Почти такие же Аркадий и Борис Стругацкие Полдень, XXII векПочти такие же #2 «Их вот-вот должны были вызвать, и они сидели в коридоре на подоконнике перед дверью. Сережа Кондратьев болтал ногами, а Панин, вывернув короткую шею, глядел за окно в парк, где на волейбольной площадке прыгали у сетки девчонки с факультета Дистанционного Управления. Сережа Кондратьев, подсунув под себя ладони, смотрел на дверь, на блестящую черную пластинку с надписью «Большая Центрифуга». В Высшей школе космогации четыре факультета, и три из них имеют тренировочные залы, на дверях которых висит пластинка с такой же надписью. Всегда очень тревожно ждать, когда тебя вызовут на Большую Центрифугу. Вот Панин, например, глазеет на девчонок явно для того, чтобы не показать, как ему тревожно. А ведь у Панина сегодня самая обычная тренировка…» Аркадий и Борис Стругацкие Почти такие же Их вот-вот должны были вызвать, и они сидели в коридоре на подоконнике перед дверью. Сережа Кондратьев болтал ногами, а Панин, вывернув короткую шею, глядел за окно в парк, где на волейбольной площадке прыгали у сетки девчонки с факультета Дистанционного Управления. Сережа Кондратьев, подсунув под себя ладони, смотрел на дверь, на блестящую черную пластинку с надписью «Большая Центрифуга». В Высшей школе космогации четыре факультета, и три из них имеют тренировочные залы, на дверях которых висит пластинка с такой же надписью. Всегда очень тревожно ждать, когда тебя вызовут на Большую Центрифугу. Вот Панин, например, глазеет на девчонок явно для того, чтобы не показать, как ему тревожно. А ведь у Панина сегодня самая обычная тренировка. – Хорошо играют, – сказал Панин басом. – Хорошо, – сказал Сережа, не оборачиваясь. – У «четверки» отличный пас. – Да, – сказал Сережа. Он передернул плечами. У него тоже был хороший пас, но он не обернулся. Панин посмотрел на Сережу, посмотрел на дверь и сказал: – Сегодня тебя отсюда понесут. Сережа промолчал. – Ногами вперед, – сказал Панин. – Да уж, – сказал Сережа, сдерживаясь. – Тебя-то уж не понесут. – Спокойно, спортсмен, – сказал Панин. – Спортсмену надлежит быть спокойну, выдержану и всегда готову. – А я спокоен, – сказал Сережа. – Ты спокоен? – сказал Панин, тыкая его в грудь негнущимся пальцем. – Ты вибрируешь. Ты трясешься, как малек на старте. Смотреть противно, как ты трясешься. – А ты не смотри, – посоветовал Сережа. – Смотри лучше на девочек. Хороший пас и все такое. – Ты непристоен, – сказал Панин и посмотрел в окно. – Прекрасные девушки! И замечательно играют. – Вот и смотри, – сказал Сережа. – И старайся не стучать зубами. – Это я стучу зубами? – изумился Панин. – Это ты стучишь зубами. Сережа промолчал. – Мне можно стучать зубами, – сказал Панин, подумав. – Я не спортсмен. – Он вздохнул, посмотрел на дверь и сказал: – Хоть бы скорее вызвали, что ли… Слева в конце коридора появился староста второго курса Гриша Быстров, Он был в рабочем комбинезоне, приближался медленно и вел пальцем по стене. Лицо у него было задумчивое. Он остановился перед Кондратьевым и Паниным и сказал: – Здравствуйте. – Голос у него был печальный. Сережа кивнул. Панин снисходительно сказал: – Здравствуй, Григорий. Вибрируешь ли ты перед Центрифугой, Григорий? – Да, – ответил Гриша Быстров. – Немножко. – Вот, – сказал Панин Сереже, – Григорий волнуется всего-навсего немножко. А между тем Григорий всего-навсего малек. Мальками в школе называли курсантов младших курсов. Гриша вздохнул и тоже сел на подоконник. – Сережа, – сказал он. – Правда, что ты делаешь сегодня первую попытку на восьмикратной? – Да, – сказал Сережа. Ему совсем не хотелось разговаривать, но он боялся обидеть Быстрова, – Если позволят, конечно, – добавил он. – Наверное, позволят, – сказал Гриша. – Подумаешь, попытка на восьмикратной! – сказал Панин легкомысленно. – А ты пробовал на восьмикратной? – с интересом спросил Гриша. – Нет, – сказал Панин. – Но зато я не спортсмен. – А может быть, попробуешь? – сказал Сережа. – Вот прямо сейчас, вместе со мной. А? – Я человек простой, простодушный, – ответил Панин. – Есть норма. Нормой считается пятикратная перегрузка. Мой простой, незамысловатый организм не выносит ничего, превышающего норму. Однажды он попробовал шестикратную, и его вынесли на седьмой минуте. Вместе со мной. – Кого вынесли? – не понял Гриша. – Мой организм, – пояснил Панин. – Да, – сказал Гриша со слабой улыбкой. – А я вот еще не дошел и до пятикратной. – На втором курсе и не надо пятикратной, – сказал Сережа. Он спрыгнул с подоконника и принялся приседать поочередно на левой и на правой ноге. – Ну я пошел, – сказал Гриша и тоже спрыгнул с подоконника. – Что случилось, староста? – спросил Панин. – Почему такая тоска? – Кто-то устроил штуку с Копыловым, – печально сказал Гриша. – Опять? – сказал Панин. – Какую штуку? Второкурсник Валя Копылов был известен на факультете своей привязанностью к вычислительной технике. Недавно на факультете установили новый, очень хороший волноводный вычислитель ЛИАНТО, и Валя проводил возле него все свободное время. Валя торчал бы возле него и ночью, но ночью на ЛИАНТО велись вычисления для дипломатов, и Валентина беспощадно выгоняли. – Кто-то из наших запрограммировал любовное послание, – сказал Гриша. – Теперь ЛИАНТО на последнем цикле выдает: «Без Копылова жизнь не та, люблю, привет от Лианта». В простом буквенном коде. – «Привет от Лианта…» – сказал Сережа, массируя себе плечи. – Поэты. Задавить из жалости. – Подумать только, – сказал Панин. – Какой нынче малек пошел веселый. – Что вы мне это говорите, – сказал Гриша Быстрое. – Вы этим дуракам скажите. Действительно, «привет от Лианта». Сегодня ночью Кан делал расчет, и вместо ответа – раз! – «привет от Лианта». Теперь он меня вызывает. Тодор Кан, железный Кан, был начальником Штурманского факультета. – О! – сказал Панин. – Тебе предстоят интересные полчаса, староста. Железный Кан очень живой собеседник. – Железный Кан большой эстет, – сказал Сережа Кондратьев. – Он не потерпит старосту, у которого курсанты двух строк связать не могут. – Я человек простой, простодушный, – начал Панин, но в это время дверь приоткрылась и высунулась голова дежурного. – Кондратьев, Панин, приготовиться, – сказал дежурный. Панин осекся и одернул куртку. – Пошли, – сказал он. Кондратьев кивнул Грише и пошел следом за Паниным в тренировочный зал. Зал был огромен, и посередине сверкало четырехметровое коромысло на толстой кубовой станине – Большая Центрифуга. Коромысло вращалось. Кабины на его концах, оттянутые центробежной силой, лежали почти горизонтально. Окошек в кабинах не было, и наблюдение за курсантами велось изнутри станины при помощи системы зеркал. Несколько курсантов отдыхали у стены на шведской скамейке. Задрав головы, они следили за проносящимися кабинами. – Четырехкратная, – сказал Панин, глядя на кабины. – Пятикратная, – сказал Кондратьев. – Кто там сейчас? – Нгуэн и Гургенидзе, – сказал дежурный. Он принес два костюма для перегрузок, помог Кондратьеву и Панину одеться и зашнуровал их. В костюме для перегрузок человек похож на кокон шелкопряда. – Ждите, – сказал дежурный и пошел к станине. Раз в неделю каждый курсант крутился на центробежной установке, приучаясь к перегрузкам. Раз в неделю по часу все пять лет. Надо было сидеть и терпеть, и слушать, как трещат кости, и чувствовать, как широкие ремни впиваются сквозь толстую ткань костюма в обрюзгшее тело, как обвисает лицо и как трудно мигать – тяжелеют веки. И при этом нужно было решать какие-то малоинтересные задачки или составлять стандартные подпрограммы для вычислителя, и это было совсем нелегко, хотя и задачки, и подпрограммы были известны с первого курса. Некоторые курсанты выдерживали семикратные перегрузки, а другие не выдерживали даже тройных – они не могли справиться с черным выпадением зрения, и их переводили на факультет Дистанционного Управления. Коромысло стало вращаться медленнее, кабинки повисли вертикально. Из одной вылез худощавый смуглый Нгуэн Фу Дат и остановился, держась за раскрытую дверцу. Его покачивало. Из другой кабинки мешком вывалился Гургенидзе. Курсанты на шведской скамеечке вскочили на ноги, но дежурный уже помог ему подняться, и он сел, упираясь руками в пол. – Больше жизни, Лева! – громко сказал один из курсантов. Все засмеялись. Только Панин не засмеялся. – Ничего, ребята, – сипло сказал Гургенидзе и встал. – Ерунда! – Он страшно зашевелил лицом, разминая затекшие мускулы щек. – Ерунда! – повторил он. – Ох и понесут же тебя сегодня, спортсмен! – сказал Панин негромко, но очень энергично. Кондратьев сделал вид, что не слышит. «Если меня сегодня понесут, – подумал он, – все пропало. Не могут меня сегодня понести. Не должны». – Полноват Лева, – сказал он, – Полные плохо переносили перегрузки. – Похудеет, – бодро сказал Панин. – Захочет, так похудеет. Панин потерял шесть кило, прежде чем научился выдерживать пятикратные перегрузки, положенные по норме. Это было необыкновенно мучительно, но он очень не хотел к дистанционникам. Он хотел быть штурманом. В станине открылся люк, оттуда вылез инструктор в белом халате и отобрал у Нгуэна и Гургенидзе листки с записями. – Кондратьев и Панин готовы? – сказал он. – Готовы, – сказал дежурный. Инструктор бегло проглядел листки. – Так, – сказал он. – Нгуэн и Гургенидзе свободны. У вас зачет. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ИТ» Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию:https://tellnovel.com/strugackie_arkadiy-i-boris/pochti-takie-zhe