Страна Рождества
Джо Хилл


С детства Виктория МакКуинн обладала необычным даром – находить потерянные вещи, где бы они ни находились, пусть даже на другом конце страны. Она просто садилась на велосипед и по воображаемому, но от того не менее реальному мосту отправлялась за пропажей.

В 13 лет Вик ссорится с матерью и убегает из дома, прихватив свой «волшебный» велосипед. Ведь он всегда доставлял Вик туда, куда она хотела. А сейчас она хотела попасть в неприятности, чтобы позлить мать. Так Вик и познакомилась с Чарльзом Мэнксом – психопатом, который увозит реальных детей на «Роллс-Ройсе» из реального мира в свое воображеник – Страну Рождества, где они превращаются в нечто…

Впервые на русском языке!





Джо Хилл

Страна Рождества


Моей маме – что-то вроде колесницы для рассказчицы-царицы.



Denn die Todten reiten schnell[1 - Эта строка из знаменитой баллады немецкого поэта Готфрида Бюргера (1747–1794) «Ленора» (1773) в переводе В. А. Жуковского звучит так: «Гладка дорога мертвецов».].

(Потому что мертвые путешествуют быстрее.)

    Готфрид Бюргер, «Ленора»




Пролог. Рождественские поздравления. Декабрь 2008



Тюрьма «Энглвуд»[2 - Федеральное исправительное учреждение «Энглвуд» в городе Литтлтон, штат Колорадо.], штат Колорадо

Незадолго до восьми вечера медсестра Торнтон вошла в палату длительного ухода с пластиковым контейнером теплой крови для Чарли Мэнкса.

Двигалась она на автопилоте, думая отнюдь не о своих профессиональных обязанностях. Она наконец-то решила купить сыну, Иосии, игровую консоль Нинтэндо ДС, о которой тот давно мечтал. Эллен прикидывала, успеет ли после смены заскочить в «Тойз «аР» Ас»[3 - Магазины «Тойз «аР» Ас» (это стандартное произношение магазина; пер. «игрушки – это мы», логотип – TOYSЯUS), появились в 1948 году на волне бэби-бума. Сегодня по всему миру насчитывается более 1500 магазинов игрушек. Кроме «Тойз» имеются многочисленные «Бэби «аР» Ас», «Пицца «аР» Ас», «Машины «аР» Ас», «Вина «аР» Ас»… и многие-многие другие. Талисман компании – доктор Жираф (Dr. G. Raffe), которого покупатели называют просто Джеффри.] до закрытия магазина.

Философски подойдя к вопросу выбора подарка, она исходила из собственного «взрослого» мнения, и ее не волновало, что у всех друзей сына подобная игрушка уже имелась. Неправильно, когда дети таскают с собой повсюду портативные игровые видеосистемы. Ее возмущало, что мальчишки буквально растворяются в светящихся экранах, разменивая реальный мир на ограниченность провинциального воображения: смех заменял им работу мысли, а «творческое» изобретение оригинальных убийств – искусство. Она мечтала о ребенке, который любил бы книги, играл бы в «Эрудит» и с радостью совершал бы с ней вылазки на снегоступах. Но теперь ей оставалось только посмеяться над собой.

Да, Эллен держалась сколько могла, но вчера вечером она увидела, как Иосия сидит на кровати и разыгрывает сцену, будто старый бумажник как раз и есть Нинтэндо ДС. Вырезав откуда-то картинку с Донки Конгом[4 - Донки Конг – злодей из одноименной компьютерной игры, от которого играющий за главного персонажа должен спасти девушку.], он вставил ее в прозрачный пластиковый кармашек для фотографий. Он нажимал на воображаемые кнопки и имитировал звуки взрывов. Когда она увидела, как сын притворяется, что у него уже есть настоящая игрушка, слегка защемило сердце, поскольку Иосия был уверен, какой именно подарок получит на Рождество. У Эллен сложились собственные представления о том, что для мальчишек здорово, а что нет. Но это не означало, что и Санта должен был разделять ее мнение…

Занятая своими мыслями, она не заметила, что с Чарли Мэнксом произошло нечто необычное. Но, когда стала обходить его койку, чтобы подойти к стойке капельницы с четырьмя держателями, Чарли, словно его замучила долгая скука, тяжело вздохнул. Эллен посмотрела вниз и увидела, что и Мэнкс на нее смотрит! Она была так поражена, что едва не уронила контейнер с кровью себе на ноги.

Чарли был не просто стар, а отвратителен. Если точнее – отвратителен до омерзения. Его большой лысый череп напоминал глобус Луны – незнакомой и гадостной, – континенты которой были обезображены пигментными пятнами и саркомами цвета синяков. Среди всех пациентов палаты длительного ухода, иначе – «Овощной грядки», что-то особенно смердящее исходило от Мэнкса, неожиданно… открывшего глаза…

А… раньше Чарли очень любил детей. С несколькими десятками он «подружился» еще в девяностые годы, после чего они исчезли навсегда. У него был дом под Флатиронами[5 - Флатироны (буквально «плоские утюги») – предгорья Скалистых скал рядом с городом Боулдер (Колорадо).], где Мэнкс проделывал с детьми все, что только мог захотеть проделать, после чего убивал. В «память» о детях он развешивал рождественские украшения. Журналисты в своих газетенках называли его Санный Домик.

Бля-бля-бля.

На работе она старалась полностью выключать материнский инстинкт, дабы не думать о том, что именно Чарли Мэнкс делал с девочками и мальчиками, которые попадали в его лапы; маленькими девочками и мальчиками, не старше ее Иосии. Эллен, когда удавалось, «забывала» о том, что сотворил каждый из ее подопечных, и помнила только о их мерзких деяниях. Например, пациент, лежавший у противоположной стены, связал подружку, двух ее детей и поджег дом. Его арестовали в баре на той же улице, неподалеку от горящего дома; он глохтал ирландское виски «Бушмилл» и смотрел, как «Уайт Сокс» играют с «Рейнджерами». Эллен старалась не вдаваться в подобные размышления, поэтому приучилась сравнивать своих пациентов с периферийными устройствами, придатками тупой плоти к аппаратам и капельницам, к которым они и были подключены.

За все время, что она работала в тюремном лазарете «Энглвуда», она ни разу не видела, чтобы Чарли Мэнкс открывал глаза. Эллен состояла в штате вот уже три года, и он все это время пребывал в коме. Мэнкс был самым тощим из ее пациентов – кожа да кости. Сердце его, как показывал монитор, билось с частотой едва раскачивающегося маятника метронома. Док говорил, что мозговая деятельность у Чарли на уровне ржавой жестянки с кукурузным пюре. Никто и никогда не пытался определить его возраст, но выглядел он старше, чем Кит Ричардс[6 - Кит Ричардс (р. 1943) (гитара) вместе с Миком Джаггером (вокал) основали британскую рок-группу «Роллинг Стоунз», образовавшуюся 12 июля 1962 года и многие годы соперничающую по популярности с «The Beatles». По замыслу менеджера Эндрю Луга Олдэма они должны были стать «бунтарской» альтернативой «The Beatles». В 1963 году к группе присоединился еще один бессменный участник ? Чарли Уотс (ударные), а затем и Рон Вуд (бас-гитара). В турне 2012 года, посвященном 50-летию группы, к остальным участникам присоединились Билл Уаймен (гитара), который периодически играл со «Stones».]. Он даже немного походил на Кита Ричардса – этакий лысый Кит с полным ртом маленьких острых коричневых зубов.

В палате лежали в коме еще трое пациентов, которых сотрудники называли «горками». Пробыв рядом с ними достаточно долго, можно было узнать, что каждый «горка» имеет свои причуды. Дон Генри, тот тип, что сжег свою девушку и ее детей, иногда отправлялся на «прогулку». Он, конечно, не вставал, просто слабо перебирал ногами под простыней, словно крутил педали. Рядом лежал тип по имени Леонард Поттс, находившийся в коме вот уже пять лет и не собиравшийся когда-либо очнуться. Один из заключенных пробил ему отверткой череп, а заодно и мозг. Но время от времени Леонард Поттс прочищал горло, крича: «Я знаю!», словно был маленьким ребенком, жаждавшим ответить на вопрос учителя. Быть может, причудой Мэнкса было открывать глаза, просто Эллен прежде не заставала его за этим чудачеством.

– Здравствуйте, мистер Мэнкс, – машинально произнесла Эллен. – Как вы себя сегодня чувствуете?

Она улыбнулась ничего не значащей улыбкой, но продолжила стоять, держа в руках контейнер с кровью. Ответа она не ожидала, но решила, что будет невежливо уйти, не дав Мэнксу времени собраться с несуществующими мыслями. Чарли ничего не ответил, и Эллен спокойно протянула руку, чтобы прикрыть ему веки.

И тут он схватил ее за запястье! Эллен вскрикнула. Она была настолько ошарашена произошедшим, что уронила контейнер с кровью. Тот упал на пол, лопнул и теплыми алыми струями окатил ей ноги. Резко запахло – будто только что расплавленным железом – свежей кровью.

– О боже! – вскрикнула она. – Тьфу! Тьфу! Тьфу!

– Твой мальчик, Иосия, – скрипучим грубым голосом сказал Чарли Мэнкс. – Ему надо в Страну Рождества, к другим детям. Я могу дать ему новую жизнь. Могу дать ему чудесную улыбку. Могу дать ему прекрасные новые зубы.

Слышать, как он произносит имя ее сына, было много противнее, чем чувствовать руку Мэнкса у себя на запястье или кровь на ногах (Это чистая кровь, уверяла она себя, чистая). Из-за того, что этот человек, осужденный за убийства и растления детей, говорил про ее сына, у Эллен закружилась голова, закружилась по-настоящему сильно, как будто она оказалась в ненадежном стеклянном лифте, стремительно поднимающемся в небо с поверхности Земли.

– Отпусти, – прошептала она.

– В Стране Рождества есть место для Иосии Джона Торнтона, а для тебя есть место в Доме Сна, – сообщил Чарли Мэнкс. – Человек в Противогазе знает, как с тобой поступить. Он угостит пряничным дымом[7 - Во времена хиппи так называли дым при курении «развлекательных» смесей.] и научит любить себя. Жаль, что не могу взять тебя с нами в Страну Рождества. Точнее, мог бы, но Человек в Противогазе справится лучше. Ведь Он есть само милосердие.

– Помогите, – пыталась выкрикнуть Эллен, но могла лишь шептать. – Помогите… – Голос пропал окончательно.

– Я видел Иосию на Кладбище Того, Что Могло Бы Быть. Иосие надо прокатиться в «Призраке». Он навсегда обрел бы счастье в Стране Рождества. Мир там не сможет погубить его, потому что это вне мира. Это у меня в голове. Они там все в безопасности, у меня в голове. Страна Рождества, знаешь ли… а мне она снилась. Она мне все время снится, но я все иду и не могу добраться до конца туннеля. Я слышу пение детей, но не могу добраться до них. Я слышу, как они кричат, как зовут меня, но туннель не заканчивается. Мне нужен «Призрак». Нужна моя машина.

Высунув изо рта язык, коричневый, блестящий, оттого – совершенно непристойный, он облизал пересохшие губы… и отпустил руку Эллен.

– Помогите, – шептала она. – Помогите. Помогите. Помогите. – Она произнесла это слово еще раз пять, прежде чем голос у нее стал достаточно громок и ее могли бы услышать. Тогда-то она выскочила через двери в холл и побежала в мягких туфлях без каблуков, крича изо всех сил и оставляя после себя ярко-красные следы.

Десять минут спустя двое сотрудников в защитных костюмах привязали Мэнкса к койке на случай, если тот откроет глаза и попытается встать. Но врач, который пришел его осмотреть, распорядился, чтобы Мэнкса развязали.

– Этот парень лежит в постели с две тысячи первого года, так что у него развилась сильнейшая мышечная атрофия. Четырежды в день его приходится переворачивать, чтобы не появились пролежни. Даже не будь он «горка», он слишком слаб, чтобы сдвинуться с места. А уж сесть он подавно сам не сможет.

Эллен слушала его, стоя возле дверей, – если Мэнкс снова откроет глаза, она первой выскочит из палаты.

Когда же врач вынес свое заключение, она подошла к нему на негнущихся ногах и задрала рукав на правой руке, чтобы показать синяки, оставшиеся от хватки Мэнкса.

– Это мог сделать человек, который настолько слаб, что не в состоянии подняться? Удивительно, что он мне вообще руку не выдернул.

Ноги у нее саднило так же сильно, как распухшее запястье. Она отошла к раковине, сняла окровавленные колготки и обработала ступни антибактериальным мылом, а затем облила их кипятком, да таким, что ошпарилась. Затем она надела кроссовки, а грязные туфли выкинула в мусорный бак. Даже если их можно отмыть, она никогда не решится одеть их вновь.

Врач, молодой индиец по имени Патель, бросил на нее смущенный, извиняющийся взгляд и наклонился, чтобы посветить фонариком Мэнксу в глаза. Зрачки у того не расширились. Патель подвигал фонариком взад-вперед, но взгляд Мэнкса застыл на неопределенной точке за левым ухом Пателя. Врач хлопнул в ладоши в дюйме от носа Мэнкса. Мэнкс и глазом не моргнул. Патель осторожно закрыл Мэнксу глаза и изучил показания ЭКГ.

– Результаты аналогичны любой из последних десяти кардиограмм, – сказал Патель. – У нашего пациента девятка по шкале Глазго[8 - Шкала комы Глазго (ШКГ, Глазго-шкала тяжести комы, The Glasgow Coma Scale, GCS) – шкала для оценки степени нарушения сознания и комы детей старше 4 лет и взрослых. Была опубликована в 1974 году Грэхэмом Тиздейлом и Б. Дж. Дженнетт, профессорами нейрохирургии Института Неврологических наук Университета Глазго.], медленная активность альфа-волн в соответствии с альфа-комой. Думаю, он просто говорил во сне, медсестра. Такое случается даже у овощей вроде этого парня.

– У него были открыты глаза, – сказала она. – Он смотрел прямо на меня. Он знает, как меня зовут. Он знает, как зовут моего сына.

– А вы никогда не говорили о своем сыне, стоя рядом с Мэнксом? Например, с какой-нибудь медсестрой? – спросил Патель. – Мало ли что этот тип мог бессознательно выхватить из вашего разговора. Вы говорите другой медсестре: «О, привет, мой сын только что выиграл тест по орфографии». Мэнкс это слышит, а потом воспроизводит среди сна.

Она согласно кивнула, но продолжала размышлять: Он знает второе имя Иосии, которого, Эллен была в этом уверена, она никогда никому не называла здесь, в больнице. В Стране Рождества есть место для Иосии Джона Торнтона, а для тебя есть место в Доме Сна, – сказал ей Чарли Мэнкс.



– Я так и не ввела ему кровь, – сказала она. – У него уже две недели анемия. Подхватил инфекцию мочевыводящих путей через свой катетер. Пойду за другим контейнером.

– Не беспокойтесь об этом. Я сам обеспечу старого вампира кровью. Послушайте. Вы пережили сильный стресс. Забудьте о Мэнксе. Ступайте домой. Вам сколько осталось работать до конца смены? Всего час? Сегодня вы свободны. Я разрешаю передохнуть вам и завтра. Стоит неторопливо обойти все магазины и сделать к празднику покупки. Так что идите и займитесь семьей. Постарайтесь не думать о том, что случилось… Наступает Рождество, медсестра Торнтон, так что расслабьтесь, – сказал врач, подмигнув ей. – Вы же знаете, что это самое замечательное время года.




«Короткий путь». 1986–1989 гг



Хэверхилл, штат МассачусетсЛето 1986 г.

Пацанке было девять лет, когда она впервые проехала по крытому мосту, перекинутому между Потерянным и Найденным.

Произошло это так: они только что вернулись с озера, и Пацанка в своей спальне прикрепляла к стене плакат Дэвида Хассельхоффа[9 - Дэвид Майкл Хассельхофф (р. 1952) – американский актер и певец, известный ролями в телесериалах «Рыцарь дорог» и «Спасатели Малибу».]. Он стоял в своей фирменной черной кожаной куртке, скрестив руки, перед КИТТом[10 - Название фантастической машины с искусственным интеллектом из телесериала «Рыцарь дорог».], и ухмылялся так, что были заметны ямочками на щеках.

Тут-то из спальни родителей и донеслись истеричные рыдания матери.

Одной ногой Пацанка упиралась в спинку кровати, а грудью прижимала плакат к стене и приклеивала уголки коричневой клейкой лентой. Она наклонила голову и замерла, чтобы прислушаться. Ничего особенного там не происходило, ей просто было интересно, из-за чего мать подняла шум на этот раз. Похоже, она что-то потеряла.

– …был, я же знаю, что он у меня был! – кричала мать.

– Может, ты сняла его у воды? Прежде чем войти в озеро? – спросил Крис МакКуин. – Вчера днем?

– Я уже говорила тебе, что не купалась!

– Возможно, ты сняла его, когда наносила лосьон для загара?

Они обменивались однотипными репликами, поэтому Пацанка решила, что на родителей можно какое-то время не обращать внимания. А еще лучше – отвлечься. К девяти годам Пацанку уже ничуть не тревожили вспышки гнева матери. Приступы смеха Линды МакКуин, сменявшиеся возбужденными криками разочарования, являлись фоновым звуковым сопровождением повседневной жизни Пацанки, поэтому лишь изредка стоило обращать на них внимание.

Девочка разгладила плакат, приклеила последний угол и отошла, чтобы полюбоваться работой. Ха! Дэвид Хассельхофф – это так круто! Затем она нахмурилась, решая, а не криво ли висит плакат, но тут услышала хлопанье двери, еще один истеричный крик матери, а потом – голос отца.

– Знаю я, куда ты клонишь, – сказал он. – И момент выбрала весьма удачный.

– Я спросила только, посмотрел ли ты в ванной, и ты сказал, что посмотрел, сказал, что все сделал. Так посмотрел ты в ванной или нет?

– Не знаю. Нет. Наверное, нет. Но это не имеет значения, потому что ты не оставляла его в ванной, Линда. Знаешь, почему мне наверняка известно, что ты не могла оставить браслет в ванной? Потому что ты вчера оставила его на пляже. Вы с Региной Роусон так крепко насладились солнышком и ведерком «Маргариты», что ты расслабилась, забыв, что у тебя есть дочь, и задремала. А потом, когда проснулась и поняла, что на час опаздываешь, чтобы забрать ее из лагеря…

– Я не опаздала на час.

– …ты в панике помчалась с пляжа. Ты забыла лосьон для загара, забыла полотенце, забыла и свой браслет, а сейчас…

– …и пьяной я тоже не была, если ты на это намекаешь. Я не езжу с нашей дочерью в пьяном виде. Это ты у нас большой любитель…

– …а теперь ты гонишь свою обычную пургу, стараясь свалить вину на кого-то другого.

Пацанка бессознательно двинулась по тускло освещенной прихожей к спальне родителей. Дверь была открыта примерно на полфута. Пацанка увидела угол родительской кровати и лежащий на ней пустой чемодан: одежда была разбросана по полу. Пацанка поняла: мать, не найдя браслет, с досады начала вытаскивать вещи и раскидывать их, надеясь, что украшение неожиданно найдется. Золотой браслет с бабочкой был сделан из сверкающих синих сапфиров и льдистых бриллиантовых крошек.

Сейчас мать расхаживала взад-вперед по комнате, так что каждые несколько секунд попадала в поле зрения Пацанки.

– Это не имеет ничего общего с тем, что произошло вчера. Говорю тебе: я не теряла его на пляже. Не теряла. Этим утром он лежал у раковины, рядом с сережками. Если его не вернули на стойку регистрации, значит, его взяла одна из горничных. Они это практикуют, чтобы накрутить летние чаевые: пробавляются тем, что забывают отдыхающие.

Отец Пацанки немного помолчал, а потом произнес:

– Господи, сколько же в тебе поганого дерьма. И у нас с тобой еще общий ребенок!

Пацанка вздрогнула. Она почувствовала, как лицо начинает покалывать, а глаза наполняются слезами. Она машинально закусила губу, глубоко впившись в нее зубами, так что резкий приступ боли удержал слезы «на привязи».

А вот мать не сдержалась и заплакала, вновь попав в поле зрения Пацанки, – одну руку женщина прижала к лицу, а плечи ее судорожно тряслись. Пацанка, не желая, чтобы ее заметили, попятилась и отступила в глубь дома.

Затем она пошла прямо по коридору, мимо своей комнаты, и оказалась у входной двери. Мысль о том, чтобы просто зайти к себе вдруг стала невыносима. Да и воздух в комнатах и коридоре был по-настоящему затхлым. Кондиционер не включали целую неделю. Все растения погибли, оттого и пахло от них соответственно.

Пацанка не знала, куда идет, пока не оказалась там. Хотя с момента, как отец озвучил свои самые противные слова – сколько же в тебе поганого дерьма, – она могла не сомневаться, что направляется к одному-единственному месту. Сразу за боковой дверью гаража, она остановилась возле своего ненаглядного велика.

«Роли» «Тафф Барнер»[11 - «Роли» «Тафф Барнер» (Raleigh Tuff Burner) – классическая модель классного подросткового велосипеда. Все, кто имел Raleigh и катался на нем, считают его символом 80-х.] подарили ей в мае, на день рождения, и он стал для нее любимым подарком на все времена. Она решила, что даже в тридцать лет ее собственный сын спросит о самой лучшей вещи, которую ей когда-либо дарили, она тут же с восторгом расскажет ему о флуоресцентно-синем велосипеде «Роли» «Тафф Барнере» с бананово-желтыми дисками и толстыми шинами. «Роли» был ее любимой вещью, лучшей, чем «Магический шар 8», лучшей, чем набор кукол «Магического путешествия», лучшей даже, чем игровая приставка «КолекоВижн»[12 - «КолекоВижн» (ColecoVision) – игровая приставка второго поколения компании Coleco Industries, выпущенная в августе 1982 года. ColecoVision предлагала графику и игровой процесс на уровне игровых автоматов.].

«Роли» она заметила в витрине магазина «Про Уилз»[13 - «Про Уилз» (Pro Wheelz) – автор поменял местами слова в названии крупной сети по торговле велосипедами «Уилз Про» (Wheels Pro).] в центре города, за три недели до своего дня рождения, когда была там с отцом, и восторженно охнула от неожиданного зрелища. Отец удивился ее реакции, но пошел вместе с ней в магазин, а потом даже уговорил продавца позволить ей поездить на велосипеде по всему демонстрационному залу. Продавец настоятельно предлагал ей посмотреть и другие модели. Он прекрасно понимал, что «Тафф Барнер», даже при максимально опущенном сиденье, слишком велик для нее. Но Пацанка не пыталась вникнуть в то, что ей стараются объяснить взрослые. Для нее вращения колес явилось колдовством, эдаким полетом на метле сквозь тьму Хэллоуина, когда в тысяче футов над землей без видимых усилий рассекаешь бескрайнее пространство.

Отец в тот день согласился с хозяином магазина, сказав, что Вик сможет, когда станет постарше.

И неделю спустя велосипед с большим серебряным бантом, привязанным к рулю, появился на подъездной дорожке.

– Ты же теперь постарше, верно? – спросил отец и подмигнул.

Сейчас она как раз и пробралась в гараж к «Тафф Барнеру», который стоял, прислоненный к стене, слева от байка отца – черного «Харлея Дэвидсона» 1979 года, на котором тот летом ездил на работу. Отец у нее был взрывником. Он работал в дорожной бригаде: вгрызался в скалы с помощью взрывчатых веществ, в основном аммонала натрия, хотя иногда пользовался и тринитротолуолом. Как-то раз он сказал Вик, что надо быть умным человеком, чтобы найти способ получать прибыль, используя свои вредные привычки. Когда она спросила отца, что тот имеет в виду, он ответил, что большинство парней, которым нравится возиться с бомбами, чаще всего сами разлетаются на кусочки, а уцелевшие получают приличные тюремные сроки. В его же случае работа приносила ему шестьдесят тысяч в год и могла принести гораздо больше, если бы он умудрился получить травму: у отца имелся чертовски выгодный страховой пакет. Только за мизинец, если ему его оторвет, он получит двадцать штук.

На его байке с помощью аэрографа была нарисована веселая сексуальная блондинка в бикини, сшитом из американского флага, оседлавшая бомбу на фоне всполохов пламени. Отцы знакомых ребят создавали разные полезные вещи. Зато отец Вик был крутым парнем и, как он сам говорил, «взрывал дерьмо», гонял на «Харлее» и поджигал бикфордов шнур от сигареты, которую курил. Мало кто мог бы его переплюнуть!

Пацанке разрешали ездить на «Роли» по тропам леса Питтман-стрит, как неофициально называлась тридцатиакровая полоса кустарников, сосен и берез, простиравшаяся сразу за их двором. Ей разрешали доезжать до реки Мерримак и крытого моста, но там следовало поворачивать назад.

Лес продолжался и на другом берегу, за мостом, который все называли мост ««Короткого пути»», но родители Вик запрещали по нему ездить. «Короткому пути» исполнилось уже семьдесят лет, он имел триста футов в длину и здорово провисал в середине. Стены его клонились навстречу течению, так что иногда казалось: один порыв сильного ветра – и он рухнет. Жестяная табличка на заборе гласила: СОГЛАСНО РАСПОРЯЖЕНИЮ ПОЛИЦЕЙСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ХЭВЕРХИЛЛА МОСТ ЗАКРЫТ ДЛЯ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ, ПОСКОЛЬКУ НАХОДИТСЯ В АВАРИЙНОМ СОСТОЯНИИ. Вход на мост загораживал забор из мелкой металлической сетки, но подростки отогнули в одном углу стальную проволоку и лазали туда, чтобы курить марихуану и обжиматься. Считалось, что это место – пристанище преступников, изгоев и невменяемых.

Пацанка, конечно, была там, но считала себя вполне нормальной. Несмотря на угрозы отца и табличку с «распоряжением», сегодня она взяла саму себя на слабо: проскользнула под забором и прошла десять шагов – Пацанка никогда не могла отказаться от вызова. Тем более брошенного самой себе.

Внутри моста было на пять градусов холоднее, чем снаружи; между половицами имелись зазоры с видом на воду, покрытую рябью, до которой было не менее сотни футов. Дыры в черной толевой крыше пропускали пыльные столбы золотистого света, но в темных углах пронзительно пищали летучие мыши.

У Вик участилось дыхание, когда она вошла в длинный, затененный туннель, наведенный не просто над рекой, а над самой смертью. Ей было девять лет, и она верила, что может мчаться быстрее всего чего угодно, и уж тем более – рушащегося за спиной моста. Но, когда она шла осторожными детскими шажками по старым, изношенным, скрипучим доскам, у нее возникли сомнения. Хотя сделала она не десять, а все двадцать шагов. Но при первом громком треске она обмерла, а затем помчалась обратно и пролезла под оградой, чувствуя, что ее вот-вот задушит биение собственного сердца.

Успокоившись, Вик направила свой байк через задний двор, и спустя миг колеса загромыхали, мча ее вниз по склону, по корням и камням – в лес. Она старалась уехать подальше от дома, в одну из своих запатентованных, выдуманных историй «Рыцаря дорог»…

И вот уже Пацанка находится в «Рыцаре-2000», и они стремительно несутся под деревьями, меж тем как летний день сгущается лимонными сумерками. Они получили задание – разыскать микрочип, содержащий координаты всех местоположений секретных американских ракетных шахт. Чип спрятан в браслете ее матери; он ловко замаскирован под алмаз и является частью драгоценного камня, выполненного в форме бабочки. Им завладели наемники, намеревающиеся продать информацию с молотка по самой высокой цене. Кому? Им все равно – иранцам, русским, а возможно, и канадцам. Вик и Майкл Найт приближаются к логову наемников по проселочной дороге. Майкл просит, чтобы Вик пообещала ему бессмысленно не рисковать и не действовать как глупый ребенок. Она насмехается над Майклом, закатывая глаза, но оба понимают, что ради остроты сюжета ей какое-то время придется вести себя как глупый ребенок, подвергая опасности жизни их обоих и выполняя отчаянные маневры, чтобы уйти от погони. Плохие парни все время будут охотиться на них.

Нет. Этот сценарий пришелся Вик не по вкусу. Начать с того, что она сидела не в машине, а на байке, прыгающем по корням, и быстро крутила педали, чтобы успеть увертываться от комаров и черных мух. Кроме того, она не могла расслабиться и, как обычно, позволить себе грезить наяву. Ей не давали покоя слова отца: «Сколько же в тебе поганого дерьма». У нее вдруг возникла мысль, скрутившая живот: что, если она вернется домой, а отца там не будет? Пацанка опустила голову и налегла на педали, мчась все быстрее и быстрее – этот способ оставался единственным, чтобы избавиться от столь ужасной мысли.

…И вот она сидит на байке – девочка придумала новый сюжет, – но не на «Тафф Барнере», а на «Харлее» отца. Она обвивает его руками, и на ней шлем, который он ей купил: черный, полностью закрывающий голову шлем, который дает ощущение, что половину тела закрывает космический скафандр. Они направляются обратно к озеру Уиннипесоки, чтобы забрать браслет матери: собираются ее удивить. Да! Мать радостно вскрикивает, видя браслет в руке отца, а отец, рассмеявшись, обнимет Линду МакКуин за талию, целует ее в щеку, и… после этого они больше не злятся друг на друга.

Пацанка скользила сквозь колыхающийся солнечный свет под нависшими ветвями. Она находилась достаточно близко к шоссе 495, поэтому слышала, что там происходит: вот это – тяжелый рык восемнадцати колесного трейлера, перешедшего на пониженную передачу, это гул моторов легковых машин, а это – раскатистый рев мотоцикла, мчащегося на юг.

Стоило Вик закрыть глаза – и она тоже оказывалась на шоссе, наслаждаясь ощущением невесомости, когда байк проносится по изгибам дороги. Она не обращала внимания на то, что в воображении своем сидела на байке одна: достаточно взрослая девочка, которая сама может поддать газу.

Вик заставит замолчать их обоих. Найдет браслет, вернется, бросит его на кровать меж сидящих родителей и уйдет, не сказав ни слова. Оставит их смотреть друг на друга в смущении. Но самым главным для Вик оставалось ощущение скорости: стремительный байк преодолевает сотни миль сквозь приглушенный свет, падающий с угасающего неба.

Она выскользнула из полумрака, наполненного запахом хвои, на широкую грунтовую дорогу, ведущую к мосту «Краткопутку», как односложно называли его местные жители.

Приблизившись к мосту, она увидела, что цепь, загораживавшая проезд, разорвана, а проволочная сетка сорвана со столбов и лежит в грязи. Въезд, рассчитанный на один автомобиль, был обрамлен зарослями плюща, тихонько раскачивающимися в потоке воздуха, поднимавшегося снизу, от реки. А дальше она увидела прямоугольный туннель, соединявшийся с пространством невероятной яркости. Можно было подумать, словно мост выходил в долину, где росла золотая пшеница, или прямо на само золото.

Пацанка притормозила лишь на мгновение. Она пребывала в трансе и от стремительной езды, и от того, как глубоко погрузилась в собственное воображение, а когда решила продолжить путь за изгородью, окунувшись в темноту, то была не в силах спорить с собой. Остановиться теперь означало бы утратить мужество, чего она не могла допустить. Кроме того, Вик действительно считала, что все зависит только от скорости. Если доски начнут под ней трещать и ломаться, она помчит еще быстрей и вылетит с гнилой древесины прежде, чем та полностью обрушится. Если же на том берегу затаился какой-нибудь изверг, которому хочется поднять руку на маленькую девочку, – она пронесется мимо него прежде, чем тот успеет двинуться с места.

Мысль о рушащейся старой древесине или о набрасывающемся на нее бродяге наполнила ее грудь сладким ужасом и, вместо того чтобы дать ей время на раздумье, заставила встать на педали и погнать еще быстрее. Кроме того, она с каким-то спокойным удовлетворением думала, что если мост рухнет в реку, текущую десятью этажами ниже, и она разобьется… Так вот если ее найдут среди обломков, то это случится по вине родителей, поругавшихся и вынудивших Вик уехать из собственного дома. Ее смерть послужит им хорошим уроком, и они будут ужасно скучать по Пацанке, будут страдать от горя и вины, а это именно то, чего они оба заслужили.

Проволочная сетка загремела и застучала у Вик под шинами, и велосипед влетел в темноту, пропахшую пометом летучих мышей и древесной плесенью. Оказавшись внутри, она увидела слева от себя какую-то зеленую надпись на стене, сделанную аэрозольной краской. Вик ехала, не сбавляя скорости, но успела разглядеть, что там написано «Террис»; это показалось забавным, ведь они всегда останавливались на ленч в «Террис Примо Сабс» в Хэмптоне. Иначе говоря, в тридцати милях или сорока пяти минутах езды от дома, как раз на полпути от озера до Хэверхилла.

Внутри крытого моста звук резко изменился. Вик слышала шум реки в сотне футов под собой, но он походил не столько на отголоски текущей воды, сколько на белый шум, на статические радиопомехи. Она не смотрела вниз, боясь увидеть реку в случайных щелях среди досок. Пацанка не смотрела даже по сторонам, не отрывая взгляда от дальнего выезда с моста.

Она проезжала через мерцающие лучи белого света, и когда пересекла очередную тончайшую яркую световую нить, ощутила у себя в левом глазу какую-то пульсацию. Настил неприятно покачивался. Теперь у нее оставалась только одна мысль, в два слова длиной: почти там, почти там, звучавшие в такт вращению педалей.

Яркий квадрат в дальнем конце моста расширялся, становясь все ослепительнее. Приближаясь, Вик ощутила ужасный жар, исходящий от противоположного берега. Удивительно, но она почувствовала запах лосьона для загара и нарезанного кругляшками лука. Ей не пришло в голову задаться вопросом, почему здесь, на другом конце моста, нет никаких ворот.

Вик МакКуин, она же Пацанка, глубоко вздохнула и выехала из «Короткого пути» на солнечный свет: шины застучали, прыгая по бревнам, а затем перескочили на асфальт. Шипение и рев белого шума внезапно оборвалось, словно она взаправду слушала радиопомехи, но сейчас кто-то нажал пальцем на кнопку «ВЫКЛ.».

Она проехала еще с десяток футов, прежде чем увидела, где оказалась. Сердце в груди сжалось прежде, чем руки успели нажать на тормоза. Но она затормозила, причем так резко, что заднее колесо вывернулось, разбросав по сторонам лужи грязи.

Вик очутилась за одноэтажным зданием в мощеном переулке. У кирпичной стены слева от нее стоял мусорный контейнер и ряд мусорных баков. Выезд из переулка был заделан высоким дощатым забором. По другую сторону забора проходила дорога. Вик услышала, что по ней едут многочисленные машины, уловила обрывок песни, несшейся из открытого окна одной из них: Абра-Абра-Кадабра… Хочу настичь и обнять тебя…[14 - «Абракадабра» – самая известная песня Стива Миллера (род. 1943 г.), американского гитариста, организатора блюз-рок-группы под названием The Steve Miller Band. Никакого отношения к сельскому хозяйству не имеет.]

Вик с первого взгляда поняла, что оказалась не в том месте. Она много раз подъезжала к «Короткому пути», достаточно часто смотрела на высокий противоположный берег Мерримака, поэтому знала, что там находится только лесистый холм – зеленый, прохладный и тихий. Ни дороги, ни магазина, ни переулка не было. Она повернула голову и чуть не вскрикнула от удивления.

Мост «Короткого пути» заполнял въезд в переулок позади нее. Его как будто вогнали между одноэтажным зданием из кирпича и пятиэтажным зданием из стекла и побеленного бетона.

Мост больше не проходил над рекой, а был втиснут в пространство, где едва помещался. Вик начал бить озноб от подобного зрелища. Посмотрев в темноту, она увидела на другой стороне изумрудные оттенки леса Питтман-стрит.

Вик слезла с байка. Ноги у нее нервно подрагивали. Она прислонила «Роли» к контейнеру, чувствуя, что ей не хватает смелости задуматься о том, что именно произошло с «Коротким путем».

В переулке воняло жареной пищей, гнившей на солнце. Вик было просто необходимо сделать несколько глотков чистого свежего воздуха. Она прошла мимо сетчатой двери, успев заглянуть в шумную, полную пара кухню, и оказалась возле высокого деревянного забора. Открыв дверь, она вышла на хорошо знакомую узкую полоску тротуара.

Вик стояла именно на этом месте всего несколько часов назад!

Посмотрев налево, она увидела длинный отрезок пляжа, а дальше за горизонт уходил океан: белые гребни зеленых волн ярко сверкали на солнце. Мальчишки в плавках бросали фрисби, картинно прыгали, а затем падали между дюн. По бульвару катились, бампер к бамперу, автомобили. Ноги предательски подгибались, но Вик все же повернула за угол и посмотрела на вывеску у себя над головой:


Террис Примо Сабс Хэмптон-Бич, штат Нью-Гэмпшир

Затем она прошла мимо ряда мотоциклов, стоявших возле фасада, хромированные части которых горели огнем в лучах послеполуденного солнца. У окна заказов, звонко смеясь, стояли в очереди девушки в топах и коротеньких шортах. Кто бы знал, как Вик ненавидела звук их голосов, напоминавший звон бьющегося стекла. Она вошла внутрь. На двери звякнул латунный колокольчик.

Окна были открыты, и с полдюжины настольных вентиляторов крутились за прилавком, гоня воздух к столикам, но в помещении все равно было ужасно жарко. С потолка, раскачиваясь на ветру, свисали длинные липкие ленты. Пацанка предпочитала не смотреть на липучки, на насекомых, которые на них поймались, чтобы агонизировать и умирать, меж тем как посетители засовывали в себя гамбургеры, сидя точно под лентами. Она почему-то не заметила липучек, когда сегодня обедала здесь с родителями.

Она чувствовала себя одуревшей, как будто бы только что пробежалась на полный желудок по августовской жаре. За кассой стоял здоровяк в белой майке. Плечи у него были волосатыми и багровыми от загара, а на носу красовалась полоска, нанесенная цинковыми белилами. Белый, в тон носу, пластиковый бейдж на рубашке сообщал, что его владельца зовут Пит. Он работал здесь весь день. Два часа назад Вик стояла здесь с отцом, пока Крис МакКуин платила за корзинки с гамбургерами и молочные коктейли. Двое мужчин обсуждали команду «Ред Сокс», набравшую хорошие обороты, так что от нее стоило ждать победы. Клеменс[15 - Клеменс, Уильям Рождер (род. 1962) – американский профессиональный бейсболист, питчер-правша. С 1984 по 2007 г. выступал в Главной лиге бейсбола за команды «Бостон Ред Сокс», «Торонто Блю Джейс», «Нью-Йорк Янкиз» и «Хьюстон Астрос». Семь раз выигрывал приз Сая Янга,] косил всех направо и налево. Приз Сая Янга[16 - Приз Сая Янга – награда, ежегодно вручаемая лучшим питчерам Главной лиги бейсбола.] практически уже стоял у парня в шкафчике, а играть командам оставалось всего-то месяц.

Вик повернулась к здоровяку лишь потому, что узнала. Но дальше просто стояла перед ним, моргая, и не понимая, что сказать. Вентилятор с гудением дул Питу в спину, подхватывая его влажный мужской запах и обдавая им лицо Пацанки. А она чувствовала себя по-настоящему паршиво.

Застигнутая незнакомым ощущением беспомощности, Вик готова была расплакаться. Она оказалась в Нью-Гэмпшире, к которому не имела никакого отношения, а ее мост «Короткого пути» застрял в переулке, и… в этом каким-то образом была виновата именно она.

Родители поссорились и понятия не имели, как далеко занесло Вик от дома. Ей надо было рассказать кому-нибудь обо всем этом, да и еще о многом другом. Ей надо было позвонить домой. Ей надо было позвонить в полицию. Надо было, чтобы кто-то пришел посмотреть на мост в переулке. Ее мысли неестественно сплелись в клубок и вызывали боль. Она чувствовала, что в голове появилось «гнилое» место, которое соединялось с темным туннелем, заполненным ужасным шумом, мешающим сосредоточиться; в глубине темноты неистово метались и скрежетали крыльями стаи летучих мышей.

Но здоровяк избавил ее от непосильной в данный момент задачи решить, что следует сказать. Увидев Вик, он сдвинул брови:

– Ну, вот и ты. А я все гадал, увижу ли тебя снова? За ним вернулась, да?

Вик уставилась на здоровяка непонимающим взглядом.

– Вернулась?

– За браслетом. На котором бабочка.

Он повернул ключ кассы, и ящик, где хранились деньги, с лязганьем и звоном выскочил наружу. Браслет матери лежал в дальнем углу ящика.

Стоило Вик увидеть его, и слабая дрожь вновь побежала по ногам. Пацанка порывисто вздохнула: впервые с того момента, как она выехала из «Короткого пути» и каким-то невероятным образом оказалась в Хэмптон-Бич, она ощутила нечто вроде понимания.

Был только один способ объяснить все происшедшее, включая мост, втиснутый в переулок. Все произошло в воображаемом Вик мире, где она отправилась на поиски браслета матери и в итоге нашла его. Или же Вик вообще никуда не ездила на «Роли». Что значит – родители вовсе не ругались. Просто Вик вернулась домой, перегревшись на солнце, сильно устав и выпив слишком много молочного коктейля. Задремала на кровати и теперь видит сон. Поэтому она решила, что лучше выход – забрать браслет матери, пересечь мост в обратном направлении и… проснуться.

В голове вновь встрепенулась тупая пульсация и сменилась сильной и резкой головной болью в области левого глаза. Вик не помнила, чтобы головная боль когда-либо сопутствовала ее сновидениям.

– Спасибо, – сказала Пацанка, когда Пит через прилавок протянул ей браслет. – Моя мама очень из-за него переживает. Он дорого стоит.

– Очень переживает, да? – Пит вставил себе в ухо мизинец и повращал туда-сюда. – Дорог как память, я думаю.

– Нет. То есть да, так и есть, он принадлежал ее бабушке, моей прабабушке. Но я имею в виду, он еще и очень ценный.

– Да уж, – немного странно произнес Пит.

– Он старинный, – заверила его Пацанка, не вполне понимая, почему здоровяка необходимо убедить в ценности браслета.

– Если он чего-то и стоит, то лишь из-за того, что старинный. А так цена ему – пшик. Обычная старая побрякушка.

– Это бриллианты, – сказала Пацанка. – Бриллианты и золото.

Пит издал короткий и язвительный смешок, похожий на лай.

– Так и есть, – настойчиво произнесла Вик.

– Не-а, – возразил Пит. – Бижутерия. Разве это похоже на бриллианты? Цирконий. Видишь, внутри он стал серебристым? Золото не стирается. Классное остается классным, сколько бы его ни били. – Лоб у него вдруг сочувственно сморщился. – Ты в порядке? Выглядишь бледной.

– В полном порядке, – ответила она. – Я от загара не прусь. – Сказать именно так ей показалось очень по-взрослому.

Однако Вик действительно было не по себе. Голова кружилась, и постоянно дрожали ноги. Она хотела на воздух, подальше от смеси ароматов: пота здоровяка, запаха луковых колец и пузырящего фритюра. Вик мечтала, чтобы сон этот закончился.

– Точно не хочешь выпить чего-нибудь холодненького? – спросил Пит.

– Спасибо, но я пила молочный коктейль, когда здесь обедала.

– Если пила молочный коктейль, то, значит, не здесь, – с усмешкой сказал Пит. – Может, в «Макдоналдсе». У нас только фраппе[17 - Кофе фраппе или греческий фраппе? (греч. ??????) – покрытый молочной пеной холодный кофейный напиток.].

– Мне надо идти, – сказала она, поворачиваясь и направляясь к двери. Она знала, что загорелый Пит смотрит на нее с искренней озабоченностью, и была благодарна ему за сочувствие. Она надеялась, что он, несмотря на дурной запах и грубые манеры, хороший человек, который обеспокоен болезненным состоянием маленькой девочки, одиноко бредущей по Хэмптон-Бич. Она хотела, но не смогла сказать еще хоть что-то. Пот, как будто Вик внезапно заболела, проступил на висках и верхней губе; девочка с большим трудом подавила новый приступ дрожи в ногах. В левом глазу опять что-то закололо. На сей раз гораздо сильнее, чем в первый раз. Надежду на то, что она лишь воображает свой визит в «Террис» и просто плутает по необычайно правдоподобному сновидению, было невозможно удержать в руках: она выскакивала из ладоней, как скользкая лягушка.

Вик шагнула на улицу и быстро двинулась по раскаленному бетону, мимо припаркованных мотоциклов. Открыв дверь в высоком дощатом заборе, она вернулась в переулок за «Террисом».

Мост никуда не делся. Его наружные стены были вплотную прижаты к зданиям с обеих сторон. Больно было смотреть на его руины. Жжение в левом глазу все усиливалось.

В переулке возле мусорного контейнера стоял то ли повар, то ли мойщик посуды. Одним словом – работник с кухни. На нем был фартук, измазанный жиром и кровью. Любой, кто полюбовался бы этим фартуком, перестал бы обедать в «Террисе». Невысокий небритый парень с татуировками на предплечьях и руках, увитых гнусными рисунками и венами, уставился на мост с выражением возмущения и страха.

– Что это тут за хренотень? – растерянно спросил парень. Он непонимающе посмотрел на Вик. – Ты видишь это, малышка? Я имею в виду… что это за чертова хренотень тут творится?

– Мой мост, – сказала Вик, хотя едва ли соображала, что говорит. – Но вы не волнуйтесь – я заберу его с собой.

Она схватила байк за руль, развернула и толкнула по направлению к мосту. Пробежала рядом несколько шагов, а потом перебросила ногу на педаль.

Переднее колесо ударилось о доски, и Пацанка на своем «Роли» погрузилась в шипящую темноту.

Этот звук – идиотский рев статических помех – усиливался по мере того, как «Роли» уносил ее все глубже внутрь моста. Вик показалось, что она слышит шум реки, но это была не река. Стены «Короткого пути» были сильно изрезаны длинными трещинами; она посмотрела на их мелькание и ощутила, как ни странно, трепет от ярко-белого великолепия. Ей показалось, что возле обратной стороны стены стоит самый большой в мире телевизор, настроенный на канал, по которому ничего не транслируют. В кривобокий и ветхий мост ударила буря, световая метель. Вик чувствовала, как «Краткопутк» слегка изогнулся под напором стихии, порывами налетающей на стены.

Она закрыла глаза, не желая больше ничего видеть, встала на педали и погнала на другую сторону. Она попробовала еще раз воспользоваться своим монотонным заклинанием – почти там, почти там, – но сейчас было слишком тошно подолгу повторять какую-либо одинаковую фразу. Оставались только ее дыхание и ревущая, бушующая статика, этот бездонный звуковой ураган, наращивающий мощность, взлетающий до сводящей с ума интенсивности, а затем усилившийся еще немного и еще, пока ей не захотелось крикнуть ему: «Прекрати!» Слово просилось на язык: «Прекрати, прекрати!» Легкие Пацанки наполнялись воздухом для отчаянного крика, но как раз в этот миг «Роли» влетел обратно в


Хэверхилл, штат Массачусетс

Звук выключился с мягким электрическим хлопком, как если бы она слушала огромное радио, а бог резко выдернул шнур питания. Она почувствовала хлопок у себя в голове, в левом виске, как небольшой, но отчетливо различимый взрыв.

Даже не успев открыть глаза, она поняла, что оказалась дома; или не дома, но, по крайней мере, в своем лесу. Она узнала лес по запаху сосен и кустарника; по воздуху: свежему, чистому и прохладному. Вик была уверена, что так легко дышится только возле реки Мерримак. Она слышала шум воды: отдаленный, нежный, успокаивающий звук потока, совсем не похожего на шум статических помех.

Вик открыла глаза, подняла голову, смахнула волосы с лица. Солнечный свет клонящегося к вечеру дня пробивался сквозь листву беспорядочными отблесками. Она перестала крутить педали и нажала на тормоз; опустила одну ногу на землю.

Вик повернула голову, чтобы сегодня в последний раз посмотреть сквозь мост на Хэмптон-Бич. Ей было интересно, сможет ли она с такого расстояния увидеть повара в грязном фартуке.

Но она не смогла этого сделать, потому что мост «Короткого пути» исчез. Осталось ограждение, за которым должен был следовать въезд на мост… Но дальше начинался крутой, поросший сорняками склон, тянувшийся до места «столкновения» с руслом глубокой синей реки.

Из бурного пенящегося потока торчали три расколотых, напоминавших в верхней части скобы, опоры моста. Ничего другого от «Короткого пути» не осталось.

Вик ничего не понимала. Она только что проехала через мост, вдыхала запах старого, подгнившего, обожженного солнцем дерева, смешенный с отвратительным «привкусом» помета летучих мышей, слышала стук колес о дощатый настил.

В левом глазу у нее запульсировало. Она закрыла его, сильно потерла ладонью и открыла снова… на мгновение ей показалось, что мост на месте. Она видела – или полагала, что видит, – его остаточное изображение, белое сияние, обрисовавшее контуры моста, тянувшегося до противоположного берега.

Но остаточное изображение быстро улетучилось, а из глаза потекли слезинки: она слишком устала, чтобы вот так с ходу разобраться, что именно произошло с мостом. Ей никогда в жизни не хотелось так сильно домой, в свою комнату. Прошмыгнуть внутрь, залезть в постель и ощутить хрустящие складки простыней.

Она начала крутить педали, но осилила всего несколько метров и сдалась. Слезла, пошла вперед – голова опущена, волосы растрепаны. Браслет матери свободно болтался на ее потном запястье. Вик ни разу даже не посмотрела на него.

Она протащила байк через задний двор по желтеющей траве, на игровой площадке; она уже здесь больше не играла – так что цепи качелей давно покрылись ржавчиной. Пацанка бросила «Роли» на подъездной дорожке и вошла в дом. Ей хотелось добраться до спальни, хотелось лечь и отдохнуть. Но, услышав из кухни звук открывающейся алюминиевой банки, она свернула с намеченного курса, чтобы посмотреть – кто и что пьет.

Отец стоял спиной к двери, держа в одной руке банку пива «Штро». Другую руку он держал возли струи холодной воды, поочередно подставляя костяшки пальцев.

Вик не знала, как долго она отсутствовала. Часы на тостере вечно показывали всякую ерунду. На них непрерывно мигало 12:00, как будто их только что перезапустили. Свет был выключен, так что кухня здорово смотрелась в предвечерних сумерках.

– Пап, – спросила она усталым голосом, который сама едва узнала. – Сколько сейчас времени?

Он взглянул на тостер и встрянул головой.

– Провалиться мне, если я знаю. Минут пять назад был скачок напряжения. По-моему, вся улица… – начал было оправдываться он, но затем, взглянув на дочь, вопросительно приподнял брови. – В чем дело? Ты в порядке? – Он закрыл воду и взял тряпку, чтобы вытереть руку. – Выглядишь бледной.

Она рассмеялась, но как-то напряженно и невесело.

– Пит сказал то же самое. – Ее голос как будто доносся издалека – с противоположного въезда в длинный туннель.

– Какой еще Пит?

– Пит из Хэмптон-Бич.

– Вик?

– Я в порядке. – Она попыталась сглотнуть и не смогла. Ей ужасно хотелось пить, хотя она не подозревала об этом, пока не увидела отца с холодным напитком в руке. На мгновение закрыв глаза, она представила запотевший стакан охлажденного розового грейпфрутового сока. Этот образ вызвал болезненное ощущение жажды каждой клеточки тела. – Просто пить хочется. У нас есть сок?

– Прости, малышка. В холодильнике шаром покати. Мама в лавку еще не ходила.

– Она прилегла?

– Не знаю, – ответил он, не добавив вслух: «И знать не хочу», хотя эта фраза отчетливо слышалась в интонации его голоса.

– Вот, – сказала Вик, сняла браслет с запястья и положила на кухонный стол. – Когда выйдет из комнаты, скажи ей, что я нашла браслет.

Он захлопнул дверцу холодильника и оглянулся. Скользнул взглядом по браслету и снова посмотрел на дочь.

– Где?..

– В машине. Между сиденьями.

В кухне потемнело, словно солнце скрылось за огромным темным облаком. Вик покачнулась. Отец коснулся ее лица тыльной стороной ладони, той, в которой держал банку пива. Костяшки пальцев он обо что-то ободрал.

– Боже, да ты вся горишь, Пацанка. Эй, Линн?!

– Я в порядке, – произнесла Вик. – Просто хочу прилечь на минутку.

Она не имела в виду, что хочет прилечь прямо там, прямо тогда. Она собиралась пойти к себе в комнату и растянуться под своим восхитительным новым плакатом с Дэвидом Хассельхоффом, но ноги у нее подкосились, и она начала падать. Отец опередил ее. Прежде, чем она рухнула на пол, он подхватил Вик одной рукой под ноги, а другой – под спину, он вынес ее в коридор.

– Линн?! – снова выкрикнул Крис МакКуин.

Линда вышла из спальни, прижимая к углу рта мокрую махровую салфетку. Ее темно-рыжие волосы были растрепаны и напоминали перья, а глаза оставались полуприкрыты, словно она только что проснулась. Когда Линда увидела Пацанку на руках у мужа, взгляд ее стал более сосредоточенным.

Она встретила их у двери в спальню Вик. Тонкими пальцами она смахнула волосы с лица Вик и приложила руку к ее лбу. Ладонь у матери была холодной и гладкой, и от ее прикосновения девочка содрогнулась, одновременно ощущая и тошноту, и удовольствие. Ее родители больше не сердились друг на друга; если бы Пацанка знала, что для их примирения ей надо всего лишь вызвать у себя тошноту, она не стала бы гонять через мост в поисках браслета. Ей просто следовало сунуть себе палец поглубже в рот.

– Что с ней случилось?

– Сознание потеряла, – сказал Крис.

– Ничего я не теряла, – возразила Пацанка.

– У нее температура под сто градусов[18 - По Фаренгейту, 38


 по Цельсию.], она падает с ног, но продолжает со мной спорить, – с явным восхищением отметил отец.

Мать опустила мокрую тряпку, которую прижимала к углу рта.

– Тепловой удар. Три часа провела в машине, потом сразу же запрыгнула на велосипед и умчалась со двора. Солнцезащитным кремом не намазалась и весь день ничего не пила, кроме того паршивого молочного коктейля в «Террисе».

– В «Террисе» его называют фраппе, – сказала Вик и подметила: – Мам, ты поранила себе рот.

Мать лизнула уголок припухших губ.

– Сейчас принесу воды и ибупрофен[19 - Ибупрофен (иначе – нурофен). В США ибупрофен с 1974 г. применяется под торговым названием «Мотрин».]. Нам обеим пойдет на пользу.

– Прихвати с кухни свой браслет, – сказал Крис. – Он лежит на столе.

Линда успела сделать два шага, прежде чем до нее дошли слова мужа. Она оглянулась. Крис МакКуин стоял в дверях в комнату Вик, держа ее на руках. Вик видела над своей кроватью Дэвида Хассельхоффа, который улыбался ей и выглядел так, словно ему едва удавалось подавить желание подмигнуть: Классно управилась, малышка.

– Он был в машине, – объяснил Крис. – Это Пацанка его нашла.


* * *

Вик спит.

Ее сны напоминали бессвязное мелькание стоп-кадров: противогаз на цементном полу, лежащая на обочине дороги мертвая собака с размозженной головой, лес из высоких сосен, увешанных слепыми белыми ангелами.

Последний образ был самым ярким и загадочно пугающим. Темные шестидесятифутовые деревья раскачивались на ветру, словно язычники в трансе во время обряда; ангелы же мерцали и проблескивали сквозь их одежды из ветвей. Вик стало страшно, она хотела закричать и даже попыталась, но не смогла выдавить из себя ни звука. Ее завалило удушающей лавиной теней и огромной горой мягкой, душной ветоши. Она упорно продиралась наружу, отчаянно толкаясь, молотя руками по всему вокруг со всей возможной злостью, вкладывая в это все свои силы, всю жилистость, пока вдруг не поняла, что сидит в кровати, а вся ее одежда насквозь пропиталась потом. Отец сидел на краю матраса рядом с ней и держал за запястья.

– Вик, – сказал он. – Вик. Успокойся. Ты меня только что так огрела, что чуть башку не свернула. Уймись. Это я, папа.

– Ой, – пискнула Пацанка

Отец отпустил ее запястья, и она уронила руки на одеяло.

– Прости.

Он взял себя за челюсть большим и указательным пальцами и подвигал туда-сюда.

– Сойдет. Заслужил, наверное.

– Чем это?

– Не знаю. Чем угодно. Никто не без греха.

Она подалась вперед, поцеловала его в небритый подбородок и улыбнулась.

– Жар спал, – отметил отец. – Теперь тебе лучше?

Она пожала плечами, полагая, что чувствует себя хорошо, раз уж смогла вылезти из-под огромной кучи черных одеял и убраться подальше от этого пригрезившегося леса зловещих рождественских сосен.

– Здорово тебя скрутило, – он покачал головой. – Тебе бы услышать, что говорила.

– И что я говорила?

– Например, кричала, что летучие мыши вылетают из моста, – сказал он. – Думаю, ты имела в виду колокольню.

– Да. То есть… То есть нет. Нет, я, наверно, имела в виду мост. – Вик на мгновение забыла о «Коротком пути». – Пап, а что случилось с мостом?

– С мостом?

– Ну, с «Коротким путем». С тем старым крытым мостом. Он буквально исчез.

– А! – вспомнил отец. – Я слышал, что какой-то тупой сукин сын пытался проехать по нему на своей машине и погнал напролом. Сам убился и почти весь мост обрушил. Останки, естественно, демонтировали. Вот почему я говорил тебе и шагу не делать на этот чертов мост. Его надо было разобрать еще лет двадцать назад.

Она содрогнулась.

– Посмотрела бы на себя, – улыбнулся отец. – Просто цуцик какой-то.

Она вспомнила свой бредовый сон о собаке с размозженной головой, и все вокруг сначала стало ярким, а потом потускнело. Когда в глазах у нее прояснилось, отец держал у ее груди резиновое ведерко.

– Если захочешь откашляться или потребуется стошнить, – сказал он, – постарайся сделать это в ведро. Господи, никогда больше не поведу тебя в этот поганый «Террис».

Она одновременно вспомнила и мерзкий запах пота, и липкие ленты, покрытые мертвыми насекомыми, и… ее вырвало.

Отец унес ведро с блевотиной и вернулся со стаканом ледяной воды.

Она выпила половину стакана за три глотка. Вода была такой холодной, что у нее начался очередной приступ дрожи. Крис опять укутал ее одеялами и, положив ей на плечо руку, сел рядом, дожидаясь, когда она согреется. Он не двигался и ничего не говорил. Но как же с ним было спокойно и надежно! Его присутствие подействовало как успокоительное средство, и почти сразу Вик ощутила, что сползает в сон… или, возможно, в какое-то новое приключение. Закрыв глаза, она поняла, что вновь сидит на байке: легко и стремительно несется сквозь темноту и безмятежное спокойствие.

Но когда отец поднялся, собираясь уйти, она еще чувствовала, что продолжает бодрствовать, поэтому смогла издать слабый протестующий звук и даже потянулась к нему. Он сделал шаг в сторону и прошептал:

– Отдыхай, Вик. Очень скоро ты вновь сядешь на свой байк.

Она плыла… и голос отца доносился издалека…

– Жаль, что убрали «Короткий путь», – тихо сказал он.

– А я думала, что мост тебе не нравится, – почти шептала она, переворачиваясь на другой бок, – как бы покидая и отпуская отца. – Думала, ты боишься, что я попытаюсь проехать по нему на байке.

– Это верно, – согласился он. – Мне было страшно. Я имею в виду, мне жаль, что его взяли да и убрали без меня. Все равно ведь собрались взорвать эту штуковину; жаль, что не мне предложили установить заряды. Этот мост всегда был смертельной ловушкой. Ежу понятно, что он ждал своего часа, чтобы кого-нибудь убить. Я ужасно рад, что этого не произошло с тобой. Давай спи, коротышка.


Различные места1986–1989 гг.

Через несколько месяцев инцидент с потерянным браслетом был практически забыт, а когда Вик все-таки о нем вспоминала, то говорила, что нашла эту вещицу в машине. Она старалась по возможности не думать о «Коротком пути». Воспоминание о поездке через мост было обрывочным, похожим на галлюцинацию и неотделимым от сновидения с темными деревьями и мертвой собакой. Восстанавливать его ей было ни к чему, поэтому она убрала с глаз долой, спрятала в дальний уголок сознания, заперла, да и забыла.

То же самое она проделывала со всеми остальными случаями.

Потому что были другие случаи, когда она гоняла на «Роли» через мост, которого не было, чтобы найти то, что потерялось.

Был случай, когда ее подруга, Вилла Лордс, потеряла мистера Пентака, вельветового пингвина, приносившего ей удачу. Однажды родители Виллы затеяли уборку в ее комнате, когда Вилла ночевала в доме у Вик, и Вилла решила, что мистера Пентака выбросили в мусор вместе с ее фигуркой Тинкербелл[20 - Тинкербелл (англ. Tinker Bell, Tink) – она же Динь-Ди?нь, или Динь – фея, из сказки Дж. Барри «Питер Пэн». Тинкербелл (Динь-Динь) является самой известной из всех сказочных фей.] и светящейся игрушкой для рисования «Лайт-Брайт», которая больше не работала. Вилла была так безутешна, так огорчена, что на другой день не смогла пойти в школу – да и на следующий тоже.

Но Вик спасла положение. Оказалось, что, когда Вилла оставалась у нее на ночь, мистер Пентак был при ней. Вик нашла его под кроватью, среди залежей пыли и забытых носков. Трагедии удалось избежать.

Вик, разумеется, не в силах была поверить, что отыскала мистера Пентака, сев на «Роли» и проехав через лес Питтман-стрит до того места, где некогда стоял мост «Короткого пути». Она не верила и в то, что мост мог ждать ее там, что она видела на стене надпись, сделанную зеленой аэрозольной краской: БОУЛИНГ ФЕНУЭЙ-ПАРК[21 - Фенуэй-Парк – бейсбольный стадион в Бостоне, штат Массачусетс.]. Не верила, что мост был наполнен ревом статических помех и что сквозь разломы в его сосновых стенах проносились таинственные огни и вспышки.

Тем не менее в ее памяти сохранился четкий образ: она выезжает из «Короткого пути» и попадает в пустой и темный – а и как иначе в семь-то утра! – боулинг. Крытый мост, как это ни абсурдно, вломился прямо сквозь стену и соединился непосредственно с дорожками. Вик знала это место. Две недели назад она ездила туда на чей-то день рождения, и Вилла тоже была там. Сосновый пол, чем-то смазанный, блестел, а велосипед Вик заскользил по нему, как масло по горячей сковороде. Она упала и ударилась локтем. Мистер Пентак лежал в корзине ДЛЯ НАХОДОК за прилавком, под полками с обувью для боулинга.

Эту история ей привиделась ночью после того, как днем Вик нашла мистера Пентака у себя под кроватью. Той ночью она была больна – горячая, липкая, с тягостными рвотными позывами, а ее сновидения были неестественно яркими.

Царапина на локте через пару дней зажила.

Когда ей было одиннадцать, она нашла бумажник отца между подушками дивана, а вовсе не на строительной площадке в Эттлборо. В течение нескольких дней после того, как бумажник нашелся, она чувствовала пульсацию в левом глазу, как после удара.

Когда ей было двенадцать, у четы де Зут, жившей через дорогу, пропал черно-белый старый тощий кот Тейлор. Он выбежал из дома, когда начинался летний ливень, и не вернулся. На следующее утро миссис де Зут ходила взад-вперед по улице и, щебеча как птичка, выкрикивала имя Тейлор. Мистер де Зут, напоминавший пугало, хотя всегда был при галстуке-бабочке и в подтяжках, стоял во дворе с граблями, ничего не сгребал, только в светлых глазах его читалась безысходность.

Вик очень нравился мистер де Зут – у него был смешной, как у Арнольда Шварценеггера, акцент, а в его кабинете располагалось миниатюрное поле боя. От мистера де Зута пахло свежесваренным кофе и трубочным табаком, и он разрешал Вик красить его маленьких пластиковых пехотинцев. Кот Тейлор тоже ей нравился. Когда тот начинал мурлыкать, в груди у него что-то ржаво погромыхивало. Звук напоминал работу старой коробкой передач, которая пытается с шумом пробудиться и разогнать машину.

Никто никогда Тейлора больше не видел… но Вик придумала для себе историю, что она ездила по мосту «Краткопутку» и в мокрых сорняках на обочине нашла старого бедолагу со слипшейся от крови шерстью и кишащими над ним мухами. Он дополз туда с улицы, где автомобиль переломил ему хребет. На асфальте Пацанка нашла даже все еще заметные пятна крови.

С тех пор звук статических помех стал для Вик ненавистен.




«Пикантная угроза». 1990 г



Шугаркрик, штат Пенсильвания1990 г.

Объявление было размещено на одной из последних страниц августовского номера «Пикантной угрозы» за 1949 год, на обложке которого изображалась кричащая ню, замороженная в глыбе льда (она оказала ему холодный прием… так что он предоставил ей отличное охлаждение!). Оно занимало всего одну колонку под гораздо более объемной рекламой бюстгальтеров «Адола» (подчерткивают вашу фигуру!). Бинг Партридж заметил объявление только после того, как долго и внимательно рассматривал даму в рекламе «Адолы»; бюстгальтер с конусообразными чашечками и металлическими блестками наполняли бледные и тяжелые «мамочкины» сиськи. Глаза женщины были прикрыты, а губы слегка раздвинуты, поэтому казалось, что она спит и видит сладкие сны; Бинг же представлял себе, как будит ее поцелуем.

– Бинг и Адола на дереве сидят, – напевал Бинг. – Я’б тебя долго, часа два подряд!

Бинг, спустив штаны и пристроив задницу на пыльной бетонной ступеньке, расположился в укромном месте – одном из подвальных помещений. Свободная от журнала рука его находилась там, где вы себе правильно представляете, но пока что он не перешел к решительному действию, хотя уже довольно долго изучал номер, «облизывая» самые лакомые кусочки. Неожиданно он наткнулся на небольшой рекламный блок в левом нижнем углу страницы: снеговик в цилиндре кривой рукой указывал на прямоугольник рекламного модуля, обрамленного снежинками.


ВЕРИТЕ ЛИ ВЫ ЧТО СУЩЕСТВУЕТ


СТРАНА РОЖДЕСТВА??


ЧЕМ ВЫ ГОТОВЫ ПОЖЕРТВОВАТЬ,


ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ ПОЖИЗНЕННЫЙ ПРОПУСК ТУДА,


ГДЕ КАЖДОЕ УТРО ?РОЖДЕСТВЕНСКОЕ УТРО,


А ПЕЧАЛЬ ? НАРУШЕНИЕ ЗАКОНА??!


НЕ ОТКАЗЫВАЙТЕСЬ ОТ ЧУДА!


НЕ ОТКАЗЫВАЙТЕСЬ ОТ МЕЧТЫ!


МЫ ИЩЕМ ЭНЕРГИЧНЫХ ЛЮДЕЙ,


КОТОРЫЕ ЛЮБЯТ ДЕТЕЙ И НЕ БОЯТСЯ


ПРИКЛЮЧЕНИЙ!


НАВЕДИТЕ СПРАВКИ ОБ ОСОБЫХ ВОЗМОЖНОСТЯХ


В НАШЕМ ОТДЕЛЕ БЕЗОПАСНОСТИ.


ЭТО НЕ ПРОСТО РАБОТА… ЭТО ЖИЗНЬ!


СТРАНА РОЖДЕСТВА ЖДЕТ… ИМЕННО ВАС!

Бингу нравились рекламы в конце журнальчиков: рекламы оловянных шкатулок с игрушечными солдатиками (воссоздай трепет Вердена!), рекламы старинного снаряжения Второй мировой войны (штыки, винтовки, противогазы!), рекламы книг, разъясняющих, как заставить женщину вас захотеть (Научи Ее Говорить: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!»). Он часто вырезал формы для заказа и отправлял карманную мелочь или грязные купюры, пытаясь приобрести муравьиную ферму или металлоискатель. Он всем сердцем хотел Удивить Своих Друзей и Поразить Своих Близких!.. И не беда, что его друзьями были три олуха, которые работали под его началом во вспомогательной команде на заводе фирмы «НорКемФарм», и что его единственные близкие родственники обратились в прах на кладбище за Скинией Новой Американской Веры. Бингу ни разу не пришло в голову, что коллекция эротической макулатуры, доставшаяся ему от отца, а сейчас плесневеющая в картонной коробке в его укромном месте, старше его самого и что большинство компаний, куда он посылал деньги, давным-давно канули в Лету.

Но чувства и эмоции, которые он испытывал, читая и перечитывая объявление о «Стране Рождества», были окрашены в совершенно необычные тона. Пенис, необрезанный и пахнущий дрожжевой закваской, окончательно обмяк в его левой руке, как сдувшийся воздушный шарик. Зато его душа уподобилась колокольне, на которой вдруг разом зазвенели все колокола.

Он понятия не имел, где находится Страна Рождества и что она из себя представляет. Он никогда о ней не слышал, но мгновенно почувствовал, что всю свою жизнь хотел туда попасть, чтобы ходить по ее мощеным улицам, прогуливаться под ее склоняющимися фонарными столбами, раскрашенными в косую полоску, как леденцы, и смотреть на кричащих детей, круг за кругом проносящихся на оленьей карусели.

Чем вы готовы пожертвовать, чтобы получить пожизненный пропуск туда, куда каждое утро наведывается Рождество? – кричало объявление.

У Бинга за душой уже имелось тридцать три Рождества, но когда он начинал вспоминать лишь то единственное рождественское утро, которое имело значение – оно стоило всех остальных. В то Рождество его мать вынула из духовки сахарные печеньица в форме елочек, от которых по всему дому разнесся ванильный аромат. Это было за много лет до того, как в лобную долю Джону Партриджу вонзился монтажный гвоздь, а тем утром он сидел на полу вместе с Бингом, пристально наблюдая, как мальчик сдирает обертки со своих подарков. Сильнее всего Бингу запомнился последний подарок: большая коробка, в которой лежали большой резиновый противогаз и помятая каска, проржавевшая в тех местах, где с нее облупилась краска.

– Это снаряжение спасло мне жизнь в Корее, – сказал отец. – А для троих валявшихся в грязи желтолицых противогаз, что ты держишь, стал последним, что они успели увидеть в своей жизни. Теперь все это – твое.

Бинг натянул противогаз и уставился через прозрачные пластиковые линзы на отца. Из противогазе гостиная выглядела как маленький мир, попавший в автомат для продажи жевательной резинки. Отец напялил на башку Бинга каску и отдал честь. Бинг торжественно отсалютовал в ответ.

– Итак, ты один из нас, – сказал ему отец. – Маленький солдат, о котором все говорят. Мистер Неукротимый. Рядовой Говна Не Ем. Не так ли?

– Рядовой Говна Не Ем заступил на дежурство, сэр, да, сэр! – оттарабанил Бинг.

Его мать рассмеялась хрупким нервным смехом и сказала:

– Джон, ну что за язык! В рождественское утро так говорить не подобает. Сегодня мы празднуем пришествие Спасителя нашего на землю.

– Мамаши, – сказал сыну Джон Партридж, когда мать Бинга оставила их с сахарными печеньицами и отправилась на кухню за какао. – Если только им позволишь, будешь всю жизнь сиську сосать. Хотя если подумать… что в этом плохого? – Он подмигнул сыну.

А снег за окном валил большими, как гусиные перья, хлопьями, и они все вместе целый день провели дома, и Бинг не снимал каску и противогаз – он играл в войну: снова и снова он стрелял в своего отца, и Джон Партридж снова и снова умирал, вываливаясь из кресла перед телевизором на пол. Один разок Бинг прикончил и свою мать, и та, послушно закатив глаза, обмякла и оставалась мертвой почти всю рекламную паузу. Она ожила, чтобы поцеловать его в лоб, только когда он снял противогаз. Тогда она улыбнулась и сказала: «Да благословит тебя бог, маленький Бинг Партридж. Я люблю тебя больше всего на свете».

Так на что он готов, чтобы прекрасно чувствовать себя каждый день? Чтобы чувствовать себя как в то рождественское утро, когда под елкой его ожидал настоящий противогаз, привезенный с Корейской войны? Чтобы снова увидеть, как мать медленно открывает глаза и говорит: «Я люблю тебя больше всего на свете»? Действительно, вопрос: на что он ради этого готов пойти?

Он сделал три шаркающих шага к двери, прежде чем догадался, что следует подтянуть штаны.

После того как муж потерял возможность работать, мать Бинга взялась выполнять для церкви работу секретарши, и ее электрическая пишущая машинка «Оливетти» до сих пор стояла в шкафу прихожей. Литера «O» отвалилась, но он знал, что вместо нее можно воспользоваться клавишей с цифрой 0. Заправив лист бумаги, Бинг начал печатать:



Д0р0гие XXXXX уважаемые владельцы XXXX Страны Р0ждества,



0твечаю на Ваше 0бъявление в журнале «Пикантная угр0за». Х0тел0сь бы мне раб0тать в Стране Р0ждества? ЕЩЕ КАК! У меня 18 лет стажа раб0ты на зав0де фирмы «Н0рКемФарм» в Шугаркрике, штат Пенсильвания, и на пр0тяжении 12 лет я был XXXX этажным менеджер0 м всп0м0гатель0й к0манды. В м0и 0бязанн0сти вх0дит к0нтр0лб и д0ставка мн0гих сжатых газ0в, таких как кисл0р0д, в0д0р0д, гелий и сев0флуран[22 - Севофлуран – средство для ингаляционного наркоза.]. Угадайте: как мн0г0 аварий прих0дится на м0ю смену? НИ 0ДН0Й!

Чт0 бы я сделал, чт0бы каждый день был0 Р0ждеств0? Скажите, к0г0 мне над0 убить, ха-ха-ха! Нет так0й грязн0й раб0ты, к0т0р0й я не делал бы на зав0де фирмы «Н0рКемФарм». Я чистил забитые унитазы, переп0лненные XXXXX сами знаете чем, вытирал м0чу с0 стен и травил крыс ядами грязн0й дюжины[23 - Грязная дюжина – число крупнейших химических концернов, производящих и экспортирующих пестициды. Одновременно – «Dirty Dozen», «Грязная Дюжина» – один из самых популярных фильмов о войне с участием Ли Марвина и Чарльза Бронсона. Суть фильма состоит в том, что во время Второй мировой войны двенадцать американцев – убийц, насильников и прочих преступников, ожидающих приговоров за тяжкие преступления, – получают шанс искупить свою вину, выполнив задание, сулящее им верную смерть.]. Вы ищете к0г0-т0, кт0 не б0ится испачкать руки? Чт0 ж, Ваши п0иски увенчались успех0 м!

Я как раз т0 т, к0г0 Вы ищете: энергичный раб0тяга, к0т0рый любит детей и не б0ится приключений. Я х0чу не мн0г0г0, т0льк0 х0р0шег0 места раб0ты. Служба без0пасн0сти прекрасн0 мне п0д0йдет. Чт0бы быть с Вами, к0гда-т0 я надеялся п0служить св0ей г0рд0й нации в в0енн0й ф0рме, как м0й 0тец в0 время К0рейск0й в0йны, н0 нек0т0рые 0шибки м0л0д0сти и печальн0е несчастье, п0стигшее семью, п0мешали мне. Ну да ладн0! Я не жалуюсь! П0верьте, если бы я м0 г н0сить униф0рму раб0тника службы без0пасн0сти Страны Р0ждества, я считал бы эт0 ст0ль же п0четным! Я к0ллекци0нирую п0длинные памятные вещи в0енн0й п0ры. У меня есть св0й пист0лет, и я знаю, как им п0льз0ваться.

В заключение выражаю надежду, чт0 Вы свяжетесь с0 мн0й п0 адресу, указанн0му ниже. Я без0г0в0р0чн0 предан и г0т0в УМЕРЕТЬ ради так0й редк0й в0зм0жн0сти. Нет ничег0, чег0 бы я не сделал, чт0бы заслужить себе мест0 среди с0трудник0в Страны Р0ждества.



XXXXX Р0ждественские п0здравления!



Бинг Партридж



БИНГ ПАРТРИДЖ

25 БЛ0Х-ЛЕЙН

ШУГАРКРИК, ШТАТ ПЕНСИЛЬВАНИЯ 16323



Он выкрутил лист из машинки и, шевеля губами, перечитал текст. Из-за усилий сосредоточиться его грузное, напоминающее картофелину тело стало влажным от пота. Ему казалось, что он изложил факты о себе достаточно ясно и убедительно. Он беспокоился, а не было ли опрометчивым упоминать об 0шибках м0л0д0сти или печальн0 м несчастье, п0стигшем семью, но в конце концов решил, что люди, которым он пишет, узнают все о его родителях, вне зависимости от того, сообщит он об их судьбе или нет. Поэтому решил, что лучше отважно рассказать об этом заранее, чтобы не казалось, словно он что-то скрывает. Все произошло давно, и на протяжении всех лет после освобождения из Молодежного центра – известного также как Мусорка – он был образцовым работником, не пропустившим в «НорКемФарме» ни единого дня.

Он сложил письмо, потом поискал в шкафу передней конверт. Вместо этого нашел коробку неиспользованных рождественских карточек. Мальчик и девочка, оба в пушистом длинном нижнем белье, высовывали из-за угла любопытные носы и широко раскрытыми от удивления глазами смотрели на Санта-Клауса, стоявшего в темноте перед рождественской елкой. Пижама девочки слегка открывала половину попки, которая напоминала пухлую розовую щечку. Джон Партридж говаривал иногда, что Бинг заблудится в трех соснах даже с картой, и, возможно, так оно и было, но ему все-таки пришла в голову неплохая мысль, когда он увидел эту открытку. Он вложил свое письмо в рождественскую открытку, а ту поместил в конверт, украшенный листьями падуба и блестящими ягодами клюквы.

Прежде чем бросить письмо в почтовый ящик в конце улицы, он поцеловал его, как священник, склоняющий голову, чтобы поцеловать Библию.


* * *

На следующий день он ждал у почтового ящика в 2:30, когда почтальон проезжал по улице в своем смешном белом грузовичке. Цветы из фольги в переднем дворе Бинга лениво кружились, производя едва слышное жужжание.

– Бинг, – сказал почтальон. – Разве ты не должен быть на работе?

– Ночная смена, – сказал Бинг.

– Что, война начинается? – сказал почтальон, кивая на одежду Бинга.

На Бинге был камуфляж горчичного цвета, который он надевал, когда хотел почувствовать себя удачливым.

– Если начнется, я буду к ней готов, – сказал ему Бинг и подмигнул.

Из Страны Рождества ничего не поступило. Ну конечно, как могло быть иначе? Ведь он отправил свою карточку только вчера.


* * *

На следующий день тоже ничего не было.


* * *

И еще один день минул без ответа.


* * *

В понедельник он был уверен, что ответ придет, и вышел на крыльцо за полчаса до обычного времени появления почтальона. Черные и уродливые грозовые тучи сгущались над гребнем горы, за шпилем Скинии Новой Американской Веры. Буря, которую Бинг почуял в воздухе еще накануне, наконец-то накрыла город. Приглушенный гром сначала раздался в двух милях от него и в восемнадцати тысячах футов над землей. В этом взрыве не слышалось много шума, зато вибрация проняла Бинга до нутра и сотрясла его кости, укрытые в жировых отложениях. Цветы из фольги истерически вертелись, звуча точь-в-точь как стайка детей на велосипедах, мчащихся под гору, за пределы досягаемости.

Разрывы и раскаты причиняли Бингу глубокое беспокойство. Когда выстрелил пневматический пистолет, стоял невыносимо жаркий и грозовой день (именно так он вспоминал – не как тот день, когда застрелил отца, а как день, когда раздался выстрел пистолета). Отец почувствовал, как ствол уперся ему в левый висок, искоса посмотрел на стоявшего над ним Бинга. Он сделал глоток пива, причмокнул и спокойно сказал: «Я бы даже немного испугался, если бы знал, что у тебя есть яйца».

Нажав на спуск, Бинг сидел со стариком и слушал, как дождь барабанит по крыше гаража, меж тем как Джон Партридж растянулся на полу, дергая одной ногой, а по ширинке и вниз по штанам расползалось пятно мочи. Бинг сидел в этой позе, пока в гараж не вошла мать и не начала кричать. Тогда и для нее настал свой черед – хотя пневматический пистолет он во второй раз использовать не стал.

Сейчас Бинг стоял во дворе и смотрел на облака, сгущающиеся в небе над церковью и над вершиной холма, где его мать работала последние дни своей жизни… над церковью, которую он исправно посещал каждое воскресенье, с той самой поры, как научился ходить и лепетать всякую чушь. Одним из первых его слов было «луйя!» – самое близкое воспроизведение, которого он мог достичь, произнося «аллилуйя». Много лет после этого мать называла его Луйя.

Сейчас в церкви никто не молился. Пастор Митчелл сбежал с замужней женщиной, не забыв прихватить всю наличку, а остальное имущество конфисковал банк. Воскресными утрами единственными кающимися в Скинии Новой Американской Веры были голуби, которые жили в стропилах. Теперь Бинг немного побаивался этой церкви… его пугала пустота. Ему казалось, что церковь презирает его за то, что он отказался и от нее, и от Бога, что временами она воистину наклоняется ему навстречу, сдвигаясь на фундаменте, чтобы посмотреть на Бинга своими разноцветными витражными глазами. Бывали дни – вроде сегодняшнего, – когда леса наполнялись сумасшедшим жужжанием летних насекомых, жидкий зной колыхался в воздухе, отчего церковь, казалось, увеличивалась в размере.

Гром прогрохотал во второй половине дня.

– Дождик, дождик, наутек, – прошептал про себя Бинг. – Приходи в другой денек.

Первая теплая капля дождя шлепнула его по лбу. За ней последовали другие капли, ярко горевшие в еще пробивающихся из-под туч солнечных лучах, косо падающих на землю из прогала голубого неба на западе. Дождь казался почти таким же горячим, как брызги крови.

Почта запоздала, и к тому времени как она прибила пыль, Бинг промок насквозь и ежился под шиферным навесом у входной двери. Он бросился к почтовому ящику наперекор косому ливню. Когда он оказался у мокрой железяки, из облаков ударила колючая и разветвленная, как куст безлистного шиповника, колючая молния. Она с таким грохотом пронзила землю позади церкви, что Бинг вскрикнул, когда мир полыхнул сине-бело-голубым и колючим. Он был уверен, что будет пронзен вспышкой заживо, тронут перстом Божиим и сожжен за то, что попотчевал своего отца гвоздевым пистолетом, и за то, что сделал после этого со своей матерью на полу кухни.

В ящике был счет за вывоз мусора, реклама нового магазина по продаже матрасов. И… больше ничего.


* * *

Шесть часов спустя, проснувшись в своей кровати, Бинг услышал трепетное звучание скрипки, а затем пение мужчины, голос у которого был таким же гладким и пышным, как глазурь ванильного торта. Это был его тезка, Бинг Кросби[24 - Гарри Лиллис Кросби III (англ. Harry Lillis Crosby III; 8 августа 1958 года) —американский актер, певец и предприниматель. Представитель известной актерской династии Голливуда, сын певца Бинга Кросби. Сам Гарри получил наибольшую известность, сыграв роль Билла в классическом триллере «Пятница, 13-е» 1980 года.]. Мистер Кросби мечтал о белом Рождестве, похожем на те, что он знал раньше.

Бинг подтянул одеяло к подбородку, прислушался. Пластинку была старой и виниловой, так что к мелодии примешивался легкий скрип иглы. Он выскользнул из постели и подкрался к двери. Пол холодил его босые ступни. В гостиной танцевали родители Бинга. На отце, который стоял к нему спиной, был камуфляжный костюм горчичного цвета. Мать, положив голову Джону на плечо, закрыла глаза и слегка приоткрыла рот, словно танцевала во сне. Под приземистой, уютной, окутанной мишурой елкой ждали подарки: три больших зеленых помятых баллона с севофлураном, украшенные малиновыми бантами.

Родители повернулись, медленно кружа, и тут Бинг понял, что на отце противогаз, а мать танцует голая. Ко всему, она спала, так что ноги у нее волочились по половицам. Отец обхватывал ее за талию, его руки в перчатках покоились на изгибе ее белых ягодиц. Голый белый зад матери светился как какое-то небесное тело, был бледен как луна.

– Па? – спросил Бинг.

Отец продолжал танцевать, поворачиваясь и увлекая за собой мать Бинга.

– СПУСКАЙСЯ, БИНГ! – воскликнул глубокий, рокочущий голос, настолько громкий, что в шкафу задребезжал фарфор. Бинг покачнулся от удивления, сердце содрогнулось у него в груди. Игла на пластинке подскочила и опустилась ближе к концу мелодии. – СПУСКАЙСЯ! ПОХОЖЕ, РОЖДЕСТВО В ЭТОМ ГОДУ ПРИШЛО РАНО, НЕ ТАК ЛИ? ЙОП-ЭЙ-ЙОП!

Отчасти Бингу хотелось броситься обратно к себе в комнату и громко хлопнуть дверью. В то же время он хотел закрыть глаза и уши, но не находил силы воли, чтобы сделать хоть что-то. Он робел при мысли о каждом шаге вперед, но ноги так и несли его, – мимо елки и баллонов с севофлураном, мимо отца и матери, а дальше – по коридору и к входной двери. Она распахнулась даже прежде, чем он коснулся ручки.

Цветы из фольги в его дворе мерно вращались посреди зимней ночи. Он получал по одному цветку из фольги за каждый год работы в «НорКемФарме», это были подарки для вспомогательного персонала, вручаемые на ежегодной праздничной вечеринке.

Страна Рождества ждала его по ту сторону двора. Грохотали Санные Горки, а дети в тележках кричали и поднимали руки в морозной ночи. Огромное Колесо Обозрения – Глаз Арктики – крутилось на фоне незнакомых звезд. На Рождественской Елке высотой с десятиэтажный дом, а в обхвате такой же широкой, как дом Бинга, горели все свечи.

– ВЕСЕЛОГО ЧЕРТОВА РОЖДЕСТВА, ПОЛОУМНЫЙ БИНГ! – раздался ревущий громкий голос, и когда Бинг посмотрел на небо, то увидел, что у луны есть лицо. Один выпуклый налитый кровью глаз пялился с этого изнуренного голодом лица-черепа, с ландшафта из кратеров и каналов-костей. Оно ухмылялось. – БИНГ, СУМАСШЕДШИЙ УБЛЮДОК, ТЫ ГОТОВ К НЕБЫВАЛОЙ ПОЕЗДКЕ?!!

Бинг, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце, сел в постели, на этот раз окончательно проснувшись. Он так сильно вспотел, что пижама «Дж. Ай. Джо» прилипла к телу. Он отметил мельком, что член у него затвердел до боли и выпирал из штанов.

Он задыхался, как будто неожиданно проснулся, но сумел собрать силы и всплыл на поверхность после длительного пребывания под водой.

Комнату наполнял прохладный, бледный, цвета слоновой кости, свет безликой луны.

Бинг заглатывал воздух почти полминуты, прежде чем понял, что по-прежнему слышит «Белое Рождество». Эта песня проследовала за ним из сновидения. Она доносилась издалека и, казалось, к этому времени ускользала, и он знал, что если он не встанет, чтобы посмотреть, то скоро она растворится, а утром он будет полагать, что ему это пригрезилось. Он встал и на нетвердых ногах подошел к окну, чтобы выглянуть на двор.

В конце квартала не спеша отъезжал от его дома старый черный «Роллс-Ройс» с выступающими бортами и хромированной арматурой. Его задние фонари пыхнули в ночи красными огнями, высветив номерной знак: «NOS4A2». Затем автомобиль повернул за угол и исчез, унеся с собой радостный шум Рождества.


Шугаркрик, штат Пенсильвания

Бинг знал, что к нему направляется человек из Страны Рождества, задолго до того, как объявился Чарли Мэнкс и пригласил Бинга с ним прокатиться. Он знал также, что человек из Страны Рождества не будет похож на других людей и что работа в службе безопасности Страны Рождества не будет походить на другие его работы, в чем он не был разочарован.

Он знал об этом благодаря своим сновидениям, которые казались ярче и реальнее всего того, что когда-либо случилось с ним наяву. В этих сновидениях он никогда не мог шагнуть в Страну Рождества, но частенько видел ее из своего окна и из двери. Он чувствовал запахи мяты и какао, видел свечи, горевшие на десятиэтажной рождественской елке, слышал, как подскакивают и грохочут тележки в разболтанных старых деревянных Санных Горках. Еще он слышал музыку и детские крики. Если не знать, откуда они доносятся, вернее было бы подумать, что детей режут заживо.

Он знал об этом не только из-за машины, но и благодаря сновидениям. В следующий раз он увидел «Роллс-Ройс», когда был на работе, стоял на погрузочной платформе. Какая-то шпана изукрасила заднюю стену здания аэрозольной краской: огромный черный болт с яйцами, извергавший черную сперму на пару больших красных глобусов, которые могли бы сойти за сиськи, но выглядели, по мнению Бинга, скорее как елочные игрушки. Бинг вышел наружу в своем прорезиненном костюме химзащиты и промышленном противогазе, с ведром разбавленного щелока, чтобы отскоблить металлической щеткой краску со стены.

Бинг любил работать со щелоком, любил смотреть, как он расплавляет краску. Дон Лори, аутист, работавший в утренней смене, говорил, что щелоком можно и человека растворить так, что останутся только одни шматки жира. Как-то раз Дон Лори и Бинг положили мертвую летучую мышь в ведро со щелоком, а на следующее утро там не осталось ничего, кроме полупрозрачных костей, напоминающих подделки.

Он отступил на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. Яйца почти исчезли, открыв грубый красный кирпич; относительно целыми остались только большой черный член и сиськи. Глядя на стену, он совершенно неожиданно увидел, как на ней, откуда ни возьмись, появилась его собственная тень – четкая и резко очерченная на фоне грубого кирпича.

Он повернулся на каблуках, чтобы посмотреть назад, и увидел черный «Роллс-Ройс»: тот был припаркован по другую сторону сетчатого забора, а фары, посаженные на разной высоте авто, пялились прямо на Бинга.

Можно всю жизнь смотреть на птиц, не слишком-то разбирая, где воробей, а где черный дрозд; но, увидев лебедя, каждый его узнает. Так же отстоит дело и с автомобилями. Может быть, не все могут отличить «Санфайр» от «Файрберда», но, увидев «Роллс-Ройс», его узнает любой.

Бинг улыбнулся, увидев это, почувствовал прилив крови к сердцу и подумал: «Ну вот. Сейчас он откроет дверь и скажет: «Это вы тот молодой человек, Бинг Партридж, который писал о работе в Стране Рождества?» – и тогда начнется моя жизнь. Тогда моя жизнь наконец-таки начнется».

Но дверца не открылась. А человек за рулем – Бинг не видел его лица из-за блеска фар – даже не посигналил и не опустил стекла: не поприветствовал Бинга, а просто развернул машину по широкому кругу и направил в противоположную от здания «НорКемФарма» сторону.

Бинг снял противогаз и сунул его под мышку. Он раскраснелся, и прохладный в тени воздух приятно обдувал его кожу. Бинг слышал рождественскую музыку – «Радость миру», – доносившуюся из автомобиля. Да. Он чувствовал себя как аккорды мелодии, не иначе.

Он спросил себя, не хочет ли человек за рулем, чтобы он подошел. Чтобы он оставил свой противогаз, свое ведро со щелоком, подошел к забору и забрался на пассажирское сиденье. Но не успел сделать ни шага вперед, как машина помчалась по дороге.

– Подождите! – крикнул Бинг. – Не уезжайте! Подождите!

Вид покидающего его «Роллс-Ройса» – этого номерного знака, NOS4A2, бесстыже уменьшающегося по мере удаления машины, – потряс его.

Охваченный головокружительным, почти паническим волнением, Бинг крикнул:

– Я ее видел! Я видел Страну Рождества! Пожалуйста! Дайте мне шанс! Прошу вас, вернитесь!

Вспыхнули тормозные огни. «Роллс-Ройс» на мгновение замедлил ход, как будто Бинга услышали, – а потом заскользил дальше.

– Дайте мне шанс! – прокричал он. А потом завопил: – Дайте мне только шанс!

«Роллс-Ройс» скользнул вниз по дороге, свернул за угол и исчез, оставив Бинга красным, влажным от пота, с колотящимся сердцем.

Он все еще стоял там, когда мастер, мистер Паладин, вышел на погрузочную площадку, чтобы перекурить.

– Эй, Бинг, а ведь от болта на стене много чего осталось, – окликнул он его. – Ты сегодня работаешь или ты в отпуске?

Бинг растерянно смотрел на дорогу.

– У меня рождественские каникулы, – сказал он, но едва слышно, так что мистер Паладин его не расслышал.


* * *

Он не видел этот «Роллс-Ройс» целую неделю, как вдруг ему поменяли график, и он вынужден был тянуть в «НорКемФарме» двойную смену – от зари до зари. В складских помещениях было безбожно жарко, так жарко, что железные баллоны со сжатым газом обжигали, стоило только слегка к ним прикоснуться. Бинг, как обычно, отправился домой на автобусе – сорок минут сопровождались горячим зловонным воздухом из вентиляционных отверстий и окружающими со всех сторон детскими воплями.

Он вышел на Фэарфилд-стрит и три последних квартала прошел пешком. Воздух казался уже не выхлопным газом, но жидкостью, близкой к температуре кипения. Жар устремлялся вверх от размягченного асфальта, и улицы заполняло пространство искаженных струй, так что ряд домов в конце квартала колебался, как отражения, подпрыгивающие в бушующем водоеме.

– Зной, зной, наутек, – напевал про себя Бинг. – Жги меня в другой…

«Роллс-Ройс» стоял поперек улицы, перед его домом. Человек за рулем высунулся из правого окна, повернул голову и улыбался Бингу, как давний приятель. Он помахал рукой с длинными пальцами: мол, давай, поторапливайся.

У Бинга рука непроизвольно взметнулась в нервном ответном взмахе, и он двинулся по улице валкой трусцой толстяка. Увидеть «Роллс-Ройс» на холостом ходу возле собственного дома – вот что Бинга особенно потрясло. Он верил, что в конце концов человек из Страны Рождества явится за ним. Однако другая его часть начала беспокоиться, что те сновидения и случайные наблюдения походят на ворон, кружащихся над чем-то больным и близким к краху: его умом. С каждым шагом, сделанным в сторону NOS4A2, он чувствовал все большую уверенность, что автомобиль начнет двигаться, уплывет, вновь исчезнет. Этого не произошло.

Человек на пассажирском сиденье вовсе не сидел на пассажирском сиденье, потому что «Роллс-Ройс», конечно же, был старинным английским автомобилем, с рулем справа. Этот человек, водитель, благожелательно улыбался Бингу Партриджу. Бинг с первого же взгляда понял, что этот человек, хотя и мог сойти за сорокалетнего, то есть его ровесника, на самом деле был гораздо старше. Глаза у него были мягкими и выцветшими, как морское стекло, – старые глаза, неопределяемо старые. Лицо его, длинное и изборожденное морщинами, казалось мудрым и добрым, несмотря на неправильный прикус и кривоватые зубы. В профиль, подумал Бинг, кое-кто усмотрел бы сходство с хорьком; но нет, человек выглядел пока вполне пристойно.

– Вот и он! – воскликнул человек за рулем. – Вот он, энергичный молодой Бинг Партридж! Герой дня! Нам давно пора побеседовать, юный Партридж! Это, бьюсь об заклад, будет самый важный разговор в твоей жизни!

– Вы из Страны Рождества? – приглушенным голосом спросил Бинг.

Старик – или человек без возраста – приложил палец к крылу своего носа.

– Чарльз Талант Мэнкс Третий к твоим услугам, дорогой мой! Генеральный директор Предприятий Страны Рождества, директор Развлечений Страны Рождества, президент веселья! А также Его Высокопреосвященство, Король Дерьмо с Холма Навоза, хотя это и не значится в моей визитной карточке.

Щелкнув пальцы, он достал визитку из воздуха. Бинг взял ее и посмотрел. Однако какая-то часть его неполноценного мозга была крайне озабочена и под ней имелась пара скрещенных леденцов, под которыми красовалось одно-единственное слово: ЧАРЛИ.

– Лизнешь карточку – почувствуешь вкус этих леденцов, – сказал Чарли.

Бинг на мгновение уставился на него, затем провел по карточке своим шершавым языком. У нее был вкус бумаги и картона.

– Шучу! – вскричал Чарли, двинув Бинга по руке. – Что я тебе, Вилли Вонка?[25 - Вилли Вонка – эксцентричный кондитер, герой сказочной повести Роальда Даля (1916–1990) «Чарли и шоколадная фабрика». Одна из его самых известных книг «Вилли Вонка и Шоколадная фабрика» (хотя он прославился как автор «черных» рассказов) послужила сценарием для фильма «Вилли Вонка и шоколадная фабрика» (1971 года с Джином Уайлдером) и одноименного 2005 года римейка «Вилли Вонка (Чарли) и Шоколадная фабрика» Мела Стюарта и одноименной экранизации (играет Джонни Депп).] Проходи! Залезай! Ну, сынок, у тебя такой вид, словно ты вот-вот растаешь в лужицу Бингова сока! Позволь предложить тебе бутылку шипучки! Нам надо обсудить кое-что важное!

– Работу? – спросил Бинг.

– Будущее, – ответил Чарли.


Шоссе 322

– В жизни не ездил в лучшей машине, – сказал Бинг Партридж, когда они скользили по шоссе 322 и «Роллс-Ройс» следовал его изгибам, как шарикоподшипник из нержавеющей стали по пазу.

– Это «Роллс-Ройс» с купе «Призрак» 1938 года, один из всего четырехсот, изготовленных в Бристоле, Англия, редкая находка… в точности как ты, Бинг Партридж!

Бинг провел рукой по шагренированной коже. Отполированная приборная доска вишневого дерева и коробка передач так и сияли.

– Ваш номерной знак что-нибудь означает? – спросил Бинг. – Эн, О, Эс, 4, А, 2?

– Носферату[26 - Носферату – один из знаменитых вампиров, синоним вампира вообще. Носферату самые страшные из вампиров и меньше всего походят на людей. Вопреки распространенному мнению «Носферату» не означает «вампир», «бессмертный» или что-либо подобное. Слово, изначально произошедшее от греч. ?????????, имеет значение «переносящий болезнь». Это могло оказать влияние на поверие, существующее в странах Восточной Европы, что вампиры являются переносчиками различных заболеваний.], – сказал Чарли Мэнкс.

– Нос чего?

Мэнкс сказал:

– Это одна из моих шуточек. Моя первая жена как-то обвинила меня в том, что я Носферату. Она употребила не именно это слово, но довольно близкое по смыслу. Ты когда-нибудь сталкивался с ядовитым плющом, Бинг?

– Не очень долго. Когда я был маленьким, мой отец, когда еще не умер, взял меня в поход, и я…

– Если бы он взял тебя в поход после того, как умер, мой мальчик, тогда тебе было бы что рассказать! Вот мое мнение: моя первая жена была похожа на сыпь, что бывает от ядовитого плюща. Я не любил ее, но не мог ее не касаться. Она была зудом, который я расчесывал, пока не пошла кровь, – и тогда я расцарапал его еще немного! Похоже, у тебя опасная работа, мистер Партридж!

Переход был настолько резким, что Бинг оказался к нему не готов, ему потребовалось время, чтобы уразуметь, что теперь его очередь говорить.

– В самом деле?

– Ты упоминал в своем письме, что работаешь со сжатыми газами, – сказал Мэнкс. – Разве баллоны с гелием и кислородом не взрывоопасны?

– Да, конечно. Несколько лет назад один парень на складе украдкой закурил рядом с баллоном азота с открытым клапаном. Тот оглушительно рванул и полетел, что твоя ракета. Так долбанул в противопожарную дверь, что снес ее с петель, а ведь эта дверь железная. Но тогда никто не погиб. И моя команда работает безаварийно, с тех пор как я ее возглавляю. Ну – почти безаварийно. Как-то раз Дон Лори надышался пряничного дыма, но это по-настоящему не в счет. Его даже не тошнило.

– Пряничного дыма?

– Это ароматизированная смесь севофлурана, которую мы поставляем стоматологам. Можно и без запаха, но малышам нравится старый пряничный дым.

– Да? Так это наркотик?

– Из-за которого человек не знает, что с ним происходит. Выходит, да. Но он не усыпляет. Скорее начинаешь врубаться только в то, что тебе говорят. И теряешь всякий нюх. – Бинг рассмеялся, не смог удержаться, а потом сказал, как бы извиняясь: – Мы сказали Дону, что он на дискотеке и кружит в воздухе, как Джон Траволта[27 - После фильма «Лихорадка субботним вечером» Джон Траволта стал суперпопулярен (он менее популярен по фильму «Криминальное чтиво»). Столь же популярной после фильма стала британская группа («Би Джиз»), в состав которой входили три брата: лидер-вокалист Барри Гибб, второй лидер-вокалист Робин Гибб и клавишник-гитарист Морис Гибб. Мировые продажи пластинок группы превышают сто миллионов копий, что делает их одним из самых успешных коллективов в истории музыкальной индустрии.] в своем фильме. Мы чуть не померли со смеху.

Мистер Мэнкс раскрыл рот в добродушной и неотразимой улыбке, обнаруживающей маленькие коричневые зубы.

– Мне нравятся люди с чувством юмора, мистер Партридж.

– Можете называть меня Бингом, мистер Мэнкс.

Он ждал, что мистер Мэнкс предложит называть его Чарли, но мистер Мэнкс этого не сделал. Вместо этого он сказал:

– Полагаю, что большинство людей, танцующих под музыку диско, находятся под воздействием каких-то препаратов. Это единственное объяснение. Я вообще не стал бы называть такие глупые шевеления какой-то формой танца. Это скорее вопиющая глупость!

«Призрак» вкатился на грунтовую стоянку перед «Молочной королевой» Франклина. По асфальту «Призрак», казалось, скользил, как парусник при попутном ветре. При этом было ощущение легкого, бесшумного движения. На грунте у Бинга возникло другое впечатление, ощущение массы, силы и веса: танка, под гусеницами которого перемалывается глина.

– Как насчет того, чтобы я взял для нас обоих кока-колы и мы перешли к сути вопроса? – сказал Чарли Мэнкс. Он свернул в сторону, налегая на руль длинной узловатой рукой.

Бинг открыл было рот, чтобы ответить, но обнаружил только, что сражается с зевотой. Долгая мирная поездка с непрерывным покачиванием в свете предвечернего солнца едва его не усыпила. Он уже с месяц неважно спал и был на ногах с четырех утра, так что если Чарли Мэнкс не объявился бы возле его дома, он приготовил бы себе обед из полуфабрикатов и лег бы пораньше. Это ему кое о чем напомнило.

– Мне она снилась, – просто сказал Бинг. – Мне все время снится Страна Рождества. – Он засмеялся, смущенный. Чарли Мэнкс сочтет его круглым дураком.

Но Чарли Мэнкс думал иначе. Его улыбка стала еще шире.

– А о луне тебе снились сны? Луна с тобой разговаривала?

У Бинга сразу же перехватило дыхание. Он уставился на Мэнкса с удивлением и, возможно, некоторой тревогой.

– Она тебе снилась, потому что там твое место, Бинг, – сказал Мэнкс. – Но если хочешь туда попасть, это придется заработать. И я могу сказать, каким образом.

Он отошел от окна, где торговали навынос. Протиснув свою долговязою фигуру за руль, он передал Бингу холодную, запотевшую бутылку кока-колы, которая громко шипела. Бинг подумал, что никогда не видел чего-либо более аппетитного.

Он запрокинул голову и стал вливать в себя кока-колу, быстро глотая – глоток, другой, третий. Когда он опустил бутылку, та наполовину опустела. Он глубоко вздохнул, а затем отрыгнул, издав резкий, прерывистый звук, такой громкий, словно кто-то разрывал простыню.

У Бинга вспыхнуло лицо – но Чарли Мэнкс только весело рассмеялся и сказал:

– Входит лучше, чем выходит, вот что я всегда говорю своим детям!

Бинг расслабился и пристыженно улыбнулся. У его отрыжки был дурной привкус, похожий на вкус кока-колы, но странным образом смешанный с аспирином.

Мэнкс повернул руль и выехал на дорогу.

– Вы за мной наблюдали, – сказал Бинг.

– Да, наблюдал, – сказал Чарли. – Почти сразу же, как вскрыл письмо. Признаться, я очень удивился, когда его получил. Давно уже не было никаких ответов на мои старые объявления в журналах. Тем не менее, как только я прочитал твое письмо, у меня возникло предчувствие, что ты окажешься одним из Моих Людей. Таким, кто поймет, какую важную работу я делаю с самого начала. Однако предчувствие хорошо, но знание лучше. Страна Рождества – место особое, и многие не могут безоговорочно принять ту работу, что я там веду. Я очень избирательно подхожу к своему штату. Получилось так, что я ищу человека, который мог бы стать моим новым руководителем службы безопасности. Мне нужен бу-бу-бу-бу, чтобы бу-бу-бу-бу.

Бингу потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что он не расслышал последнего из сказанного Чарли Мэнксом. Его слова потерялись в шуршании шин по асфальту. Теперь они съехали с шоссе, скользя под елями, через прохладные, пропахшие хвоей тени. Когда Бинг глянул на розовое небо, солнце уже зашло за горизонт, пока он не обращал него внимания – и наступил закат, а вскоре он увидел луну, белую, как лимонный лед, выплывающую из-за леса в ясно растекающуюся пустоту.

– Как вы сказали? – спросил Бинг, заставляя себя сесть немного прямее, и быстро заморгал. Он не чувствовал опасности, что может ненароком задремать. Кока-кола с ее кофеином, сахаром и освежающим шипением должна была его взбодрить, но, похоже, оказала противоположное действие. У него оставался последний глоток, но остаток на дне бутылки был горек, и он поморщился.

– На свете полно жестоких, глупых людей, Бинг, – сказал Чарли. – А знаешь, что самое страшное? У некоторых из них есть дети. Некоторые из них напиваются и бьют своих малышей. Бьют их и обзывают. Такие люди не годятся для детей – вот как я это вижу! Можно было бы выстроить их в ряд и пустить пулю в каждого из них, это меня вполне устроило бы. Пулю в мозг каждому… или гвоздь.

Бингу показалось, будто у него переворачиваются все внутренности.

Он чувствовал себя неустойчиво, настолько неустойчиво, что вынужден был ПОЛОЖИТЬ руку на приборную панель, чтобы не опрокинуться.

– Я не помню, как сделал это, – солгал Бинг тихим и лишь слегка подрагивающим голосом. – Это было давно. – Потом добавил: – Все бы отдал, чтобы этого не было.

– Зачем? У твоего отца все равно бы появилась, пусть другая, причина убить тебя. В бумагах по делу сказано, что, прежде чем ты в него выстрелил, он так сильно тебя ударил, что проломил тебе череп. Сказано, что ты был весь в синяках много дней подряд! Надеюсь, тебе не надо объяснять разницу между убийством и самозащитой!

– Маму я тоже поранил, – прошептал Бинг. – На кухне. Но ведь она мне ничего не сделала.

Казалось, мистера Мэнкса не впечатлило это обстоятельство.

– Где она была, когда твой отец задавал тебе трепку? Как я понимаю, она не пыталась героически прикрыть тебя своим телом! Как получилось, что она ни разу не позвонила в полицию? Не могла найти номер в телефонной книге? – Мэнкс испустил усталый вздох. – Жаль, Бинг, что некому было за тебя вступиться. Адский огонь не достаточно горяч для мужчин – или женщин! – которые причиняют боль своим детям. Но меня на самом деле больше волнует не наказание, а профилактика! Было бы куда лучше, если бы этого с тобой просто никогда не случилось! Если бы твой дом был безопасным. Если бы каждый день, Бинг, был для тебя Рождеством, а не Адом, думаю, на этом мы оба, может быть, остановились и… согласились!

Бинг смотрел на него со смешанным удовольствием. Он чувствовал себя так, словно не спал несколько дней, и поминутно боролся, чтобы не погрузиться в кожаное сиденье и не ускользнуть в бессознательное состояние.

– Кажется, я вот-вот усну, – сказал Бинг.

– Это правильно, Бинг, – сказал Чарли. – Дорога в Страну Рождества вымощена снами!

Откуда-то сверху приплывали белые цветы, пощелкивая по ветровому стеклу. Бинг смотрел на них со смутным удовольствием. Ему было тепло, хорошо и мирно, и он любил Чарли Мэнкса. Адский огонь не достаточно горяч для мужчин – или женщин! – которые причиняют боль своим детям. Прекрасные слова: в них звенела моральная определенность. Чарли Мэнкс знал, что к чему.

– Бубу-бу-бу-бу, – сказал Чарли Мэнкс.

Бинг кивнул – в этом утверждении звенела моральная определенность и мудрость, – а затем указал на цветы, сыпавшиеся на ветровое стекло.

– Снег идет!

– Ха! – сказал Чарли Мэнкс. – Это не снег. Дай глазам отдых, Бинг Партридж. Дай глазам отдых, и ты кое-что увидишь.

Бинг Партридж сделал, как ему было сказано.

Глаза у него закрылись ненадолго – всего лишь на мгновение. Но это мгновение, казалось, длилось и длилось, растягиваясь в мирную вечность, спокойную спящую темноту, единственным звуком в которой было шуршание шин по дороге. Бинг выдохнул. Бинг вдохнул. Бинг открыл глаза, а затем резко выпрямился, глядя через лобовое стекло, за которым простиралась


Дорога в Страну Рождества

День растаял, и фары «Призрака» буравили морозную тьму. В их сиянии проносились белые пятнышки, мягко ударявшиеся о ветровое стекло.

– А вот это уже снег! – крикнул из-за руля Чарли Мэнкс.

Бинг перешел от дремоты к полному бодрствованию в один миг, словно у него в сознании имелся выключатель, которым кто-то щелкнул. Казалось, если бы вся кровь у него разом прихлынула к сердцу, он не был бы потрясен сильнее, даже если бы проснулся с гранатой без чеки на коленях.

Половину неба окутывали облака. А другую половину обильно усыпали сахарные звезды, среди которых висела луна, та самая луна, с крючковатым носом и широким улыбающимся ртом. Она взирала на дорогу внизу, желтой прорезью смотрели глаза, чуть видимые из-под опущенных век.

Вдоль дороги выстроились причудливые хвойные деревья. Бингу пришлось посмотреть на них дважды, прежде чем он понял, что это вовсе не сосны, а деревья, составленные из круглых леденцов.

– Страна Рождества, – прошептал Бинг.

– Нет, – сказал Чарли Мэнкс. – Туда еще далеко. Двадцать часов езды – самое меньшее. Но она там. На западе. А раз в год, Бинг, я туда кого-нибудь увожу.

– Меня? – дрожащим голосом спросил Бинг.

– Нет, Бинг, – мягко сказал Чарли. – Не в этом году. В Стране Рождества приветствуются все дети, но взрослые – другой случай. Прежде всего надо доказать свою ценность. Доказать свою любовь к детям, а также преданность делу их защиты и служения на благо Страны Рождества.

Они проехали мимо снеговика, который поднял ветку-руку и помахал им. Бинг машинально поднял руку, чтобы помахать в ответ.

– Как? – спросил он шепотом.

– Ты должен спасти со мной десятерых детей, Бинг. Ты должен спасти их от монстров.

– От монстров? От каких монстров?

– От их родителей, – торжественно сказал Мэнкс.

Бинг отодвинул лицо от ледяного стекла пассажирского окна и посмотрел на Чарли Мэнкса. Когда минуту назад он закрыл глаза, небо еще освещалось солнцем, а на мистере Мэнксе была белая рубашка и подтяжки. Теперь, однако, на нем был сюртук с длинными фалдами и темная кепка с черным кожаным околышем. На которой был двойной ряд латунных пуговиц, и он казался чем-то вроде шинели, которую мог бы носить офицер иностранного государства, скажем, лейтенант королевской гвардии. Взглянув на себя, Бинг увидел, что на нем тоже новая одежда: отцовская белоснежная парадная морская форма, начищенные до блеска черные ботинки.

– Мне что, это снится? – спросил Бинг.

– Я же говорил, – сказал Мэнкс. – Дорога в Страну Рождества вымощена сновидениями. Этот старый автомобиль может прямо из повседневного мира соскользнуть на тайные дороги мысли. Сон как раз и служит выездным пандусом. Стоит пассажиру задремать, и мой «Призрак» соскальзывает с какой бы то ни было дороги на шоссе Св. Ника[28 - Св. Ник – Святой Никодим Святогорец родился в 1749 году на острове Наксос, одном из островов Эгейского моря. Свое начальное образование он получил там же.]. Мы видим этот сон вместе. Это твое сновидение, Бинг. Но это еще и моя машина. Приготовься. Хочу кое-что тебе показать.

Пока он говорил, автомобиль замедлял ход и съезжал на обочину. Под шинами хрустел снег. Фары высветили фигуру чуть выше по дороге, справа. Издали она была похожа на женщину в белом платье. Она стояла совершенно неподвижно, не глядя на огни «Призрака».

Мэнкс наклонился и открыл бардачок над коленями Бинга. Внутри был обычный беспорядок – дорожные карты и документы. Бинг увидел также фонарь с длинной хромированной ручкой.

Из бардачка выкатился оранжевый медицинский пузырек. Бинг поймал его одной рукой. На нем значилось: ХЭНСОМ, ДЬЮИ – ВАЛИУМ 50 МГ.

Мэнкс схватил фонарик, выпрямился и с треском распахнул дверцу.

– Отсюда придется идти пешком.

Бинг поднял руку, показывая пузырек.

– Так вы… вы дали мне что-то, чтобы я заснул, мистер Мэнкс?

Мэнкс подмигнул.

– Не обижайся, Бинг. Я знал, что ты хочешь как можно быстрее оказаться на дороге в Страну Рождества и что ты сможешь увидеть ее, только когда заснешь. Надеюсь, все в порядке.

– Я вроде не против, – сказал Бинг, пожимая плечами. Он снова посмотрел на пузырек. – А кто такой Дьюи Хэнсом?

– Он был тобой, Бинг. Он был моим до-Бинговым парнем. Дьюи Хэнсом был киношным агентом в Лос-Анджелесе, специализировавшимся на детях-актерах. Он помог мне спасти десятерых детей и заработал себе место в Стране Рождества! Да, дети Страны Рождества так любили Дьюи, Бинг. Они просто-таки съели его без остатка! Пойдем!

Бинг отпер дверцу и вылез на морозный неподвижный воздух. Ночь была безветренной, и снег медленно крутился, целуя ему щеки. Для старика (почему это я продолжаю думать, что он старый? – недоумевал Бинг. – Он ведь не выглядит старым) Чарльз Мэнкс оказался весьма проворен, он бодро зашагал вперед по обочине дороги, поскрипывая ботинками. Бинг брел за ним, обхватывая себя за плечи в своей тонкой парадной форме.

На дороге оказалась не одна женщина в белом платье, но две, стоявшие по сторонам черных железных ворот. Они были идентичны: дамы, вырезанные из стеклообразного мрамора. Обе наклонялись вперед, простирая руки, и их струящиеся костно-белые платья вздымались за ними, распахиваясь, словно ангельские крылья. Они были безмятежно красивы, с полными губами и слепыми глазами классических скульптур. Рты у них были приоткрыты, отчего представлялось, что они застыли посреди вздоха и вздернуты кверху, позволяя предположить, что они готовы рассмеяться – или вскрикнуть от боли. Скульптор вытесал их так, чтобы их груди выпирали через неплотную ткань платьев.

Мэнкс прошел в черные ворота, между дамами. Бинг помедлил, поднял правую руку и погладил верхушку одной из этих гладких холодных грудей. Ему всегда хотелось потрогать грудь, которая выглядела бы вот так – самоуверенной, твердой, зрелой грудью, гладкой и тугой.

Улыбка у каменной дамы стала шире, и Бинг отскочил назад с поднимающимся к горлу криком.

– Идем, Бинг! Давай займемся нашим делом! Ты слишком легко одет для такого холода! – крикнул Мэнкс.

Бинг шагнул было вперед, потом помедлил, чтобы посмотреть на арку над открытыми железными воротами.


КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ

Бинг нахмурился, увидев это загадочное название, но затем мистер Мэнкс снова его окликнул, и он поспешил вперед.

Четыре каменных ступени, слегка припорошенные снегом, вели вниз, к плоской поверхности черного льда. Лед был зернистым из-за недавнего снегопада, но снег не был глубоким… каждое касание ботинка открывало под ним гладкую ледяную пластину. Пройдя два шага, он увидел что-то смутное, застывшее во льду примерно в трех дюймах под поверхностью. На первый взгляд, это что-то было похоже на тарелку.

Бинг наклонился, всматриваясь через лед. Чарли Мэнкс, находившийся всего в нескольких шагах впереди, повернулся и направил луч фонаря в то место, куда он смотрел.

Яркий луч осветил лицо ребенка, девочки с веснушками на щеках и волосами, заплетенными в косички. При виде ее Бинг вскрикнул и попятился на нетвердых ногах.

Столь же бледная, как мраморные статуи, охранявшие вход на КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ, она, однако, была из плоти, а не из камня. Рот у нее был открыт в беззвучном крике, несколько пузырьков замерзли, всплывая от ее губ. Руки были воздеты, словно она тянулась к нему. В одной руке она держала собранную в кучку красную гибкую веревку – Бинг признал в ней прыгалку.

– Это девочка! – крикнул он. – Мертвая девочка во льду!

– Она не умерла, Бинг, – сказал Мэнкс. – Пока нет. Может, не умрет еще много лет. – Мэнкс отвел луч фонарика, направив его в сторону белого каменного креста, наклонно поднимавшегося изо льда.



Лили Картер

15, Фокс-роуд,

Шарпсвилль, Пенсильвания

1980–?

К жизни греховной влекла ее мать,

Детство угасло, начавшись едва,

Если бы кто-нибудь мог помешать

И даровать ей Страну Рождества!



Мэнкс водил лучом света по тому, что, как понял теперь Бинг, было замерзшим озером, на котором стояли ряды крестов: кладбище размером с Арлингтонское. Снег окаймлял памятники, цоколи, пустоту. В лунном свете снежинки были похожи на серебряные стружки.

Бинг снова глянул на девочку у себя под ногами. Та смотрела сквозь дымчатый лед – и вдруг моргнула.

Он опять вскрикнул, попятившись. Ногами он ударился о другой крест, наполовину развернулся, потерял равновесие и упал на четвереньки.

Он всмотрелся в тусклый лед. Мэнкс перевел фонарь на лицо другого ребенка, мальчика с чувствительными, вдумчивыми глазами под светлой челкой.



Уильям Дельман

42B, Маттисон-авеню,

Эсбери-Парк, Нью-Джерси

1981–?

Билли всего лишь хотелось играть,

Но не остался отец помогать,

И убежала бесстыжая мать,

Множат наркотики бремя тревог,

Если бы только хоть кто-то помог!



Бинг попытался встать, комично перебрал ногами, словно в чечетке, и снова упал, немного левее. Луч фонарика Мэнкса высветил ему еще одного ребенка, девочку-азиатку, сжимавшую в руках плюшевого медвежонка в твидовой курточке.



Сара Чо

1983–?

395-я улица,

Бангор, штат Мэн

Сара, что всю жизнь живет в кошмарном сне,

В петлю рада по тринадцатой весне!

Но забудет навсегда она кручину,

Если Чарли Мэнкс возьмет ее в машину!



Бинг издал давящийся, задыхающийся звук ужаса. Девочка, Сара Чо, уставилась на него, разинув рот в безмолвном пронзительном крике. Она была похоронена во льду вместе с бельевой веревкой, накрученной ей на горло.

Чарли Мэнкс ухватил Бинга за локоть и помог ему подняться.

– Сожалею, Бинг, что тебе пришлось все это увидеть, – сказал Мэнкс. – Жаль, не мог избавить тебя от этого. Но ты должен понять, что делает мою работу необходимой. Вернемся к машине. У меня есть термос с какао.

Мистер Мэнкс помогал Бингу идти по льду, крепко придерживая его за плечо, чтобы не дать снова упасть.

Они разделились у капота машины, и Чарли пошел к дверце со стороны водителя, но Бинг на мгновение задержался, впервые заметив украшение капота: улыбающуюся даму из хрома, раскинувшую руки так, чтобы ее платье откинулось назад, словно крылья. Он узнал ее с первого взгляда – она была точной копией ангелов милосердия, охранявших ворота кладбища.

Когда они оказались в машине, Чарли Мэнкс достал из-под своего сиденья серебряный термос. Он снял с него колпачок, наполнил его горячим шоколадом и передал его Бингу. Тот обхватил его обеими руками, потягивая эту обжигающую сладость, меж тем как Чарли Мэнкс сделал широкий разворот от КЛАДБИЩА ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ. Они помчались туда, откуда приехали.

– Расскажите мне о Стране Рождества, – дрожащим голосом попросил Бинг.

– Это лучшее место на свете, – сказал Мэнкс. – При всем уважении к мистеру Уолту Диснею, Страна Рождества является поистине самым счастливым местом в мире. Хотя, с другой точки зрения, полагаю, можно было бы сказать, что это самое счастливое место не в этом мире. В Стране Рождества каждый день Рождество, и дети там никогда не чувствуют ничего подобного несчастью. Нет, дети там не понимают даже саму концепцию несчастья! Там есть только веселье. Это как рай – только, конечно, они не мертвы! Они всегда живы, вечно оставаясь детьми, им никогда не приходится бороться, потеть и унижаться, как нам, бедным взрослым. Я обнаружил это место чистой мечты много лет назад, и первыми крошечными существами, поселившимися там, стали мои собственные дети, спасенные, прежде чем их смогла погубить та жалкая, злобная тварь, в которую со временем превратилась их мать.

– Это поистине то место, где каждый день случается невозможное, – продолжал мистер Мэнкс. – Но это место для детей, а не взрослых. Там могут жить лишь немногие взрослые. Только те, кто показал преданность высшей цели. Только те, кто готов пожертвовать всем ради благополучия и счастья нежных малышей. Такие люди, как ты, Бинг.

– Я всем сердцем желаю, – возвысил голос мистер Мэнкс, – чтобы все дети на свете смогли найти свой путь в Страну Рождества и познали там безопасность и счастье сверх всякой меры! Честное слово, это было бы нечто! Но немногие взрослые согласились бы отправить своих детей с человеком, которого они никогда не встречали, в то место, куда они не смогут наведаться. Больше того, они считают меня самым отвратительным похитителем и обманщиком малышей! Так что я доставляю туда всего одного или двух детей в год, и это всегда дети, которых я видел на Кладбище Того, Что Могло Бы Быть, хорошие дети, страдающие от рук собственных родителей. Как человек, который сам подвергся ужасным угнетениям еще ребенком, ты, я уверен, понимаешь, насколько важно им помогать. Кладбище показывает мне детей, чье детство, если я ничего не предприму, будет украдено их матерями и отцами. Их будут бить цепями, кормить кошачьей едой, продавать извращенцам. Их души превратятся в лед, и они станут холодными, бесчувственными людьми, которые, конечно, сами будут уничтожать детей. Мы – их единственный шанс, Бинг! За те годы, что я был хранителем Страны Рождества, мне удалось спасти около семидесяти детей, и я сгораю от желания спасти еще сотню, прежде чем завершу свой путь.

Машина мчалась сквозь холодную пещерную темноту. Бинг шевелил губами, подсчитывая про себя.

– Семьдесят, – пробормотал он. – Думаю, вы спасаете всего одного ребенка в год. Может быть, двух.

– Да, – сказал Мэнкс. – Примерно так.

– Но сколько же вам лет? – спросил Бинг.

Мэнкс ухмыльнулся, искоса на него глянув и показав полный рот острых коричневых зубов.

– Работа сохраняет мне молодость. Допивай какао, Бинг.

Бинг сделал последний глоток горячей сладкой жидкости, потом взболтал остатки. В колпачке были желтоватые молочные капли. Он прикидывал, не проглотить ли еще чего-нибудь из аптечки Дьюи Хэнсома, имя которого звучало как шутка или как имя одного из лимеров. Дьюи Хэнсом, до-Бингов помощник Чарли Мэнкса, спасший десятерых детей и отправившийся в Страну Рождества в качестве вечной награды. Если Чарли Мэнкс спас семьдесят детей, то у него было – что? Семь до-Бинговых парней? Везет же некоторым.

Он услышал грохот: лязг, скрежет и надсадный вой двенадцати цилиндров огромного грузовика, приближавшегося к ним сзади. Он оглянулся – звук с каждым мигом становился все громче, – но ничего не увидел.

– Вы это слышите? – спросил Бинг, не замечая, как пустой колпачок от термоса выскальзывает у него из пальцев, которые вдруг стало покалывать. – Слышите, как что-то приближается?

– Это, должно быть, утро, – сказал Мэнкс. – Быстро нас нагоняет. Не смотри, Бинг, оно уже здесь!

Рев грузовика нарастал и нарастал, и вдруг он стал обгонять их слева от Бинга. Бинг смотрел в ночь и совершенно ясно видел борт большого панельного грузовика, всего в футе или двух от себя. На борту изображалось зеленое поле, красный фермерский дом, разбредшееся стадо коров и яркое улыбающееся солнце, поднимающееся над холмами. Лучи восходящего солнца высвечивали буквы в фут высотой: «ВОСХОД: ДОСТАВКА».



На мгновение грузовик закрыл землю и небо. Надпись «ВОСХОД: ДОСТАВКА» заполнила все поле зрения Бинга. Затем грузовик, погромыхивая, покатился дальше, волоча за собой петушиный хвост пыли, а Бинг сморщился от почти болезненно синего утреннего неба, неба без облаков и без границ, и прищурился, глядя, как проплывает за окнами


Сельская местность Пенсильвании

Чарли Мэнкс подогнал «Призрак» к обочине и остановился. Потрескавшаяся песчаная проселочная дорога. Пожелтевшие сорняки прямо под боком автомобиля. Жужжание насекомых. Сияние низко висящего солнца. Сейчас не могло быть намного больше семи утра, но Бинг уже чувствовал сквозь ветровое стекло жестокий дневной зной. В скором времени мир закипит.

– Е-мое! – сказал Бинг. – Что случилось?

– Солнце встало, – мягко сказал Мэнкс.

– Я что, спал? – спросил Бинг.

– Думаю, ты, Бинг, как раз таки бодрствовал. Может быть, впервые в своей жизни.

Мэнкс улыбнулся, а Бинг покраснел и сотворил кисло-сладкую улыбку. Он не всегда понимал Чарльза Мэнкса, но это лишь помогало преклоняться перед ним.

В высоких сорняках зависали стрекозы. Бинг не узнавал местности, в которой они остановились. Это был не Шугаркрик. Какое-то заброшенное поселение, находящееся неведомо где. Глядя в пассажирское окно, он в туманном золотистом свете увидел стоявший на холме колониальный дом с черными ставнями. Под рожковым деревом на грунтовой подъездной дороге стояла, глядя на них, девочка в платье-рубашке – малиновом, с цветочками. В одной руке она держала скакалку, но не прыгала и вообще ничего с ней не делала, а просто рассматривала машину с каким-то недоумением. Бинг предположил, что она, должно быть, никогда раньше не видела «Роллс-Ройс».

Он прищурился, глядя на нее, и слегка взмахнул рукой. Она не помахала в ответ, только склонила голову набок, изучая их. Косички у нее упали на правое плечо, и как раз в этот миг он ее узнал. Подскочив от удивления, он ударился коленом о нижнюю часть приборной панели.

– Она! – крикнул он. – Это она!

– Кто, Бинг? – участливым голосом спросил Чарли Мэнкс.

Бинг не сводил с нее глаз, и она отвечала ему вопросом на вопрос. Он был бы не менее потрясен, увидь он восставшую из мертвых. В некотором смысле он сейчас как раз и смотрел на восставшую из мертвых.

– Лили Картер, – продекламировал Бинг. Бинг всегда хорошо запоминал обрывки стихов. – К жизни греховной влекла ее мать, детство угасло, начавшись едва. Если бы кто-нибудь мог помешать и даровать ей… – Голос его затих, когда на крыльце скрипнула, открываясь, сетчатая дверь и в проем высунула голову изящная, тонкокостная женщина в испачканном мукой фартуке.

– Лили! – воскликнула женщина. – Я позвала тебя завтракать десять минут назад. Иди сюда!

Лили Картер не ответила, но лишь медленно попятилась вверх по дорожке, продолжая смотреть на них большими зачарованными глазами. В них не было испуга. Просто… интерес.

– Это вот мать Лили, – сказал Мэнкс. – Я выяснил обстоятельства малышки Лили Картер и ее матери. Ее мать работает по ночам в баре придорожной закусочной неподалеку отсюда. Сам знаешь, что за женщины работают в барах.

– И что насчет них? – спросил Бинг.

– Шлюхи, – сказал Мэнкс. – Почти поголовно. По крайней мере, пока красота их не увянет, а в случае матери Лили Картер она увянет быстро. Тогда, боюсь, она перестанет быть шлюхой и превратится в сводню. В сводню своей дочери. Кто-то же должен зарабатывать на бекон, а мужа у Эванджелины Картер нет. Никогда не была замужем. Наверное, даже не знает, от кого залетела. О, маленькой Лили сейчас всего восемь, но девочки… девочки растут намного быстрее, чем мальчики. Что же зевать, глядя на этакую идеальную маленькую леди? Ее мать, я уверен, сможет назначить высокую цену за невинность своей дочурки!

– Откуда вы знаете? – шепотом спросил Бинг. – Откуда вы знаете, что все это на самом деле случится? Вы… вы уверены?

Чарли Мэнкс задрал бровь.

– Есть только один способ это выяснить. Отойти в сторонку и оставить Лили на попечение своей матери. Может, проверим ее снова через несколько лет, посмотрим, сколько ее мать потребует с нас за то, чтобы с ней позабавиться. Может, она предложит нам нечто особенное – два по цене одного!

Лили пятилась всю дорогу до крыльца.

Изнутри снова донесся крик ее матери – голос у нее был хриплым, сердитым: Бинг Партридж нашел его очень похожим на голос пьяницы, мучимого похмельем. Скрежещущий, грубый голос:

– Лили! Сейчас же иди сюда или я скормлю твою яичницу чертовой собаке!

– Сука, – прошептал Бинг Партридж.

– Я склонен согласиться, Бинг, – сказал Мэнкс. – Когда дочь отправится со мной в Страну Рождества, мамашей тоже придется заняться. Вообще-то будет лучше, если мать и дочь исчезнут одновременно. Я бы предпочел не брать мисс Картер в Страну Рождества, но, может, ты найдешь ей какое-нибудь применение. Хотя мне в голову приходит только одно, для чего она действительно годится. Так или иначе, мне все равно. Они с матерью просто не должны больше видеться. А если учесть, что сотворит мамаша со своей дочерью, если не вмешиваться… что ж, я о ней не пролью ни слезинки!

Сердце у Бинга быстро и легко билось за грудиной. Во рту у него пересохло. Он нащупывал защелку дверцы, когда помогал Бинг. На мгновение грузовик закрыл землю и небо. Надпись «ВОСХОД: ДОСТАВКА» заполнила все поле зрения Бинга. Затем грузовик, погромыхивая, покатился дальше, волоча за собой петушиный хвост пыли, а Бинг сморщился от почти болезненно синего утреннего неба, неба без облаков и без границ, и прищурился, глядя, как проплывает за окнами дети по льду на КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ.

– Куда ты собрался, Бинг? – спросил Чарли.

Бинг повернул на него дикий взгляд.

– Чего мы ждем? Пойдем туда. Пойдем прямо сейчас и спасем девочку!

– Нет, – сказал Чарли. – Не сейчас. Надо подготовиться. Наше время придет, и очень скоро.

Бинг смотрел на Чарли Мэнкса с удивлением… и определенной долей почтения.

– Да, – сказал Чарли Мэнкс. – Вот что, Бинг. Их матери могут поднимать ужасный шум, когда думают, что у них забирают дочерей, даже очень дурные матери, вроде мисс Картер.

Бинг кивнул.

– Как ты думаешь, ты смог бы раздобыть нам немного севофлурана у себя на работе? – сказал Мэнкс. – Может, тебе захочется прихватить с собой и пистолет с противогазом. Они пригодятся, я уверен.




Библиотекарша. 1991 г



Хэверхилл, штат Массачусетс

Мать сказала ей, не смей выходить за порог, но Вик и не вышла, она бежала всю дорогу, борясь со слезами. Прежде чем выйти наружу, она услышала, как отец сказал Линде: «Ой, оставь, она и так неважно себя чувствует», из-за чего не стало лучше, только хуже. Она схватила свой велосипед за руль и побежала с ним, а на дальнем краю двора забросила на него ногу и погрузилась в прохладные, душистые тени леса Питтман-стрит.

Вик не думала, куда едет. Тело само знало, куда направляет «Роли» – вниз по крутому склону холма, заставляя его трястись по грунтовой колее у подножия со скоростью почти тридцать миль в час.

Она ехала к реке. Река была на месте. Равно как и мост.

На этот раз потерялась фотография, увеличенный черно-белый снимок пухлого мальчика в сомбреро, держащегося за руку молодой женщины в платье-польке в горошек. Свободной рукой женщина прижимала платье к бедрам: ветер так и старался подбросить подол. Тот же ветер набросил несколько прядей светлых волос на ее дерзкое, насмешливое, почти миловидное лицо. Мальчик целился в объектив игрушечным пистолетом. Этот пухлый маленький стрелок с пустыми глазами был Кристофером МакКуином семи лет от роду. Женщина была его матерью, и в то время, когда делалась эта фотография, она уже умирала от рака яичников, который положит конец ее жизни в неполные тридцать три. Фотография была единственной вещью, оставшейся у него на память о ней, и когда Вик спросила, можно ли взять ее в школу, на урок рисования, Линда была против. Крис МакКуин, однако, отменил запрет жены. Крис сказал: «Эй. Я хочу, чтобы Вик ее нарисовала. Ближе им никогда не пообщаться. Просто верни ее, Пацанка. Я не хочу забывать, как она выглядит».

В тринадцать лет Вик был звездой своего шестого класса на художественных занятиях у мистера Эллиса. Он выбрал ее акварель «Крытый мост» на ежегодную школьную выставку в Ратуше… где она оказалась единственной работой из 6-го класса среди собрания картин из 7-го и 8-го классов, качество которых варьировалось от плохого к худшему. (Плохое: бесчисленные изображения деформированных фруктов в искривленных вазах. Худшее: портрет прыгающего единорога с радугой, извергающейся у него из задницы, словно бы в приступе техниколорного метеоризма.) Когда «Хэверхиллские ведомости» поместили на третьей полосе отчет о выставке, угадайте, какой картиной они решили сопроводить статью? К счастью, не единорогом. Когда «Крытый мост» вернулся домой, отец Вик потратился на березовую рамку и повесил его на стену, где у Вик когда-то красовался плакат «Рыцаря дорог». Вик давным-давно избавилась от Хоффа. Хофф был неудачником, а гоночные автомобили были драндулетами, из которых вытекало масло. Она по нему не скучала.

Последним их заданием в этом году было «живое рисование», и им предложили поработать с какой-нибудь фотографией, имевшей для них особое значение. В кабинете отца Вик над письменным столом было место для картины, и Вик очень хотела, чтобы отец мог, поднимая голову, видеть свою мать – в цвете.

Теперь акварель была готова, а накануне прибыла домой – в последний день занятий, после того как Вик опустошила свой шкафчик. Конечна же, эта акварель не была так же хороша, как «Крытый мост», Вик все же думала, что уловила в женщине на фотографии намек на костлявые бедра под платьем, оттенок усталости и рассеянности в улыбке. Отец смотрел на нее долгое время с видом одновременно и довольным, и немного грустным. Когда Вик спросила, что он думает, он всего и сказал: «Ты улыбаешься совсем как она, Пацанка. Никогда раньше не замечал».

Акварель прибыла домой… но фотографии не было. Вик не знала, что ее нет, пока мать не начала спрашивать о ней в пятницу днем. Сначала Вик думала, что фотография у нее в ранце, потом – что она у нее в спальне. К вечеру пятницы, однако, Вик дошла до выворачивающего внутренности осознания того, что ее у нее нет и она не имеет никакого представления, когда в последний раз ее видела. Утром в субботу – в первый славный день летних каникул – мать Вик пришла к тому же выводу, решила, что снимок пропал навсегда, и в состоянии, близком к истерике, сказала, что фотография была намного ценнее любой дерьмовой мазни ученицы шестого класса. И тогда Вик задергалась и ей пришлось уйти, выйти, испугавшись, что в неподвижности она сама станет гораздо более истеричной: перенести подобное чувство она не могла.

У нее саднило в груди, словно она крутила педали несколько часов, а не минут; дышала она прерывисто, как будто что есть силы выкладывалась, держа путь в гору, а не скользила по ровной поверхности. Но когда она увидела мост, то почувствовала что-то вроде покоя. Нет. Нечто лучшее, чем покой: она почувствовала, что все ее сознание отделилось, отстранилось от остальных ее составляющих, предоставив телу и байку делать свою работу. Так случалось всегда. За пять лет она проезжала по мосту почти дюжину раз, и это всегда меньше походило на испытание, нежели на ощущение. Она это не делала, но чувствовала: это было сновидческое осознание скольжения, отдаленное ощущение рева статических помех. Это не сильно отличалось от чувства погружения в дрему, закутывания в оболочку сна.

И даже когда ее шины начали постукивать о доски, она уже мысленно писала подлинную историю того, как нашла фотографию. В последний день занятий она показала эту фотографию своей подруге Вилле. Они разговорились о других вещах, а потом Вик пришлось бежать, чтобы успеть на свой автобус. Ее уже не было, когда Вилла поняла, что фотография осталась у нее в руках, так что подруга просто сохранила ее, чтобы позже вернуться за ней. Когда Вик доберется до дома после поездки на велосипеде, у нее будет и фотография, и готовый рассказ, и отец обнимет ее и скажет, что никогда о ней не беспокоился, а у матери будет такой вид, будто ей хочется плюнуть. Вик не могла бы сказать, какой реакции она ждала с большим нетерпением.

Только на этот раз дело обстояло иначе. На этот раз, когда она вернется, найдется один человек, которого не убедит ее правдивая-но-не-всамделишная история о том, где была фотография. И этим человеком будет сама Вик.

Вик выехала из другого конца туннеля и вплыла в широкий, темный коридор на втором этаже Хэверхиллской кооперативной школы. Около девяти утра в первый день летних каникул он был тускло освещенным и откликающимся на эхо пространством, настолько пустынным, что делалось немного страшно. Она коснулась тормоза, и велосипед пронзительно взвизгнул, останавливаясь.

Ей пришлось оглянуться. Она ничего не могла с собой поделать. Никто не мог запретить ей обернуться.

Мост «Короткого пути» проходил прямо через кирпичную стену, на десять футов вдаваясь в огромный коридор, столь же широкий, как и он. Нависала ли его часть снаружи над стоянкой? Вик так не думала, но не могла выглянуть из окна и проверить, не проникнув в какую-нибудь из классных комнат. Въезд в мост был окутан плющом, свисавшим мягкими зелеными пучками.

При виде «Короткого пути» ей стало слегка дурно, и школьный коридор вокруг нее на мгновение вспучился, словно капля воды, набухающая на ветке. Она чувствовала слабость, знала, что если не будет двигаться, то может начать думать, а думанье ни к чему хорошему не приведет. Одно дело – фантазировать о поездке по давно исчезнувшему крытому мосту, когда тебе восемь лет или девять, и совсем другое – когда тебе почти тринадцать. В девять лет это сон наяву. В тринадцать – галлюцинация.

Она заранее знала, что попадет сюда (это было написано зеленой краской на другом конце моста), но воображала, что выйдет на первом этаже, рядом с кабинетом рисования мистера Эллиса. Вместо того она оказалась заброшенной на второй, в десятке футов от своего шкафчика. Она разговаривала с подружками, когда разбирала его накануне. Вокруг было много отвлекающих шумов – крики, смех, топот пробегающих мимо детей, – но она все равно тщательно осмотрела свой шкафчик, прежде чем закрыть дверцу в последний раз, и была уверена, совершенно уверена, что полностью его опустошила. Тем не менее мост доставил ее сюда, а мост никогда не ошибался.

Нет никакого моста, подумала она. Фотография у Виллы. Она собирается отдать ее мне, как только со мной увидится.

Вик прислонила велосипед к шкафчикам, открыла дверцу своего собственного и осмотрела бежевые стенки и ржавый пол. Ничего. Она похлопала ладонью по полке в полу футе у себя над головой. Тоже ничего.

От беспокойства у нее все сжалось внутри. Она хотела, чтобы фотография уже была у нее в руках, хотела уйти отсюда, чтобы как можно скорее начать забывать о мосте. Но если ее не было в шкафчике, то она не знала, где искать дальше. Она начала закрывать дверцу – потом остановилась, приподнялась на цыпочки и снова провела рукой по верхней полке. Даже тогда она ее чуть было не пропустила. Каким-то образом один из углов фотографии попал в щель в конце полки, и поэтому она стояла, прижимаясь к задней стенке. Ей пришлось тянуться изо всех сил, чтобы к ней прикоснуться, пришлось вытягивать руку до самого предела, чтобы ее ухватить.

Вик зацепила фотографию ногтями, подвигала ее туда-сюда, и та высвободилась. Она снова опустилась на пятки, сияя от радости.

– Есть! – сказала она, с лязгом захлопывая дверцу шкафа.

Посреди коридора застыл уборщик, мистер Югли. Он стоял со своей шваброй, погруженной в большое желтое ведро на колесиках, глядя через весь коридор на Вик, ее велосипед и мост «Короткого пути».

Мистер Югли был старым и сгорбленным, и со своими очками в золотой оправе и галстуками-бабочками он больше походил на учителя, чем многие из учителей. Он работал еще и охранником-регулировщиком, а накануне пасхальных каникул запасался кулечками с мармеладным горошком для каждого ребенка, проходившего мимо него. Ходил слух, что мистер Югли устроился на эту работу, чтобы быть рядом с детьми, потому что его дети погибли при пожаре много лет назад. К сожалению, этот слух был верен, но оставлял без внимания тот факт, что мистер Югли сам стал причиной того пожара, заснув пьяным с горящей сигаретой в руке. Теперь вместо детей у него был Иисус, а собрания любимых АА заменяли походы в бар. Как религию, так и трезвость он обрел, пока сидел в тюрьме.

Вик посмотрела на него. Он смотрел в ответ, открывая и закрывая рот, как золотая рыбка. Ноги у него сильно дрожали.

– Ты – дочь Криса МакКуина, верно? – сказал он с заметным юго-восточным акцентом, скрадывающим «р»: дочь Киса МакКуина, верно? Дыхание у него было напряженным, и он приложил руку к горлу. – Что там такое в стене? Боже, неужели я схожу с ума? Похоже на мост «Краткопуток», которого я не видел уже много лет. – Он кашлянул – раз, потом другой. Это был странный, влажный, сдавленный звук, и было в нем что-то страшное. Это был звук, производимый человеком, который испытывает возрастающее физическое страдание.

Сколько ему было лет? Вик подумала: девяносто. Она промахнулась почти на двадцать лет, но и в семьдесят один год человек достаточно стар для сердечного приступа.

– Все в порядке, – сказала Вик. – Не надо… – начала она, но не знала, как продолжить. Не надо чего? Не надо поднимать шум? Не надо умирать?

– О, горе мне, – сказал он. – О, горе. – Только он произносил «горе» как гое. Правая рука у него яростно дрожала, когда он поднял ее, чтобы прикрыть глаза. Губы начали шевелиться. – О гое, гое мне. Господь мой пастырь. Я не хочу.

– Мистер Югли… – снова попробовала Вик.

– Уходи! – закричал он. – Просто уйди и забери с собой свой мост! Этого не может быть! Тебя здесь просто нет!

Он прикрывал рукой глаза. Губы у него снова зашевелились. Вик его не слышала, но по тому, как он формировал слова, видела, что он говорил. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим[29 - Псалтырь, 22:2.].

Вик развернула байк. Закинула на него ногу. Начала крутить педали. Ее тоже не очень-то слушались ноги, но через мгновение она с глухим стуком въехала на мост, в шипящую темноту и запах летучих мышей.

Она оглянулась, когда была на полпути. Мистер Югли стоял на прежнем месте, склонив голову в молитве, одной рукой прикрывая глаза, а другой – прижимая к себе швабру.

Вик, держа фотографию в потной ладони, покатила дальше и съехала с моста в плавающие, живые тени леса Питтман-стрит. Еще даже не оглянувшись через плечо, она поняла – поняла просто по музыкальному смеху реки внизу и грациозным порывам ветра в соснах, – что «Короткий путь» уже пропал.

Продолжая крутить педали, она въезжала в первый день лета, и пульс у нее вел себя как-то странно. Пробиравшая до мозга костей боль предчувствия не отпускала ее всю дорогу назад.


* * *

Через два дня Вик собиралась выйти из дому, чтобы съездить на байке к Вилле – у нее была последняя возможность повидаться со своей лучшей-подругой-навеки, прежде чем Вик и ее родители отправятся на шесть недель на озеро Уиннипесоки, – когда услышала, как мать на кухне сказала что-то о мистере Югли. Его имя, едва прозвучав, вызвало у Вик чуть ли не сокрушительное чувство слабости, и она едва не рухнула. Выходные она провела не особо думая о мистере Югли, что было нетрудно: весь субботний вечер Вик пролежала с такой сильной мигренью, что у нее было чувство, будто ее вот-вот вырвет. Особо ожесточенной была боль за левым глазом. Он, казалось, готов был лопнуть.

Она снова поднялась на крыльцо и стала рядом с кухней, прислушиваясь, как мать болтает с кем-то из своих подруг, Вик не знала, с кем именно. Она простояла почти пять минут, подслушивая телефонный разговор матери, но Линда больше не упомянула имени мистера Югли. Она говорила: «Ой, беда-то какая и бедняга», но имени не называла.

Наконец Вик услышала, как Линда положила трубку на рычаг. За этим последовало постукивание посуды и плеск воды в раковине.

Вик не хотела знать. Она боялась знать. В то же время она ничего не могла с собой поделать. Вот так все просто.

– Мам? – спросила она, просовывая голову в кухню. – Ты, кажется, говорила что-то о мистере Югли?

– Хм? – переспросила Линда. Она стояла к ней спиной, одетая в потрепанный розовый халат, с завязанными в пучок волосами. Когда она наклонялась вперед, голову ей омывал солнечный свет и светло-каштановые волосы делались прозрачными, как стекло. – Ах да. Он сорвался. Подобрали вчера вечером рядом со школой – он кричал на нее как сумасшедший. Был в завязке целых тридцать лет. С тех пор – ну, с тех пор как решил, что больше не хочет быть пьяницей. Бедняга. Дотти Эванс сказала, что сегодня утром он был в церкви, рыдал там как ребенок, говорил, что бросит работу. Что никогда не сможет вернуться. Смущен, я думаю. – Линда взглянула на Вик и озабоченно нахмурила лоб. – Ты в порядке, Вики? Ты все еще неважно выглядишь. Может, тебе лучше остаться?

– Нет, – странным, глухим, как из бочки, голосом сказала Вик. – Мне надо выйти. Подышать свежим воздухом. – Помолчав, она сказала: – Надеюсь, он не уйдет. Он в самом деле хороший дядька.

– Так и есть. И любит всех вас, детишек. Но люди стареют, Вик, и за ними надо присматривать. Все части изнашиваются. И тело, и разум.

Поехать в городской лес означало сделать крюк – гораздо более прямой путь к дому Виллы проходил через парк Брэдбери, – но не успела Вик вскочить на велосипед, как решила, что ей нужно немного поездить по окрестностям и поразмыслить, прежде чем с кем-либо видеться.

Какая-то часть ее чувствовала, что не следует позволять себе думать о том, что она делала, что могла делать, об этой невероятной, озадачивающей способности, которой обладала только одна она. Но сейчас эта собака сорвалась с цепи, и требовалось время, чтобы загнать ее в угол и снова посадить на цепь. Ей снились сны наяву о дыре в мире, о том, как она ездит через нее на байке, и только безумец мог бы вообразить, что нечто подобное возможно, – если не считать того, что мистер Югли видел ее. Мистер Югли видел ее, и из-за этого в нем что-то сломалось. Что-то взбрыкнуло в нем, вылезая из-под трезвости, и заставило его бояться возвращения в школу, туда, где он проработал более десяти лет. Туда, где он был счастлив. Мистер Югли – бедный старый сломленный мистер Югли – служил доказательством того, что «Короткий путь» реален.

Она не хотела доказательств. Она предпочитала ничего об этом не знать.

В противном случае она хотела найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить, кто сказал бы, что с ней все в порядке, что она не сумасшедшая. Она хотела найти кого-то, кто мог бы объяснить, растолковать мост, который существовал только тогда, когда был ей нужен, и всегда доставлял ее туда, куда ей требовалось попасть.

Она понеслась по склону холма в овраг, наполненный прохладным, стремительным воздухом.

Она хотела не только этого. Она хотела найти сам мост, увидеть его еще раз. В голове у нее было ясно, и она вполне осознавала саму себя, чувствуя прочную связь с текущим мгновением. Она ощущала все толчки и сотрясения, с которыми «Роли» ударялся о корни и камни. Она понимала различие между фантазией и реальностью, не давала этому различию затуманиться у нее в сознании и, достигнув старой грунтовой дороги, была уверена, что моста «Короткого пути» там не будет…

…только он был.

– Ты ненастоящий, – сказала она мосту, бессознательно вторя мистеру Югли. – Ты упал в реку, когда мне было восемь лет.

Мост упрямо оставался на месте.

Затормозив и остановившись, она смотрела на него с безопасного расстояния в двадцать футов. Под ним бурлил Мерримак.

– Помоги мне найти кого-нибудь, кто может сказать мне, что я не сумасшедшая, – сказала она мосту, поставила ноги на педали и медленно к нему поехала.

Приблизившись к входу, она увидела давно знакомую зеленую аэрозольную краску на стене слева от себя.


ТУТ

Смешно указывать ей такое направление, подумала она. Разве она уже не тут?

Все остальные разы, пересекая мост «Короткого пути», она ехала в каком-то трансе, вращая педали автоматически и бездумно, просто как еще одна рабочая часть машины, наряду с передачами и цепью.

На этот раз она заставила себя ехать медленно и смотреть вокруг, пусть даже все в ней захотело вырваться из моста наружу, как только она в нем оказалась. Она боролась с этим, подавляя позыв к спешке, к такой быстрой езде, словно мост позади нее рушится. Ей хотелось зафиксировать в памяти все подробности. Отчасти она думала, что, если действительно посмотрит на мост «Короткого пути», посмотрит на него пристально, тот растает вокруг нее.

И что тогда? Где она окажется, если мост внезапно исчезнет? Это не имело значения. Мост сохранялся, как бы упорно она на него ни смотрела. Древесина была старой, изношенной и занозистой с виду. Гвозди в стенах были покрыты ржавчиной. Она чувствовала, как прогибаются половицы под тяжестью велосипеда. «Короткий путь» не отправлялся в небытие усилием воли.

Она, как всегда, осознавала белый шум. Чувствовала его громовой рев у себя в зубах. Видела его: видела бурю статических помех через трещины в покосившихся стенах.

Вик все же не осмеливалась остановить велосипед, слезть с него и прикоснуться к стенам, походить вокруг. Ей казалось, что если она сойдет с велосипеда, то никогда не сядет на него снова. Какой-то своей частью она чувствовала, что существование моста полностью зависит от того, чтобы двигаться вперед и не думать слишком много.

Мост прогнулся, выпрямился и снова прогнулся. Со стропил посыпалась пыль. Видела ли она однажды порхавшего там голубя?

Подняв голову к потолку, она увидела, что он весь покрыт летучими мышами, крылья которых смыкались вокруг маленьких пушистых комочков их тел. Они постоянно совершали еле заметные движения, шевелились, перекладывали крылья. Некоторые из них повернулись к ней лицом, близоруко глядя на нее сверху вниз.

Все эти летучие мыши были одинаковыми, и у каждой из них было лицо Вик. Лица у них были усохшими, сморщенными и розовыми, но она узнавала себя. Они были как у нее, за исключением глаз, которые красновато блестели, словно капли крови. При виде их она почувствовала, как тонкая серебряная игла боли проходит через ее левый глаз и погружается ей в мозг. Поверх шипения и хлопков статического шквала она слышала их высокие, пищащие, почти ультразвуковые крики.

Она не могла этого вынести. Ей хотелось завопить, но она знала, что, если она так сделает, летучие мыши покинут крышу и станут роиться вокруг нее, и тогда ей конец. Закрыв глаза, она изо всех сил завертела педали, устремляясь к дальнему концу моста. Что-то яростно дрожало. Она не могла сказать, мост ли это, байк или она сама.

С закрытыми глазами она не знала, что достигла другого конца моста, пока не ощутила удара передней шины о порожек. Она почувствовала взрыв тепла и света – она ни разу не посмотрела, куда едет, – и услышала чей-то крик: «Берегись!» Она открыла глаза как раз в тот миг, когда ее велосипед ударился о низкий цементный бордюр в городе


Тут, штат Айова,

и она покатилась на тротуар, обдирая об него правую коленку.

Вик перевернулась на спину, схватившись за ногу.

– Ой, – сказала она. – Ой, ой, ОЙ, ой.

Ее голос пробежал вверх и вниз по нескольким октавам, словно в инструменталистских гаммах.

– Вот так ст-страсти! С тобой все в порядке? – донесся голос откуда-то из сияния полуденного солнца. – Надо быть ос-сторожнее, когда падаешь откуда ни возьмись.

Вик прищурилась, глядя на свет, и различила тощую девушку ненамного старше ее самой – ей было около двадцати, – в шляпе федоре, сидевшей набекрень на флюоресцентно-фиолетовых волосах. На ней было ожерелье, сделанное из отрывных язычков пивных банок, и пара сережек из фишек игры «Эрудит»; ноги были засунуты в высокие кеды-конверсы Чака Тейлора[30 - Сhuck Taylor All-Star (также, «ко?нверсы», Converse All-Star)) – знаменитые кеды фирмы «Converse», которую основал Маркус Миллс Конверс (англ. Marquis Mills Converse) в 1908 году. Впервые эти кеды появились в баскетбольных магазинах в 1917 году. Тогда они назывались просто All-Star. Поначалу кеды не были особо популярны, пока их не заметил баскетболист Чак Тейлор (Chuck Taylor) и не запустил в производство.] без шнурков. Она походила бы на Сэма Спейда[31 - Сэм Спейд – вымышленный частный детектив, главный герой «Мальтийского сокола» (1930) и ряда других произведений американского писателя Дэшила Хэммета (1894–1961).], если бы Сэм Спейд был девушкой и проводил на выходных концерт в качестве лидера ска-группы.

– Я в порядке. Просто поцарапалась, – сказала Вик, но девушка уже перестала ее слушать. Она смотрела на «Короткий путь».

– З-знаешь, мне всегда хотелось, чтобы там был мос-ст, – сказала девушка. – Лучшего мес-ста, чтобы он с-свалился, не найти.

Вик приподнялась на локтях и оглянулась на мост, который теперь перекрывал широкий, шумный поток коричневой воды. Эта река была почти так же широка, как Мерримак, хотя берега у нее были гораздо ниже. Группы берез и вековых дубов возвышались над кромкой воды, которая текла всего в паре футов ниже осыпающейся песчаной набережной.

– Он что, так и сделал? Мой мост свалился? Вроде как с неба?

Девушка продолжала на него смотреть. У нее был этакий немигающий, застывший взгляд, который у Вик ассоциировался с травкой и любовью к «Фиш»[32 - «Фиш» (Phish) – американская рок-группа, известная своими импровизациями и смешением жанров.].

– М-м-м… нет. Это было больше п-п-похоже на п-п-проявление «Поляроида». Видела когда-нибудь, как проявляетс-ся «Поляроид»?

Вик кивнула, представив себе, как коричневый химический квадрат медленно бледнеет, детали вплывают на места, краски непрерывно становятся ярче, предметы обретают форму.

– Твой мост проявился как раз там, где стояла пара старых дубов. До свиданья, дубы.

– Думаю, твои деревья вернутся, когда я уйду, – сказала Вик, хотя, немного подумав об этом, она вынуждена была признаться себе, что понятия не имеет, правда ли это. Это чувствовалось правдой, но она не могла удостоверить это как факт. – Ты, кажется, не очень удивилась, что мой мост появился ниоткуда, – сказала она, вспомнив мистера Югли, как он дрожал, прикрывал глаза и кричал, чтобы она убиралась.

– Я тебя высматривала. Не знала, что ты появишься так с-сногс-сшибательно, но и понимала, что ты не придешь с-с-с-с-с… – И без какого бы то ни было предупреждения девушка в шляпе замолчала на полуслове. Губы у нее разделились, чтобы сказать следующее слово, но слово не слетало, и на лице у нее выразилось такое напряжение, словно она пыталась поднять что-то тяжелое: фортепиано или автомобиль. Глаза у нее выкатились. Щеки покраснели. Она заставила себя выдохнуть, а затем так же внезапно продолжила: – …Сюда, как нормальный человек. Прости, я з-з-заикаюсь.

– Ты меня высматривала?

Девушка кивнула, но продолжала рассматривать мост. Медленным, сонным голосом она сказала:

– Твой мост… он не идет на другую сторону Сидар-ривер, верно?

– Нет.

– А куда он идет?

– В Хэверхилл.

– Это здесь, в Айове?

– Нет. В Массачусетсе.

– Ну и ну, издалека же ты явилась. Теперь ты оказалась в кукурузном поясе. На земле, где все плоское, кроме дам.

Мгновение Вик не сомневалась, что видит, как та ухмыляется.

– Прости, но… нельзя ли вернуться к тому, что ты меня высматривала?

– Ну конечно! Я ждала тебе несколько месяцев. Думала, ты никогда не объявиш-шься. Ты же Пацанка, да?

Вик открыла рот, но ничего не сказала.

Ее молчание послужило достаточным ответом, а ее удивление явно обрадовало другую девушку, которая улыбнулась и убрала прядь флюоресцирующих волос себе за ухо. При ее вздернутом носе и слегка заостренных ушах в ней было что-то от эльфов. Хотя, возможно, это являлось побочным эффектом окружения: они находились на травянистом холме, в тени окутанных густой листвой дубов, между рекой и большим зданием, которое сзади выглядело как собор или старинный колледж – крепость из цемента и гранита с белыми шпилями и узкими щелями вместо окон, идеально подходившими для стрельбы через них из лука.

– Я думала, ты окажешься мальчиком. Ожидала увидеть парнишку, который не ест латук и ковыряет в носу. Как ты относишься к латуку?

– Не поклонница.

Девушка крепко сжала свои маленькие руки в кулаки и потрясла ими над головой.

– Так и знала! – Затем она опустила кулаки и нахмурилась. – А в носу ковыряешь?

– Сморкайся, не кайся, – сказала Вик. – Так ты говоришь, это Айова?

– Ну да!

– А где именно в Айове?

– Это Тут, – сказала девушка в шляпе.

– Да ладно, – начала Вик, чувствуя вспышку раздражения. – То есть да, я понимаю, что это тут, но вот тут — это где?

– Тут, штат Айова. Так город называется. Ты прямо у дороги из прекрасного Сидар-Рапидса, возле Тутской публичной библиотеки. И я знаю, зачем ты прибыла. Тебя смущает твой мост, и ты пытаешься понять, что к чему. Боже, сегодня тебе повезло! – Она захлопала в ладоши. – Ты нашла себе библиотекаршу! Я могу помочь тебе разобраться, что к чему, а заодно показать кое-какие хорошие стихи. Я как раз этим и занимаюсь.



Девушка сдвинула назад свою старомодную шляпу и сказала:

– Я Маргарет Ли. Так же, как в книге «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет»[33 - «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет» – роман американской писательницы Джуди Блум (1970) об ученице шестого класса, растущей без конфессиональной принадлежности.], только я терпеть не могу, когда меня так называют.

– Маргарет?

– Нет. Богом. У меня и так достаточно большое эго. – Она усмехнулась. – Можешь звать меня просто Мэгги. Если мы войдем внутрь и я раздобуду тебе пластырь и приготовлю чашку чая, как ты думаешь, мост останется?

– Да. Думаю, останется.

– Хорошо. Прекрасно. Надеюсь, твой мост без тебя не исчезнет. Я уверена, что мы смогли бы отправить тебя домой и без него, – можно было бы провести сбор средств или еще что-нибудь, – но будет лучше, если ты вернешься тем же путем, каким пришла. Просто тогда тебе не надо будет объяснять родителям, как ты оказалась в Айове. Я имею в виду, было бы с-совсем неплохо, если бы тебе пришлось немного з-з-задержаться! Я сплю в романтической поэзии. Провела здесь несколько ночей. Но ты могла бы устроиться там, а я ночевала бы у дяди в трейлере, по крайней мере, пока мы не соберем тебе на автобусный билет.

– В романтической поэзии?

– Это полки с 821-точка-2 по 821-точка-6. Я не должна с-с-спать в библиотеке, но мисс Говард позволяет нарушать это правило, если это время от времени. Она жалеет меня, потому что я сирота и вроде как чудна?я. Это ничего. Я не возражаю. Некоторые считают, что уж-ж-жасно, когда тебя ж-ж-жалеют, но я говорю: эй, я могу спать в библиотеке и читать книги ночь напролет! А не будь жалости, где бы я была? Ради жалости я полная потас-с-скушка.

Она взяла Вик за плечо и помогла ей встать на ноги. Наклонилась, подобрала байк и прислонила его к скамейке.

– На цепь запирать не обязательно. Не думаю, чтобы у кого-то в этом городе хватило воображ-ж-жения его угнать.

Вик последовала за ней по тропинке через лесопарк к задней части большого каменного храма книг. Библиотека была встроена в склон холма таким образом, что через тяжелую железную дверь можно было войти в то, что, как догадалась Вик, было подвалом. Мэгги повернула ключ, торчавший в замке, толкнула дверь внутрь, и Вик без колебаний пошла за ней. Ей и в голову не приходило не доверять Мэгги, задаваться вопросом, не ведет ли ее девушка постарше в темный подвал с толстыми каменными стенами, где никто не сможет услышать ее криков. Вик инстинктивно понимала, что та, кто носит сережки из фишек «Эрудита» и называет себя «потаскушкой ради жалости», не представляет большой угрозы. Кроме того, Вик хотела найти не сумасшедшую, а того, кто мог бы сказать ей, что она сама не сумасшедшая. Не было никаких причин бояться Мэгги, если только Вик не полагала, будто «Краткопуток» мог умышленно привести ее не туда, а на каком-то уровне Вик знала, что он этого не мог.

В комнате по другую сторону железной двери было на десять градусов прохладнее, чем в парке снаружи. Вик почуяла, что оказалась в огромном хранилище с книгами, прежде чем его увидела, потому что ее глазам потребовалось время, чтобы приспособиться к пещерной темноте. Она глубоко вдыхала запахи разлагающейся беллетристики, распадающейся истории и забытых стихов и впервые заметила, что комната, полная книг, пахнет как десерт: сладкая закуска из инжира, ванили, клея и сообразительности. Железная дверь захлопнулась за ними, с тяжелым лязгом ударив по раме.

Мэгги сказала:

– Если бы книги были девицами, а читать было бы все равно что трахаться, это было бы самым большим борделем в округе, а я была бы самой безжалостной сводней, какую только встретишь. Хлестала бы девиц по задницам и гнала бы их проделывать свои выкрутасы как можно быстрее и чаще.

Вик рассмеялась, а потом зажала себе ладонью рот, вспомнив, что библиотекари терпеть не могут шум.

Мэгги вела ее через темный лабиринт стеллажей, по узким коридорам со стенами из высоко поднимающихся полок.

– Если тебе когда-нибудь понадобится быстро отсюда выбраться, – сказала Мэгги, – например, убежать от полиции, просто запомни: держись правой стороны и все время спускайся по ступенькам. Самый быстрый выход.

– Думаешь, мне понадобится спешно бежать из Тутской публичной библиотеки?

– Не сегодня, – сказала Мэгги. – Как тебя зовут? Надо же как-то тебя называть, кроме как Пацанка.

– Виктория. Вик. Пацанкой, кроме отца, меня в жизни никто не называл. Это просто его шутка. Как так вышло, что ты знаешь мое прозвище, а не имя? И что ты имела в виду, когда сказала, что ждала меня? Как ты могла меня ждать? Я ведь минут десять назад даже не знала, что тебя увижу.

– Верно. Я помогу со всем этим разобраться. Давай-ка сначала остановим у тебя кровотечение, а потом займемся вопросами и ответами.

– По-моему, ответы важнее, чем мое колено, – сказала Вик. Поколебавшись, она с непривычной робостью сказала: – Я кое-кого испугала своим мостом. Одного чудесного старикана у себя в городе. Как бы я и в самом деле не испортила ему жизнь.

Мэгги обратила на нее глаза, ярко блестевшие среди темных стеллажей. Тщательно осмотрев Вик, она сказала:

– Не очень-то по-пацански так говорить. С-с-сомневаюсь я, что у тебя правильная кличка. – Уголки ее рта разошлись в едва приметной улыбке. – Если ты кого-то расстроила, то ведь не нарочно. И я сомневаюсь, что ты причинила какой-то там длительный ущерб. Мозги у людей очень даже растяжимы. Могут немножко пошуметь, и все. Пойдем. Пластырь и чай. И ответы. Они прямо здесь.

Они вышли из-за стеллажей на прохладную открытую площадку с каменным полом, своего рода обшарпанный кабинет. Это, подумала Вик, могло бы быть офисом частного детектива в черно-белом кино, а не библиотекарши с кольцом в пупке. В нем имелись пять важнейших предметов, необходимых для обиталища любого частного детектива: темно-серый письменный стол, просроченный календарь с красотками, вешалка, раковина с пятнами ржавчины в ней… и курносый пистолет 0,38 калибра в центре стола, прижимавший какие-то бумаги. Еще был аквариум, большой, заполнявший выемку в пять футов длиной в одной из стен.

Мэгги сняла свою серую федору и бросила ее на вешалку. В лучах света из аквариума ее металлические фиолетовые волосы засияли – тысячи горящих неоновых нитей. Пока Мэгги наполняла электрический чайник, Вик подошла к столу, чтобы осмотреть револьвер, который оказался бронзовым пресс-папье с надписью на гладкой рукоятке: СОБСТВЕННОСТЬ А. ЧЕХОВА.

Мэгги вернулась с пластырем и жестом указала Вик сесть на край стола. Вик села, куда показала Мэгги, поставив ступни на потертый деревянный стул. Когда она согнула ноги, жалящая боль в колене снова вышла у нее в сознании на первый план. Вместе с этим явилась глубокая, противная пульсирующая боль в левом глазном яблоке. Глаз, казалось, зажали между стальными зубцами какого-то хирургического инструмента и сдавливали. Она потерла его ладонью.

Мэгги коснулась колена Вик холодной и влажной мочалкой, счищая с царапины песок. Дым от ее сигареты был сладок и приятен; она трудилась над ногой Вик со спокойной расторопностью механика, проверяющего масло.

Вик обратила долгий оценивающий взгляд на большой аквариум, встроенный в стену. Он был размером с гроб. В аквариуме вяло трепыхался один-единственный золотой карп кои с длинными усами, придававшими ему мудрый вид. Вик пришлось посмотреть дважды, прежде чем она разобралась в том, что лежит на дне аквариума: не ложе из камней, но груда белых фишек «Эрудита», целые сотни, но только с четырьмя буквами: Р, Ы, Б, А.

Через колеблющуюся зеленоватую муть аквариума Вик видела, что находится с другой стороны: застеленная ковром детская библиотека. Около десятка детей и их матерей собрались свободным полукольцом вокруг женщины в аккуратной твидовой юбке, сидевшей на стуле, который был слишком для нее мал, и державшей в руках картонную книгу так, чтобы малыши могли видеть картинки. Она им читала, хотя Вик не могла расслышать ее через каменную стену, поверх бульканья компрессора в аквариуме.

– Ты прибыла как раз к часу историй, – сказала Мэгги. – Час ис-с-сторий – лучший час дня. Единственный час, который не люблю пропускать.

– Мне нравится ваш аквариум.

– Замучаешься чистить, – сказала Мэгги, и Вик пришлось сжать губы, чтобы не рассмеяться.

Мэгги улыбнулась, и ямочки появились вновь. С пухлыми щечками и яркими глазами она выглядела очаровательно. Как панк-роковый эльф Киблер[34 - Киблеры – мультяшные киблер-эльфы – входят в число самых известных персонажей, рекламирующих печение – продукцию компании Киблер.].

– Это я побросала туда фишки «Эрудита». Немного помешалась на этой игре. Теперь два раза в месяц приходится вытаскивать их и крутить в стиральной машине. Это бо?льшая боль в заднице, чем рак прямой кишки. Тебе нравится «Эрудит»?

Вик снова глянула на сережки Мэгги и впервые заметила, что на одной из них значится буква Ф, а на другой – У.

– Никогда не играла. Но твои сережки мне нравятся, – сказала Вик. – Неприятностей из-за них не возникало?

– Не-а. Никто не смотрит на библиотекаршу слишком уж пристально. Боятся ослепнуть от с-с-сияния с-с-столь многой с-с-с-ж-ж-жатой мудрости. Можешь проверить: мне двадцать лет, и я одна из пяти лучших игроков в «Эрудит» во вс-с-сем штате. Думаю, это больше говорит об Айове, чем обо мне. – Она наклеила пластырь на царапину Вик и похлопала по нему. – Так-то лучше.

Мэгги загасила сигарету в консервной банке, наполовину заполненной песком, и улизнула, чтобы налить чай. Через мгновение она вернулась с парой щербатых чашек. На одной из них было написано: БИБЛИОТЕКИ – ЭТО ГДЕ НАДО Ш-Ш-Ш. На другой значилось: НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ГОВОРИТЬ БИБЛИОТЕЧНЫМ ГОЛОСОМ. Когда Вик взяла свою кружку, Мэгги наклонилась рядом, чтобы открыть ящик стола. Тот самый ящик, где частный детектив держал бы свою бутылку самопального виски. Мэгги достала оттуда старый фиолетовый мешочек искусственного бархата с выцветшей надписью золотыми буквами: ЭРУДИТ.

– Ты спраш-ш-шивала, как я о тебе узнала. Как уз-з-знала, что ты появишься. Э-э-э… – Щеки у нее покраснели от напряжения.

– Это «Эрудит»? Как-то связано с «Эрудитом»?

Мэгги кивнула.

– Спасибо, что закончила за меня фразу. Многие з-з-заики терпеть не могут, когда за них заканчивают их ф-ф-фразы. Но, как мы уж-ж-же установили, мне нравится, когда меня ж-ж-жалеют.

Вик почувствовала, что у нее разгорелось лицо, хотя в тоне Мэгги не было ничего саркастического. Почему-то из-за этого было еще хуже.

– Прости.

Мэгги, казалось, не слышала. Она уселась на стул с прямой спинкой рядом со столом.

– Ты приехала по крытому мосту на своем байке, – сказала Мэгги. – А ты можешь добраться до моста без него?

Вик помотала головой.

Мэгги кивнула.

– Так. Значит, с помощью байка ты вызываешь у себя сон о мосте, и он появляется. А потом с помощью моста находишь вещи, верно? Вещи, которые тебе нужны? Типа, независимо от того, как далеко это находится, то, что тебе нужно, всегда оказывается прямо на другой с-с-стороне моста?

– Да. Да. Только не знаю, ни почему у меня это получается, ни как. Иногда у меня такое чувство, будто я только воображаю все свои поездки через мост. Иногда я чувствую, что схожу с ума.

– Ты не сумасшедшая. У тебя творческая натура! Ты с-с-сильна в творчестве. И я тоже. У тебя есть этот велосипед, а у меня – фишки с буквами. Когда мне было двенадцать, я увидела с-с-старую игру «Эрудит» на гаражной распродаже, за доллар. Она лежала на прилавке, и первое слово уже было составлено. Как только я ее увидела, сразу поняла, ч-ч-что она должна быть моей. Мне нужно было ее получить. Я бы отдала за нее что угодно, а если бы она не продавалась, я схватила бы ее и убежала. Одно лишь то, что я впервые оказалась рядом с этой доской для игры в «Эрудит», принесло в реальность какое-то мерцание. Сам собой включился электропоезд и сразу же съехал со своих рельсов. У машины ниже по дороге заработала сигнализация. В гараже был включен телевизор, и, когда я увидела все причиндалы для «Эрудита», он сошел с ума. Начал ш-ш-шипеть с-с-с-с…

– Статическими помехами, – сказала Вик, забыв только что данное себе обещание никогда не заканчивать за Мэгги ее фразы, как бы сильно та ни заикалась.

Мэгги, казалось, не возражала.

– Да.

– У меня что-то вроде этого, – сказала Вик. – Когда еду по мосту, то повсюду вокруг слышны статические помехи.

Мэгги кивнула, словно находила это наименее удивительной вещью на свете.

– Несколько минут назад здесь разом погасли все лампы. Во всей библиотеке пропало электричество. Поэтому я и поняла, что ты уже рядом. Твой мост – это короткое замыкание в реальности. В точности как мои фишки. Ты отыскиваешь вещи, а мои фишки пишут мне их. Они сообщили мне, что сегодня ты приедешь и я найду тебя, если выйду через черный ход. Сказали, что Пацанка переедет через мост. Они болтали о тебе несколько месяцев.

– Можешь мне показать? – спросила Вик.

– Думаю, надо. По-моему, ты здесь отчасти из-за этого. Может, у моих фишек есть что-то такое, что они хотят написать именно для тебя.

Она растянула шнурок, сунула руку в мешок, взяла несколько фишек и с грохотом бросила их на стол.

Вик обернулась, чтобы посмотреть на них, но это была просто путаница букв.

– Тебе это что-нибудь говорит?

– Пока нет.

Мэгги наклонилась к буквам и стала подталкивать их мизинцем.

– Они что-то скажут?

Мэгги кивнула.

– Потому что они волшебные?

– Не думаю, чтобы в них было что-то волшебное. Они больше ни для кого работать не будут. Эти фишки – просто мой нож. Ч-ч-что-то такое, с помощью чего я могу проделать дыру в реальности. Думаю, таким ножом всегда должна быть вещь, которую любишь. Я всегда любила слова, а «Эрудит» дал мне возможность играть с ними. Пригласите меня на турнир по «Эрудиту», и кое-кому придется уйти оттуда с ущемленным самолюбием.

К этому времени она так перетасовала буквы, что они образовали фразу: «У ПАЦАНКИ ЖМОТ КРАДЕТ ПРИЗ АВЬЕ».

– Какой жмот? И что значит А-В-Ь-Е?

– Ни черта не значит. Я еще не разложила, – сказала Мэгги, хмурясь и продолжая передвигать фишки.

Вик отхлебнула чай. Он был горячим и сладким, но не успела она сделать глоток, как почувствовала на лбу покалывание холодного пота. Воображаемые щипцы, сжимавшие ее левое глазное яблоко, слегка усилили давление.

– Все живут в двух мирах, – рассеянно говорила Мэгги, разглядывая свои буквы. – Существует реальный мир, со всеми его раздражающими фактами и правилами. В реальном мире есть вещи, которые являются истинными, и вещи, которые таковыми не являются. По большей части реальный мир – это отс-с-с-стой. Но при этом каждый живет и в мире, который находится внутри его собственной головы. Это инскейп[35 - Инскейп – понятие, введенное английским поэтом и католическим священником Джерардом Мэнли Хопкинсом (1844–1889) на основе идей средневекового философа Иоанна Дунса Скота (1265–1308). Хопкинс считал, что все во Вселенной характеризуется инскейпом, оригинальным дизайном, который составляет индивидуальную идентичность.], мир мыслей. В мире, состоящем из мыслей, – в инскейпе – каждая идея является фактом. Эмоции так же реальны, как гравитация. Сновидения обладают такой же силой, как история. Творческие люди, например писатели, в том числе Генри Роллинз[36 - Роллинз, Генри (р. 1961) – американский певец, актер, писатель, телеведущий.], проводят много времени, подвисая в своих мысленных мирах. Но с-с-сильные творческие личности могут взять нож и разрезать стежки между двумя мирами, могут свести их воедино. Твой байк. Мои фишки. Такие у нас ножи.

Она снова наклонила голову и решительно передвинула фишки. Теперь они гласили:

ТИК ПАЦАНКИ ПРЕДАТЬ ВЗДОР МУЖА

– Какой тик, какой вздор? – спросила Вик.

– Да и выглядишь ты несколько юной, чтобы мужа иметь, – сказала Мэгги. – Сложная штука. Жаль, у меня нет другого «Э-э-эрудита».

– Значит, мой мост воображаемый.

– Но не тогда, когда ты на байке. Тогда он вполне реален. Это инскейп, втянутый в нормальный мир.

– Но вот твой мешочек с фишками. Это же просто мешочек. Он не очень-то похож на мой велосипед. И не делает ничего, что было бы явно невозмож…

Но не успела Вик договорить, как Мэгги взяла мешок, растянула шнурки и сунула руку внутрь. Фишки скрипели, постукивали и щелкали, словно она проталкивала свою ладонь в целое ведро с ними. За ладонью последовали запястье, локоть, плечо. Мешок был, возможно, в шесть дюймов глубиной, но рука Мэгги в один миг исчезла в нем по самое плечо, а на поддельном бархате даже не появилось никакой выпуклости. Вик слышала, как она зарывается глубже и глубже в то, что звучало, словно тысячи фишек.

– А-а-а! – закричала Вик.

По другую сторону аквариума библиотекарша, читавшая детям, огляделась вокруг.

– Большая старая дыра в реальности, – сказала Мэгги. Теперь казалось, будто левую руку ей удалили по самое плечо, а место ампутации зачем-то увенчали мешком «Эрудита». – Я лезу в свой инскейп, чтобы достать нужную мне фишку. Не в мешок. Когда я говорю, что твой велосипед или мои фишки становятся ножом, который прорезает щ-щ-щель в реальности, это вовсе не метафора.

У Вик в левом глазу усилилось тошнотворное давление.

– Не могла бы ты вытащить руку из мешка? Пожалуйста! – попросила Вик.

Свободной рукой Мэгги дернула фиолетовый бархатный мешочек, и другая ее рука выскользнула из него. Мэгги положила мешок на стол, и Вик услышала, как в нем щелкнули фишки.

– Это жутко, я знаю, – сказала Мэгги.

– Как тебе это удается? – спросила Вик.

Мэгги сделала глубокий вдох, скорее походивший на вздох.

– Почему некоторые говорят на дес-с-сятках иностранных языков? Почему Пеле мог исполнять удар ножницами в прыжке через себя? Получаешь, что получаешь, так я думаю. Не находится и одного из миллиона, кто был бы настолько красив, талантлив и удачлив, чтобы стать кинозвездой. Не находится и одного из миллиона, кто бы знал о словах столько же, сколько знает поэт, вроде Джерарда Мэнли Хопкинса. Он знал об инскейпах! Он сам придумал этот термин. Кто-то становится кинозвездой, кто-то – звездой футбола, а у тебя – с-с-сильная творческая натура. Это немного странно, но не страннее, чем родиться с глазами разного цвета. И мы не единственные. Есть и другие вроде нас. Я с такими встречалась. Найти их помогали фишки. – Мэгги снова наклонилась к своим буквам и стала подталкивать их то здесь, то там. – Например, однажды я встретила девушку с инвалидным креслом, красивой старой штуковиной на шинах с белой боковиной. С его помощью она могла исчезать. Ей нужно было только покрутить колеса назад – и она попадала на то, что сама прозвала Скрюченной дорожкой. Это был ее инскейп. Она могла укатываться на эту дорожку и пропадать, но по-преж-ж-жнему видеть, что происходит в нашем мире. На земле нет такой культуры, в которой не рассказывалось бы о людях вроде нас с тобой, людях, которые с помощью тотемов меняют реальность. Навахо… – но голос у нее замирал, теряя громкость.

Вик увидела, что лицо у Мэгги исказилось от горестного понимания. Она не отрывала взгляда от своих фишек. Вик подалась вперед и посмотрела на них. Едва она успела прочесть образованные ими слова, как Мэгги выбросила руку и смела их прочь.

ПАЦАНКА МОЖЕТ УВИДЕТЬ ПРИЗРАК

– Что это значит? Что за Призрак?

Мэгги бросила на Вик взгляд ярких глаз, в котором, казалось, испуг был смешан с просьбой о прощении.

– Ой, страсти-то… – сказала Мэгги.

– Это что-то, что ты потеряла?

– Нет.

– Но ты хочешь, чтобы я его нашла? Что это? Я могла бы тебе помочь…

– Нет. Нет. Вик, пообещай мне, что ты не поедешь его искать.

– Это парень?

– Это беда. Худшая беда, какую только можно себе представить. Тебе типа сколько? Двенадцать?

– Тринадцать. Практически.

– Пусть так. З-з-з… – На этом Мэгги застряла, не в силах продолжать. Она сделала глубокий, прерывистый вдох, втянула в рот нижнюю губу и прикусила ее… вонзила зубы в собственную губу с такой яростью, что Вик едва не вскрикнула. Мэгги выдохнула и продолжила вообще без каких-либо следов заикания: – Значит, обещай.

– Но почему твой «Эрудит» хочет сообщить тебе, что я могу его увидеть? Зачем ему это говорить?

Мэгги помотала головой.

– Это совсем не так действует. Фишки ничего не хотят – так же как нож ничего не хочет. С помощью фишек я могу добираться до фактов, которые вне досягаемости, как с помощью ножа для писем вскрывают свою почту. А это – это – все равно что получить письмо от Унабомбера[37 - Качинский Теодор Джон (англ. Theodore John Kaczynski, также известен как Унабомбер, англ. Unabomber – от «University and airline bomber»; 22 мая 1942, Чикаго, Иллинойс) – американский математик, социальный критик, террорист, анархист и неолуддит…]. Способ взорвать свое собственное маленькое «я».

Мэгги облизывала свою нижнюю губу, водя по ней языком.

– Но почему бы мне его не увидеть? Ты же сама сказала, что я, может, оказалась здесь только затем, чтобы твои фишки могли мне что-то рассказать. Зачем им упоминать об этом Призраке, если мне нельзя его видеть?

Но не успела Мэгги ответить, как Вик наклонилась вперед, прижимая руку к левому глазу. Воображаемые щипцы давили так сильно, что глаз, казалось, вот-вот лопнет, как перезрелая виноградина. Она не смогла сдержать тихого стона боли.

– Ты ужасно выглядишь. Что-то болит?

– Да, глаз. Вот так же паршиво бывает, когда я еду через мост. Может, потому, что я здесь с тобой засиделась. Обычно мои поездки заканчиваются быстро.

Если принять во внимание ее глаз и губу Мэгги, то разговор оказывался вредоносным для них обеих.

Мэгги сказала:

– Помнишь, эта девушка, о которой я тебе рассказывала? С инвалидным креслом? Она, когда только начинала им пользоваться, была вполне здорова. Кресло было бабушкино, и ей просто нравилось с ним играть. Но если она засиживалась на Скрюченной дорожке, то у нее немели ноги. К тому времени, как я с ней познакомилась, ее уже полностью парализовало до пояса. Такие вещи даром не даются. Удерживая мост на месте, ты можешь поплатиться прямо сейчас. Пользоваться мостом надо оч-ч-чень экономно.

– А чего тебе стоит пользоваться своими фишками? – спросила Вик.

– Скажу тебе по секрету: я не всегда з-з-з-за-за-за-заикалась!

И она снова улыбнулась, причем рот у нее был заметно окровавлен. Вик потребовалось лишь мгновение, чтобы понять: на этот раз заикание Мэгги было притворным.

– Пошевеливайся, – сказала Мэгги. – Надо тебя вернуть. Если просидим здесь слишком долго, у тебя голова взорвется.

– Тогда быстрей расскажи мне о Призраке, а то у тебя весь стол в мозгах будет! Никуда не пойду, пока не расскажешь.

Мэгги открыла ящик, бросила туда мешочек с фишками «Эрудита», а затем захлопнула его с излишней силой. Когда она заговорила, то у нее в голосе впервые не было и следа дружелюбия.

– Не будь чертовой… – она замялась, то ли не находя слов, то ли поперхнувшись на каком-то из них.

– Пацанкой? – подсказала Вик. – Что, теперь это прозвище лучше мне подходит, да?

Мэгги медленно выдохнула, раздувая ноздри.

– Я не морочу тебе голову, Вик. От Призрака надо держаться подальше. Из тех людей, кто может делать то же, что мы с тобой, не все хороши. Я об этом Призраке знаю только одно: это старик со старым автомобилем. И этот автомобиль – его нож. Только вот он с помощью своего ножа режет глотки. Он приглашает в машину детей, чтобы прокатиться, и она с ними что-то делает. Он пользуется ими – как вампир, – чтобы оставаться в живых. Он увозит их в свой инскейп, дурное место, которое ему пригрезилось, и там оставляет. Они, когда выходят из машины, уже не дети. И даже не люди. Они становятся существами, которые могут жить только в холодном прос-с-странстве воображения Призрака.

– Откуда ты это знаешь?

– От фишек. Они начали рассказывать мне о Призраке пару лет назад, после того как он умыкнул ребенка из Лос-Анджелеса. Тогда он работал на западном побережье, но все изменилось, и он перенес свое внимание на восток. Видела с-с-сообщения о русской девочке, которая ис-с-с-счезла из Бостона? Всего несколько недель назад? Испарилась вместе со своей матерью?

Вик видела. В их захолустье это было ведущей новостью на протяжении нескольких дней. Мать Вик смотрела каждый репортаж с этакой зачарованностью, смешанной с ужасом; пропавшая девочка была того же возраста, что и Вик, темноволосой, костистой, с неловкой, но привлекательной улыбкой. Милый гадкий утенок. Как ты думаешь, она мертва? – спросила мать Вик у Криса МакКуина, и отец Вик ответил: «Если ей повезло».

– Грегорская – так ее звали, – сказала Вик.

– Точно. Водитель лимузина приехал к отелю, чтобы ее забрать, но кто-то оглушил его и схватил Марту Грегорскую и ее мать. Это был он. Призрак. Высосал все из маленькой Грегорской, а потом бросил ее ко всем остальным детям, которых использовал в каком-то своем фантастическом мире. Инскейп никуда и ни к никому на свете не захотело больше наведываться. Он вроде твоего моста, только размерами гораздо больше. Много больше.

– А как насчет матери? Из нее он тоже все высосал?

– По-моему, от взрослых он питаться не может. Только от детей. У него есть кто-то, кто работает с ним, как Ренфилд, – помогает похищать детей и сбагривает взрослых. Знаешь, кто такой Ренфилд?

– Приспешник Дракулы, что ли?

– Ну да, примерно. Я знаю, что Призрак очень старый и что у него была уже куча Ренфилдов. Он им врет, вешает всякую лапшу, может убедить их, что они герои, а не похитители. В конце концов он всегда приносит их в ж-ж-ж-жертву. Так они для него полезнее всего. Пока его не разоблачили, он может сваливать вину на кого-нибудь из сподручных тупиц. Он давно уже забирает детей и хорошо прячется в тени. Я собрала о Призраке все подробности, но пока не смогла узнать о нем что-то такое, что реально помогло бы мне его определить.

– Почему ты не можешь просто спросить у фишек, как его зовут?

Мэгги моргнула, а потом с печалью, смешанной с некоторым недоумением, сказала:

– Правила такие. В «Эрудите» настоящие имена не допускаются. Вот почему фишки сказали мне ждать Пацанку, а не Вик.

– Если бы я его нашла, узнала, как его зовут или как он выглядит, – сказала Вик, – тогда мы смогли бы его остановить?

Мэгги так сильно хлопнула ладонью по столешнице, что подпрыгнули чайные чашки. Глаза у нее были разъяренными… и напуганными.

– Ой, Вик! Ты что, совсем меня не слушаешь? Если ты его найдешь, то можешь умереть, и тогда это будет по моей вине! Думаешь, я хочу, чтобы это было на моей совести?

– Но как же все те дети, которых он заберет, если мы ничего не сделаем? Разве это не то же самое, что обречь их на… – но, увидев выражение лица Мэгги, Вик мало-помалу умолкла.

Черты лица Мэгги были искажены страданием и болью. Но она протянула руку, достала из коробки бумажный носовой платок и передала его Вик.

– Левый глаз у тебя… – сказала она, вручая ей увлажненную ткань. – Ты плачешь, Вик.


* * *

– Надо тебя вернуть, – сказала Мэгги. – Как можно быстрее.

Вик не стала спорить, когда Мэгги взяла ее за руку и повела из библиотеки, вниз по тропе, в тень дубов.

Из стеклянных колбочек, висевших на одном из деревьев, пил нектар колибри, крылья у которого жужжали, как маленькие моторчики. На восходящих воздушных потоках поднимались стрекозы, крылья которых под солнцем Среднего Запада сияли как золото.

«Роли» стоял, прислоненный к скамье, там, где они его и оставили. За ней шла однополосная асфальтированная дорога, огибавшая библиотеку с тыла, а затем травянистая кайма над рекой. И мост.

Вик потянулась за рулем, но не успела она его взять, как Мэгги стиснула ее запястье.

– Тебе не опасно туда въезжать? Уверена, что сможешь?

– До сих пор ничего плохого не случалось, – сказала Вик.

– Звучит не очень-то обнадеживающе. Так мы договорились насчет Призрака? Ты еще слишком маленькая, чтобы его разыскивать.

– Хорошо, – сказала Вик, выравнивая велосипед и перекидывая через него ногу. – Я слишком маленькая.

Но даже не успев договорить это, она подумала о своем «Роли». Когда она в первый раз увидела его в велосипедном магазине, продавец заявил, что он для нее слишком велик, но отец сказал, что купит его, когда она подрастет. Потом, в день ее рождения, наступивший три недели спустя, «Роли» стоял на подъездной дорожке, украшенный бантом, в точности как она себе это представляла; ей даже в голову не приходило хоть сколько-нибудь в этом усомниться.

Ну вот, сказал тогда отец. Ты же теперь постарше, верно?

– Как я узнаю, что тебе удалось переехать мост? – спросила Мэгги.

– Мне это всегда удается, – ответила Вик. Солнечный свет стал стальной булавкой, всаживаемой Вик в левый глаз. Мир размывался. Мэгги Ли на мгновение разделилась на двойняшек; соединившись снова, она протягивала Вик лист бумаги, сложенный вчетверо.

– Вот, – сказала Мэгги. – Здесь объясняется все, что я не успела рассказать тебе об инскейпах и о том, почему ты можешь делать то, что можешь. Специалист писал.

Вик кивнула и убрала листок в карман.

– Ой! – воскликнула Мэгги. Она коснулась мочки одного уха, потом другого, а затем сунула что-то в руку Вик.

– Что это такое? – спросила Вик, глядя на серьги из фишек «Эрудита» у себя на ладони.

– Броня, – сказала Мэгги. – А также краткое руководство з-з-з-заики по обращению с миром. Когда в следующий раз тебя кто-то разочарует, сразу надень их. Почувствуешь себя увереннее. Мэгги Ли гарантирует.

– Спасибо тебе, Мэгги. За все.

– Для этого-то я и здесь. Источник знаний – вот я кто. Возвращайся в любое время, и я всегда окроплю тебя с-с-своей мудростью.

Вик снова кивнула, чувствуя, что не в силах сказать что-либо еще. Казалось, от звука ее же собственного голоса голова у нее разнесется вдребезги, словно лампочка под высоким каблуком. Так что вместо дальнейших разговоров она просто пожала Мэгги руку. Мэгги ответила тем же.

Вик наклонилась вперед, налегая на педали, и поехала во тьму и разрушительный рев статических помех.


Хэверхилл, штат Массачусетс

После этого она ясно помнила лишь то, как шла в гору, через лес Питтман-стрит, чувствуя, что у нее отбиты все внутренности, а лицо пылает от жара. Ее покачивало, она нетвердо держалась на ногах, когда выходила из деревьев и входила к себе во двор.

Левым глазом она ничего не чувствовала. А глаз, казалось, вынули ложкой. Та сторона лица была липкой; насколько она могла судить, глаз у нее лопнул, как виноградина, и стекал по щеке.

Вик наткнулась на свои качели, и те повалились, грохоча ржавыми цепями.

Ее отец вывел свой «Харлей» на подъездную дорожку и протирал его замшей. Услышав стук качелей, он поднял взгляд – и выронил замшу, раскрыв рот, словно чтобы закричать в шоке.

– Черт побери, – сказал он. – Вик, ты в порядке? Что случилось?

– Ездила на своем «Роли», – сказала она. Ей казалось, будто это все объясняет.

– А где же байк? – спросил он, глядя мимо нее, ниже по дороге, словно тот мог лежать где-то во дворе.

Только тогда до Вик дошло, что она его не катит. Она не знала, что с ним случилось. Она вспомнила, что ударилась о стену моста на полпути и упала с велосипеда, вспомнила, как заверещали в темноте летучие мыши и полетели к ней, врезаясь в нее мягкими, пушистыми тельцами. Как ее охватила непреодолимая дрожь.

– Меня с него сбило, – сказала она.

– Сбило? Ты что, под машину попала? – Крис МакКуин обнял ее. – Господи, Вик, да ты же вся в крови. Линн!

Затем последовало то же, что и в других случаях: отец взял ее на руки и понес к ней в спальню, мать бросилась к ним, потом поспешила за водой и тайленолом[38 - Тайленол – лекарственное средство, выпускается в форме таблеток, действующее вещество – парацетамол (Paracetamol).].

Только теперь было не так, как прежде: Вик бредила на протяжении целых суток, а температура у нее поднялась до 102


[39 - Около 38,9


 Цельсия.]. К ней в спальню все время входил Дэвид Хассельхофф – с монетками на месте глаз, в черных кожаных перчатках, он норовил схватить ее за бедро и лодыжку, пытался вытащить ее из дома, к машине, которая была вовсе не КИТТом. Она боролась с ним, кричала, вырывалась, била его, и Дэвид Хассельхофф говорил голосом ее отца, говорил, что все в порядке, постарайся уснуть, постарайся не волноваться, говорил, что он ее любит, но лицо у него было опустошено ненавистью, а двигатель автомобиля работал, и она знала, что это «Призрак».

В другие мгновения она осознавала, что кричит, требуя свой «Роли». «Где мой байк? – кричала она, меж тем как кто-то держал ее за плечи. – Где он, он мне нужен, он нужен мне! Я не могу находить без байка!» А кто-то целовал ее в лицо и пытался утихомирить. Кто-то плакал. Это звучало ужасно похоже на плач ее матери.

Она мочилась в постель. Несколько раз.

На второй день по возвращении домой она голышом выбрела в передний двор и минут пять блуждала там в поисках своего байка, пока мистер де Зут, старик, живущий через дорогу, не заметил ее и не подбежал к ней с одеялом. Он завернул ее, взял на руки и отнес в дом. Много времени миновало с тех пор, как она ходила через улицу, чтобы помогать мистеру де Зуту красить его оловянных солдатиков, слушая его старые пластинки, и за прошедшие годы она стала думать о нем как о капризном старом нацистском зануде, который когда-то наслал на ее родителей полицию: Крис и Линда в тот раз особенно громко спорили. Теперь, однако, она вспомнила, что он ей нравился, что она любила исходивший от него запах свежего кофе и его смешной австрийский акцент. Как-то раз он сказал ей, что она хорошо рисует. Сказал, что она может стать художницей.

– Летучие мыши теперь растревожились, – доверительным тоном сказала Вик мистеру де Зуту, когда тот передавал ее матери. – Бедняжки. Наверно, некоторые из них вылетели из моста и не могут найти дорогу домой.

Целый день она проспала, а потом полночи бодрствовала, и сердце у нее частило от неведомого страха. Если мимо дома проезжал автомобиль и свет его фар скользил по потолку, ей, чтобы не закричать, иногда приходилось буквально затыкать себе рот костяшками пальцев. Хлопанье автомобильной дверцы на улице звучало не менее ужасно, чем выстрел.

Когда на третью ночь постельного режима она вышла из неуправляемого состояния фуги, то услышала, как в соседней комнате говорят ее родители:

– Вот скажу ей, что не смог его найти, и будет она горевать как не знаю кто. Любила она этот байк, – сказал отец.

– А я рада, что она с ним покончит, – сказала мать. – Лучшее во всем этом, что она никогда больше не будет на нем ездить.

Отец разразился мрачным смехом.

– Не было бы счастья…

– Ты слышал, что она говорила об этом своем велосипеде в тот день, когда явилась домой? О том, чтобы поехать на нем и найти смерть? По-моему, это и творилось у нее в голове, когда она была по-настоящему больна. Уехать от нас на этом байке – куда угодно. На небеса. В загробную жизнь. Она до смерти напугала меня всеми этими разговорами, Крис. Никогда даже видеть не хочу эту проклятую штуковину.

Отец секунду помолчал, потом сказал:

– Я все же думаю, надо сообщить, что кто-то ее сбил и скрылся.

– Из-за того, что тебя сбили и скрылись, такой лихорадки не бывает.

– Значит, она уже была больна. Ты же сама говоришь, что накануне она рано пошла спать. Что выглядела бледной. Черт, может, все отчасти из-за этого и случилось. Может, у нее начался жар и она выехала на проезжую часть. Никогда не забуду, как она выглядела, когда появилась на дороге – и кровь течет из глаза, как будто она плачет… – Он затих. Когда заговорил снова, тон у него был другим: вызывающим и не вполне добрым: – Ну что еще?

– Я просто… не понимаю, откуда у нее уже был пластырь на левом колене. – Какое-то время бормотал телевизор. Потом мать сказала: – Найдем ей десятискоростной. Все равно пора новый велосипед покупать.

– Он будет розовым, – прошептала сама себе Вик. – Вот провалиться мне на этом месте, она купит какую-нибудь розовую дрянь.

На каком-то уровне Вик понимала, что потеря «Роли» стала концом чего-то чудесного: она зашла слишком далеко и потеряла самое лучшее, что было в ее жизни. Это был ее нож, и отчасти она уже знала, что другой велосипед, скорее всего, не сможет прорезать отверстие в реальности, чтобы она попадала к мосту «Короткого пути», а затем возвращалась.

Вик просунула руку между матрацем и стеной, пошарила под кроватью и нашла серьги и сложенный листок бумаги. Ей хватило присутствия духа, чтобы спрятать их, когда она попала домой, и с тех пор они лежали под кроватью.

Во вспышке психологической проницательности, редкой для тринадцатилетней девочки, Вик поняла, что скоро будет вспоминать все свои поездки через мост как фантазии ребенка с очень развитым воображением, не более того. Реальные люди и события – Мэгги Ли, Пит из «Терриса», обнаружение мистера Пентака в боулинге Фенуэй-парка, – в конце концов будут представляться всего лишь грезами. Без велосипеда, на котором время от времени она отправлялась бы в поездки по «Короткому пути», невозможно будет поддерживать веру в крытый мост, который то появляется, то исчезает. Без «Роли» последним и единственным доказательством ее поисковых поездок будут только вот эти серьги в ладошке лодочкой да сложенная вчетверо ксерокопия стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса.

Ф. У. – говорили серьги. 5 очков.

– Почему это ты не можешь поехать с нами на озеро? – с поскуливающими нотками в голосе говорила за стеной мать Вик. Линда и Крис перешли к теме выезда за город на лето, чего мать Вик после болезни дочери жаждала как никогда ранее. – Чем тебе здесь заниматься?

– Своей работой. Хочешь, чтобы я тоже три недели пробыл на Виннипесоку, – будь готова жить в палатке. Чертов номер, который тебе требуется, стоит восемнадцать сотен баксов в месяц.

– Неужели три недели с Вик мне одной могут считаться отпуском? Три недели выступать матерью-одиночкой, пока ты будешь работать здесь по три дня в неделю и заниматься всем остальным, чем ты занимаешься, когда я звоню тебе на работу, а ребята говорят мне, что ты выехал с геодезистом? Вы с ним уже должны были каждый дюйм Новой Англии обследовать.

Отец низким, злобным голосом сказал что-то еще, чего Вик не разобрала, и так сильно прибавил громкость телевизора, что его, вероятно, стал слышать мистер де Зут по ту сторону улицы. А дверь хлопнула так, что на кухне загремели стаканы.

Вик надела свои новые сережки и развернула стихотворение, сонет, которого она ничуть не понимала и который уже любила. Она читала его при свете, падавшем через приоткрытую дверь, шепча про себя строки, произнося их так, словно это была своего рода молитва – это и было своего рода молитвой, – и вскоре ее мысли оставили ее несчастных родителей где-то очень-очень далеко.


Огнем стрекозьи крылья пышут смело

		Огнем стрекозьи крылья пышут смело,
		Грохочут камни, падая с обрыва,
		А колокол плывет неторопливо,
		Ища язык, чтоб имя прогудело.
		Так смертный славит собственное тело,
		Выпячивает ячество ретиво,
		Крича любой ячейкой до надрыва:

    Я есть, и я – мое любое дело.
		У праведника есть еще дорога:
		Творя добро и умножая благо,
		Быть тем, кем предстает он взгляду Бога, —
		Христом: тот, в ком жива Его отвага,
		В единый миг имеет лиц так много,
		Что лишь Отец узрит весь путь до шага.

    Джерард Мэнли Хопкинс



Исчезновения. 1992–1996 гг



Различные места1992–1993 гг.

Русскую девочку, о которой упоминала Мэгги Ли, звали Мартой Грегорской, и в той части мира, где жила Вик, ее похищение действительно было главной новостью в течение нескольких недель. Отчасти потому, что Марта была маленькой знаменитостью в мире шахмат, наставляемой Каспаровым и в возрасте двенадцати лет получившей титул гроссмейстера. Кроме того, в те первые дни после распада СССР, когда мир еще приспосабливался к новым русским свободам, было ощущение, что исчезновение Марты Грегорской и ее матери может стать поводом для международного инцидента, предлогом для развязывания новой холодной войны. Потребовалось время, чтобы понять: бывшие советские республики слишком заняты продолжающимся распадом, чтобы хотя бы обратить на это внимание. Борис Ельцин разъезжал на танках и кричал, пока лицо у него не становилось красным донельзя. Бывшие сотрудники КГБ пытались найти высокооплачиваемую работу в русской мафии. Прошло несколько недель, прежде чем кто-то додумался осудить прогнивший от преступности Запад, но и тогда осуждение это прозвучало без особого энтузиазма.

Регистраторша отеля «Хилтон Даблтри» на Чарльз-ривер видела, как Марта вместе с матерью вышли через вращающуюся дверь теплым, дождливым вечером, незадолго до шести. Грегорские, которых ожидали на обед в Гарварде, встречали высланный за ними автомобиль. Через замутненное дождем окно регистраторша заметила, как Марта, а затем ее мать уселись в черную машину. Она подумала, что автомобиль был с подножкой, потому что видела, что русская девочка сделала шаг вверх, прежде чем скользнуть на заднее сиденье. Но на улице было темно, а регистраторша говорила по телефону с постояльцем, который злился, что не может открыть свой мини-бар, и больше она ничего не заметила.

Ясно было только одно: мать и дочь Грегорские не сели в надлежащий автомобиль, в автомобиль, нанятый для них муниципалитетом. Их водитель, шестидесятидвухлетний Роджер Силлмэн, припарковавшийся на дальней стороне транспортной развязки, был не в состоянии их забрать. Лишившись сознания, он сидел за рулем, пока не пришел в себя ближе к полуночи. Он чувствовал себя больным и похмельным, но решил, что просто (против обыкновения) задремал, а его пассажирки поймали такси. Он не предполагал чего-то большего вплоть до следующего утра и не обращался в полицию, пока не выяснил, что не может связаться с Грегорскими в их отеле.

Десять раз за десять недель Силлмэна допрашивали в ФБР, но его рассказ никогда не менялся, и он не мог предоставить никакой ценной информации. Говорил, что слушал спортивную радиопередачу, чтобы убить время – он приехал на сорок минут раньше назначенного срока, – когда кто-то постучал в окно кулаком. Кто-то приземистый, в черном пальто, стоявший под дождем. Силлмэн опустил стекло, а потом…

Ничего. Просто: ничего. Ночь растаяла, как снежинка на кончике языка.

У Силлмэна были свои дочери – и внучки, – и он терзался, представляя себе Марту и ее мать в руках каких-нибудь извращенцев вроде Теда Банди и Чарльза Мэнсона[40 - Теодор Роберт «Тед» Банди (1946–1989) – американский серийный убийца, известный под прозвищем «нейлоновый убийца»; Чарльз Миллз Мэнсон (р. 1934) – американский преступник, лидер коммуны «Семья», отдельные члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств.], которые будут насиловать их, пока они обе не умрут. Он не мог спать, ему снились кошмары о девочке, играющей в шахматы отрубленными пальцами своей матери. Он напрягал всю свою волю, чтобы хоть что-нибудь вспомнить. Но всплыла только одна деталь.

– Пряники, – со вздохом сказал он изрытому оспинами федеральному следователю, фамилия у которого была Пис, но которому больше подошла бы фамилия Уор[41 - Peace – мир, War – война (англ.).].

– Пряники?

Силлмэн обратил на следователя отчаявшийся взгляд.

– Наверное, пока я был в отключке, мне снились имбирные пряники моей мамы. Может, тот парень, что постучал в стекло, ел такой пряник.

– М-м-м, – сказал Пис-не-Уор. – Что ж. Спасибо за помощь. Объявим в розыск Любителя пряников. Но не надеюсь, что от этого будет много пользы. Ходит слух, что поймать его невозможно.



В ноябре 1992 года 14-летний мальчик по имени Рори МакКомберс, новичок в школе Гилмэна[42 - Частная подготовительная школа для мальчиков.], что в Балтиморе, на стоянке возле своего общежития увидел «Роллс-Ройс». Он ехал в аэропорт, чтобы встретиться со своей семьей в Ки-Уэсте на каникулах в честь Бня Благодарения, и был уверен, что этот автомобиль прислал за ним его отец.

На самом деле водитель, которого отец Рори отправил за ним, находился без сознания в своем лимузине в полумиле оттуда. Хэнк Туловицкий остановился возле «Ночной совы», чтобы подзаправиться и воспользоваться туалетом, но совершенно ничего не помнил после того, как долил бензобак. Он проснулся в час ночи в багажнике собственного автомобиля, который был припаркован на общественной стоянке в нескольких сотнях футов вниз по дороге от «Ночной совы». Он колотил ногами и кричал почти пять часов, пока его не услышал какой-то ранний бегун, который и вызвал полицию.

Некий балтиморский педофил позже признался в совершении преступления и в порнографических подробностях описал, как растлевал Рори, прежде чем его задушить. Но он утверждал, что не помнит, где закопал тело, и остальные свидетельства тоже не соответствовали действительности: у него не было не только доступа к «Роллс-Ройсу», но и действующего водительского удостоверения. К тому времени когда копы решили, что этот «педагог» был тупиком – простым извращенцем, который прется при описании изнасилований несовершеннолетних и признается в несодеянных преступлениях из скуки, – надо было раскрывать новые похищения, и на площадке расследования по делу МакКомберса стало очень холодно.

Ни у Туловицкого, водителя Рори, ни у Силлмэма, водителя Грегорских, не брали кровь на анализ, пока со дня похищения не прошло изрядное время, и какое бы то ни было остаточное присутствие севофлурана у них в организмах осталось незамеченным.

Сколько бы ни было в них общего, исчезновение Марты Грегорской и похищение Рори МакКомберса никогда не связывали между собой.

У этих двух случаев общим было еще одно обстоятельство: никого из детей больше никто не видел.


Хэверхилл

Крис МакКуин ушел от них той осенью, когда Вик перешла в среднюю школу.

Первый год у нее с самого начала не заладился. Она получала C[43 - В США действует пятибалльная система оценки знаний по шкале A, B, C, D, E(F), где А – наивысшая оценка.] по всем предметам, кроме рисования. Учитель рисования вписал в ее табель за четверть замечание, пять поспешно нацарапанных слов: «Виктория одарена, ей надо сосредоточиться», – и поставил ей B.

Вик рисовала во всех учебных кабинетах. Маркером «Шарпи» она сделала себе татуировку, раздражавшую мать и впечатлявшую мальчиков. Подготовила отчет о прочитанной книге в виде комикса, что позабавило всех других детей, сидевших с ней в задней части класса. За развлечение остальных лоботрясов Вик заслуживала A+. Вместо «Роли» у нее появился «Швин»[44 - Велосипеды Schwinn можно купить в интернет-магазине Velosite.ru. Низкие цены, быстрая доставка на дом. Подробные технические характеристики, видеообзоры популярных моделей.] с серебряными и розовыми кисточками на руле. Этот «Швин» она ни во что не ставила и никогда на нем не ездила. Он ее смущал.

Когда Вик вошла в дом, вернувшись с обычной задержки после занятий, мать, сгорбившись, сидела на оттоманке в гостиной, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Она плакала… все еще плакала, слезы сочились из уголков ее налитых кровью глаз. Она, когда плакала, становилась уродливой старухой.

– Мам? Что случилось?

– Звонил твой отец. Сегодня он не придет домой.

– Мам? – сказала Вик, давая рюкзаку соскользнуть с плеча и упасть на пол. – Что это значит? Где же он будет?

– Не знаю. Не знаю где, и не знаю почему.

Вик уставилась на нее с недоверием.

– Как это ты не знаешь, почему? – спросила Вик. – Он не придет домой из-за тебя, мама. Потому что он тебя не выносит. Потому что ты только и знаешь, что пилишь его, станешь вон там и давай пилить, когда он устал и хочет, чтобы его оставили в покое.

– Я же так старалась. Ты не представляешь, как я старалась угодить ему. Я могу держать в холодильнике пиво, могу разогревать ужин, когда он поздно приходит. Но я не могу больше быть двадцатичетырехлетней, а именно это ему во мне и не нравится. А его последней было как раз столько, понимаешь? – В голосе у нее не было никакой злости. Он звучал устало, вот и все.

– Как это понимать – его последней?

– Последней девице, с которой он спал, – сказала Линда. – Но я не знаю, с кем он теперь, не знаю, почему решил к ней уйти. Не то чтобы я когда-нибудь ставила его в такое положение, чтобы ему приходилось выбирать между семьей и девушкой на стороне. Не знаю, почему на этот раз по-другому. Должно быть, какой-то очень лакомый кусочек.

Когда Вик снова заговорила, голос у нее был приглушенным и дрожащим:

– Ты мерзко лжешь. Ненавижу тебя. Я тебя ненавижу, и, если он уходит, я уйду вместе с ним.

– Но, Вики, – сказала мать этим странным, безвольным голосом, полным крайнего утомления. – Он не хочет, чтобы ты жила с ним. Он оставил не просто меня, понимаешь? Он нас оставил.

Вик повернулась и бросилась прочь, захлопнув за собой дверь. Она вбежала в октябрьский день, начавший приближаться к вечеру. Свет под низким наклоном сквозил через дубы на другой стороне улицы, золотые и зеленые, и как же любила она этот свет, в целом мире не найти такого света, какой бывает в Новой Англии в начале осени.

Она вскочила на смущавший ее розовый велосипед, она ехала, плакала, но едва это осознавала, дыхание у нее было прерывистым, она обогнула дом и оказалась под деревьями, она поехала под гору, и в ушах у нее завыл ветер. Десятискоростную машину не сравнить было с «Роли» – под тонкими ее шинами она чувствовала каждый камень и корешок.

Вик сказала себе, что найдет его, сейчас же поедет к нему, отец ее любит и, если она хочет остаться с ним, найдет для нее место, а она никогда не вернется домой, никогда не вынуждена будет слушать, как мать пилит ее за то, что она носит черные джинсы, одевается как мальчишка, зависает с лоботрясами, ей надо лишь съехать по склону, и там будет мост.

Но его не было. Старая грунтовая дорога закончилась у ограждения, выходившего на реку Мерримак. Выше по течению вода была черной и гладкой, как дымчатое стекло. Внизу она бурлила, разбиваясь о валуны в белую пену. От «Короткого пути» оставались только поднимающиеся из воды три пятнистых бетонных столба, раскрошившиеся до арматуры.

Она покатила к ограждению, усилием воли приказывая мосту появиться. Но за миг до того как ударилась бы о перекладину, она нарочно опрокинулась вместе с велосипедом и понеслась по земле, пачкая джинсы. Даже не задержавшись, чтобы посмотреть, не поранилась ли где, она вскочила, схватила велосипед обеими руками и бросила его за ограду. Он ударился о длинный склон насыпи, отскочил и упал на мелководье, где и застрял. Одно колесо высовывалось из воды и бешено крутилось.

В сгущавшихся сумерках пикировали летучие мыши.

Вик захромала вдоль реки на север, не имея в виду какого-либо определенного места назначения.

Наконец на набережной у реки, под шоссе 495, она упала в колючую траву, забросанную мусором. Бок у нее болел, а над ней завывали и жужжали автомобили, порождая тупоголовую дрожащую гармонику на массивном мосту через Мерримак. Она чувствовала, как массивно они проносятся где-то вверху, как успокоительно и мощно вибрирует под ней земля.

Вик не собиралась засыпать под этой громадиной, но на некоторое время – минут на двадцать или около того – она задремала, приведенная в состояние полубессознательной мечтательности громовым ревом мотоциклов, проносившихся мимо по два и по три, целой бандой ездоков за город последним теплым осенним вечером, направлявшихся, куда повезут их колеса.


Различные места 1993–1995 гг.

Когда вечером 9 мая 1993 года Джефф Эллис повел своего спрингер-спаниеля на обычную прогулку после ужина, в Чесапике, штат Виргиния, шел сильный дождь. Никто не хотел выходить на улицу: ни Эллис, ни его собака, Гарбо. На бульваре Бэттлфилд дождь лил так сильно, что капли отскакивали от бетонных тротуаров и мощенных булыжником подъездных дорог. В воздухе густо пахло шалфеем и остролистом. На Джеффе было большое желтое пончо, которое хватал ветер, неистово им хлопая. Гарбо, чья вьющаяся шерсть свисала мокрыми прядями, раздвинула задние ноги и с несчастным видом присела помочиться.

Выходя на прогулку, Эллис с Гарбо проходили мимо старого тюдоровского дома Нэнси Ли Мартин, богатой вдовы с девятилетней дочерью. Следователям чисапикской полиции он сказал, что взглянул на ее подъездную дорогу, потому что услышал рождественскую музыку, но это было не вполне правдой. Тогда из-за громкого стука дождя на дороге он не слышал рождественской музыки, но Эллис всегда проходил мимо ее дома и всегда смотрел на ее подъездную дорогу, потому что был немного влюблен в Нэнси Ли Мартин. В свои сорок два она была на десять лет старше его, но все еще выглядела заводилой болельщиц Виргинского политеха, которой когда-то и была.

Он посмотрел на дорожку как раз вовремя, чтобы увидеть, как Нэнси выходит из входной двери, а впереди спешит ее дочь, Эми. Над ней и дочерью держал зонт какой-то высокий мужчина в черном пальто; на матери и дочери были облегающие платья и шелковые шарфы, и Джефф Эллис вспомнил, как его жена говорила, что Нэнси Ли собирается к сборщикам средств для Джорджа Аллена, который только что объявил, что выставляет свою кандидатуру на пост губернатора.

Эллис, владевший дилерской конторой фирмы «Мерседес» и разбиравшийся в автомобилях, опознал присланную за ней машину как ранний «Роллс-Ройс», то ли «Фантом», то ли «Призрак», что-то из 30-х годов.

Он крикнул и поднял руку в знак приветствия. Нэнси Ли Мартин, возможно, помахала в ответ, он не был в этом уверен. Когда водитель открыл дверь, хлынула музыка, и Эллис мог бы поклясться, что слышал мелодию «Маленького барабанщика» в исполнении хора. Странно было слышать это весной. Может, даже Нэнси Ли это показалось странным – она, казалось, помедлила, прежде чем сесть в машину. Но шел сильный дождь, и колебалась она недолго.

Эллис пошел дальше, а когда вернулся, автомобиля уже не было. Нэнси Ли Мартин и ее дочь Эмми так никогда и не прибыли к сборщикам средств для Джорджа Аллена.

Водитель, которому поручили ее привезти, Малкольм Акройд, тоже исчез. Его автомобиль нашли рядом с Бейнбридж-роуд, у воды, с открытой водительской дверцей. В сорняках обнаружили его шляпу, пропитанную кровью.



В конце мая 1994 года десятилетний Джейк Кристенсен из Буффало, штат Нью-Йорк, в одиночку прилетел из Филадельфии, где учился в школе-интернате. Его должен был встретить водитель, Билл Блэк, но с тем случился смертельный сердечный приступ в гараже на стоянке, и он был найден мертвым за рулем своего лимузина. Личность того, кто встретил Джейка в аэропорту – и кто его увез, – не была установлена.

Вскрытие обнаружило, что сердце у Билла Блэка отказало после вдыхания почти смертельной дозы газа, называемого севофлураном, которым любят пользоваться стоматологи. Однократное приложение маски выключает у человека чувствительность к боли и делает его весьма внушаемым… иначе говоря, обращает в зомби. Раздобыть севофлуран не так просто – для его получения нужна лицензия на медицинскую или стоматологическую практику, – и это казалось перспективной линией расследования, но допросы челюстно-лицевых хирургов и тех, кто у них работал, проводившиеся по всему штату, ровным счетом ничего не дали.


* * *

В 1995 году Стив Конлон и его двенадцатилетняя дочь Чарли (на самом деле Шарлин, но Чарли для друзей) собирались на танцы отцов и дочерей. Они заказали лимузин, но вместо этого к их порогу приехал «Роллс-Ройс». Мать Чарли, Агата, перед уходом дочери поцеловала ее в лоб, пожелала хорошо повеселиться – и никогда ее больше не видела.



Но вот мужа она все же увидела. Его тело с пробитым пулей левым глазом нашли за кустами в зоне отдыха рядом с межштатным[45 - Национальная система межштатных и оборонных автомагистралей имени Дуайта Д. Эйзенхауэра (англ. Dwight D. Eisenhower National System of Interstate and Defense Highways) – сеть скоростных автомагистралей в США, носящая имя 34-го президента, организовавшего ее строительство.] шоссе 87. Несмотря на поврежденное лицо, проблем с идентификацией у Агаты не возникло. Несколько месяцев спустя, как-то ночью, чуть позже половины третьего ночи, в доме Конлонов зазвонил телефон, и Агата, лишь отчасти проснувшись, сняла трубку. Она услышала шипение и треск, словно при очень удаленном соединении, а затем несколько детей начали петь «Первое Рождество» – высокими, сладкими голосами, подрагивающими от смеха. Агата уверилась, что среди них слышит голос своей дочери, и стала кричать ее имя: «Чарли, Чарли, ты где?» Но ее дочь не ответила, а через мгновение дети повесили трубку.

Однако в телефонной компании заявили, что в указанное время на ее номер никаких звонков не поступало, и полиция списала это на ночную фантазию обезумевшей от горя женщины.


* * *

Ежегодно в Америке происходит около 58 000 несемейных похищений детей, и исчезновения в начале 90-х Марты Грегорской, Рори МакКомберса, Эми Мартин, Джейка Кристенсена, Шарлин Конлон и взрослых, которые пропали вместе с ними, – при малочисленных свидетелях, в разных штатах, при различных обстоятельствах – не связывались между собой вплоть до гораздо более позднего времени… наступившего после того, что случилось с Вик МакКуин в руках Чарльза Таланта Мэнкса III.


Хэверхилл, штат Массачусетс

В конце марта того года, когда Вик училось в 11-м классе, мать в час ночи вломилась к ней в спальню, где она уединилась с Крейгом Харрисоном. Не то чтобы Линда застукала их, когда они занимались любовью или хотя бы просто целовались, но у Крейга была бутылка рома «Бакарди», и Вик изрядно опьянела.

Крейг пожал плечами, улыбнулся и ушел: «Спокойной ночи, миссис МакКуин, извините, что мы вас разбудили», – и на следующее утро Вик не разговаривала c матерью, прежде чем отправилась на свою субботнюю смену в закусочной «Тако Белл»[46 - Международная сеть ресторанов быстрого питания мексиканской кухни.]. Ей не очень хотелось возвращаться домой, и она, конечно, не была готова к тому, что ждало ее, когда она пришла.

Линда сидела у Вик на кровати, аккуратно застеленной свежим бельем и со взбитой подушкой, в точности как кровать в отеле. Только мяты и не хватало.

Все остальное пропало: альбом Вик, книги, компьютер. На столе лежала пара каких-то вещиц, но Вик не сразу их разглядела. Увидев свою комнату, убранную как номер отеля, она задохнулась.

– Что это ты устроила?

– Ты сможешь заработать свои вещи обратно, – сказала Линда, – если будешь соблюдать мои новые правила и мой новый комендантский час. Отныне я буду отвозить тебя в школу, на работу и в любое другое место, куда понадобится.

– Ты не… ты не имела права… – задыхаясь, сказала Вик.

– Я нашла кое-что у тебя в ящиках, – продолжала мать, словно Вик ничего не говорила. – Хотела бы услышать, как ты это объяснишь.

Линда кивнула, указывая в другую сторону комнаты. Повернув голову, Вик теперь как следует рассмотрела то, что лежало у нее на столе: пачка сигарет; жестянка из-под «Алтоидс»[47 - Легендарные леденцы разных вкусов. В интернет-магазине Fott.ru.], содержавшая что-то вроде красных и оранжевых леденцов, раздаваемых в День святого Валентина; несколько сувенирных бутылочек джина; два фиолетовых пакета – презервативы с банановым запахом. Один из пакетов был надорван и пуст.

Вик купила эти пакеты в автомате, стоявшем возле отеля «Говард Джонсон», и вскрыла один, чтобы сделать из него шар-персонаж, надув его и нарисовав на одной из сторон лицо. Она назвала этот персонаж Перцеголовом и забавляла им одноклассников на третьей паре, водя его по своему столу, пока не было учителя. Когда мистер Джеффи вернулся из мужской комнаты, в классе стоял такой сильный банановый запах, что он спросил, не угостит ли кто-нибудь и его бананом, из-за чего все так и прыснули.

Сигареты забыл Крейг, когда заходил однажды вечером, и Вик оставила их у себя. Она не курила, но ей нравилось вытряхивать сигарету из пачки и лежать в кровати, сладко пахнущей табаком: запахом Крейга.

Таблетки экстази Вик принимала, чтобы преодолеть те ночи, когда невозможно было уснуть, когда мысли кружились у нее в голове с пронзительными криками, как стая обезумевших летучих мышей. Иногда по ночам, закрыв глаза, она видела мост «Короткого пути», кособокое прямоугольное отверстие в темноту. Обоняла аммиачную вонь мочи летучих мышей, запах заплесневелого помета и древесины. В темноте, в дальнем конце моста, имела обыкновение мигать пара фар: два круга бледного света, установленных близко друг к другу. Фары эти были яркими и ужасными, и порой она по-прежнему видела их горящими перед ней, даже когда открывала глаза. Из-за этих фар ей хотелось кричать.

Маленькая «экс» всегда все сглаживала. Маленькая «экс» дарила ей ощущение, будто она скользит, а ветерок обдувает ей лицо. Это таблетка приводила мир в состояние гладкого, едва приметного движения, как будто она сидела на заднем сиденье отцовского мотоцикла, кренящегося на повороте. Когда она принимала экстази, ей не нужно было спать, она была слишком влюблена в мир, чтобы спать. Вместо этого она звонила своим друзьям и рассказывала им, как сильно их любит. Не ложилась допоздна и делала эскизы татуировок, которые помогли бы ей преодолеть зазор между девушкой-соседкой и прожженной стриптизеркой. Она хотела, чтобы над грудью у нее красовался мотоциклетный двигатель: пусть знают парни, какую великолепную поездку она дарует, и не беда, что в свои семнадцать она, как это ни трогательно, была последней девственницей в классе.

Крохотные сувенирные бутылочки джина вообще ничего собой не представляли. Джином она всего лишь запивала экстази.

– Что хочешь, то и думай, – сказала Вик. – Мне по фигу.

– Полагаю, мне надо быть благодарной, что ты хотя бы предохраняешься. А принесешь в подоле, не жди, чтобы я тебе помогала. Меня такой ребенок вообще никак не будет касаться. Как и ты сама.

Вик хотела было сказать ей, что это прекрасный аргумент, чтобы как можно скорее забеременеть, но вышло совсем другое:

– Я с ним не спала.

– А вот и врешь. 4 сентября. Я думала, что ты ночевала у Виллы. А в твоем дневнике говорится…

– Так ты что, совала нос в мой чертов дневник? – вскричала, едва не возопила, Вик.

– …что ты спала с Крейгом всю ночь напролет в первый раз в жизни. Думаешь, я не знаю, что это значит?

А это значило, что они спали вместе… в одежде, под одеялом, на подвальном этаже у Виллы, вместе с еще шестью друзьями. Но, когда она проснулась, он лежал, прильнув к ней сзади, обхватив ее за талию и дыша ей в затылок, и она подумала: «Пожалуйста, не просыпайся», и несколько мгновений испытывала такое счастье, что едва могла его вынести.

– Да, мама. Это означает, что мы трахались, – мягко сказала Вик. – Потому что мне надоело сосать его перец. Не вижу в этом ничего особенного.

Те немногие краски, что оставались в лице матери, улетучились.

– Я буду держать твои личные вещи под замком, – сказала она. – Но если ты последуешь новой программе…

– Это вот так ты делала, если тебя разочаровывал папа? Запирала не несколько месяцев свою киску, чтобы посмотреть, справится ли он с новой программой?

– Уж поверь, будь у меня в доме пояс целомудрия, я бы тебя заставила его носить, – сказала мать. – Шалава мелкая, с грязным языком!

Вик рассмеялась, и это прозвучало дико и мучительно.

– Какая же ты внутри уродка, – сказала она – это были самые злобные слова, которые пришли ей в голову. – Я ухожу.

– Уйдешь – имей в виду: дверь будет заперта, когда явишься обратно, – сказала мать, но Вик не слушала, уже направляясь к двери спальни.


* * *

Она шла пешком.

Дождь, смешанный с мелким снегом, просачивался сквозь ее военно-морскую куртку и покрывал ей волосы хрустящей ледяной коркой.

Отец со своей подругой жили в Дареме, штат Нью-Гемпшир, и до них можно было добраться с помощью MBTA[48 - Massachusetts Bay Transportation Authority (англ.) – транспортное управление залива Массачусетс, обслуживающее все пять основных видов транзитных транспортных средств: пригородные железнодорожные поезда, метро, легковые автомобили, троллейбусы и автобусы.] – доехать на поезде до Северной станции, а затем пересесть на «Амтрак», – но все это стоило кучу денег, которых у Вик не было.

Тем не менее она подошла к железнодорожной станции и какое-то время там слонялась, укрываясь от дождя. Она пыталась придумать, кому бы позвонить и попросить денег на проезд. Потом решила: черт с ним, она просто позвонит отцу и попросит его за ней приехать. Она, если честно, не совсем понимала, почему не подумала об этом раньше.

В прошлом году она наведывалась к нему только раз, и все обернулось очень плохо. Вик подралась с его подругой, швырнула в нее пульт дистанционного управления, который по дикой случайности посадил ей синяк под глазом. Отец в тот вечер отправил ее обратно, даже не поинтересовавшись ее точкой зрения на случившееся. С тех пор Вик с ним не разговаривала.

Крис МакКуин ответил на втором звонке и сказал, что оплатит разговор. Но обрадованным он не казался. Голос у него был скрипучим. Когда она видела его в прошлый раз, в волосах у него появилось много серебра, которого год назад не было. Она слышала, что мужчины заводят молоденьких любовниц, чтобы самим оставаться молодыми. Это не действовало.

– В общем, так, – сказала Вик, и ей вдруг потребовались усилия, чтобы снова не расплакаться. – Мама меня выставила, в точности как тебя.

Случилось, конечно, совсем другое, но это казалось верным способом начать разговор.

– Эй, Пацанка, – сказал он. – Ты где? В порядке? Звонила твоя мать, ты, говорит, ушла.

– Я здесь, на нашей станции. Совсем без денег. Пап, ты можешь за мной приехать?

– Я могу вызвать тебе такси. Мама заплатит, когда доберешься домой.

– Я не могу домой.

– Вик. Мне потребуется час, чтобы туда доехать, а сейчас уже полночь. У меня завтра работа на 5 утра. Я бы давно уже лег, но вместо этого вынужден сидеть у телефона и волноваться о тебе.

На заднем плане Вик услышала голос подруги отца Тиффани: «Она сюда не явится, Крисси!»

– Тебе сейчас надо все уладить с матерью, – сказал он. – Я не могу становиться на чью-то сторону, Вик. Ты же знаешь.

– Сюда она не явится, – снова сказала Тиффани резким, сердитым голосом.

– Вели этой суке заткнуть свой поганый рот! – крикнула, почти завопила Вик.

Когда отец заговорил снова, голос него был жестче:

– И не подумаю. А учитывая, что ты избила ее, когда была здесь в прошлый раз…

– Хрень!

– …и до сих пор не извинилась…

– Я эту безмозглую суку пальцем не тронула.

– …ладно. Я кладу трубку. Разговор закончен. Ничего не поделать, придется тебе провести эту чертову ночь под дождем.

– Значит, ты ее выбираешь, а не меня, – сказала Вик. – Ты выбираешь ее. Ну и черт с тобой, папочка. Выспись как следует, чтобы завтра хорошо взрывалось. Только это ты и умеешь.

Она дала отбой.

Вик прикинула, не сможет ли она поспать на станционной скамейке, но к двум часам ночи поняла, что не сможет. Там было слишком холодно. Она подумала, не позвонить ли ей матери, не попросить ли ее прислать такси, но мысль просить ее о помощи была невыносима, поэтому она шла и шла пешком, пока наконец не оказалась возле своего


Дома

Она даже на пробу не толкнула входную дверь, уверенная, что та заперта. Окно ее спальни находилось в десяти футах над землей, не говоря уже о том, что и оно было заперто. Окна на задний двор тоже были заблокированы, как и раздвижные стеклянные двери. Но вот подвальное окно не запиралось и даже не закрывалось полностью. Уже шесть лет оно оставалось приоткрытым на четверть дюйма.

С помощью подвернувшегося ей ржавого секатора Вик срезала сетку, а затем толкнула окно внутрь и пролезла через длинную широкую щель.

Подвал представлял собой большое неотделанное помещение с трубами, проходившими по потолку. На одном его конце, у лестницы, располагались стиральная машина и сушилка, на другом – стоял котел. Остальная обстановка состояла из мешанины коробок, мешков для мусора, набитых старой одеждой Вик, и тартанового мягкого кресла, на сиденье которого стояла дрянная акварель в рамке, изображавшая крытый мост. Вик смутно помнила, как рисовала ее в каком-то из младших классах. Акварель была страшненькая. Никакого чувства перспективы. Вик позабавилась, нарисовав на ней в небе маркером стайку летающих пенисов, потом бросила ее в мусор и опустила спинку кресла, так что получилась чуть ли не кровать. В сушилке она нашла во что переодеться. Хотела высушить кроссовки, но знала, что глухое постукивание приведет сюда мать, а поэтому просто поставила их на нижнюю ступеньку.

В одном из мешков для мусора она нашла несколько плотных зимних курток и, свернувшись калачиком в кресле, натянула их на себя. Кресло не желало полностью разравниваться, и она не представляла себе, как сможет уснуть в таком изогнутом виде, но потом прикрыла на мгновение глаза, а когда открыла их снова, то небо в длинной щели окна было синим и сияющим.

Разбудило ее не что иное, как топот ног у нее над головой и взволнованный голос матери. Та говорила по телефону на кухне. Вик поняла это по тому, как она ходила.

– Да звонила я в полицию, Крис, – сказала она. – Говорят, вернется домой, когда будет готова. – Потом воскликнула: – Нет! Нет, не будут, потому что она не пропавший ребенок. Ей, черт возьми, семнадцать лет, Крис. В семнадцать ее даже беглянкой не назовут.

Вик готова была подняться со своего места и пойти наверх… а потом подумала: черт с ней. Черт с ними обоими. И снова опустилась в кресло.

Принимая такое решение, она понимала, что это неправильно, что ужасно так поступать, прятаться здесь, пока ее мать наверху сходит с ума от страха. Но, с другой стороны, ужасно и обыскивать комнату своей дочери, читать ее дневник, забирать вещи, за которые она сама заплатила. А если Вик время от времени принимает крохотные таблетки, то в этом тоже виноваты ее родители, потому что развелись. Отец виноват, потому что бил мать. Теперь она знала, что он ее бил. Она не забыла, как он промывал костяшки пальцев в раковине. Даже если эта болтливая, предвзятая сучка сама это заслужила. Вик жалела, что сейчас при ней нет маленькой «экс». У нее в рюкзаке, в пенале на молнии, хранилась одна таблетка, но рюкзак-то остался наверху. Интересно, отправится ли мать на ее розыски.

– Но ты не растишь ее, Крис! Я ращу! Я все делаю сама! – чуть не прокричала Линда, и Вик, услышав слезы в ее голосе, на мгновение едва не передумала. И снова удержалась. Словно дождь со снегом прошлой ночью просочился сквозь ее кожу, всосался ей в кровь и сделал ее как-то холоднее. Она жаждала этого холода внутри, идеальной ледяной неподвижности – холода, который заглушил бы все дурные чувства, мгновенно заморозил бы все плохие мысли.

«Ты хотела, чтобы я растерялась, а я вот взяла и потерялась», – подумала Вик.

Мать бросила трубку телефона, подняла ее и снова бросила.

Вик залезла под куртки и свернулась калачиком.

Через пять минут она снова уснула.



Когда она проснулась в следующий раз, уже давно перевалило за полдень и в доме никого не было. Она поняла это, как только открыла глаза, поняла по особенностям тишины. Ее мать не выносила, чтобы дома было совершенно тихо. Когда Линда спала, она включала вентилятор. Когда бодрствовала – телевизор или собственный рот.

Вик отодрала себя от кресла, пересекла комнату и поднялась на какой-то ящик, чтобы выглянуть в окно, выходившее на площадку перед домом. Ржавого драндулета матери, «Датсуна», на месте не было. Вик почувствовала неприятно пульсирующее возбуждение, надеясь, что та отчаянно колесит по Хэверхиллу, разыскивая ее в торговом центре, на прилегающих переулках, в домах ее друзей и подруг.

«Я могла бы быть мертвой», – подумала она, произнося про себя эти слова глухим, вселяющим ужас голосом. Изнасилованной и брошенной умирать возле реки, и только ты была бы во всем виновата, властолюбивая сука. В голове у Вик было полно таких слов и оборотов, как властолюбивый и внушающий ужас. Пусть в школе у нее были только C, но зато она читала Джерарда Мэнли Хопкинса и Уистена Хью Одена[49 - Уистен Хью Оден (1907–1973) – англо-американский поэт, родившийся в Великобритании, а затем ставший гражданином США; один из крупнейших поэтов ХХ века.], так что была на много световых лет умнее своих родителей – и знала это.

Вик сунула свои все еще влажные кроссовки колотиться в сушилке и пошла наверх, чтобы съесть миску хлопьев «Лаки Чармс», сидя перед телевизором. Она вытащила из пенала таблетку экстази, хранившуюся там на крайний случай. Через двадцать минут стала казаться себя гладкой и легкой. Закрывая глаза, она испытывала роскошное ощущение движения, скольжения, подобного полету бумажного самолетика в восходящем потоке. Она смотрела канал «Путешествия» и всякий раз, когда видела самолет, разводила руки, как крылья, и делала вид, что парит. Экстази было движением в виде таблеток, таким же славным, как поездка через темноту в кабриолете с открытым верхом, только не надо было вставать с дивана, чтобы в нее отправиться.

Вымыв миску и ложку в раковине и вытерев, она убрала их на место. Выключила телевизор. Час был уже поздним, судя по наклону света, падавшего сквозь деревья.

Вик вернулась в подвал, проверила кроссовки, но те все еще оставались влажными. Она не знала, чем себя занять. Под лестницей она нашла свою старую теннисную ракетку и упаковку мячей. Решила, что можно некоторое время постучать о стену, но сначала надо было расчистить пространство, так что она начала передвигать ящики – и вот тогда-то она его и обнаружила.

«Роли» прислонился к бетону, скрытый за штабелем коробок с пометкой «Для Армии Спасения». Вик обалдела, увидев там свой старый велосипед. Она попала в какую-то аварию и потеряла его. Вик вспомнила, как ее родители говорили об этом, не зная, что она их слышит.

За одним исключением. За исключением того, что она, может, слышала не то, что ей показалось. Она вспомнила, как отец говорил, что она будет горевать, когда он ей скажет, что «Роли» исчез. Почему-то она тогда подумала, что он потерялся, что отец не смог его найти. Мать сказала что-то о том, что рада исчезновению «Роли» с горизонта, потому что Вик уж слишком сильно на нем зациклена.

И она была на нем зациклена, это правда. У Вик скопился целый набор фантазий, в которых имели место поездки на «Роли» через воображаемый мост в отдаленные места и фантастические земли. Она ездила на нем в логово террориста, где спасла пропавший браслет матери, на нем же добралась до склепа, заполненного книгами, где познакомилась с девушкой-эльфом, которая заварила ей чай и предостерегла ее от привидений.

Проведя по рулю пальцем, Вик собрала на его подушечку толстый серый слой пыли. Все это время он копил здесь пыль, потому что ее родители не хотели, чтобы он у нее был. Вик любила свой байк, а тот подарил ей тысячу историй, и поэтому, естественно, родители отобрали его у нее.

Она скучала по своим историям о мосте, скучала о девочке, которой тогда была. Прежде она была лучше – и понимала это.

Не отрывая взгляда от велосипеда, она надела кроссовки (которые теперь стали подгоревшими и вонючими).

Весна пребывала почти в идеальном равновесии: под прямым солнечным светом казалось, что на дворе июль, а в тени – что январь. Вик не хотела выходить на дорогу и рисковать, что ее заметит мать, возвращаясь домой, поэтому она вывела «Роли» к задней части дома и к тропе в лес. Самым естественным делом на свете было перекинуть через него ногу и поехать.

Вик рассмеялась, когда забралась на него. Он для нее был слишком, едва ли не комично маленьким. Она представила себе клоуна, втиснутого в крошечный клоунский автомобиль. Колени у нее ударялись о руль, а ягодицы свисали с сиденья. Но когда она вставала на педалях, то чувствовала себя по-прежнему ловко.

Она направила его вниз по склону, в тень, где было на десять градусов холоднее, чем на солнце, где в лицо ей дохнула зима. Ударившись о корень, она подлетела в воздух. Не ожидая на самом деле оторваться от земли, она вскрикнула, издала тонкий, счастливый крик удивления, и мгновение не ощущалось никакой разницы между той, кем она была сейчас, и той, кем она была раньше. Ей было по-прежнему хорошо – внизу крутились два колеса, а ветер хватал ее за волосы.

Она не направилась прямо к реке, но поехала вместо этого по узкой тропе, шедшей наискосок по склону холма. Вик прорвалась через какой-то кустарник и оказалась среди группы мальчишек, стоявших вокруг огня, полыхавшего в мусорном баке. Они передавали по кругу косяк.

– Дайте и мне дернуть! – крикнула она, проезжая мимо и притворяясь, что делает маленькую затяжку.

Парнишка с косяком, тощий придурок в футболке с портретом Оззи Осборна, так испугался, что подавился дымом, которого набрал полные легкие. Вик усмехалась, уезжая прочь, пока парень с косяком не прокашлялся и не завопил:

– Может, и дадим, если отсосешь у нас, шалава долбаная!

Она продолжала ехать по холоду. Парламентское сборище ворон, рассевшихся на ветвях толстоствольной березы, обсуждало ее в самых мрачных выражениях, пока она проезжала под ними.

Может, и дадим, если отсосешь у нас, подумала она, и на протяжении одного холодного мгновения семнадцатилетняя девушка на детском велосипеде представляла себе, как поворачивается, возвращается к ним, слезает и говорит, ладно. Кто первый? Мать уже решила, что она шлюха. Вик очень не хотелось ее разочаровывать.

До этого она несколько мгновений чувствовала себя хорошо, гоня по склону холма на своем старом велосипеде, но ощущение счастья выгорело, оставив после себя тусклую, холодная ярость. Однако теперь она уже не была вполне уверена, на кого именно злится. Ее гнев не имел определенной направленности. Это был мягкий шум эмоций, соответствовавший мягкому жужжанию спиц.

Она подумала, не поехать ли ей к торговому центру, но ее раздражала мысль о том, что придется изображать улыбку ради других девушек в ресторанном дворике. Вик была не в настроении видеться со знакомыми, не хотела, чтобы кто-нибудь давал ей добрые советы. Она не знала, куда податься, просто склонна была угодить в какую-нибудь переделку. И не сомневалась, что если проедет достаточно долго, то непременно на что-нибудь этакое нарвется.

Насколько понимала ее мать, Вик уже угодила в переделку и теперь лежала где-нибудь голая и мертвая. Вик радовалась, что внушила ей такую мысль; жалела, что вечером с этой забавой будет покончено и мать узнает, что она по-прежнему жива. Вик отчасти хотелось найти какой-нибудь способ никогда не позволить Линде выяснить, что же с ней случилось, исчезнуть из ее жизни, уйти и никогда не возвращаться… как здорово было бы оставить обоих родителей гадать, жива ли их дочь или нет.

Ей пришлась по вкусу мысль обо всех тех днях и неделях, на протяжении которых они будут скучать по ней, терзаемые ужасными фантазиями о том, что с ней произошло. Они бы представляли ее в мокром снегу, дрожащую и несчастную, с благодарностью забравшуюся на заднее сиденье первого же автомобиля, который остановился ради нее. Она могла быть еще живой где-нибудь в багажнике этого старого автомобиля (Вик и не заметила, когда он успел стать у нее в голове старым автомобилем неопределенной марки и модели). И они никогда не узнают, ни как долго держал ее старик (Вик только что решила, что он должен быть старым, потому что таковой была его машина), ни что именно он с ней сделал, ни куда спрятал тело. Это будет хуже, чем умереть самим, – никогда не узнать, на какого ужасного злодея наткнулась Вик, в какое уединенное место он ее увез, какой конец она для себя нашла.

К этому времени Вик оказалась на широкой грунтовой дороге, ведущей к Мерримаку. Под шинами трещали желуди. Она слышала впереди шум реки, катившейся в своем русле – желобе в горных породах. Это был один из лучших звуков в мире, и она подняла голову, чтобы полюбоваться видом, но обзор ей закрыл мост «Короткого пути».

Вик нажала на тормоза, и «Роли» осторожно проехал еще немного и остановился.

Мост выглядел еще более ветхим, чем ей помнилось, все сооружение было скошено вправо, и казалось, что сильный ветер может опрокинуть его в Мерримак. Кособокий въезд был обвит зарослями плюща. Она почувствовала запах летучих мышей. В дальнем конце увидела размытое пятно слабого света.

Она дрожала от холода, а также от чего-то вроде удовольствия. Она со спокойной уверенностью понимала, что у нее что-то не так с головой. Сколько бы раз ни принимала она экстази раньше, у нее никогда не бывало галлюцинаций. Она предположила, что все когда-нибудь случается впервые.

Мост ждал, чтобы она через него проехала. Она знала, что если поедет по нему, то упадет в пустоту. Ее навсегда запомнят как одуревшую от наркотиков цыпочку, погнавшую велосипед прямо с обрыва и сломавшую себе шею. Такая перспектива ее не пугала. Это было бы почти так же здорово, как если бы ее похитил какой-то ужасный старик (призрак), после чего никто никогда не получил бы от нее весточки.

В то же время, пусть даже она понимала, что никакого моста здесь нет, часть ее хотела знать, что на этот раз окажется на другой его стороне. Вик встала на педали и подъехала ближе, прямо к краю, где деревянная рама опиралась на грунт.

На внутренней стороне стены, слева от нее, зеленой аэрозольной краской были написаны два слова:




Санный Дом



Хэверхилл1996 г.

Вик наклонилась, подобрала кусок сланца и, замахнувшись снизу, бросила его на мост. Он звонко ударился о дерево и, подпрыгивая, проскользил по нему чуть дальше. Сверху донесся слабый шорох движения. Летучие мыши.

Галлюцинация, казалось, была достаточно прочной. Хотя, может, кусок сланца тоже был галлюцинацией.

Испытать мост можно было двумя способами. Она могла продвинуться вперед еще на двенадцать дюймов, поставить на него переднее колесо. Если он окажется мнимым, она успеет броситься назад, чтобы не упасть.

Или она могла просто поехать. Могла закрыть глаза и предоставить «Роли» везти ее вперед, что бы там ни ожидало.

В свои семнадцать она была бесстрашной, и ей нравился шелест, с которым ветер шевелил плющ, окружавший въезд в мост. Она поставила ноги на педали и поехала. Она слышала, как шины с толчком перевалили на дерево, слышала, как застучали под ней доски. Ощущения падения не возникало, никакого тебе ныряния с восьмидесяти футов в арктический холод реки Мерримак. Был только нарастающий рев белого шума и приступ боли в левом глазу.

Она скользила в старой знакомой темноте, и в зазорах между досками мелькала метель статических помех. Она одолела уже треть пути и на дальнем конце различала потускневший белый дом с пристроенным к нему гаражом. Санный Дом, чем бы он ни был.

Это название не содержало для нее никакого значения, да она в этом и не нуждалась. Она, в абстрактном смысле, знала, к чему направляется, пусть даже не ведала, куда именно.

Ей захотелось найти себе какую-нибудь проблему, а мост «Короткого пути» никогда не приводил ее не туда.


На другом конце моста

В высоком кустарнике зудели насекомые. В Нью-Гемпшире весна была холодной и грязной тягомотиной, но здесь – где бы это ни было – воздух был теплым и свежим. На краю зрения Вик видела вспышки света, проблески яркости в деревьях, но первые несколько мгновений не придавала этому никакого значения.

Вик выехала из моста на твердый утрамбованный грунт. Она затормозила до полной остановки и поставила ногу на землю. Повернула голову, оглядываясь на мост.

«Короткий путь» устроился среди деревьев, перед одной стороной дома. Он простирался назад через лиственные породы. Посмотрев через него, она увидела на другом конце Хэверхилл, зеленый и тенистый в последнем свете дня.

Белый дом в стиле Кейп-Код[50 - Кейп-Код («Мыс Трески») – полуостров на северо-востоке США в 120 км от Бостона, самая восточная точка штата Массачусетс. Дал название строительному стилю с симметричными простыми линиями, ставшему популярным в Новой Англии, а затем распространившемуся повсеместно.] одиноко стоял в конце длинной проселочной дороги. Трава во дворе выросла по пояс. Кусты сумаха между деревьями достигали роста самой Вик.

Занавески за окнами были задернуты, а сетки от насекомых заржавели и выпирали наружу; на подъездной дороге не было никакой машины, как не было и никаких оснований полагать, что в доме вообще кто-то есть, но Вик сразу же испугалась этого места и не верила, что там пусто. Это было ужасное место, и первым делом она подумала, что когда полиция его обыщет, то найдутся тела, захороненные на заднем дворе.

Въезжая в мост, она чувствовала, что парит так же легко, как ястреб, несомый восходящим потоком. Чувствовала, что скользит и что ей не может быть причинено никакого вреда. Даже сейчас, стоя на месте, она чувствовала, будто движется, плывет вперед, но это ощущение уже не было приятным. Теперь ей казалось, что ее притягивает к чему-то, чего она не хотела видеть, о чем не хотела знать.

Откуда-то донесся слабый звук телевизора или радио.

Вик снова оглянулась на мост. Он был всего в двух шагах. Глубоко вздохнув, она сказала себе, что ей ничто не угрожает. Если кто-нибудь ее увидит, она сможет развернуть велосипед, снова въехать в мост и исчезнуть, прежде чем этот кто-нибудь успеет хотя бы крикнуть.

Она слезла с велосипеда и повела его рядом с собой. С каждым мягко похрустывающим шагом она чувствовала все большую уверенность, что ее окружение вполне реально, что это вовсе не иллюзия, вызванная экстази. Звуки радио становились чуть громче по мере ее продвижения.

Вглядываясь в деревья, Вик снова увидела эти мерцающие огни, яркие пятна, висевшие в окружающих хвойных ветвях. Потребовалось мгновение, чтобы понять, что же такое она видит, а когда она разобралась, то застыла и уставилась на них. Сосны и ели вокруг дома были увешаны рождественскими украшениями – целые сотни елочных игрушек висели на дюжинах деревьев. Огромные серебряные и золотые шары, посыпанные блестками, покачивались на колышущихся сосновых ветках. Оловянные ангелы прижимали к губам безмолвные трубы. Толстые Санта-Клаусы подносили ко рту пухлые пальцы, советуя Вик сохранять тишину.

Пока она стояла, озираясь вокруг, в звучании, несшемся по радио, стал различим пышный баритон Берла Айвза[51 - Берл Айкл Ивано Айвз (1909–1995) – американский актер и певец в стиле фолк.], призывавший весь мир праздновать веселое святое Рождество, не обращая внимания на то, что идет третья неделя марта. Он доносился из прилегающего гаража, темного строения со сплошной рулонной дверью и четырьмя квадратными окнами, молочными от грязи.

Она сделал один детский шажок, потом другой, подкрадываясь к гаражу таким же образом, как могла бы подбираться к краю высокого уступа. На третьем шагу она оглянулась, чтобы убедиться, что мост на месте и она сможет быстро укрыться в нем, если понадобится. Решила, что сможет.

Еще один шаг, потом пятый, и она оказалась достаточно близко, чтобы заглянуть в одно из грязных окон. Вик прислонила «Роли» к стене рядом с большой гаражной дверью.

Она прижалась лицом к стеклу. В гараже стоял старый черный автомобиль с маленьким задним оконцем. Это был «Роллс-Ройс», автомобиль вроде того, из которого всегда выходит Уинстон Черчилль на фотографиях и в старых фильмах. Она увидела его номерной знак: NOS4A2.

Вот оно. Это все, что нужно. С этим полиция сможет его разыскать, подумала Вик. Теперь надо уходить. Надо убегать.

Но, уже собравшись отойти от гаража, через заднее окно старого автомобиля она заметила какое-то движение. Кто-то, кто сидел на заднем сиденье, слегка шевельнулся, поерзал, чтобы найти местечко поудобнее. Через туманное стекло Вик смутно различила контуры маленькой головы.

Ребенок. В автомобиле был ребенок.

Сердце у Вик билось теперь с такой силой, что у нее содрогались плечи. У него в автомобиле сидел ребенок, и если Вик вернется через «Короткий путь», то представители закона, может, и настигнут владельца этой старой колымаги, но не найдут при нем ребенка, потому что к тому времени он уже будет лежать где-нибудь под футом земли.

Вик не понимала, почему ребенок не кричит или не выберется из машины, чтобы убежать. Может, он чем-то опоен или связан, Вик не могла сказать. Какой бы ни была причина, он не вылезет, если Вик не пойдет туда и не вытащит его.

Она отодвинулась от стекла и еще раз оглянулась через плечо. Мост ждал среди деревьев. Вдруг показалось, что до него довольно долгий путь. Как это он успел так отдалиться?

Оставив «Роли», Вик пошла вокруг гаража. Она ожидала, что боковая дверь будет заперта, но стоило ей повернуть ручку, как та распахнулась. Выплеснулись дрожащие, высокие, гелиевые[52 - Вдыхание гелия вызывает кратковременное повышение тембра голоса.] голоса: Элвин и бурундуки пели свою инфернальную рождественскую песнь[53 - «Элвин и бурундуки» – американский сериал 1980-х годов, семейная комедия о трех говорящих бурундуках.].

Сердце у нее дрогнуло при мысли о том, чтобы туда войти. Она перенесла через порог одну ногу, на пробу, словно ступая на лед пруда, который мог еще не настолько замерзнуть, чтобы ходить по нему было безопасно. Старый автомобиль, обсидиановый и гладкий, заполнял собой почти весь гараж. То немногое пространство, что оставалось, было забито разным хламом: банками с краской, граблями, стремянками, ящиками.

Задний отсек у «Роллс-Ройса» был просторным, сиденье обтягивала лайка телесного тона. На нем спал мальчик. Он был одет в куртку с капюшоном из сыромятной кожи с костяными пуговицами. У него были темные волосы и округлое полное лицо со щеками, тронутыми розовым цветением здоровья. Он выглядел так, словно ему снились сладкие сны – возможно, видения засахаренных слив. Он никоим образом не был связан и не казался несчастным, и Вик пришла в голову мысль, не имевшая никакого смысла: «С ним все в порядке. Надо уходить. Он, наверное, приехал сюда со своим отцом и заснул, а отец решил его не тревожить, так что надо просто уйти».

Вик отмахнулась от этой мысли, как могла бы отмахнуться от слепня. С этой мыслью было что-то не так. Такой мысли нечего было делать у нее в голове, и она не знала, как она туда попала.

Мост «Короткого пути» доставил ее сюда, чтобы найти Призрака, дурного человека, причинявшего вред людям. Она искала неприятностей, а мост никогда не приводил ее не туда. За последние несколько минут воспоминания, которые она подавляла на протяжении многих лет, прихлынули обратно. Мэгги Ли была реальной девушкой, а не грезой. Вик действительно выехала на своем велосипеде и забрала браслет матери из закусочной «Террис»; это не воображалось, но осуществлялось.

Она постучала по стеклу. Ребенок не двинулся. Он был моложе ее, лет двенадцати или около того. Над верхней губой у него чуть виднелась темноватый пушок.

– Эй, – окликнула она его вполголоса. – Эй, малыш.

Он пошевелился, но лишь затем, чтобы перекатиться набок, так что она перестала видеть его лицо.

Вик попробовала дверцу. Та была заперта изнутри.

Рулевое колесо располагалось с правой стороны автомобиля, с той, где она и была. Боковое окно водителя было почти опущено. Вик стала к нему пробираться. Между автомобилем и сваленными у стены вещами места было мало.

Ключи были вставлены, автомобиль расходовал заряд аккумулятора. Панель радиоприемника освещалась каким-то радиоактивным оттенком зеленого. Вик не знала, кто сейчас пел, какой-то старый пижон из Вегаса, но песня снова была о Рождестве. Рождество удалилось в зеркале заднего вида почти на четыре месяца, и в рождественской музыке, когда на дворе стояло едва ли не лето, было что-то ужасное. Что-то вроде клоуна под дождем, смывающим с него макияж.

– Эй, малыш, – прошипела она. – Эй, малыш, проснись.

Мальчик слегка шевельнулся, а потом сел и повернулся к ней лицом. Увидев его лицо, Вик едва сдержала крик.

В нем не было ничего похожего на то лицо, что она видела через заднее окно. Мальчик в автомобиле, казалось, был на пороге смерти… или по другую его сторону. Лицо у него было лунно-бледным, за исключением глазных впадин, имевших цвет синяков. Под кожей ползли черные, отравленные вены, наполненные словно бы чернилами, а не кровью, и выступавшие болезненными ветвями в уголках рта и глаз и на висках. Волосы у него были цвета морозных узоров на оконном стекле.

Он моргнул. Глаза были блестящими и любопытными – единственное, что казалось в нем полностью живым.

Он выдохнул белый пар. Как будто сидел в морозильной камере.

– Ты кто? – спросил он. Каждое слово сопровождалось новым облачком белого пара. – Тебе здесь нельзя.

– Почему тебе так холодно?

– Мне не холодно, – сказал он. – Тебе надо уйти. Здесь небезопасно.

Его дыхание порождало пар.

– О Боже, малыш, – сказала она. – Давай-ка вытащим тебя отсюда. Пойдем. Пойдем со мной.

– Я не могу отпереть дверь.

– Ну так перелезай на переднее сиденье, – сказала она.

– Не могу, – снова сказал он. Он говорил словно под воздействием седативных средств, и Вик пришло в голову, что его, конечно, накачали наркотиками. Может ли какой-нибудь препарат снизить температуру тела настолько, чтобы дыхание стало паром? Она так не думала. – Я не могу уйти с заднего сиденья. А тебе нельзя здесь оставаться, правда. Он скоро вернется. – Белый, замороженный воздух сочился у него из ноздрей.

Вик слышала его достаточно четко, но мало что понимала из того, что он говорил, за исключением последней фразы. Он скоро вернется – это было совершенно ясно. Конечно, он вернется – кем бы он ни был (Призрак). Он бы не оставил машину с разряжающимся аккумулятором, если бы не собирался скоро вернуться, и ей надо было уйти, прежде чем он вернется. Им обоим надо было уйти.

Больше всего на свете ей хотелось сорваться с места, броситься к двери, сказать ему, что вернется с полицией. Но она не могла уйти. Если бы она убежала, то оставила бы не только больного похищенного ребенка. Она бросила бы и лучшую часть собственной личности.

Она просунула в окно руку, разблокировала переднюю дверцу и распахнула ее.

– Пойдем, – сказала она. – Давай мне руку.

Она потянулась через спинку водительского сиденья, в заднюю часть салона.

Мгновение он смотрел ей в ладонь задумчивым взглядом, словно старался прочесть ее будущее или как будто она предложила ему шоколадку, а он пытался решить, хочет ли он этого. Для похищенного ребенка такая реакция была неправильной, и она поняла это, но все же не отдернула руку вовремя.

Он схватил ее за запястье, и она завопила от его прикосновения. Его рука опаляла ей кожу, и ей было так же больно, как если бы она прижалась запястьем к раскаленной сковороде. Потребовалось мгновение, чтобы истолковать это ощущение не так жар, но как холод.

Громко взревел клаксон. В ограниченном пространстве гаража звук его был почти невыносим. Вик не понимала, откуда он взялся. Рулевого колеса она не касалась.

– Пусти! Мне больно, – сказала она.

– Знаю, – сказал он.

Когда он улыбнулся, она увидела, что рот у него полон шедших рядами крючков, каждый из которых был маленьким и изящным, как швейная игла. Ряды их, казалось, простирались по всей его глотке. Снова взревел клаксон.

Мальчик повысил голос и закричал:

– Мистер Мэнкс! Мистер Мэнкс, я поймал девушку! Мистер Мэнкс, посмотрите!

Вик уперлась ступней в сиденье водителя и бросилась назад, с силой отталкиваясь ногой. Мальчика дернуло вперед. Она не думала, что он ее отпустит – его пальцы, казалось, сплавились с ее запястьем, его кожа примерзла к ее коже. Но, когда она потянула руку обратно, поверх спинки переднего сиденья, он ее отпустил. Она упала спиной на руль, и клаксон опять взревел. На этот раз по ее вине.

Мальчик взволнованно подпрыгивал на заднем сиденье.

– Мистер Мэнкс! Мистер Мэнкс, идите посмотреть на красивую девушку!

Из ноздрей и изо рта у него валил пар.

Вик вывалилась из открытой водительской дверцы на бетон. Ударилась плечом о беспорядочно расставленные грабли и снеговые лопаты, и те с грохотом попадали на нее.

Клаксон срабатывал снова и снова, целой серией оглушительных гудков.

Вик столкнула с себя садовые инструменты. Встав на колени, посмотрела на свое запястье. Там был отвратительный черный ожог с грубым очертанием детской руки.

Захлопнув водительскую дверь, она бросила последний взгляд на мальчика на заднем сиденье. Лицо у него выражало нетерпение, блестело от возбуждения. Изо рта вывалился черный язык, облизывая губы.

– Мистер Мэнкс, она убегает! – кричал он. Его дыхание замерзало на оконном стекле. – Идите посмотреть, идите посмотреть!

Она взяла себя в руки и сделала один неуклюжий, плохо сбалансированный шаг назад, по направлению к боковой двери во двор.

С рычанием пробудился электродвигатель, управлявший гаражной дверью, цепь под потолком со скрежещущим грохотом потянула ее вверх. Вик резко остановилась, потом попятилась со всей возможной быстротой. Большая гаражная дверь все поднималась и поднималась, показывая черные ботинки, серебристо-серые брюки, и она думала: «Призрак, это Призрак!»

Вик, покачиваясь, обогнула капот автомобиля. Две ступени вели к двери, которая, как она понимала, открывалась в сам дом.

Ручка повернулась. Дверь отошла в темноту.

Вик шагнула через порог, закрыла за собой дверь и начала продвигаться через


Тамбур,

который был застелен потертым нанесенной землей линолеумом, отставшим в одном углу.

Она никогда не чувствовала такой слабости в ногах, а в ушах у нее звенело от собственного крика, застрявшего в голове, потому что она знала, что если закричит по-настоящему, то Призрак найдет ее и убьет. В этом она нисколько не сомневалась – он убьет ее и закопает на заднем дворе, и никто никогда не узнает, что с ней сталось.

Пройдя через вторую внутреннюю дверь, она попала в


Коридор,

проходивший почти через весь дом и застеленный от стены до стены зеленым ворсистым ковром.

В коридоре пахло готовящейся индейкой.

Она бежала, не обращая внимания на двери по обе стороны коридора, зная, что они ведут только в ванные комнаты и спальни. Она держалась за правое запястье, дыша, но преодолевая боль.

Через десять шагов коридор перешел в маленькую прихожую. Дверь в передний двор была слева, сразу за узкой лестницей, поднимавшейся на второй этаж. На стенах висели принты на темы охоты. Улыбающиеся краснолицые мужчины воздевали связки мертвых гусей, демонстрируя их благородно выглядящим золотистым ретриверам. Пара распашных салунных дверей в форме крыла летучей мыши вела в кухню справа от Вик. Запах готовящейся индейки чувствовался здесь сильнее. И здесь было теплее, лихорадочно тепло.

Она увидела свой шанс, ясно увидела его у себя в уме. Человек по имени Призрак входил через гараж. Он последует за ней через боковую дверь в дом. Если она сейчас бросится, пронесется через двор, то сможет достичь «Короткого пути» пешком.

Вик метнулась через прихожую, ударившись бедром о стол. Закачалась и чуть не упала стоявшая на нем лампа с отделанным бисером абажуром.

Она схватила дверную ручку, повернула ее и уже готова была потянуть ее на себя, когда в глаза ей бросился вид через боковое окно.

Он стоял во дворе – один из самых высоких мужчин, которых ей когда-либо приходилось видеть, шести с половиной футов самое меньшее. Он был лыс, и в его бледном черепе, изборожденном голубыми прожилками, присутствовало что-то непристойное. На нем был сюртук с фалдами и двумя рядами латунных пуговиц. Он был похож на солдата какой-то древней армии, полковника на службе у некоего иностранного государства, где армия именуется не армией, но легионом.

Он слегка отвернулся от дома в сторону моста, так что она видела его в профиль. Он стоял перед «Коротким путем», положив одну руку на руль ее велосипеда.

Вик не могла шевельнуться. Ее словно парализовало. Она не могла даже заставить свои легкие заглатывать воздух.

Призрак склонил голову набок – язык тела любопытной собаки. Несмотря на крупный череп, черты у него были мелкими, как у ласки, и стянутыми близко друг к другу в центре лица. У него был съеженный подбородок и неправильный прикус, что придавало ему очень глупый, почти слабоумный вид. Он походил на какого-нибудь деревенского простачка, произносящего каждый слог в слове го-мо-сек-су-аль-ный. Его возраст она оценила как что-то между сорока и ста сорока. Откуда было ей знать, что одна из этих двух крайних возможностей в точности соответствует истине?

Он разглядывал ее мост, огромная протяженность которого вдавалась в деревья. Затем посмотрел в сторону дома, и Вик убрала лицо от окна, вжавшись спиной в дверь.

– Добрый день, кто там ни есть! – крикнул он. – Выходи поздороваться! Я не кусаюсь!

Вик вспомнила, что надо дышать. Потребовалось усилие, словно ей обвязали грудную клетку ограничительными ремнями.

Призрак крикнул:

– Ты бросила свой велосипед у меня во дворе! Не хочешь ли забрать? – Через некоторое время он добавил: – Ты и крытый мост у меня во дворе бросила! Его легко можно получить обратно!

Он рассмеялся. Его смех прозвучал как радостное лошадиное ржание, и-и-и-и-го-го-го! Вик снова пришло в голову, что этот тип, возможно, слабоумен.

Закрыв глаза, она крепко прижималась к двери. Потом до нее дошло, что он некоторое время ничего не говорил и, возможно, приближается к фасаду дома. Она повернула засов, стала надевать цепочку. Потребовались три попытки, чтобы цепочка оказалась на месте. Руки у нее были скользкими от пота, и она все время ее роняла.

Но не успела она запереть дверь, как он снова заговорил, и по его голосу она поняла, что он по-прежнему стоит посреди заросшего двора:

– Кажется, я знаю, что это за мост. Большинство людей огорчились бы, обнаружив у себя во дворе крытый мост, но только не мистер Чарльз Талант Мэнкс Третий. Мистер Чарли Мэнкс знает кое-что о мостах и дорогах, которые появляются там, где их никогда не было. Я и сам ездил по дорогам, которых не было. Долго ездил. Уверен, ты удивилась бы, если бы узнала, как долго! Я знаю одну дорогу, на которую можно попасть только в моем «Призраке». Ее нет ни на одной карте, но она появляется, когда мне это нужно. Появляется, когда у меня есть пассажир, готовый ехать в Страну Рождества. А куда твой мост ведет? Тебе надо выйти! У нас, я уверен, много общего! Бьюсь об заклад, мы будем верными друзьями!

Тогда Вик решилась. Каждое мгновение, что она стояла, слушая его, убавляло время, которое у нее было, чтобы спастись. Она шевельнулась, оттолкнулась от двери, пробежала по прихожей, пробилась через салунные двери, и ее глазам предстала


Кухня,

небольшое темное помещение, где стоял стол с желтой пластиковой столешницей, а на стене, под выцветшим на солнце детским рисунком, висел уродливый черный телефон.

С потолка свисали пыльные серпантины, желтые в черный горошек, совершенно неподвижные в застывшем воздухе, как будто много лет назад здесь праздновали чей-то день рожденья и с тех пор так до конца и не прибрались. Справа от Вик была металлическая дверь, открытая в чулан, где виднелись стиральная машина и сушилка, несколько полок с припасами и встроенный в стену шкаф из нержавейки. Рядом с чуланной дверью стоял большой холодильник «Фриджидар» в аристократично-развратном стиле роскошного седана 1950-х.

В кухне было тепло, хотя воздух сперт и несвеж. В духовке разогревался готовый обед. Она представила себе кусочки индейки в одном отделении, картофельное пюре в другом, а также укрытый фольгой десерт. На разделочном столе стояли две бутылки апельсиновой шипучки. Имелась дверь на задний двор. Через три шага Вик оказалась перед ней.

За задней частью дома присматривал мертвый мальчик. Она знала, что он сейчас мертв – или еще хуже, чем мертв. Что он был ребенком этого Чарли Мэнкса.

В куртке из сыромятной кожи, в джинсах и с босыми ногами, он стоял совершенно неподвижно. Капюшон у него был откинут, открывая его светлые волосы и разветвления черных вен на висках. В открытом рту виднелись ряды игольчатых зубов. Увидев ее, он улыбнулся, но не двинулся, когда она вскрикнула и повернула защелку. За ним тянулись белые следы – от прикосновений его ступней замерзала трава. Лицо у него было гладким как стекло, как эмаль. Глаза слегка затуманивала изморозь.

– Выходи, – сказал он, выдыхая пар. – Иди сюда, хватит уже этих глупостей. Поедем в Страну Рождества все вместе.

Она попятилась от двери. Наткнулась бедром на печь. Повернулась и стала вытаскивать ящики в поисках ножа. В первом, что она открыла, было полно кухонных тряпок. Во втором лежали венички, шпатели и дохлые мухи. Она снова полезла в первый ящик, схватила пачку полотенец для рук, открыла духовку и бросила их поверх обеда с индейкой. Дверцу духовки она оставила приоткрытой.

На плите стояла сковорода. Она ухватила ее за ручку. Хорошо, когда есть чем замахнуться.

– Мистер Мэнкс! Мистер Мэнкс, я ее видел! Она просто лошара! – крикнул мальчик. Потом он завопил: – Смехота!

Вик повернулась и бросилась через салунные двери обратно к передней части дома. Она снова глянула в окно возле двери.

Мэнкс подвел ее велосипед ближе к мосту. Он стоял перед входом, всматриваясь в темноту, склонив голову набок: возможно, прислушиваясь. Наконец он, казалось, принял какое-то решение. Он наклонился и сильным, плавным толчком запустил велосипед на мост.

Ее «Роли» перекатился через порог и исчез в темноте.

Невидимая игла скользнула ей в левый глаз и дальше, в мозг. Издав рыдание – не смогла удержаться, – она согнулась пополам. Игла отступила, потом снова скользнула внутрь. Ей хотелось, чтобы у нее взорвалась голова, хотелось умереть.

Она услышала хлопок, словно у нее вдруг перестало закладывать уши, и дом содрогнулся. Как будто реактивный самолет огласил небо, преодолев звуковой барьер.

В прихожей запахло дымом.

Вик подняла голову и прищурилась, глядя в окно.

«Короткий путь» исчез.

Она поняла, что это случится, как только услышала этот жесткий, пронзительный хлопок. Мост коллапсировал сам в себя, как умирающее солнце, обращающееся в черную дыру.

У сюртука Чарли Мэнкса развевались фалды, когда он шел к дому. Теперь в его уродливом, собранном в кучку лице не было и намека на добродушие. Напротив, он выглядел как глупец, собирающийся сделать что-то варварское.

Она взглянула на лестницу, но поняла, что если поднимется по ней, то у нее не будет возможности спуститься. Оставалась кухня.

Когда она ступила через салунные двери, мальчик стоял у задней двери, прижимаясь лицом к вставленному в нее стеклу. Он улыбнулся, показывая полный рот тонких крючков, эти мелкие ряды искривленных костей. Его дыхание распространяло на оконце перья серебристой изморози.

Зазвонил телефон. Вик вскрикнула, словно ее кто-то схватил, оглянулась на него. Ее лицо коснулось желтых в горошек серпантинов, свисавших с потолка.

Только это были вовсе не серпантины. Это были полоски липучки с дюжинами дохлых мух, приклеившихся к ним и высохших до подобия шелухи. К горлу Вик подступила желчь. У нее был кисло-сладкий вкус, словно у испортившегося фраппе из «Терриса».

Снова зазвонил телефон. Она схватила трубку, но, прежде чем ее поднять, вгляделась в детский рисунок, приклеенный лентой прямо над телефоном. Бумага была сухой, коричневатой и ломкой от старости, лента пожелтела. Там изображался целый лес карандашных рождественских елок и человек по имени Чарли Мэнкс в шляпе Санты, с двумя маленькими девочками, которые ухмылялись, показывая полный рот клыков. Дети на картинке были очень похожи на существо на заднем дворе, которое когда-то было ребенком.

Вик поднесла трубку к уху.

– Помогите, – крикнула Вик. – Помогите мне, пожалуйста!

– Где вы, мэм? – сказал кто-то детским голосом.

– Я не знаю, не знаю! Я заблудилась!

– Наш автомобиль уже там. Он в гараже. Забирайтесь на заднее сиденье, и наш водитель отвезет вас в Страну Рождества. – Кто бы ни был на другом конце линии, он захихикал. – Мы позаботимся о вас, когда вы сюда прибудете. Мы повесим ваши глазные яблоки на нашей большой рождественской елке.

Вик повесила трубку.

Услышав хруст у себя за спиной, она развернулся и увидела, что мальчик ударил лбом в окно. По стеклу разбежалась паутина трещин. Сам мальчик, казалось, не поранился.

Она слышала, как сзади, в прихожей, Мэнкс налегает на входную дверь, силясь ее открыть, слышала, как дергается цепочка.

Ребенок отвел голову, потом мотнул ею вперед и снова с громким хрустом ударился лбом в окно. Осколки стекла посыпались на пол. Мальчик рассмеялся.

Из приоткрытой духовки высунулись первые желтые языки пламени. Они издавали звук, похожий на хлопанье голубиных крыльев. Обои справа от печи чернели и извивались. Вик уже не помнила, зачем решила устроить пожар. Что-то вроде бегства под прикрытием дыма.

Ребенок сунул руку в разбитое окно, нащупывая задвижку. Зазубренные стеклянные острия царапали ему запястье, снимали стружки кожи, пускали черную кровь. Это, казалось, его не беспокоило.

Вик ударила его по руке сковородой. Она вложила в замах весь свой вес, и инерция увлекла ее прямо в дверь. Она отпрянула, попятилась и села на пол. Мальчик выдернул руку наружу, и она увидела, что три сломанных пальца у него карикатурно согнуты не в ту сторону.

– Ты смешная! – крикнул он и рассмеялся.

Отталкиваясь пятками, Вик заскользила на заду по кремовым плиткам пола. Мальчик просунул лицо в разбитое окно, показывая ей черный язык.

Духовка отрыгнулась красным пламенем, и у нее на мгновение загорелись волосы на правой стороне головы – тонкие волоски извивались, чернели и сморщивались. Она похлопала по ним ладонью. Полетели искры.

Мэнкс вышиб переднюю дверь. Цепочка лопнула с жестяным лязгающим звуком; с громким треском вырвалась задвижка. Она услышала, как дверь врезалась в стену с сотрясшим весь дом грохотом.

Мальчик снова просунул руку в разбитое окно и открыл заднюю дверь.

Вокруг нее падали горящие полоски мушиной липучки.

Когда Вик оторвала зад от пола и повернулась, Мэнкс стоял по другую сторону салунных дверей, собираясь шагнуть на кухню. Он смотрел на нее широко открытыми глазами, с плотоядным восхищением на безобразном лице.

– Я, когда увидел твой велосипед, подумал, что ты помоложе, – сказал Мэнкс. – Но ты уже совсем выросла. Тем хуже для тебя. Страна Рождества не очень-то подходит для девочек, которые совсем выросли.

Открылась дверь у нее за спиной… и это сопровождалось ощущением, будто из кухни высасывается весь горячий воздух, будто его вдыхает в себя мир снаружи. Красный циклон пламени вырвался, кружась, из открытой духовки, и вместе с ним закружились тысячи искр. Повалил черный дым.

Когда Мэнкс, вломившись в салунные двери, направился к ней, Вик уклонилась от него, съежившись и пригнувшись за громоздким «Фриджидаром», ступая в единственное остававшееся ей помещение – в


Чулан

Ухватившись за металлическую ручку, она попыталась захлопнуть за собой дверь.

Дверь оказалась тяжелой, она завизжала, когда Вик потащила ее над полом. Никогда в жизни ей не приходилось двигать такую тяжелую дверь.

На ней не было никакого замка или запора. П-образная железная ручка крепилась болтами к металлической поверхности. Схватившись за нее, Вик расставила ноги и уперлась пятками в дверную раму. Мгновение спустя Мэнкс дернул. Вик прогнулась, ее рвануло вперед, но она сомкнула колени и удержала дверь закрытой.

Он ослабил тягу, а потом вдруг потянул снова, пытаясь застать ее врасплох. Он был тяжелее, самое меньшее, на семьдесят фунтов, и у него были длинные, как у орангутанга, лапищи, но она упиралась ступнями в дверную раму, и у нее скорее вырвались бы из плеч руки, чем подкосились бы ноги.

Мэнкс перестал тянуть. Вик улучила миг осмотреться и увидела швабру с длинной голубоватой металлической ручкой. Она стояла совсем рядом, справа от нее, на расстоянии вытянутой руки. Она просунула ее через П-образную дверную скобу, чтобы концы швабры упирались в края дверной рамы.

Когда Вик отпустила дверь и отступила назад, ноги у нее тряслись так сильно, что она едва не села на пол. Чтобы устоять, ей пришлось опереться на стиральную машину.

Мэнкс снова потянул дверь, и ручка швабры загромыхала, стуча по раме.

Он сделал паузу. В следующий раз он потянул дверь очень осторожно, как бы на пробу.

Вик услышала его кашель. Ей показалось, что прозвучал и детский шепот. Ноги у нее дрожали. Дрожали с такой силой, что она понимала: стоит ей отойти от стиральной машины, и она упадет.

– Теперь ты загнала себя в угол, маленькая поджигательница! – крикнул Мэнкс через дверь.

– Пошел вон! – крикнула она.

– Изрядной же наглостью надо обладать, чтобы вломиться к кому-то в дом, а потом велеть ему убираться! – сказал он. Но прозвучало это довольно добродушно. – Ты, кажется, боишься выходить. А будь у тебя хоть капля ума, ты гораздо больше боялась бы оставаться там, где ты есть!

– Пошел вон! – снова крикнула она. Никаких других слов не придумывалось.

Он еще раз кашлянул. У подножия двери замерцал жутковато-красный свет от огня, разбиваемый двумя тенями, показывавшими, где стоят ноги Чарли Мэнкса. Несколько мгновений снова слышался шепот.

– Детка, – обратился он к ней. – Я безо всяких раздумий предоставлю этому дому сгореть. Мне есть, куда поехать, а эта укромная дыра теперь уже все равно для меня спалена. Выходи. Выходи, или задохнешься там в дыму, и потом никто не опознает твои обгорелые останки. Открывай дверь. Я не причиню тебе никакого вреда.

Она опиралась на стиральную машину, обеими руками держась за ее край, а ноги у нее так и ходили ходуном – неистово, едва ли не комично.

– Жаль, – сказал он. – Мне бы хотелось знаться с девушкой, у которой есть собственный транспорт, позволяющий путешествовать по дорогам мысли. Мы же с тобой относимся к редкому виду. Нам надо бы учиться друг у друга. Ладно. Сейчас я тебе кое-что преподам, хотя этот урок вряд ли придется тебе по вкусу. Остался бы с тобой и поговорил чуть дольше, но здесь становится слишком тепло! А я, если честно, предпочитаю климат похолоднее. Я так люблю зиму, что практически стал одним из эльфов Санта-Клауса! – И он снова рассмеялся этим своим ржущим ковбойским смехом: и-го-го-го-го!

На кухне что-то опрокинулось. Это что-то обрушилось на пол с такой силой, что Вик вскрикнула и едва не вскочила на стиральную машину. Удар сотряс весь дом, породив отвратительную вибрацию, пробежавшую по плиткам пола. На мгновение ей показалось, что пол может провалиться.

По звуку, по весу, по силе удара она поняла, что именно сделал Мэнкс. Он схватил этот здоровенный старый холодильник в роскошно-порнографическом стиле и опрокинул его перед дверью.


* * *

Вик долго стояла у стиральной машины, ожидая, когда же у нее перестанут трястись ноги.

Сначала она не верила по-настоящему, что Мэнкс ушел. У нее возникло чувство, что он ждет, чтобы она бросилась к двери и заколотила в нее, умоляя ее выпустить.

Она слышала гул огня. Слышала, как лопаются и трескаются от жара какие-то вещи. Обои шипели и похрустывали, словно кто-то подбрасывал в костер горсти хвои.

Чтобы лучше слышать, что происходит на кухне, Вик приложила ухо к двери. Но едва коснувшись кожей металла, она вскрикнула и отдернула голову. Железная дверь раскалилась, как сковорода, оставленная на сильном огне.

Вдоль левого края двери начал просачиваться грязновато-коричневый дым.

Вик высвободила стальную рукоятку швабры, отбросила ее. Схватилась за дверную ручку, намереваясь толкнуть ее и посмотреть, как далеко отстоит тяжесть с другой стороны, – но тут же выпустила ее и отскочила. Изогнутая металлическая ручка раскалилась ничуть не меньше, чем поверхность двери. Вик потрясла рукой в воздухе, чтобы успокоить жгущее ощущение в пальцах.

Она впервые набрала полный рот дыма. Тот вонял расплавленным пластиком. Запах был настолько мерзким, что она подавилась им, согнувшись в таком сильном кашле, что ее, казалось, вот-вот вырвет.

Она повернулась по кругу. Теснота чулана вряд ли позволяла сделать что-то большее.

Полки. Полуфабрикаты «Райс-а-Рони». Ведро. Бутылка аммиака. Бутылка отбеливателя. Шкаф или выдвижной ящик из нержавейки, вмонтированный в стену. Стиральная машина и сушилка. Никаких окон. Никакой другой двери.

На кухне взорвалось что-то стеклянное. Вик чувствовала, что пелена в воздухе становится все гуще, – она как будто стояла в сауне.

Глянув вверх, она увидела, что белый оштукатуренный потолок прямо над дверной рамой на глазах чернеет.

Открыв сушилку, Вик нашла старую белую натяжную простыню. Выдернув ее оттуда и натянув себе на голову и плечи, она обернула тканью одну руку и попыталась открыть дверь.

Даже обмотанной простыней рукой к металлической ручке едва можно было прикоснуться, да и давить на дверь плечом нельзя было долго. Но Вик с силой приложилась к ней, раз и другой. Содрогаясь и грохоча в раме, дверь приоткрылась, может быть, на четверть дюйма – этого хватило, чтобы впустить поток мерзкого коричневого дыма. По ту сторону двери было слишком много дыма, чтобы увидеть на кухне хоть что-нибудь, даже языки пламени.

Вик отступила и бросилась на дверь в третий раз. Она ударила по ней так сильно, что отскочила, лодыжки у нее запутались в простыне, и она растянулась, упав на пол. Она крикнула от отчаяния, сбрасывая с себя простыню. В чулане было грязно от дыма.

Она ухватилась одной рукой за стиральную машину, а другой – за ручку шкафа из нержавейки. Но когда потянулась, чтобы встать на ноги, взвизгнули петли, дверца шкафа упала, распахиваясь, у Вик подогнулись колени, и она снова упала.

Прежде чем попытаться снова, она передохнула, повернув голову так, чтобы прижиматься лбом к прохладному металлу стиральной машины. Закрыв глаза, она испытывала такое чувство, словно это мать прикладывает прохладную руку к ее охваченному жаром лбу.

Вик снова поднялась на ноги, теперь нетвердые. Она отпустила ручку металлического шкафа, и дверца захлопнулась, втянутая пружинами. От ядовитого воздуха резало глаза.

Она снова открыла шкаф. Тот выходил в темную и узкую металлическую шахту бельепровода.

Вик просунула голову в отверстие и посмотрела вверх. В десяти или двенадцати футах она смутно различила другую маленькая дверцу.

Он ждет там, наверху, поняла она.

Но это не имело значения. Оставаться в чулане было невозможно.

Вик уселась на открытую дверцу, оттянувшуюся от стены на паре тугих пружин. Извиваясь верхней частью туловища, влезла в отверстие, подтянула за собой ноги и скользнула в


Бельепровод

Вик в свои семнадцать стала лишь на сорок фунтов тяжелее и на три дюйма выше, чем была в двенадцать, – тощая девица, состоявшая в основном из ног. Но в бельепроводе все равно было очень тесно. Она скорчилась, прижимаясь спиной к стене, коленями едва не касаясь своего лица, а ступнями упираясь в противоположную сторону шахты.

Вик пустилась в трудный путь вверх по шахте, отталкиваясь подушечками стоп и продвигаясь каждый раз дюймов на шесть. Вокруг нее клубился коричневый дым, выедавший глаза.

У нее начали подергиваться обжигаемые бедра. Она проволоклась спиной еще на шесть дюймов, продвинувшись вверх по шахте сгорбленным, изогнутым, уродливо-комичным образом. Мышцы у нее в пояснице так и пульсировали.

Она была на полпути вверх, когда левая стопа вдруг соскользнула со стены, выпроставшись вниз, из-за чего у нее перекосило ягодицы. Почувствовав разрывающую боль в правом бедре, она закричала. Лишь мгновение ей удалось удерживаться на месте, согнувшись так, что лицо упиралось в правое колено, меж тем как левая нога свисала прямиком вниз. Но вес, приходившийся на правую ногу, был слишком велик. Боль была слишком сильна. Она дала соскользнуть со стены и правой ноге, после чего повалилась обратно, на самое дно.

Падение было неловким и болезненным. Она долбанулась об алюминиевый пол шахты, врезавшись правым коленом себе в лицо. Ступня другой ноги попала в люк из нержавейки и высунулась обратно в чулан.

Вик на мгновение опасно приблизилась к панике. Она заплакала, а когда поднялась в бельепроводе на ноги, то не попыталась подняться еще раз, но стала прыгать, хотя верх был явно вне досягаемости, а в гладкой алюминиевой шахте совершенно не за что было ухватиться. Она кричала. Звала на помощь. В шахте было полно дыма, туманившего зрение, и посреди крика она закашлялась – жестким, сухим, болезненным кашлем. Она все кашляла и кашляла, даже не надеясь, что когда-нибудь перестанет. Кашляла с такой силой, что ее почти рвало, и в конце концов она отплюнула длинную струйку слюны с привкусом желчи.

Но не дым приводил ее в ужас, не боль в задней части правого бедра, где она определенно порвала мышцу. Ужас порождало ее полное, отчаянное одиночество. Как там мать кричала отцу? Но ты не растишь ее, Крис! Я ращу! Я все это делаю сама! Ужасно было оказаться вот в такой дыре совершенно одной. Она не помнила, когда в последний раз обнимала мать: свою испуганную, вспыльчивую, несчастную мать, которая стояла с ней рядом и клала прохладную руку на лоб Вик, когда у той бывал жар. Ужасно было думать, что вот здесь ей и придется умереть, оставив все как есть.

Потом она снова поднималась по шахте, упираясь спиной в одну стену, а ногами в другую. Из глаз текло. Теперь дым в бельепроводе стал густым – вокруг нее вздымался непрерывный коричневатый поток. В задней части правой ноги что-то было ужасно повреждено. Толкаясь этой ногой вверх, она каждый раз чувствовала, будто та же мышца рвется снова и снова.

Моргая и кашляя, отталкиваясь и извиваясь, она неуклонно продвигалась вверх по бельепроводу. Металл, прилегавший к спине, чересчур уже нагрелся. Ей казалось, что очень скоро она будет оставлять на стенах клочья кожи, что до стен бельепровода невозможно будет дотронуться. Только это уже не было бельепроводом. Это был дымоход, внизу горел дымный огонь, а она была Санта-Клаусом, карабкавшимся к своим оленям. В голове у нее вертелась эта идиотская рождественская песенка, празднуй, празднуй Рождество, повторяясь снова и снова в бесконечном цикле. Ей не хотелось зажариться до смерти с рождественской музыкой в голове.

Когда она приблизилась к верхней части шахты, трудно было разглядеть хоть что-нибудь через дым. Она непрерывно плакала и старалась не дышать. Большая мышца правого бедра неуемно дрожала.

Где-то чуть выше своих ступней она увидела дугу тусклого света: люк, выходивший на второй этаж. Легкие у нее горели. Она задыхалась, не смогла удержаться, набрала полную грудь дыма и закашлялась. Кашлять было больно. Она чувствовала, как трескаются и рвутся мягкие ткани под ребрами. Правая нога внезапно подкосилась. Падая, она сделала выпад, толкнув руками закрытый люк. При этом успела подумать: «Не откроется, он что-нибудь перед ним поставил, и теперь он не откроется».

Руки, распахнув люк, вылетели наружу, в восхитительно прохладный воздух. Она удержалась, ухватившись за край отверстия подмышками. Ноги свалились в шахту, ударившись коленями о металлическую стену.

Как только люк открылся, бельепровод потянул воздух, и она ощутила, как вокруг нее поднимается горячий и зловонный ветер. Хлынул дым, обволакивая ее голову. Она беспрерывно кашляла и моргала, кашляла так сильно, что сотрясалось все тело. Она ощущала вкус крови, чувствовал кровь у себя на губах, спрашивала себя, не выкашливает ли она из себя что-нибудь жизненно важное.

Долгое мгновение она висела все там же, слишком слабая, чтобы выбраться наружу. Потом забила ногами, елозя пальцами по стене. Удары ног сопровождались лязгом и гулом. Большой подъемной силы получить не удавалось, но этого ей и не требовалось. Голова и руки уже пролезли через люк, и чтобы выбраться из бельепровода, надо было уже не столько карабкаться, сколько просто наклоняться вперед.

Она вывалилась наружу, на ворсистый ковер коридора второго этажа. Воздух казался сладким. Она лежала, задыхаясь, как рыба. Какое же это блаженство, пускай и болезненное, – просто оставаться в живых.

Ей пришлось прислониться к стене, чтобы подняться на ноги. Она ожидала, что весь дом будет полон дыма и ревущего огня, но этого не было. В коридоре наверху было туманно, но совсем не так плохо, как в бельепроводе. Справа от себя Вик увидела солнце и прошла, прихрамывая, по толстому ковру 70-х на верхнюю лестничную площадку. Спотыкаясь, едва не падая, она скатилась по ступенькам, отмахиваясь от дыма.

Входная дверь была наполовину открыта. На дверной раме висела цепочка, на конце которой болталась запорная пластина с длинной щепкой. В дверь вливался прохладный, как вода, воздух, и ей хотелось броситься в него, но она удержалась.

На кухне она ничего не могла разглядеть. Там был только дым и мерцающий свет. Открытая дверь вела в гостиную. Обои на противоположной стороне гостиной выгорели, обнажив штукатурку. Ковер тлел. В вазе стоял букет пламени. Ручейки оранжевого огня вползали на дешевые белые нейлоновые занавески. Она решила, что пламенем, наверное, охвачена вся задняя часть дома, но здесь, в передней части, в прихожей, коридор наполнялся только дымом.

Вик выглянула в окно рядом с дверью. Подъездная дорога к дому представляла собой длинную узкую грунтовую полосу, уходившую прочь через деревья. Машины она не видела, но под этим углом у нее не было возможности заглянуть в гараж. Может, он сидит и ждет, когда Вик выйдет наружу. А может, стоит в конце дорожки, наблюдая, не побежит ли она по ней.

Позади нее что-то мучительно заскрипело и со страшным грохотом упало. Ее охватил дым. Горячая искра ужалила руку. И она поняла, что думать больше не о чем, там он или не там, но ей уже нигде не остается места, кроме как


Снаружи

Двор так зарос, что приходилось буквально продираться через путаницу не трав, а настоящих проводов. Да еще и трава изготовила ловушки, чтобы хватать ее за лодыжки. Собственно говоря, никакого двора не было и в помине, только полоса дикого кустарника и сорняков, за пределами которой стоял лес.

Она даже мельком не глянула на гараж, не обернулась на дом и не побежала к подъездной дороге. Она не осмелилась проверять этот длинный прямой проселок, опасаясь, что выслеживающий может стоять невдалеке высматривать ее. Вместо этого она побежала к деревьям. Она не видела никакого перепада высот, пока не оказалась прямо над трехфутовым обрывом перед лесной подстилкой.

Она сильно ударилась пальцами ног, почувствовав, как что-то с болезненной силой схватывает заднюю часть ее правого бедра. Она врезалась в кучу сухих веток, вырвалась из нее и повалилась на спину.

Над ней возвышались сосны. Они раскачивались на ветру. Висевшие на них игрушки мерцали, мигали, порождали вспыхивающие радуги, так что ей казалось, будто она слегка контужена.

Когда дыхание у нее восстановилось, она перевернулась, встала на колени и посмотрела на двор.

Большая дверь гаража была открыта, но «Роллс-Ройс» исчез.

Ее удивило – едва ли не разочаровало, – как мало там было дыма. Она видела устойчивую серую пелену, поднимавшуюся с тыльной стороны дома. Дым валил из открытой пасти входной двери. Но отсюда она не слышала, чтобы что-то трещало в огне, не видела никакого пламени. Она ожидала, что дом будет напоминать костер.

Потом Вик поднялась и продолжила движение. Бежать она не могла, но могла поспешать хромающей трусцой. Легкие казались запеченными, а каждый второй шаг сопровождался свежим ощущением разрыва в задней части правого бедра. Остальные свои неисчислимые повреждения и боли она осознавала меньше: ожог от холода на правом запястье, постоянную колющую боль в левом глазном яблоке.

Она держалась параллельно подъездной дороге, оставаясь в пятидесяти футах справа, готовая нырнуть за куст или ствол дерева, если увидит «Роллс-Ройс». Но грунтовой проселок шел прямо, неуклонно удаляясь от маленького белого дома, без каких-либо признаков старого автомобиля и человека по имени Чарльз Мэнкс или мертвого мальчика, который путешествовал вместе с ним.

Она неопределенно долго двигалась вдоль грунтовой дороги. Утратив ощущение вемени, она не имела ни малейшего представления, как долго пробиралась через лес. Каждое заканчивающееся мгновение казалось самым длинным в жизни вплоть до следующего – начинающегося. Позже ей казалось, что ошеломляющий бег среди деревьев длился столько же, сколько все остальное ее детство. К тому времени как она увидела шоссе, детство осталось далеко позади. Оно истлело и сгорело дотла вместе со всем Санным Домом.

Насыпь перед шоссе была выше той, с которой она упала, и ей пришлось карабкаться на четвереньках, хватаясь за пучки травы, чтобы подняться. Достигнув вершины склона, она услышала громкий постукивающий и жужжащий звук, вой и рев приближающегося мотоцикла. Звук доносился оттуда-то справа, но к тому времени, как она встала на ноги, он уже проехал мимо, крупный парень в черном на «Харлее».

Шоссе прямой линией проходило через лес, под мешаниной грозовых облаков. Слева от нее было множество высоких синих холмов, и у Вик впервые появилось чувство нахождения где-то высоко; в Хэверхилле, штат Массачусетс, она редко задумывалась о высоте над уровнем моря, но теперь понимала, что это не облака висели низко, но сама она находилась высоко.

Она, шатаясь, выбралась на асфальт, крича и маша руками вослед «Харлею». Не услышит, думала она; не было никакой возможности, только не поверх яростного рева его собственного двигателя звук ее мог быть слышен. Но здоровяк оглянулся через плечо, и переднее колесо его «Харлея» завихляло, пока он не выпрямился и не свернул к обочине.

У него не было шлема, и это был толстый человек с бородой, покрывавшей оба подбородка, с каштановыми волосами, завивавшимися на затылке в пышном маллете. Вик потрусила к нему, при каждом шаге чувствуя колющую боль в задней части правой ноги. Добравшись до мотоцикла, она не стала ни медлить, ни объясниться, но перебросила ногу через сиденье и обхватила его руками за пояс.

В глазах у него читалось изумление и легкий испуг. У него были черные кожаные перчатки с отрезанными пальцами и черная кожаная куртка, но молния на ней была расстегнута, показывая майку с надписью «Странный Эл»[54 - Альфред Мэтью «Странный Эл» Янкович (р. 1959) – популярный американский музыкант, известный своими пародиями на современные англоязычные хиты.], и вблизи она увидела, что он не был взрослым, за которого она его поначалу приняла. Кожа у него под бородой была гладкой и розовой, а эмоции представлялись почти по-детски простыми. Он, возможно, был не старше ее.

– Чуня! – сказал он. – Ты в порядке? В аварию попала, что ли?

– Мне нужно в полицию. Там один тип. Хотел убить меня. Загнал меня в комнату и поджег свой дом. При нем еще мальчик. Там был мальчик, и я едва сумела выбраться, а мальчика он забрал с собой. Нам нужно ехать. Он может вернуться. – Она не была уверена, что хоть что-то из сказанного можно понять. Информация была верной, но ей казалось, что она плохо ее изложила.

Бородатый толстяк вытаращился на нее так, словно она говорила с ним как безумная на каком-то иностранном языке – тагальском, возможно, или клингонском[55 - Тагальский язык – один из основных языков Республики Филиппины; клингонский язык – искусственный язык, разработанный лингвистом Марком Окрандом для одной из инопланетных рас сериала «Звездный путь».]. Хотя, как оказалось, если бы она обратилась к нему по-клингонски, Луи Кармоди, вероятно, был бы в состоянии перевести.

– Пожар, – крикнула она. – Пожар! – Она ткнула пальцем назад, в направлении грунтового проселка.

Дома с шоссе видно не было, а слабый дымок, поднимавшийся над деревьями, возможно, шел из чьей-то трубы или от кучи сжигаемых листьев. Но этого слова было достаточно, чтобы вырвать его из транса и заставить двигаться.

– Держись, мать-перемать! – крикнул он ломающимся, ставшим вдруг высоким голосом и поддал своему байку столько газу, что Вик подумала, не собирается ли он подскочить на заднее колесо.

Желудок у нее упал, и она так плотно обхватила руками его брюхо, что кончики ее пальцев едва ли не соприкасались. Она опасалась, что он завалится: байк опасно вилял, передняя часть ехала в одну сторону, задняя – в другую.

Но он его выровнял, и белая осевая линия замелькала в пулеметном стаккато, идентично с соснами по обе стороны дороги.

Вик отважилась единожды оглянуться. Она ожидала увидеть старую черную машину, выползающую с грунтовой дороги, но шоссе было пусто. Она повернула голову и уткнулась ею в спину толстого парня, и они оставили дом старика позади, направляясь в сторону синих холмов, и были уже далеко и в безопасности, и все было кончено.


У Ганбаррела, штат Колорадо

Потом он начал сбрасывать скорость.

– Что ты делаешь? – крикнула она.

Они проехали меньше полумили вниз по шоссе. Она оглянулась через плечо. Грунтовая дорога, ведущая к тому ужасному дому, была все еще видна.

– Чуня, – сказал парень. – Нам вроде как нужна помощь. У них здесь имеется телефон.

Они приближались к колдобистому и растрескавшемуся асфальтовому проезду, шедшему направо, и на углу перекрестка стояла сельская лавка с парой заправочных колонок перед ней. Парень подогнал мотоцикл к самому крыльцу.

Байк смолк внезапно, как только он опустил подставку, даже не удосужившись перевести его в нейтральное положение. Она хотела сказать ему, нет, не здесь, это слишком близко к тому дому, но толстяк уже слез и протягивал ей руку, чтобы помочь спуститься.

Она споткнулась на первой ступеньке крыльца и чуть не упала. Он ее подхватил. Она повернулась и посмотрела на него, моргая от слез. Почему она плакала? Она не знала, знала только, что плачет – беспомощно, втягивая воздух короткими сдавленными вдохами.

Занятно, но этот толстяк, Луи Кармоди, только что достигший двадцати, парень, попадавшийся на глупых преступлениях – вандализм, кражи в магазинах, курение с несовершеннолетним, – казалось, сам готов был расплакаться. Как его зовут, она узнала позже.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dzho-hill/strana-rozhdestva-2/?lfrom=201227127) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Эта строка из знаменитой баллады немецкого поэта Готфрида Бюргера (1747–1794) «Ленора» (1773) в переводе В. А. Жуковского звучит так: «Гладка дорога мертвецов».




2


Федеральное исправительное учреждение «Энглвуд» в городе Литтлтон, штат Колорадо.




3


Магазины «Тойз «аР» Ас» (это стандартное произношение магазина; пер. «игрушки – это мы», логотип – TOYSЯUS), появились в 1948 году на волне бэби-бума. Сегодня по всему миру насчитывается более 1500 магазинов игрушек. Кроме «Тойз» имеются многочисленные «Бэби «аР» Ас», «Пицца «аР» Ас», «Машины «аР» Ас», «Вина «аР» Ас»… и многие-многие другие. Талисман компании – доктор Жираф (Dr. G. Raffe), которого покупатели называют просто Джеффри.




4


Донки Конг – злодей из одноименной компьютерной игры, от которого играющий за главного персонажа должен спасти девушку.




5


Флатироны (буквально «плоские утюги») – предгорья Скалистых скал рядом с городом Боулдер (Колорадо).




6


Кит Ричардс (р. 1943) (гитара) вместе с Миком Джаггером (вокал) основали британскую рок-группу «Роллинг Стоунз», образовавшуюся 12 июля 1962 года и многие годы соперничающую по популярности с «The Beatles». По замыслу менеджера Эндрю Луга Олдэма они должны были стать «бунтарской» альтернативой «The Beatles». В 1963 году к группе присоединился еще один бессменный участник ? Чарли Уотс (ударные), а затем и Рон Вуд (бас-гитара). В турне 2012 года, посвященном 50-летию группы, к остальным участникам присоединились Билл Уаймен (гитара), который периодически играл со «Stones».




7


Во времена хиппи так называли дым при курении «развлекательных» смесей.




8


Шкала комы Глазго (ШКГ, Глазго-шкала тяжести комы, The Glasgow Coma Scale, GCS) – шкала для оценки степени нарушения сознания и комы детей старше 4 лет и взрослых. Была опубликована в 1974 году Грэхэмом Тиздейлом и Б. Дж. Дженнетт, профессорами нейрохирургии Института Неврологических наук Университета Глазго.




9


Дэвид Майкл Хассельхофф (р. 1952) – американский актер и певец, известный ролями в телесериалах «Рыцарь дорог» и «Спасатели Малибу».




10


Название фантастической машины с искусственным интеллектом из телесериала «Рыцарь дорог».




11


«Роли» «Тафф Барнер» (Raleigh Tuff Burner) – классическая модель классного подросткового велосипеда. Все, кто имел Raleigh и катался на нем, считают его символом 80-х.




12


«КолекоВижн» (ColecoVision) – игровая приставка второго поколения компании Coleco Industries, выпущенная в августе 1982 года. ColecoVision предлагала графику и игровой процесс на уровне игровых автоматов.




13


«Про Уилз» (Pro Wheelz) – автор поменял местами слова в названии крупной сети по торговле велосипедами «Уилз Про» (Wheels Pro).




14


«Абракадабра» – самая известная песня Стива Миллера (род. 1943 г.), американского гитариста, организатора блюз-рок-группы под названием The Steve Miller Band. Никакого отношения к сельскому хозяйству не имеет.




15


Клеменс, Уильям Рождер (род. 1962) – американский профессиональный бейсболист, питчер-правша. С 1984 по 2007 г. выступал в Главной лиге бейсбола за команды «Бостон Ред Сокс», «Торонто Блю Джейс», «Нью-Йорк Янкиз» и «Хьюстон Астрос». Семь раз выигрывал приз Сая Янга,




16


Приз Сая Янга – награда, ежегодно вручаемая лучшим питчерам Главной лиги бейсбола.




17


Кофе фраппе или греческий фраппе? (греч. ??????) – покрытый молочной пеной холодный кофейный напиток.




18


По Фаренгейту, 38


 по Цельсию.




19


Ибупрофен (иначе – нурофен). В США ибупрофен с 1974 г. применяется под торговым названием «Мотрин».




20


Тинкербелл (англ. Tinker Bell, Tink) – она же Динь-Ди?нь, или Динь – фея, из сказки Дж. Барри «Питер Пэн». Тинкербелл (Динь-Динь) является самой известной из всех сказочных фей.




21


Фенуэй-Парк – бейсбольный стадион в Бостоне, штат Массачусетс.




22


Севофлуран – средство для ингаляционного наркоза.




23


Грязная дюжина – число крупнейших химических концернов, производящих и экспортирующих пестициды. Одновременно – «Dirty Dozen», «Грязная Дюжина» – один из самых популярных фильмов о войне с участием Ли Марвина и Чарльза Бронсона. Суть фильма состоит в том, что во время Второй мировой войны двенадцать американцев – убийц, насильников и прочих преступников, ожидающих приговоров за тяжкие преступления, – получают шанс искупить свою вину, выполнив задание, сулящее им верную смерть.




24


Гарри Лиллис Кросби III (англ. Harry Lillis Crosby III; 8 августа 1958 года) —американский актер, певец и предприниматель. Представитель известной актерской династии Голливуда, сын певца Бинга Кросби. Сам Гарри получил наибольшую известность, сыграв роль Билла в классическом триллере «Пятница, 13-е» 1980 года.




25


Вилли Вонка – эксцентричный кондитер, герой сказочной повести Роальда Даля (1916–1990) «Чарли и шоколадная фабрика». Одна из его самых известных книг «Вилли Вонка и Шоколадная фабрика» (хотя он прославился как автор «черных» рассказов) послужила сценарием для фильма «Вилли Вонка и шоколадная фабрика» (1971 года с Джином Уайлдером) и одноименного 2005 года римейка «Вилли Вонка (Чарли) и Шоколадная фабрика» Мела Стюарта и одноименной экранизации (играет Джонни Депп).




26


Носферату – один из знаменитых вампиров, синоним вампира вообще. Носферату самые страшные из вампиров и меньше всего походят на людей. Вопреки распространенному мнению «Носферату» не означает «вампир», «бессмертный» или что-либо подобное. Слово, изначально произошедшее от греч. ?????????, имеет значение «переносящий болезнь». Это могло оказать влияние на поверие, существующее в странах Восточной Европы, что вампиры являются переносчиками различных заболеваний.




27


После фильма «Лихорадка субботним вечером» Джон Траволта стал суперпопулярен (он менее популярен по фильму «Криминальное чтиво»). Столь же популярной после фильма стала британская группа («Би Джиз»), в состав которой входили три брата: лидер-вокалист Барри Гибб, второй лидер-вокалист Робин Гибб и клавишник-гитарист Морис Гибб. Мировые продажи пластинок группы превышают сто миллионов копий, что делает их одним из самых успешных коллективов в истории музыкальной индустрии.




28


Св. Ник – Святой Никодим Святогорец родился в 1749 году на острове Наксос, одном из островов Эгейского моря. Свое начальное образование он получил там же.




29


Псалтырь, 22:2.




30


Сhuck Taylor All-Star (также, «ко?нверсы», Converse All-Star)) – знаменитые кеды фирмы «Converse», которую основал Маркус Миллс Конверс (англ. Marquis Mills Converse) в 1908 году. Впервые эти кеды появились в баскетбольных магазинах в 1917 году. Тогда они назывались просто All-Star. Поначалу кеды не были особо популярны, пока их не заметил баскетболист Чак Тейлор (Chuck Taylor) и не запустил в производство.




31


Сэм Спейд – вымышленный частный детектив, главный герой «Мальтийского сокола» (1930) и ряда других произведений американского писателя Дэшила Хэммета (1894–1961).




32


«Фиш» (Phish) – американская рок-группа, известная своими импровизациями и смешением жанров.




33


«Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет» – роман американской писательницы Джуди Блум (1970) об ученице шестого класса, растущей без конфессиональной принадлежности.




34


Киблеры – мультяшные киблер-эльфы – входят в число самых известных персонажей, рекламирующих печение – продукцию компании Киблер.




35


Инскейп – понятие, введенное английским поэтом и католическим священником Джерардом Мэнли Хопкинсом (1844–1889) на основе идей средневекового философа Иоанна Дунса Скота (1265–1308). Хопкинс считал, что все во Вселенной характеризуется инскейпом, оригинальным дизайном, который составляет индивидуальную идентичность.




36


Роллинз, Генри (р. 1961) – американский певец, актер, писатель, телеведущий.




37


Качинский Теодор Джон (англ. Theodore John Kaczynski, также известен как Унабомбер, англ. Unabomber – от «University and airline bomber»; 22 мая 1942, Чикаго, Иллинойс) – американский математик, социальный критик, террорист, анархист и неолуддит…




38


Тайленол – лекарственное средство, выпускается в форме таблеток, действующее вещество – парацетамол (Paracetamol).




39


Около 38,9


 Цельсия.




40


Теодор Роберт «Тед» Банди (1946–1989) – американский серийный убийца, известный под прозвищем «нейлоновый убийца»; Чарльз Миллз Мэнсон (р. 1934) – американский преступник, лидер коммуны «Семья», отдельные члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств.




41


Peace – мир, War – война (англ.).




42


Частная подготовительная школа для мальчиков.




43


В США действует пятибалльная система оценки знаний по шкале A, B, C, D, E(F), где А – наивысшая оценка.




44


Велосипеды Schwinn можно купить в интернет-магазине Velosite.ru. Низкие цены, быстрая доставка на дом. Подробные технические характеристики, видеообзоры популярных моделей.




45


Национальная система межштатных и оборонных автомагистралей имени Дуайта Д. Эйзенхауэра (англ. Dwight D. Eisenhower National System of Interstate and Defense Highways) – сеть скоростных автомагистралей в США, носящая имя 34-го президента, организовавшего ее строительство.




46


Международная сеть ресторанов быстрого питания мексиканской кухни.




47


Легендарные леденцы разных вкусов. В интернет-магазине Fott.ru.




48


Massachusetts Bay Transportation Authority (англ.) – транспортное управление залива Массачусетс, обслуживающее все пять основных видов транзитных транспортных средств: пригородные железнодорожные поезда, метро, легковые автомобили, троллейбусы и автобусы.




49


Уистен Хью Оден (1907–1973) – англо-американский поэт, родившийся в Великобритании, а затем ставший гражданином США; один из крупнейших поэтов ХХ века.




50


Кейп-Код («Мыс Трески») – полуостров на северо-востоке США в 120 км от Бостона, самая восточная точка штата Массачусетс. Дал название строительному стилю с симметричными простыми линиями, ставшему популярным в Новой Англии, а затем распространившемуся повсеместно.




51


Берл Айкл Ивано Айвз (1909–1995) – американский актер и певец в стиле фолк.




52


Вдыхание гелия вызывает кратковременное повышение тембра голоса.




53


«Элвин и бурундуки» – американский сериал 1980-х годов, семейная комедия о трех говорящих бурундуках.




54


Альфред Мэтью «Странный Эл» Янкович (р. 1959) – популярный американский музыкант, известный своими пародиями на современные англоязычные хиты.




55


Тагальский язык – один из основных языков Республики Филиппины; клингонский язык – искусственный язык, разработанный лингвистом Марком Окрандом для одной из инопланетных рас сериала «Звездный путь».


 
Текст предоставлен ООО «ИТ»
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию:https://tellnovel.com/ru/dzho-hill/strana-rozhdestva-kupit