрашенными пилястрами и фронтоном. Медальон ведьмака задрожал сильнее. Плотва заржала, стукнула в камень подковой и встала как вкопанная. – Личность и цель визита. Он поднял голову. Скрипучий и пригромыхивающий, но несомненно женский голос доносился, казалось, из широко распахнутых уст изображенной на тимпане головы гарпии. Медальон дрожал, кобылка фыркала. Ведьмак чувствовал странное давление в висках. – Личность и цель визита, – раздалось вновь из дыры в барельефе. Чуть громче, чем в прошлый раз. – Геральт из Ривии, ведьмак. Меня ждут. Голова гарпии издала звук, напоминавший трубный рев. Блокирующая арку магия исчезла, давление в висках моментально пропало, а кобылка без понуканий зашагала вперед. Копыта стучали о камень. Он выехал из арки на окруженный галереями cul-de-sac[34 - Тупик (фр.).]. Сразу же подскочили к нему двое прислужников, парней в рабочей бурой одежде. Один занялся лошадью, второй выступил в роли проводника. – Туда, господин. – И всегда у вас так? Такая суета? Там, под замком? – Нет, господин, – прислужник бросил на него встревоженный взгляд. – Токмо по средам. Среда – торговый день. Над верхушкой арки очередного портала виднелся картуш, на нем – очередной барельеф, несомненно магический же. Этот изображал пасть амфисбены. Портал перекрывала узорчатая, но крепкая решетка, которая, однако, легко и плавно открылась от толчка прислужника. Второе подворье было более просторным. И только отсюда стало возможным оценить наконец замок. Вид издали, так уж вышло, оказался обманчив. Риссберг был намного крупнее, чем могло показаться с первого взгляда. Ибо он вгрызался в горную стену, врезался в нее комплексом домов, зданий суровых и отвратительных, какие обычно не встречались в архитектуре замков. Дома напоминали фабрики – и наверняка ими и являлись. Ибо торчали из них дымовые и вентиляционные трубы. Можно было обонять запах гари, аммиака и серы, можно было ощутить и легкую дрожь скалы – доказательство работы неких подземных механизмов. Прислужник, прокашлявшись, отвлек внимание Геральта от фабричного комплекса. Ибо они-то шли в другую сторону – к замковой башне, той, что пониже, встающей над постройками более классического, дворцового характера. Внутри все оказалось тоже довольно классическо-дворцовым – пахло пылью, деревом, воском и тряпьем. Было светло – под потолком, сонно, будто рыбы в аквариуме, плавали окруженные сверкающими ореолами магические шары, стандартное освещение чародейских замков. – Приветствую, ведьмак. Приветствующими оказались двое магов. Знал он обоих, хотя и не лично. Харлана Тзару показала ему как-то Йеннефер, он – запомнил, поскольку тот, чуть ли не единственный средь магов, брил голову налысо. Альджернона Джианкампо по прозвищу Пинетти[35 - Прозвище данного чародея отсылает нас, по признанию самого автора, к вполне реальному человеку. Джованни Джузеппе Пинетти (1750–1800) – знаменитый фокусник, чародей и иллюзионист, выступал при многих королевских дворах Европы, в том числе – по свидетельству Адама Мицкевича – в Гродно и Вильнюсе, где о нем осталось много исторических анекдотов. Фокусы и трюки Пинетти были очень необычны и зрелищны, поэтому многие верили в то, что он владеет черной магией и заключил договор с Дьяволом. Адам Мицкевич в двенадцатой книге поэмы «Пан Тадеуш» упоминает о Пинетти:Тут Генрик Домбровский выразил удивленьеИ молвил: «Пан Войский, не китайские ль это тени?А может, на службу вам бесов своих дал Пинетти?..» – Примеч. ред.] он помнил со времен Оксенфурта. По академии. – Приветствуем в Риссберге, – произнес Пинетти. – Мы рады, что ты захотел прибыть. – Смеешься? Я здесь не по собственной воле. Чтобы принудить меня к прибытию, Литта Нейд засадила меня в тюрьму… – Но ведь после из нее вытащила, – прервал Тзара. – И щедро вознаградила. Компенсировала дискомфорт с изрядным, хм, привеском. Слухи ходят, что ты по крайней мере неделю как находишься с ней в весьма хороших… отношениях. Геральт едва совладал со всепобеждающим желанием двинуть ему в морду. Пинетти, похоже, это заметил. – Pax[36 - Мир (лат.).], – поднял он руку. – Pax, Харлан. Хватит ссор. Давай обойдемся без взаимных колкостей и иронии. Мы знаем, что Геральт относительно нас предубежден, это слышно в каждом его слове. Мы знаем, отчего так вышло, знаем, как повлиял на него скандал с Йеннефер. И реакцию окружающих на то приключение. Этого нам не изменить. Но Геральт – профессионал, он сможет быть выше этого. – Смогу, – саркастически подтвердил Геральт. – Вопрос в том, захочу ли. Перейдем, наконец, к сути дела. Зачем я здесь? – Ты нам нужен, – сухо произнес Тзара. – Именно ты. – Именно я. Мне чувствовать себя польщенным? Или же начинать беспокоиться? – Ты знаменит, Геральт из Ривии, – сказал Пинетти. – Твои дела и деяния нынче повсеместно полагают воистину эффектными и достойными удивления. На удивление наше, впрочем, не слишком-то рассчитывай, мы не настолько скоры к проявлению восхищения, особенно в отношении подобных тебе. Но мы умеем признавать профессионализм и уважать опыт. Факты говорят за себя. Ты, рискнул бы я утверждать, выдающийся… хм… – Ну? – Элиминатор. – Пинетти подыскал слово без труда, похоже, заготовил его заранее. – Тот, кто элиминирует угрожающих человеку чудищ и тварей. Геральт не стал комментировать. Ждал. – Нашей целью, целью чародеев, тоже являются достаток и безопасность людей. Потому можно вести речь об общности наших интересов. Случайным недоразумениям не следует перечеркивать этого обстоятельства. Недавно дал нам сие понять хозяин замка. И он о тебе слышал. Хотел бы познакомиться лично. Пожелал этого. – Ортолан. – Гроссмейстер Ортолан. И его ближайшие помощники. Ты будешь представлен. Позже. Слуги покажут тебе твои комнаты. Освежись после дороги. Отдохни. Мы скоро пришлем за тобой. * * * Геральт думал. Вспоминал все, что когда-либо слышал о гроссмейстере Ортолане. Бывшем, как нынче повсеместно полагали, живой легендой. * * * Ортолан был живой легендой, персоной, чрезвычайно заслуженной в чародейском искусстве. Его страстью являлась популяризация магии. В отличие от большинства чародеев, он полагал, что выгода и польза, вытекающие из сверхъестественных сил, должны быть общим благом и способствовать всеобщему достатку, комфорту и счастливой повседневности. Всякий человек, мечтал Ортолан, должен обладать гарантированным бесплатным доступом к магическим лекарствам и эликсирам. Чародейские амулеты, талисманы и разнообразные артефакты должны сделаться доступными всем и задаром. Привилегиями всякого гражданина должны быть телепатия, телекинез, телепортация и телекоммуникация. Чтобы достичь этого, Ортолан непрерывно что-то изобретал. То есть – создавал изобретения. Порой настолько же легендарные, как и он сам. Реальность довольно болезненно скорректировала мечтания старого волшебника. Ни одно из его изобретений, должных сделать магию повседневной и демократичной, ни разу не миновало стадию прототипа. Все, что Ортолан придумывал, и что, как идея, было простым, на практике оказывалось невероятно сложным. Чему следовало делаться массовым, оказывалось дьявольски дорогим. Ортолан, однако, не падал духом, фиаско, вместо того чтобы отвращать его, лишь подталкивали к дальнейшим усилиям. Ведущим к очередным фиаско. Подозревали – хотя самому Ортолану подобная мысль никогда не приходила в голову, – что причиной неудач изобретателя часто оказывался банальный саботаж. И дело здесь было не в привычной для чародейского братства зависти – по крайней мере, не только в ней, – и не в нежелании популяризовать искусство, кое волшебники предпочитали видеть в руках элиты, сиречь в собственных. Опасались они изобретений военных и смертоносных. И опасались обоснованно. Как у любого изобретателя, у Ортолана случались периоды увлечения веществами взрывчатыми и зажигательными, бомбардами, бронированными повозками, самопалами, самобоями и отравляющими газами. Условием достатка, доказывал старик, является всеобщий мир меж народами, а мир достигается вооружением. Самый верный метод избежать войны – это ужасать ужасным оружием, и чем оружие ужасней, тем мир крепче и устойчивей. Поскольку же Ортолан к аргументам прислушиваться не привык, в его изобретательской команде скрыли саботажников, которые оные изобретения торпедировали. Почти ни одно из них не увидало света дня. Исключением стал ославленный и ставший предметом многочисленных анекдотов шаромет. Было сие разновидность телекинетической арбалесты с большой емкостью под свинцовые шарики. Шаромет – соответственно с названием – должен был метать шарики в цель очередями. Прототип вышел – о чудо! – за стены Риссберга, был даже протестирован в какой-то битве. Однако с жалким эффектом. Использовавший изобретение стрелок, спрошенный о пригодности оружия, якобы заявил, что шаромет – он навроде его тещи. Тяжелый, мерзкий, совершенно бессмысленный и ничего более: вот просто взять бы да и утопить в речке. Старый волшебник не стал переживать, когда ему об этом доложили. Шаромет – лишь игрушка, якобы заявил он, а у него уже есть планы на проекты куда более многообещающие, способные уничтожать массово. Он, Ортолан, принесет человечеству мир, пусть даже сперва придется для этого половину человечества повыбить. * * * Стену комнаты, куда его ввели, покрывал огромный гобелен, шедевр ткачества, аркадийская вердюра[37 - От фр. verdure – зелень, трава, листва – вид гобеленов, изображавший животных на фоне природы. – Примеч. ред.]. Гобелен портил недостиранный потек, слегка напоминавший большую чернильницу. Некто, прикинул ведьмак, совсем недавно на этот шедевр ткачества, похоже, сблевал. За столом, что занимал середину комнаты, сидели семеро. – Мастер Ортолан. – Пинетти легко поклонился. – Позволь представить тебе. Геральт из Ривии. Ведьмак. Геральта внешний вид Ортолана не удивил. Говаривали, что это самый древний из живущих чародеев. Может, так, может – нет, но уж по крайней мере Ортолан был чародеем, который выглядел как самое что ни на есть ископаемое. Было это странным еще и потому, что не кто иной, как он сам изобрел прославленный альраунов декокт, эликсир, который чародеи использовали, сдерживая процессы старения. Сам Ортолан, когда наконец доработал верно действующую формулу магического напитка, не очень-то им сумел воспользоваться, поскольку был к тому времени уже слишком стар. Эликсир предотвращал старение, но, увы, не омолаживал. Именно поэтому Ортолан, хотя издавна принимал лекарство, все же выглядел древним старцем – особенно на фоне собратьев: преклонных годами чародеев, которые обладали внешностью мужчин в расцвете сил, и поистертых жизнью чародеек, что более напоминали девиц. Лучащиеся молодостью и очарованием чародейки и чародеи с легкой сединой, чьи истинные даты рождения исчезали во мраке истории, берегли секрет эликсира Ортолана как зеницу ока, порой отрицая и само его существование. Ортолана же удерживали в уверенности, что эликсир повсеместно доступен, благодаря чему человечество почти что бессмертно и – как из этого следует – абсолютно счастливо. – Геральт из Ривии, – повторил Ортолан, теребя клок седой бороды. – Как же, как же, слышали мы. Ведьмак. Дефенсор, так сказать, защитник, людям от Злого спасенье несущий. Противу всякого чудовищного Зла презерватив и антидот консидированный. Геральт принял скромное выражение лица и поклонился. – Как же, как же… – продолжал волшебник, подергивая бороду. – Знаем, знаем. Сил, дабы людей боронить, согласно ассерциям, не щадишь ты, парень, не щадишь. И воистину эстимации достоин твой процедер, эстимации достойно и ремесло твое. Приветствуем тебя в замке нашем, рады мы, что тебя сюда фатум привел. Ибо хотя сам ты сего можешь и не знати, но вернулся ты, аки птаха во гнездо… Воистину аки птаха. Рады мы и тщим себя надеждою, что и ты рад. А? Геральт не мог решить, как обращаться к Ортолану. Чародеи не признавали форм вежливости и не ожидали их от других. Однако он не знал, достойно ли подобное обращение к седовласому и седобородому старцу, к живой легенде. Вместо того чтобы отозваться, он снова поклонился. Пинетти поочередно представил прочих сидевших за столом чародеев. Некоторых Геральт знал. Понаслышке. Аксель Эспара, больше известный как Аксель Рябой, и вправду имел битые оспой лоб и щеку и не убирал эти следы, как утверждала сплетня, исключительно из чувства противоречия. Майлз Трезевей, с легкой проседью, и Стукко Зангенис, с проседью более обширной, поглядывали на ведьмака со сдержанным интересом. Интерес Бируты Икарти, умеренно красивой блондинки, казался чуть большим. Тарвикс Сандовал, плечистый, со статью скорее рыцаря, нежели чародея, глядел в сторону, на гобелен, будто удивляясь потеку и размышляя, откуда оный взялся и кто виноват. Место рядом с Ортоланом занимал самый младший на вид среди присутствующих, Сорель Дегерлунд, длинноволосый и оттого обладавший несколько женственной красотой. – Мы тоже, – произнесла Бирута Икарти, – приветствуем прославленного ведьмака, защитника людей. Рады тебя приветствовать, поскольку и мы здесь, в этом замке, под ауспицией гроссмейстера Ортолана трудимся, дабы благодаря прогрессу делать жизнь людей более легкой и безопасной. И для нас достаток людей – цель наиглавнейшая. Возраст гроссмейстера не позволяет затягивать аудиенцию. Потому спрошу как полагается: есть ли у тебя какие пожелания, Геральт из Ривии? Есть ли нечто, что мы можем для тебя сделать? – Благодарю гроссмейстера Ортолана, – склонился Геральт снова. – И вас, уважаемые. И коль вы предлагаете мне спрашивать… Да, есть нечто, что вы могли бы для меня сделать. Могли бы вы разъяснить мне… это. Эту вещь. Я содрал ее с убитого мною вигилозавра. Он положил на стол овальную пластину размером с детскую ладонь. С выбитыми на ней знаками. – RISS PSREP Mk IV/002 025, – прочел громко Аксель Рябой. И передал пластину Сандовалу. – Мутация, сотворенная здесь, у нас, в Риссберге, – желчно произнес Сандовал. – В секции псевдорептилий. Ящер-охранник. Модель четвертая, серия вторая, экземпляр двадцать пятый. Староват, мы уж давно выпускаем куда лучших. Что тут еще объяснять? – Он говорит, что вигилозавра – убил, – скривился Стукко Зангенис. – А значит, не в объяснении здесь дело, а в претензии. Рекламации, ведьмак, принимаем и рассматриваем только от легальных покупателей, исключительно на основании подтверждения купли-продажи. Лишь при таком условии мы обслуживаем и исправляем сбои… – Гарантия на эту модель давно закончилась, – добавил Майлз Трезевей. – И ни одна не учитывает поломки, случившиеся в результате неосторожного или несообразного с инструкцией обслуживания изделия. Если изделием пользовались недолжным образом, Риссберг не несет ответственности. Никакой. – А за это, – Геральт вынул из кармана и бросил на стол вторую пластину, – несете вы ответственность? Вторая пластина была сходных с предыдущей формы и размера, но выглядела потемневшей и покрытой патиной. В бороздки въелась грязь. Но знаки все еще оставались различимы: IDR UL Ex IX 0012 BETA. Установилось долгое молчание. – Идарран из Уливо, – сказал наконец Пинетти удивительно тихим и неуверенным голосом. – Ученик Альзура. Я не думал… – Откуда это у тебя, ведьмак? – Аксель Рябой склонился над столом. – Каким образом ты его раздобыл? – Ты спрашиваешь, словно не знаешь, – ответил Геральт. – Я выковырял ее из панциря твари, которую убил. И которая успела умертвить по меньшей мере дюжину людей в тамошних окрестностях. По меньшей – поскольку, полагаю, было их куда больше. Полагаю, что убивала она многие годы. – Идарран… – пробормотал Тарвикс Сандовал. – А прежде Маласпина и Альзур… – Но это не мы, – сказал Зангенис. – Не мы. Не Риссберг. – Девятая экспериментальная модель, – задумчиво добавила Бирута Икарти. – Версия «бета». Двенадцатый… – Двенадцатый экземпляр, – подхватил Геральт не без раздражения. – А сколько их было всего? Скольких создали? Об ответственности вы промолчите, понятно, поскольку это не вы, не Риссберг, вы же – чисты и желаете, чтобы я тому поверил. Но выдайте хотя бы, поскольку наверняка вам это известно, сколько еще подобных тварей прячется в лесах и убивает людей. Скольких еще нужно отыскать. И зарубить. То есть я хотел сказать: элиминировать. – Что это, что это? – оживился внезапно Ортолан. – Что там у вас? Покажите! Ах… Сорель Дегерлунд склонился к уху старика, долго шептал. Майлз Трезевей, предъявив пластину, шептал с другой стороны. Ортолан дернул себя за бороду. – Убил? – крикнул внезапно тоненьким голоском. – Ведьмак? Уничтожил гениальное творение Идаррана? Убил? Бессмысленно уничтожил? Ведьмак не выдержал. Фыркнул. Уважение к изрядному возрасту и сединам вдруг оставило его. Он фыркнул снова. А потом засмеялся. Искренне и неудержимо. Окаменевшие лица волшебников, сидевших за столом, вместо того чтобы удержать его смех, ввергли его в еще большую веселость. Вот ведь, подумалось ему, не помню даже, когда я в последний раз смеялся так искренне. Разве что в Каэр Морхене, вспомнил, да, верно, в Каэр Морхене. Когда под Весемиром подломилась трухлявая доска в отхожем месте. – Еще и смеется, сопляк! – выкрикнул Ортолан. – Ржет, словно осел! Неразумный юнец! Подумать только, а я тебя оправдывал, когда прочие напраслину на тебя возводили! Что из того, говорил я, если он к малышке Йеннефер аморы питает? И что из того, если малышка Йеннефер любит его? Сердцу не прикажешь, не трогайте их обоих! Геральт перестал смеяться. – А ты что сотворил, глупейший из живодеров? – ярился старик. – Что ты сотворил? Понимаешь ли ты, какой шедевр, какое чудо генетики разрушил? Нет-нет, этого тебе, профану, своим крохотным умишком не уразуметь! Не уразуметь тебе замыслов гениальных! Таких людей, как Идарран, и как Альзур, учитель его, кои одарены были гением и экстраординарным талантом! Кои великие чудеса инвентировали и сотворяли, те, что для благости человечества служить назначены, а вовсе не прибыль и не мамону недостойную в виду имели, не развлеченья да забавы, но – прогресс и всеобщее счастье! Однако что б ты в делах таких разумел! Ничего не разумеешь, ничего, ничего, ни крохи! – И вот что я еще скажу, – продолжал сопеть Ортолан, – ты ведь отцов своих труд неумным убийством опозорил. Потому как се Косимо Маласпина, а после ученик его Альзур, именно Альзур, ведьмаков сотворили. Не кто иной, как они мутацию инвентировали, ту самую, благодаря коей тебе подобных креацинировали. Благодаря коей ты существуешь, благодаря коей – по миру ходишь, неблагодарный. Эстимировать бы тебе Альзура, наследников его и творения их – а не уничтожать! Ой… Ой… Старый волшебник замолчал внезапно, завращал глазами и заохал тяжело. – Нужно мне на стульчак, – сообщил со стоном. – Нужно мне на стульчак скоренько! Сорель! Милый мальчик! Дегерлунд и Трезевей сорвались с места, помогли старикану встать и вывели из комнаты. Чуть погодя встала и Бирута Икарти. Окинула ведьмака весьма красноречивым взглядом, после чего без единого слова удалилась. За ней, совершенно не глядя на Геральта, направились Сандовал и Зангенис. Аксель Рябой встал, скрестил руки на груди. Смотрел на Геральта долго. Долго и, похоже, без восторга. – Ошибкой было приглашать тебя, – произнес он наконец. – Я об этом знал. Тщил, однако, себя надеждою, что сохранишь ты хотя бы видимость сдержанности. – Ошибкой было принять ваше предложение, – холодно ответил Геральт. – Я тоже знал об этом. Но тщил себя надеждою, что получу ответ на свой вопрос. Сколько еще пронумерованных шедевров на свободе? Сколько еще подобных чудес сотворили Маласпина, Альзур и Идарран? Сколько сотворил их достойный Ортолан? Скольких еще носящих пластины тварей мне придется убить? Мне, ведьмаку, презервативу и антидоту? Я не получил ответа и прекрасно понимаю – отчего. Относительно же сдержанности: а не пошел бы ты в задницу, Эспара? Выходя, Рябой хлопнул дверью. Аж побелка посыпалась. – Хорошего впечатления, – оценил ведьмак, – я, похоже, не произвел. Но и не ожидал, что произведу, потому и не разочарован. Хотя это, похоже, еще не конец, верно? Столько сделать, чтобы меня сюда затащить… И чтоб на том все и закончилось? Ну, если так… Найдется в вашем пригороде какой-нибудь постоялый двор с кухней? Могу я уже пойти восвояси? – Нет, – ответил Харлан Тзара. – Не можешь пойти восвояси. – Потому что на этом еще ничего не закончилось, – добавил Пинетти. * * * Комната, куда его проводили, не была типичным помещением, в каких чародеи привыкли принимать посетителей. Обычно – Геральт успел ознакомиться с тем обычаем – маги давали аудиенции в залах, обставленных весьма строго, порой сурово и угнетающе. И помыслить было нельзя, чтобы чародей принял кого-нибудь в комнате приватной, личной, могущей дать информацию о характере, вкусах и интересах чародея – особенно о роде и специфике используемой им магии. Однако нынче все было совсем иначе. Стены комнаты украшали многочисленные рисунки и акварели, все эротического, а то и без малого порнографического характера. На полочках красовались модели парусников, радующие глаз точностью деталей. Маленькие кораблики в бутылках раздували миниатюрные паруса. Многочисленные витрины и витринки были полны фигурок солдат, конницы и пехоты, в различнейших построениях. Напротив входа, также под стеклом, висела препарированная ручьевая форель. Изрядных, как для форели, размеров. – Садись, ведьмак. – Пинетти, это сразу сделалось ясно, был здесь хозяином. Геральт уселся, поглядывая на препарированную форель. При жизни рыба, должно быть, весила добрых пятнадцать фунтов. Если не являлась искусно выполненной из гипса имитацией. – От подслушивания, – Пинетти повел рукой вокруг, – нас защитит магия. Потому можем разговаривать спокойно и, наконец-то, об истинных причинах, ради которых мы завлекли тебя сюда, Геральт из Ривии. Форель, которая так тебя интересует, была поймана на мушку у речки Ленточки, весила четырнадцать фунтов и девять унций. Была отпущена живой, в витрине находится ее магически воссозданная копия. А теперь сосредоточься, прошу. На том, что будет сказано. – Я готов. Ко всему. – Нам интересно, какой у тебя опыт сражений с демонами. Геральт приподнял бровь. К этому он готов не был. А ведь еще недавно полагал, будто нечем его удивить. – А что оно такое – демон? По-вашему? Харлан Тзара скривился и зябко вздрогнул. Пинетти унял его взглядом. – В оксенфуртском университете, – сказал, – имеется кафедра сверхъестественных явлений. Мастера магии бывают там с гостевыми лекциями. Каковые касаются, кроме прочего, темы демонов и демонизма, многих аспектов того явления, включая физический, метафизический, философский и моральный. Но, полагаю, мне можно тебе об этом не рассказывать, ты ведь лекции слушал. Я помню тебя, хотя как вольнослушатель ты обычно сидел в заднем ряду. Оттого снова задам вопрос о твоем опыте с демонами. А ты – будь добр ответить. Не морочь нам головы, будь так любезен. И не разыгрывай притворное удивление. – В моем удивлении, – сухо ответил Геральт, – нет ни крохи притворства, я до боли искренен. И как может не удивлять тот факт, что об опыте, связанном с демонами, задают вопрос мне, обычному ведьмаку, простому презервативу и банальному антидоту. А вопросы задают мастера магии, которые о демонизме и его аспектах читают в университете лекции. – Ответь на поставленный вопрос. – Я ведьмак, не чародей. А это значит, что относительно демонов мой опыт не сопоставим с вашим. Я слушал твои лекции в Оксенфурте, Джианкампо. Конечно, то, что долетало до последнего ряда аудитории. Демоны – суть существа из иных, нежели наш, миров. Элементарных Планов… измерений, плоскостей, времяпространства или как там его назвать. Чтобы получить хоть какой-то опыт насчет него, демона нужно сперва вызвать, то есть насильно вытащить из его плана. Свершить сие возможно лишь с помощью магии… – Не магии, но гоэтии, – прервал его Пинетти. – Разница фундаментальна. И не рассказывай нам то, что мы и так знаем. Ответь на поставленный вопрос. Прошу тебя об этом уже в третий раз. Сам удивляясь своей терпеливости. – Отвечаю на вопрос: да, у меня был опыт сражения с демонами. Дважды нанимали меня, чтобы таковых я… элиминировал. Я совладал с двумя демонами. С одним, который вселился в волка. И с другим, который одержал человека. – Совладал. – Совладал. И это не было просто. – Но, однако же, выполнимо, – вмешался Тзара. – Противу того, что утверждают. А утверждают, будто демона вообще невозможно уничтожить. – Я не утверждал, что когда-либо уничтожал демона. Я убил одного волка и одного человека. Вас интересуют подробности? – Весьма. – В случае волка, который средь белого дня загрыз и разорвал одиннадцатерых людей, я действовал совместно со священником – магия и меч, заключив союз, восторжествовали. Когда я после тяжелого боя наконец-то убил волка, сидевший в нем демон вырвался на свободу в образе большого светящегося шара. И уничтожил изрядный кусок леса, кладя деревья покатом. На меня и священника вообще не обратил внимания, корчевал он пущу в противоположном направлении. А потом исчез – наверняка вернулся в свое измерение. Священник настаивал, будто это его заслуга, дескать, экзорцизмами он экспедировал демона в замирье. Однако я полагаю, что демон ушел, поскольку ему сделалось скучно. – А второй случай? – Там вышло интересней. – И он продолжил, прежде чем его поторопили: – Одержимого человека я убил. И ничего. Никаких нарочитых побочных эффектов. Никаких шаров, молний, смерчей, никакого смрада даже. Понятия не имею, что случилось с демоном. Убитого исследовали жрецы и маги, ваши собратья. Ничего не нашли и ничего не решили. Тело сожгли, поскольку процессы разложения начались в свой час, а стояла жара… Он прервался. Чародеи переглянулись. Лица у них были каменными. – Как я понимаю, это единственный действенный способ против демона, – произнес наконец Харлан Тзара. – Убить, уничтожить энергумена, сиречь – человека одержимого. Человека, подчеркиваю. Надлежит убить его сразу же, не ожидая и не раздумывая. Рубить мечом, сколько будет сил. И все. Таков ведьмачий метод? Ведьмачий инструментарий? – Плохо у тебя выходит, Тзара. Не умеешь. Чтобы кого-то хорошенько оскорбить, не достаточно желания, энтузиазма и запала. Необходим еще и инструментарий. – Pax, pax, – повторно унял ссору Пинетти. – Для нас важны лишь факты. Ты сказал, что убил человека, это твои собственные слова. Ваш же ведьмачий кодекс вроде бы убийство людей запрещает. Убил, утверждаешь ты, энергумена, человека, которого одержал демон. После того факта, то есть после убийства человека, и тут я снова тебя процитирую, не наблюдалось никаких нарочитых побочных эффектов. Откуда же тогда уверенность, что это не был… – Хватит, – прервал Геральт. – Довольно, Джианкампо, эти аллюзии ведут в никуда. Хочешь фактов? Прошу, они таковы. Я убил, потому что так было необходимо. Я убил, чтобы спасти жизни других людей. А диспенсию на это в тот раз я получил от закона. Предоставили мне ее поспешно и в довольно громких словах. Высшая необходимость, обстоятельства, исключающие незаконность запрещенного деяния, пренебрежение одним благом во имя спасения блага иного, угроза реальная и непосредственная. И она воистину была реальна и была непосредственна. Жаль, что вы не видывали одержимого вживую и того, что он вытворял, на что был способен. Я мало знаю о философских и метафизических аспектах демонов, однако их физический аспект воистину подразумевает нарочитые эффекты. Удивительные, поверьте мне на слово. – Верим, – подтвердил Пинетти, повторно обменявшись с Тзарой взглядами. – Верим весьма и весьма. Поскольку и мы видывали кое-что. – Не сомневаюсь, – скривил рот ведьмак. – И не сомневался в Оксенфурте, на твоих лекциях. Ясно было, что ты разбираешься в подобных вещах. Теоретический фундамент вполне пригодился мне тогда, с тем волком и человеком. Я знал, в чем там дело. Оба эти случая имели схожую основу. Как ты там говорил, Тзара? Метод? Инструментарий? А это ведь были магический метод и магический инструментарий. Некий чародей заклинаниями призвал демона, силой вытащил его из родного измерения, с очевидным намереньем использовать для своих магических целей. В том и состоит демоническая магия. – Гоэтия. – В том и состоит гоэтия: вызвать демона, использовать его, а затем освободить. Так гласит теория. Поскольку на практике случается, что чародеи, вместо того чтобы после всего освободить демона, магически заключают его в тело некоего носителя. В тело волка, например. Или человека. Потому как чародей, по примеру Альзура и Идаррана, любит поэкспериментировать. Понаблюдать, что станет демон делать в чужой шкуре, если отпустить его на свободу. Поскольку чародей, подобный Альзуру, – больной извращенец, который радуется и веселится, когда смотрит на сеемую демоном смерть. Так оно и было, верно? – Всякое бывало, – сказал, растягивая слова, Харлан Тзара. – Неразумно обобщать и низко – вспоминать. Напомнить ли тебе ведьмаков, кои не отступали перед грабежом? Не гнушались наниматься платными убийцами? Мне напомнить тебе психопатов, которые носили медальоны с головой кота и которых тоже радовала сеемая вокруг смерть? – Господа, – вскинул руку Пинетти, удерживая ведьмака от ответа. – Это не сессия городского совета, потому не соревнуйтесь в попреках об изъянах и патологиях. Разумней, полагаю, посчитать, что никто не совершенен, изъяны есть у всякого, а патологии не чужды и персонам неземным. Как говорят. Сосредоточимся на проблеме, которая стоит перед нами и которая требует решения. – Гоэтия, – продолжил после длительного молчания Пинетти, – запрещена, поскольку сие процедура безумно опасная. Сам вызов демона, увы, не требует ни большого знания, ни наивысших магических способностей. Хватит владения одним из некромантских гримуаров, а их-то на черном рынке предостаточно. Без знания и умений, однако, овладеть вызванным демоном непросто. Доморощенный гоэт может считаться счастливцем, ежели вызванный им демон попросту вырвется на свободу и сбежит. Многие же заканчивают свою жизнь, будучи разорванными в клочья. Поэтому вызов демонов и любых иных существ из планов стихийных и парастихийных окружен запретами и угрозами суровых наказаний. Существует система контроля, которая гарантирует исполнение запретов. Однако есть место, которое из-под контроля было выведено. – Замок Риссберг. Разумеется. – Разумеется. Риссберг нельзя контролировать. Поскольку система контроля над гоэтией, о которой я говорил, была создана именно здесь. В результате выполняемых тут экспериментов. И благодаря проводимым здесь тестам система все еще совершенна. Но у нас проводятся и другие исследования, выполняются другие эксперименты. Различного характера. Здесь исследуют различные вещи и явления, ведьмак. Различные вещи здесь делают. Не всегда легальные, не всегда моральные. Цель оправдывает средства. Такая надпись могла бы висеть над вратами. – Но под девизом таким, – добавил Тзара, – надлежало бы добавить: «Что возникло в Риссберге, в Риссберге и остается». Эксперименты здесь производятся под присмотром. Всё контролируется. – Очевидно, не всё, – едко сказал Геральт. – Поскольку нечто присмотра избежало. – Избежало. – Пинетти лучился спокойствием. – В замке нынче трудится восемнадцать мастеров. А еще – более полусотни учеников и адептов. Львиную долю этих последних от уровня мастера отделяют лишь формальности. Мы опасаемся… У нас есть основания полагать, что некто из этой большой группы стал развлекаться гоэтией. – Не знаете, кто именно? – Не знаем. – Харлан Тзара не моргнул даже. Но ведьмак знал: лжет. – В мае и в начале июня, – чародей не ждал дальнейших расспросов, – в округе совершили три массовых убийства. В округе – значит здесь, на Погорье, от двенадцати до двадцати миль от Риссберга. Каждый раз случалось это в лесных хуторах, домах лесорубов и прочих работников. В селениях убивали всех обитателей, живым не остался никто. Осмотр тел убедил нас, что эти убийства совершил демон. Вернее, энергумен, носитель демона. Демона, коего вызвали здесь, в замке. – У нас проблема, Геральт из Ривии. Мы должны ее решить. И рассчитываем, что ты нам в этом поможешь. Передача материи – это вещь искусная, утонченная и деликатная, потому, прежде чем приступить к телепортации, я твердо рекомендую облегчиться и опорожнить мочевой пузырь.     Джеоффрей Монк     Теория и практика использования телепортационных порталов Глава десятая Плотва, как обычно, фыркала и шла боком уже при одном виде попоны, в фырканье ее звучали страх и протест. Не любила, когда ведьмак накрывал ей голову. Еще сильнее не нравилось ей то, что наступало вскоре после. Геральт нисколько поведению кобылки не удивлялся. Потому что тоже этого не любил. Не приходилось ему, ясное дело, ни дергаться, ни фыркать, но от выражений недовольства в иной форме он не удерживался. – Воистину удивительна, – не пойми в который раз удивился Харлан Тзара, – твоя аверсия телепортации. Ведьмак разговора не поддержал. Тзара этого и не ждал. – Мы высылаем тебя, – продолжил, – уже больше недели, а у тебя всякий раз рожа, как у преступника на эшафоте. Обычные люди – тех я могу понять, для них передача материи это все еще дело страшное и невообразимое. Однако я полагал, что уж ты-то, ведьмак, придерживаешься других воззрений на магию. Нынче ведь не времена первых порталов Джеоффрея Монка! Нынче телепортация – вещь повсеместная и совершенно безопасная. Телепорты – безопасны. А телепорты, отворяемые мною, безопасны патентовано. Ведьмак вздохнул. Не раз и не два случалось ему видывать результаты действия безопасных телепортов, участвовал он и в разборе останков людей, которые телепортом пользовались. Потому-то знал, что заявления о безопасности телепортационных порталов можно класть в тот же ящичек, что и такие заявления, как: «моя собачка не кусается», «мой сынок – хороший мальчик», «этот бигос свежий», «деньги отдам самое позднее послезавтра», «ночь я провела у подруги», «действую исключительно во благо родины», «ответишь всего-то на несколько вопросов и будешь свободен». Однако не имелось ни выхода, ни альтернативы. Согласно разработанному в Риссберге плану, заданием Геральта было ежедневное патрулирование избранного региона Погорья и размещенных там поселений, колоний, жилищ и обиталищ – мест, где Пинетти и Тзара опасались очередного нападения энергумена. Оные поселения рассеяны были по всему Погорью, порой довольно далеко друг от друга. Геральту пришлось смириться с фактом, что без помощи телепортационной магии результативное патрулирование невозможно. Портал Пинетти и Тзара для конспирации был создан в глубине комплекса Риссберга, в большом, пустом и умолявшем о ремонте помещении, где смердело тухлятиной, паутина липла к лицу, а высохшие мышиные катышки хрупали под сапогами. При активировании заклинания на стене, покрытой потеками и остатками какой-то скверны, проявлялся огнисто очерченный абрис двери – или, скорее, ворот – и тогда делалось худо. В глазах мигало, потом он переставал видеть, слышать и чувствовать что-либо – кроме холода. Внутри черного ничто, посреди тишины, бесформенности и безвременья холод был единственным, что ощущалось отчетливо, все остальные чувства телепорт выключал и гасил. К счастью, только на долю секунды. Миг этот проходил, реальный мир загорался в глазах, а фыркавшая от страха кобылка била подковами в каменное подложье реальности. – Лошадь, которая боится, – это понятно, – в очередной раз произнес Тзара. – Однако твой испуг, ведьмак, совершенно иррационален. Страх никогда не бывает иррациональным, удержался от опровержения Геральт. Если не считать психических расстройств. Это одна из первых вещей, которым учили маленьких ведьмаков. Испытывать страх – хорошо. Испытывать страх – значит, признавать реальность того, чего ты боишься, потому – будешь настороже. Страх не нужно побеждать. Довольно ему не поддаваться. И стоит у него учиться. – Куда нынче? – спросил Тзара, отворяя лакированную шкатулку, в которой он держал палочку. – В какой район? – Сухие Скалы. – К закату солнца постарайся добраться до Яворка. Оттуда мы тебя заберем, я или Пинетти. Ты готов? – Ко всему. Тзара повел по воздуху рукою и палочкой, словно дирижировал оркестром, Геральту даже показалось, что он слышит музыку. Чародей произнес нараспев заклинание: длинное, звучавшее словно стих. На стене загорелись огнистые линии, соединясь в пылающий четырехугольный абрис. Ведьмак ругнулся тихонько, успокоил трепыхавшийся медальон, толкнул кобылку шпорами и заставил ее ступить в молочное ничто. * * * Чернота, тишина, бесформенность, безвременье. Холод. И внезапная вспышка, и сотрясение, удары копыт о твердую почву. * * * Убийства, в которых чародеи подозревали энергумена, носителя демона, совершались в окрестностях Риссберга, на безлюдных просторах Тукайского Погорья, на заросших дремучими чащами отрогах гор, отделявших Темерию от Бругге. Имя свое отроги получили, как полагали одни, от легендарного героя Тукая или же, как утверждали другие, по какой-то иной причине. Поскольку других гор в окрестностях не было, обычно говорили просто о Погорье, и такое же сокращенное название фигурировало на многих картах. Погорье тянулось поясом миль в сто и шириной – миль в двадцать-тридцать. В западной части охвачено оно было интенсивным лесным промыслом. Здесь широко раскинулись вырубки, развивались промыслы и ремесла, с лесопильней и обработкой древесины связанные. На пустошах вставали поселения, колонии, хутора и лагеря людей, лесным делом занятых, постоянно либо сезонно, обустроенные то так-сяк, то более-менее, крупные, средние, маленькие или совсем крохотные. Нынче, как оценивали чародеи, на всем Погорье лежало под сотню таких поселений. В трех из них случились бойни, после которых никто не уцелел. * * * Сухие Скалы, комплекс окруженных густыми лесами невысоких меловых горок, был выдвинутым далеко к западу краем Погорья и западным же кордоном для патрулирования. Геральт уже бывал здесь прежде, узнал местность. В срубе под лесом выстроен был известковник, большая печь, служившая для обжига скал. Конечным продуктом такого обжига была жженая известь. Пинетти, когда бродили они здесь вместе, объяснял, для чего нужна оная известь, но Геральт слушал вполуха и успел позабыть. Известь – любая – находилась слишком далеко от сферы его интересов. Но подле печи возникла колония людей, для которых упомянутая известь служила основой существования. Ему же была доверена охрана тех людей. И только это оставалось важным. Известковщики его узнали, один помахал шапкой. Он ответил на приветствие. Делаю свое, подумал. Делаю то, что должен. То, за что мне платят. Направил Плотву к лесу. Впереди было каких-то полчаса езды лесной дорогой. Около мили отделяло его от следующего селения. Называвшегося Плохачёва Рубильня. * * * За день ведьмак одолевал расстояние от семи до десяти миль – в зависимости от местности означало это посещение от нескольких до десятка поселений и необходимость добраться в условленное место, из которого на закате кто-то из чародеев телепортировал его обратно в замок. Назавтра схема повторялась, но патрулировался следующий район Погорья. Геральт выбирал районы наобум, остерегаясь рутины и схемы, которую могли бы легко разгадать. Да и задание оказалось довольно монотонным. Но ведьмаку монотонность не мешала, он привык к ней при своем ремесле, в большинстве случаев только терпение, выдержка и последовательность гарантировали удачную охоту на чудовище. До сей поры, кстати, – и это тоже имело значение, – никто никогда не желал платить ему за его терпение, выдержку и последовательность настолько щедро, как чародеи из Риссберга. Потому не было смысла жаловаться, следовало делать дело. Даже не слишком веря в успех предприятия. * * * – Сразу после моего прибытия в Риссберг, – обратил он внимание чародеев, – вы представили меня Ортолану и всем вашим магам высших рангов. Даже если побиться об заклад, что виновного в гоэтии и резне среди тех высших рангов нет, – уж весть-то о ведьмаке должна была разойтись по замку. Ваш виновник, если он существует, мигом поймет, в чем дело, и затаится, прекратит всякую активность. Совершенно. Или переждет, пока уеду, – и тогда ее возобновит. – Мы инсценируем твой отъезд, – ответил Пинетти. – Твое дальнейшее пребывание в замке будет тайной. Не бойся, существует магия, гарантирующая секретность того, что должно секретом остаться. А мы, уж поверь, умеем использовать такую магию. – Ежедневное патрулирование, значит, имеет, по-вашему, смысл? – Имеет. Делай свое дело, ведьмак. Об остальном не волнуйся. Геральт торжественно пообещал себе не волноваться. Однако сомнения у него остались. И еще он не до конца верил чародеям. Были у него кое-какие подозрения. Но открывать их он не намеревался. * * * На Плохачёвой Рубильне бойко стучали топоры и визжали пилы, пахло свежей стружкой и живицей. Исступленным прореживанием леса занимался здесь Плохач с многочисленной семьей. Старшие члены семьи рубили и пилили, младшие – лишали сваленные деревья веток, самые молодые – носили хворост. Плохач увидал Геральта, воткнул топор в ствол, отер лоб. – Приветствую, – ведьмак подъехал ближе. – Что у вас? Все в порядке? Плохач смотрел на него хмуро и сумрачно. – Плохо, – сказал. – Потому что?.. Плохач долгонько молчал. – Пилу скрали, – проворчал он наконец. – Скрали пилу! Как оно такое вот, а? Чего вы по порубкам ездите, господин, ась? А Торквиль со своими по лесам на кой лазит, м-м? Типа охороняете, м-м? А пи?лы скрадывают! – Я этим займусь, – легко соврал Геральт. – Займусь этим делом. Бывайте. Плохач сплюнул. * * * На следующей Рубильне, на сей раз – Дудковой, все было в порядке, никто Дудку? не угрожал и даже ничего не украли. Геральт не стал придерживать Плотву. Он направлялся к следующему поселению. Которое звалось Варильней. * * * Перемещение меж поселениями облегчали лесные дороги, разбитые колесами повозок. Геральту часто встречались упряжки: как груженные лесной продукцией, так и пустые, за грузом только направлявшиеся. Встречались и группы пеших странников, движение было неожиданно сильным. Даже в глубине леса редко случалось совершенное безлюдье. Над папоротниками, словно спина нарвала над морскими волнами, вздымался порой зад бабы, на четвереньках собиравшей ягоды или какие иные лесные дары. Меж деревьями порой мелькало неверной походкой нечто, что сошло бы – обличьем и фигурою – за зомби, но в действительности было всего лишь стариком, ищущим грибы. Временами что-то ломало сухостой с безумным криком – были то дети, утеха лесорубов и углежогов, вооруженные луками из веток и бичевы. Удивительно, сколько шкоды при помощи сего примитивного инвентаря умели они причинить природе. Пугала мысль, что со временем «утеха» подрастет и возьмется за инвентарь профессиональный. * * * Поселение Варильня – где также царил покой, где ничего не мешало работе и не грозило трудящимся, – название свое – как оригинально! – получило от варенного в ней поташа, средства, ценимого в стекольном ремесле и мыловарнях. Поташ, как объяснили Геральту чародеи, получали из пепла древесного угля, каковой в здешних окрестностях выжигали. Геральт проведывал уже – и намеревался проведать нынче – местные селенья углежогов. Самое близкое носило название Дубовец, а дорога к нему и вправду вела мимо изрядного скопища огромных, многовековых дубов. Даже в полдень, даже при полном солнце и безоблачном небе, под дубами всегда лежала мрачная тень. Это именно подле тех дубов неполную неделю назад Геральт впервые повстречал констебля Торквиля и его отряд. * * * Когда они галопом вылетели из-за дубов и окружили его, в зеленых маскирующих одеждах, с длинными луками за спинами, Геральт сперва принял их за Лесничих, членов прославленной охотничьей псевдовоенной организации, которые сами себя называли Стражниками Пущи, а занимались охотой на нелюдей, особенно на эльфов и дриад, и умерщвлением их разнообразными изысканными способами. Бывало, что путников на лесных тропах Лесничие обвиняли в помощи нелюдям или в торговле с ними, а за то и другое с их стороны грозил самосуд, доказать же свою невиновность было непросто. Потому встреча подле дубов обещала опасное столкновение – и Геральт вздохнул с облегчением, когда оказалось, что зеленые всадники не более чем исполняющие свои обязанности стражи закона. Командир, загорелый тип с проницательным взглядом, назвавшийся констеблем на службе у бейлифа из Горс Велена, резко и безапелляционно потребовал от Геральта назваться, а когда услыхал что хотел, пожелал увидать и ведьмачий знак. Медальон с зубастым волком оказался не просто признанным за доказательство удовлетворительное, но вызвал у стража закона удивление. Уваженье его объяло, как, впрочем, и Геральта. Констебль сошел с лошади, попросил ведьмака сделать то же самое и пригласил его для короткой беседы. – Я – Франс Торквиль, – констебль отказался от притворно-презрительного вида служаки и превратился в человека спокойного и деловитого. – А ты – ведьмак Геральт из Ривии. Тот самый Геральт из Ривии, который месяц назад в Ансегисе спас от смерти женщину и ребенка, убивши чудовище-людоеда. Геральт стиснул зубы. Он сумел уже позабыть об Ансегисе, о чудовище с пластинкой и о человеке, который погиб там по его вине. Это долго его грызло, потом наконец он сумел убедить себя самого, что сделал столько, сколько сумел, что двоих спас, а тварь больше никого не убьет. Теперь же все вернулось. Франс Торквиль, похоже, не заметил, как помрачнел при его словах ведьмак. А если заметил, виду не подал. – Выходит, ведьмак, – продолжил, – мы оба по одной причине по этим буреломам ездим. Скверные вещи с весны происходят на Тукайском Погорье, куда как дурные здесь случились дела. И самое время положить этому конец. После резни в Каблуках я советовал риссбергским чародеям нанять ведьмака. Как видно, они прислушались, хотя обычно слушать не любят. Констебль снял шляпу и отряхнул ее от иголок и коры. Головной убор у него оказался того же фасона, что и у Лютика, разве только из худшего фетра. И вместо пера белой цапли украшен был пером фазана. – Уже сколько-то времени я слежу за законом и порядком на Погорье, – продолжил Торквиль, глядя Геральту в глаза. – Не хвалюсь, но я уже не одного преступника поймал, не одним сухую ветвь украсил. Однако то, что здесь в последнее время творится… Против этого нужен кто-то навроде тебя. Кто-то, кто понимает в чарах и разбирается в монстрах, кто ни чудовища, ни призрака, ни дракона не испугается. И хорошо, вместе станем людей стеречь и охранять. Я – за мою малую зарплату, ты – за деньги чародеев. Много ли, спрошу, платят они тебе за работу? Пятьсот новиградских крон, переведенных на счет авансом, не собирался признаваться Геральт. За столько-то купили мои услуги и мое время чародеи из Риссберга. Пятнадцать дней моего времени. А после пятнадцати дней, независимо от того, что произойдет, переведут вторую половину. Много. Более чем удовлетворительно. – Ага, наверняка немало платят. – Франс Торквиль быстро понял, что ответа не дождется. – Средств у них хватает. А тебе вот что скажу: здесь никаких денег много не будет. Потому как паскудное это дело, ведьмак. Паскудное, темное и неестественное. Зло, которое тут безумствовало, из Риссберга пришло, голову дам на отсечение. Наверняка чародеи напутали что-то в этой их магии. Потому как та их магия – словно мешок со змеями: пусть бы и завязали его крепко-накрепко, всегда что-то ядовитое вылезет. Констебль покосился на Геральта, и одного косого взгляда ему достало, чтобы понять: ведьмак не выдаст ему ничего, никаких подробностей уговора с чародеями. – Они хоть с деталями тебя ознакомили? Рассказали, что там случилось в Тисе, Каблуках и Роговизне? – Частично. – Частично, – повторил Торквиль. – За три дня до Беллетэйна, сельцо Тис, убито девять лесорубов. Середина мая, поселение пильщиков в Каблуках, убитых – двенадцать. Начало июня, Роговизна, колония углежогов. Жертв – пятнадцать. Такое вот положение на сегодняшний день, ведьмак. Потому как это не конец. Голову положу – не конец. Тис, Каблуки, Роговизна. Три массовых убийства. А значит, не несчастный случай на производстве, не демон, который вырвался и сбежал и над которым партач-гоэтий не сумел возобладать. Это преднамеренное, запланированное действие. Кто-то троекратно пленил демона в носителе и трижды послал убивать. – Я уж много повидал, – констебль заиграл желваками. – Не одно поле боя, не один и не два трупа. Нападения, грабежи, налеты бандитские, кровавая родовая месть и наезды, даже одна свадьба, с которой шестерых покойников вынесли, включая жениха. Но чтобы сухожилия рассекать, а потом хромых жечь? Чтобы скальпировать? Горла грызть? Живьем рвать, из животов кишки тащить? А потом из отрезанных голов пирамиды составлять? С чем тут, спрашиваю, мы дело имеем? Не выяснили они там, что и к чему, ведьмак? Для чего же понадобился ведьмак чародеям из Риссберга? Так сильно, что к сотрудничеству пришлось принуждать его шантажом? С любым демоном и с любым носителем чародеи справились бы играючи сами – особо не напрягаясь. Fulmen sphaericus[38 - Шаровая молния (лат.).], Sagitta aurea[39 - Золотая стрела (лат.).], два первых попавшихся заклинания среди множества, которыми можно было угостить энергумена с расстояния в сто шагов – и сомнительно, чтобы тот пережил такое приветствие. Но нет, чародеи жаждут ведьмака. Зачем? Ответ прост: энергуменом стал чародей же, собрат, коллега. Кто-то из коллег по ремеслу вызывает демонов, позволяет им войти в себя и отправляется убивать. Сделал он это уже трижды. Но чародеям никак не врезать по коллеге шаровой молнией, не проткнуть золотой стрелой. На коллегу нужно ведьмака. Он не мог и не хотел говорить это Торквилю. Не мог и не хотел повторять того, что сказал чародеям в Риссберге. И на что они даже внимания не обратили. Будто на некую банальность. * * * – Вы ведь все это делаете. Все играете с этой, как ее зовете, гоэтией. Выкликаете тех существ, вытягиваете из их измерений, из-за закрытых дверей. С тем же неизменным припевом: мы будем их контролировать, овладеем, заставим слушаться, запряжем в работу. С тем же неизменным оправданием: мы узнаем их секреты, заставим выдать тайны и арканы, благодаря чему многократно усилим собственную магию, станем лечить и исцелять, элиминируем болезни и стихийные бедствия, сделаем мир лучше, а человека – счастливей. И непременно оказывается, что это ложь, что все дело исключительно в собственных силе и власти. Тзара, как было видно, рвался к отповеди, однако Пинетти его удержал. – Ну а о существах из-за затворенных дверей, – продолжал Геральт, – тех, которых для удобства мы зовем демонами, вы наверняка знаете то же, что и мы, ведьмаки. В чем мы удостоверились давным-давно, что записано в ведьмачьих протоколах и хрониках. Демоны никогда не откроют вам никаких секретов или арканов. Никогда не дадут запрячь себя в работу. Они позволяют себя вызвать и привести в наш мир исключительно с единственной целью: потому что желают убивать. Потому что вот это они любят. И вы о том знаете. Но даете им такую возможность. – От теории, – сказал Пинетти после длительного молчания, – не перейти ли нам к практике? Полагаю, что в ведьмачьих протоколах и хрониках о таковой тоже есть записи. А ждем мы от тебя, ведьмак, не трактатов о морали, но практических решений. * * * – Рад был познакомиться. – Франс Торквиль подал Геральту руку. – А теперь за работу, в объезд. Стеречь, людей охранять. В этом наше предназначение. – В этом. Уже сидя в седле, констебль наклонился. – Готов поспорить, – молвил тихо, – что в том, что я тебе скажу, ты и сам отлично осведомлен. Но все же скажу. Будь внимателен, ведьмак. Следи за окрестностями. Откровенничать ты не желаешь, но я-то знаю. Чародеи наверняка наняли тебя, чтоб ты исправил то, что сами они и напортачили, чтобы подчистил мерзость, которую сами они произвели. Но если что пойдет не так, они будут искать козла отпущения. И подумай, кто же им станет? * * * Небо над лесом стало темнеть, внезапный ветер зашумел в кронах деревьев. Заурчал далекий гром. * * * – Не грозы, так ливни, – сказал Франс Торквиль при очередной их встрече. – Через день гремит да льет. А в итоге все следы, где их ни ищи, дождем размыты. Удобно, да? Словно по заказу. Это тоже отдает, как по мне, чернокнижьем, а точнее Риссбергом. Говорят, маги умеют погоду изменять. Магичный ветер вызвать, а натуральный так заклясть, чтобы дул, когда захотят. Прогонять тучи, приманивать дождь и град, да и грозы тоже. Когда им это на руку. Чтобы, например, замести следы. А что ты скажешь, Геральт? – Чародеи и вправду умеют многое, – ответил он. – Погодой они управляли всегда, со времен Первой высадки, которая якобы не закончилась катастрофой исключительно благодаря чарам Йана Беккера. Но обвинять магов во всех проблемах и невзгодах – это, полагаю, перебор. Ты ведь, в конце концов, говоришь о естественных явлениях, Франс. Просто-напросто такой у нас нынче сезон. Сезон гроз. * * * Он поторопил кобылку. Солнце уже клонилось к западу, до сумерек ведьмак намеревался объехать еще несколько селений. Самое близкое из них было колонией углежогов, лежавшей в околице, что звалась Роговизной. В первый раз сопровождал его там Пинетти. * * * К удивлению ведьмака, урочище, в котором случилась резня, вместо того чтобы оставаться мрачным и всеми заброшенным, было местом людным и кипящим от работы. Углежоги – сами себя зовущие дымняками – как раз трудились, возводя новый «кабан», конструкцию для выжигания древесного угля. «Кабан» сей был холмообразно сложенным штабелем дров, причем не беспорядочной кучей, но сооруженным тщательно, бревно к бревну. Когда Геральт и Пинетти въехали на поляну, углежоги как раз обкладывали оный штабель мхом и старательно присыпа?ли землей. Второй «кабан», выстроенный раньше, уже работал, сиречь коптил изо всех сил. Вся поляна была затянута едким дымом, резкий смолистый запах свербел в носу. – Как давно… – ведьмак прокашлялся, – как давно, говоришь, случилось… – Ровно месяц назад. – А люди уже здесь работают, как ни в чем не бывало? – На древесный уголь, – пояснил Пинетти, – огромный спрос. Только древесный уголь при сжигании позволяет поддерживать температуру, делающую возможной плавку металла. Доменные печи под Дорианом и Горс Веленом без угля не смогли бы работать, а выплавка – важнейшая и наиболее развитая отрасль промышленности. Благодаря спросу углежогство – занятие прибыльное, а экономика, ведьмак, как и природа, не терпит пустоты. Убитых дымняков похоронили вон там, видишь, где курган? Песок свежий, еще желтый. А на их место пришли новые. «Кабан» дымит, жизнь идет своим чередом. Они спешились. Дымняки не обратили на них внимания, слишком были заняты. Если кто пришельцами и заинтересовался, то это женщины да бегавшие между шалашами дети. – Именно. – Пинетти угадал вопрос до того, как ведьмак его задал. – Среди похороненных под курганом были и дети. Трое. Три женщины. Девятеро мужчин и подростков. Ступай за мной. Они вошли между штабелями сушившегося дерева. – Нескольких мужчин, – говорил волшебник, – убили на месте, им размозжили головы. Остальных обездвижили, клинками перерубив сухожилия у стоп. У многих, в том числе и у детей, были вдобавок сломаны руки. Обездвижив, их убили. Разрывали горла, раздирали животы, отворяли грудные клетки. Сдирали со спин кожу, скальпировали. Одной из женщин… – Хватит, – ведьмак смотрел на черные потеки крови, все еще заметной на березовых стволах. – Хватит, Пинетти. – Стоит знать, с кем… с чем мы имеем дело. – Я уже знаю. – Тогда последняя деталь. Недосчитались нескольких тел. Всем убитым отрубили головы. И сложили их в пирамиду, здесь, аккурат на этом самом месте. Голов было пятнадцать, тел – тринадцать. Два тела исчезли. – Согласно почти идентичной схеме, – продолжил волшебник после краткой паузы, – расправились с обитателями двух других поселений, Каблуков и Тисов. В Тисах убиты девять человек, в Каблуках – двенадцать. Я отведу тебя туда утром. А сегодня мы заглянем еще в Новую Смолярню, тут недалеко. Увидишь, как выглядит производство древесной смолы и дегтя. Когда в следующий раз придется тебе что-либо смазывать дегтем, будешь знать, откуда он берется. – У меня вопрос. – Слушаю. – Зачем было вам прибегать к шантажу? Не верили, что я приду в Риссберг по собственной воле? – Мнения разделились. – Засадить меня в Кераке в холодную, потом освободить, но продолжать шантажировать судом – такова была идея? Кто это придумал? Коралл, верно? Пинетти взглянул на него. Глядел долго. – Верно, – признал наконец. – Это была ее идея. И ее план. Посадить, освободить, шантажировать. А потом сделать так, чтобы расследование остановили. Она сделала это сразу после твоего отъезда, ты в Кераке нынче чист, словно слеза. Есть у тебя другие вопросы? Нет? Тогда едем в Новую Смолярню, поглядим на деготь. Потом я открою телепорт в Риссберг. Вечером мне хотелось бы еще заскочить с удочкой на речку. Мошка роится, форель жирует… Ты рыбачил когда-нибудь, ведьмак? Нравится тебе рыбная ловля? – Я ловлю, когда мне хочется рыбы. Всегда вожу с собою леску. Пинетти долго молчал. – Леску, – сказал он наконец странным тоном. – С грузилом из куска свинца. С несколькими крючками. На которые ты надеваешь червяков. – Да. А что? – Ничего. Не стоило мне спрашивать. * * * Он направлялся в Сосницу, очередное селеньице, когда лес внезапно замолчал. Онемели сойки, как обрезанные ножом затихли крики сорок, внезапно оборвался стук дятла. Лес замер в ужасе. Геральт послал кобылку в галоп. Смерть – наш вечный спутник. Всегда ступает слева от нас, на расстоянии вытянутой руки, чуть сзади. Это единственный мудрый советчик, на которого может рассчитывать воин. Если ему покажется, что все идет плохо и что через миг он будет уничтожен, воитель может обернуться к смерти и спросить, так ли это. Смерть тогда ему ответит, что он ошибается, что важно лишь ее прикосновение. «А я еще до тебя не дотронулась», – скажет она.     Карлос Кастанеда     Путешествие в Икстлан Глава одиннадцатая «Кабан» в Соснице поставили рядом с корчевьем, углежоги пустили в ход древесные отбросы, оставшиеся после вырубки. Выжег начался недавно; с верхушки купола, словно из кратера вулкана, бил столп желтоватого и крепко смердевшего дыма. Запах дыма не мог перебить поднимавшегося над поляной смрада смерти. Геральт соскочил с коня. И выхватил меч. Первый труп, лишенный головы и обеих стоп, он увидал сразу у «кабана», кровь залила покрывавшую купол землю. Чуть поодаль лежали еще три тела, изуродованные до неузнаваемости. Кровь впиталась в лесной песок, оставив чернеющие пятна. Ближе к середине поляны, у обложенного камнем очага лежали еще два трупа – мужчины и женщины. У мужчины было порвано горло, разодрано так, что виднелись шейные позвонки. Верхняя часть туловища женщины лежала в кострище, облепленная кашей из перевернутого котла. Чуть поодаль, возле штабеля дров, лежал ребенок, мальчик лет, может, пяти. Разодранный напополам. Кто-то – или, скорее, что-то – схватило его за обе ножки и разодрало. Он заметил и следующий труп, у того был рассечен живот, а кишечник вынут наружу. На всю длину – то есть где-то сажень толстого и больше трех – тонкого. Кишки ровной сине-розовой лентой тянулись от трупа к шалашу из игольчатых веток, исчезали там, внутри. В шалаше, на лежанке из тряпок, откинулся навзничь худощавый мужчина. Сразу бросалось в глаза, что месту этому он нисколько не подходит. Богатая одежда покрыта кровью, пропитана ею насквозь. Но ведьмак не заметил, чтобы брызгало, струилось или текло из кровеносных сосудов самого человека. Геральт узнал его, несмотря на покрытое подсохшей кровью лицо: длинноволосый, худой и слегка женоподобный красавчик, Сорель Дегерлунд, представленный ему на аудиенции у Ортолана. Тогда на нем были эти же обшитый позументами плащ и вышитый дублет; как и прочие чародеи, он сидел за столом и, как и прочие, глядел на ведьмака с плохо скрытым отвращением. А теперь – валялся без памяти, в углежогском шалаше, весь в крови, и на запястье правой его руки были наверчены людские кишки. Вырванные из брюшной полости трупа, что лежал шагах в десяти поодаль. Ведьмак сглотнул. Зарубить его, подумал, пока без сознания? Этого ожидают Тзара и Пинетти? Убить энергумена? Элиминировать гоэта, развлекавшегося вызовами демонов? Из задумчивости его вырвал стон. Сорель Дегерлунд, похоже, приходил в себя. Вскинул голову, застонал, снова рухнул на постель. Приподнялся, повел вокруг безумным взглядом. Увидел ведьмака, открыл рот. Взглянул на свой залитый кровью живот. Поднял руку. Увидел, что в ней сжимает. И заорал. Геральт смотрел на меч, Лютиково приобретение с золоченой гардой. Поглядывал на тонкую шею волшебника. На набрякшие там жилы. Сорель Дегерлунд отлепил кишки от ладони и отшвырнул прочь. Прекратил вопить, только стонал и трясся. Поднялся, сперва на четвереньки, потом на ноги. Вывалился из шалаша, осмотрелся, заверещал и бросился наутек. Ведьмак схватил его за ворот, остановил и швырнул на колени. – Что… здесь… – бормотал Дегерлунд, все еще трясясь. – Что… Что тут про… произошло? – Полагаю, ты знаешь. Волшебник судорожно сглотнул. – Как… Как я здесь оказался? Ничего… Ничего не помню… Ничего не помню! Ничего! – Вот в это я не поверю. – Инвокация… – Дегерлунд закрыл лицо рукою. – Я вызвал… И он появился. В пентаграмме, в меловом кругу… И вошел. Вошел в меня. – И не впервые, верно? Дегерлунд захныкал. Чуть нарочито – Геральт не мог избавиться от такого вот впечатления. Жалел, что не застал энергумена, пока демон его не покинул. Чувство это, понимал он, было иррациональным: он знал, насколько опасным может стать столкновение с демоном, должен был радоваться, что избежал его. Но не радовался. Поскольку тогда знал бы наверняка, что делать. Конец ознакомительного фрагмента. notes Примечания 1 Пер. Н. Полилова. – Здесь и далее, кроме отдельно оговоренных случаев, – примеч. пер. 2 В силу самого факта (лат.). 3 «Природа вещей» (лат.); стоит напомнить, что похоже («De Rerum Natura» – «О природе вещей») называлась знаменитая поэма Тита Лукреция Кара. 4 Известна также под названиями «левкрокотта», «корокотта» и т. д. Как сказано у Плиния, «„левкрокота“ – самый быстроногий зверь величиной почти с осла, с оленьим крупом, львиными шеей, хвостом и грудью, с барсучьей головой, раздвоенными копытами, со ртом от уха до уха, а вместо зубов у него сплошная кость – и говорят, что это животное подражает человеческим голосам». (Перевод с лат. И. Ю. Шабага). – Примеч. ред. 5 Пер. Т. Щепкиной-Куперник. 6 От лат. delinquens, «правонарушитель» – человек, нарушающий правовые нормы. 7 Плывущий (фр.); голубой плывущий дельфин – один из типов геральдических фигур. – Примеч. ред. 8 Дословно – «извещение о преступлении» (лат.), то есть – именно что донос. В дальнейшем мы не даем перевод латыни там, где она тут же дублируется на русском (в оригинале – на польском), а также в тех случаях, когда смысл ясен из контекста. – Примеч. ред. 9 Единичное свидетельство – не в счет. Свидетельствует один – никто не свидетельствует (лат.). 10 При сомнении – воздержись (лат.). 11 Пер. Ю. Корнеева. 12 Во обеспечение расходов (лат.). 13 От нидерл. windboom, от winden – «навивать» и boom – «дерево»: выемный рычаг, служащий для поворота кабестана, стоячего ворота для подъема и спуска якоря. 14 То бишь – квинтэссенцией. В данной цитате из древнего трактата Фортегуэрра (а также автор), безусловно, отсылает нас к исходному, алхимическому смыслу латинского выражения «quinta essentia». – Примеч. ред. 15 От гэльск. Samhuinn; то же, что «Самайн» – кельтский праздник окончания уборки урожая; обычно проведение его относят к октябрю-ноябрю. 16 Вареная кожа (фр.). 17 Кличку себе Тонтон взял по названию соответствующего типа гладиаторов – как раз вооружавшихся трезубцем, кинжалом и сетью. Правда, доспехи из бычьей кожи они не носили, как правило, ограничиваясь наручем и наплечником, закрывавшим плечо и левую часть груди. – Примеч. ред. 18 Дикие ночи! Дикие ночи! Будь мы вдвоем — Дикие ночи стали бы Нашим богатством.     (Пер. Д. Даниловой.) 19 Я долг свой исполняю ежедневно: целую и ласкаю там и тут, и славлю красоту ее. И гневно меня в лицо предателем зовут.     (Пер. В. Аренева.) 20 Ничему не удивляйся (лат.). 21 Шкунер – от нидерл. schoener: архаизированное название типа корабля, более известного нам как «шхуна». 22 С наибольшим почетом (лат.). 23 Название для системы точных наук в средневековой системе образования: арифметика, геометрия, астрономия и музыка. Вместе с тривиумом (грамматикой, диалектикой и риторикой) как раз и составляли упомянутые семь свободных искусств. 24 Сфера мира подразделяется (лат.). 25 Либо (лат.). 26 Подпорка (лат.). 27 Что и требовалось доказать (лат.). 28 Мы же позволим себе добавить: эхинопсами в нашей реальности называют безобидных малых ежовых тенреков, а также – растения рода мордовник, вряд ли те или другие способны причинить людям ощутимый вред. – Примеч. ред. 29 Мазь Ортолана (лат.). 30 Мятеж (фр.). 31 Без гнева и пристрастия (лат.). 32 Из града Керака, дня 5 июля года 1245 п (осле) С (опряжения Сфер) (лат.). 33 Всего наилучшего (лат.). 34 Тупик (фр.). 35 Прозвище данного чародея отсылает нас, по признанию самого автора, к вполне реальному человеку. Джованни Джузеппе Пинетти (1750–1800) – знаменитый фокусник, чародей и иллюзионист, выступал при многих королевских дворах Европы, в том числе – по свидетельству Адама Мицкевича – в Гродно и Вильнюсе, где о нем осталось много исторических анекдотов. Фокусы и трюки Пинетти были очень необычны и зрелищны, поэтому многие верили в то, что он владеет черной магией и заключил договор с Дьяволом. Адам Мицкевич в двенадцатой книге поэмы «Пан Тадеуш» упоминает о Пинетти: Тут Генрик Домбровский выразил удивленье И молвил: «Пан Войский, не китайские ль это тени? А может, на службу вам бесов своих дал Пинетти?..» – Примеч. ред. 36 Мир (лат.). 37 От фр. verdure – зелень, трава, листва – вид гобеленов, изображавший животных на фоне природы. – Примеч. ред. 38 Шаровая молния (лат.). 39 Золотая стрела (лат.). Текст предоставлен ООО «ИТ» Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию:https://tellnovel.com/andzhey-sapkovskiy/sezon-groz-doroga-bez-vozvrata