Легенда о родоначальнике Фарцовки Фиме Бляйшице Михаил Иосифович Веллер Легенды Невского проспекта1. Саги о героях #1 Михаил Веллер Легенда о родоначальнике фарцовки Фиме Бляйшице 1. Интеллигентик В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем годе, как известно, Вождь народов и племен решил устроить евреям поголовно землю обетованную на Дальнем Востоке, и сорока лет ему для этой акции уж никак не требовалось. И составлялись уже по домоуправлениям списки, и ушлые начальницы паспортных столов уже намечали нужным людям будущие освободиться квартиры, и сердобольные соседи в коммуналках делили втихаря еврейскую мебелишку, которую те с собой уволочь не смогут, и громыхал по городу Питеру трамвай с самодельным по красному боку лозунгом «Русский, бери хворостину, гони жида в Палестину». И евреям, естественно, все это весьма действовало на нервы и заставляло лишний раз задуматься о превратностях судьбы, скоротечности земного бытия и смысле жизни. В двадцать два года людям вообще свойственно задумываться о смысле жизни. Студент Кораблестроительного института, Ефим Бляйшиц писал диплом и отстраненно, как не о себе, соображал, удастся ли ему вообще закончить институт – может быть, заочно? – и как насчет работы кораблестроителя в Приморье. Амур, Тихий океан… да ничего, жить можно. Жил он, кстати, на Восьмой линии Васильевского острова, в комнатушке со старенькой мамой. Мама, как и полагается маме, в силу возраста, опыта и материнской любви, смотрела на развертывающуюся перспективу более мрачно и безнадежно, чем сын, и плакала в его отсутствие. Друг же друга они убеждали, что все к лучшему, жить и вправду лучше среди своего народа, и в Биробиджане, слава Богу, никто их уже не сможет обижать по пятому пункту; а может, все и обойдется. Пребывать в этом обреченно-подвешенном состоянии было неуютно, особенно если ты маленький, черненький, очкастенький и картавишь: и паспорт не нужно показывать, чтоб нарваться по морде. Фима нарвался тоже раз вечером в метро, несколько крепких подвыпивших ребятишек споро накидали ему по ушам, выдав характеристики проклятому еврейскому племени, и, обгаженный с ног до головы и насквозь, на темном тротуаре подле урны он подобрал окурок подлиннее и, не решаясь ни у кого попросить прикурить, выглотал колючий дым ночью в сортире; кривая карусель в голове несла проклятия и клятвы. Мама проснулась беззвучно, почувствовала запах табака и ничего не сказала. Будучи человеком действия, назавтра Фима совершил два поступка: купил пачку папирос «Север», бывший «Норд», и пошел записываться в институтскую секцию бокса. – Куришь? – спросил тренер, перемалывая звуки стальными зубами. – Нет, – ответил Фима. – Случайность. – Сколько лет? – Двадцать два. – Стар, – с неким издевательским сочувствием отказал тренер, хотя для прихода в бокс Фима и верно был безусловно стар. – Хоть немного, – с интеллигентской нетвердостью попросил Фима. – Мест все равно нет, – сказал тренер и брезгливо усмехнулся глазами в безбровых шрамоватых складках. – Но попробовать… Саша! поди сюда. Покажи новичку бокс. Понял? Только смотри, не очень, – сказал им вслед не то, что слышалось в голосе. – Раздевайся, – сказал Саша и кинул Фиме перчатки. Стыдясь мятых трусов и бело-голубой своей щуплости, Фима пролез за ним под канат на ринг, где вальсировал десяток институтских боксеров, и был избит с ошеломляющей скоростью и деревянной, неживой жесткой силой, от заключительного удара в печень весь воздух из него вышел с тонким свистом. – Вставай, вставай, – приказал спокойно тренер, – иди умойся. – Удар совсем не держит, – якобы оправдываясь, пояснил Саша. – Иди работай дальше, – сказал ему тренер. И Фиме, растирающему до локтя кровь из носу: – Сам видишь, не твое. – Неприязненно: – Покалечат, потом отвечай за тебя. Очки сидели на лице как-то странно, на улице он старался прятать в сторону лицо, дома в зеркало увидел, что его тонкий ястребиный носик налился сизой мякотью и прилег к щеке. – На тренировке был, – пояснил он матери, и больше расспросов не возникало. Нос так и остался кривоватым, что довершило Фимин иудейский облик до полукарикатурного, «мечта антисемита». В портфеле же он стал носить с тех пор молоток, поклявшись при надобности пустить его в ход; что, к счастью, не потребовалось. Тем временем соседки на кухне травили мать тихо и въедливо, как мышь; об этом сын с матерью тоже, по молчаливому и обоим ясному уговору, не разговаривали. Это неверно, когда думают, что евреям так уж всю историю и не везет. Потому что смерть Сталина в марте 53 была замечательным везением, вопрос о переселении отпал, врачи-убийцы как бы вместе со всей нацией были реабилитированы, и по утрам соседи на кухне стали здороваться и даже обращаться со всяким мелким коммунальным сотрудничеством. И Фима благополучно получил диплом и был распределен на завод с окладом восемьсот рублей. Но так и оставался, разумеется, маленьким затурканным евреем. 2. Открытие Сначала появились стиляги. Сначала – в очень небольшом количестве. Пиджаки они носили короткие, а брюки – легендарно узкие. Рубашки пестрые, а туфли – на толстой подошве. И стриглись под французскую польку, оставляя спереди кок; а лучших мужских парикмахерских было две: одна – в «Астории», а другая – на Желябова, рядом с Невским. В милиции им норовили – обычно не сами милиционеры, а патриотичные народные дружинники – брюки распарывать, а коки состригать, о чем составлять акт и направлять его в деканат или на работу. Пресса рассматривала одевающихся так молодых людей как агентов ползучего империализма: Иностранцы? Иностранки? Нет! От пяток до бровей — это местные поганки, доморощенный Бродвей! Затем прошел исторический XX Съезд Партии, была объявлена оттепель и чуть ли не свобода, и страху в жизни стало куда поменьше, а надежд и оптимизма куда побольше. А еще через год состоялся впервые в Союзе Международный фестиваль молодежи и студентов, наперли толпы молодых со всего мира, и после этого (мы отслеживаем сейчас только одно из следствий, которое и вплетено нитью в нашу историю) стиляг стало хоть пруд пруди: представители прогрессивной молодежи западных, южных и восточных стран покидали гостеприимную Советскую Россию в туфлях на босу ногу, запахивая пиджачки на голых, без рубашек, грудях: гардероб оставался на память о дружбе и взаимопонимании их московским и ленинградским приятелям. Стукачей участвовало в празднестве уж не меньше, чем иностранцев, и дружили только самые безоглядные и храбрые, – кроме специально выделенных для дружбы, разумеется, и проинструктированных, как именно надо дружить. Фиму с его рожей никто дружить не уполномачивал; он и не дружил – опасался: дурак, что ли. Но глядя, как переходят на тела земляков шикарные и тонные шмотки, все крутил он и обдумывал одну нехитрую мыслишку. Он эту мыслишку не один, уж надо полагать, обдумывал, но именно он, похоже, подошел к ней первый со всей еврейской глубиной и основательностью. Потому что на второй день фестиваля сообщил маме, что ему надо поговорить с хорошим старым адвокатом, какой, вроде, был среди ее знакомых. – Что случилось? – испугалась мама. – Ничего не случилось, – твердо заверил Фима. – Так зачем тебе адвокат? – побледнела мама. – Чтоб и впредь никогда ничего не случилось, – твердо заверил сын. Адвокат, разумеется, тоже был еврей, и принимал Фиму в такой же комнатушке коммуналки. Фима развязал испеченный мамой пирог, размял папиросу и посмотрел на адвоката. – Розочка, сходи в булочную, – попросил адвокат жену. – Так какие же у вас неприятности? – спросил он. – Слушаю. – Слушайте внимательно, – сказал Фима, – и если можно, тут же забывайте. Никаких неприятностей нет и быть никогда не должно. Может ли иностранец подарить мне галстук? – За красивые глаза? – поинтересовался адвокат. – В знак дружбы, – серьезно сказал Фима. – У вас есть друг-иностранец? Кто? Где вы его взяли – на улице? – На улице, – сказал Фима. – И каким образом? – Он спросил, как пройти к памятнику Ленину у Финляндского вокзала. – И что же? – Я его проводил к святыне нашего города и рассказал о приезде Ленина в апреле 17 года. Адвокат укусил пирог, с удовольствием пожевал, запил чаем и посмотрел на Фиму. – Он снял галстук прямо с шеи? – спросил он. – Я долго отказывался, но он обиделся, а я не хочу, чтобы иностранцы обижались на ленинградцев, – ответил Фима. Адвокат кивнул. – Хорошо, – сказал он. – Иностранец может подарить вам галстук. – Я так и думал, – сказал Фима. – А рубашку он тоже может мне подарить? – Он тоже снял ее с себя под памятником Ленину? – Нет. Он попросил проводить его обратно до гостиницы. – Он боялся заблудиться? – Совершенно верно. Адвокат подумал. – А на каком языке вы говорили? – торжествующе выкрикнул он. – На английском, – слегка удивился Фима. – А откуда это вы знаете английский?! – Как откуда? – еще больше удивился Фима. – Я учил его восемь лет: шесть в школе и два в институте. Я советский инженер с высшим образованием. Советское образование – лучшее в мире! Я был отличником. – Да, – согласился адвокат, – это правда… Советское образование – лучшее в мире. – Еще он подарил мне пиджак и туфли, – добавил Фима. – За что?! – поразился адвокат. – А я подарил ему свой пиджак и свои туфли. – Зачем?! – Ему нравятся наши товары. – Так почему он не купил?! – У него кончились деньги. – Почему кончились? – Он был накануне в ресторане. – В каком? – быстро воткнулся вопрос. – На «Крыше» в «Европейской», – так же быстро последовал ответ. – А больше денег у него не было? – Я должен был попросить его показать мне бумажник? или счет в банке? Адвокат доел кусок и облизал пальцы. – Хорошо, молодой человек, – одобрительно признал он. – Он может подарить вам галстук, рубашку, пиджак и туфли. – Носки и плащ, – добавил Фима. – Он сказал, что жена купила ему носки не того размера, а плащ дал мне надеть, потому что пошел дождь; дома я выгладил его и хотел вернуть, но он уже уехал. – Что еще? – спросил адвокат. – Две пары чулок и французское белье для моей мамы. – Зайдите в субботу, – сказал адвокат. – Я должен изучить этот вопрос так, чтоб не было сомнений. – Да, – согласился Фима, – сомнений быть не должно. Но не в субботу, а завтра. Время дорого. – Молодой человек, – сказал адвокат. – Дружба дружбой, а служба службой, – сказал тогда Фима. – Вы даете мне эту консультацию и получаете гонорар по высшей ставке. Ставку назовете сами. Адвокат сдвинул очки на лоб. Фима вынул из кошелька полученную вчера зарплату и положил на стол. На ближайшие две недели они с мамой оставались с сорока копейками. – Хорошо, – сказал адвокат. – Завтра в шесть. – Подарки являются моей собственностью? – Безусловно. – Я могу их выкинуть? – В первую же урну. – Могу подарить? – Первому встречному. – Могу продать? – Ага… Вероятно. – Что значит – вероятно? Это мои вещи или нет? – Вас интересуют статьи о спекуляции? – А где вы тут видите спекуляцию? Адвокат закурил Фимину папиросу и улыбнулся вошедшей с сеткой жене. – Идишекопф, – ласково сказал он, кивая на Фиму. – Мать этого мальчика не умрет от нищеты. Вот так в городе Ленинграде летом пятьдесят седьмого года в голове молодого и нормально задавленного жизнью восьмисотрублевого инженера и вполне типичного еврея Фимы Бляйшица родилась гениальная идея фарцовки. Название это родилось позднее, и не у него, но название его мало заботило, потому что Фима был нормальным советским материалистом и прекрасно знал, что было бы дело, а название ему всегда найдется. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ИТ» Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию:https://tellnovel.com/mihail-veller/legenda-o-rodonachal-nike-farcovki-fime-blyayshice