Бег Михаил Афанасьевич Булгаков «Бег». Знаковое для творчества Михаила Булгакова произведение. Произведение глубокое, многоплановое и многозначное, в котором судьба поколения, опаленного огнем войны и революции, предстает во всем величии подлинной трагедии. В книгу также вошли классические, до сих пор не сходящие с театральных подмостков пьесы Булгакова, являющие собой иную грань яркого, масштабного таланта… Михаил Булгаков Бег Восемь снов Пьеса в четырех действиях Бессмертье – тихий, светлый брег; Наш путь – к нему стремленье. Покойся, кто свой кончил бег!..     Жуковский Действующие лица С е р а ф и м а В л а д и м и р о в н а К о р з у х и н а – молодая петербургская дама. С е р г е й П а в л о в и ч Г о л у б к о в – сын профессора-идеалиста из Петербурга. А ф р и к а н – архиепископ Симферопольский и Карасу-Базарский, архипастырь именитого воинства, он же химик М а х р о в. П а и с и й – монах. Д р я х л ы й и г у м е н. Б а е в – командир полка в Конармии Буденного. Б у д е н о в е ц. Г р и г о р и й Л у к ь я н о в и ч Ч а р н о т а – запорожец по происхождению, кавалерист, генерал-майор в армии белых. Б а р а б а н ч и к о в а – дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты. Л ю с ь к а – походная жена генерала Чарноты. К р а п и л и н – вестовой Чарноты, человек, погибший из-за своего красноречия. Д е Б р и з а р – командир гусарского полка у белых. Р о м а н В а л е р ь я н о в и ч Х л у д о в. Г о л о в а н – есаул, адъютант Хлудова. К о м е н д а н т с т а н ц и и. Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и. Н и к о л а е в н а – жена начальника станции. О л ь к а – дочь начальника станции, 4-х лет. П а р а м о н И л ь и ч К о р з у х и н – муж Серафимы. Т и х и й – начальник контрразведки. С к у н с к и й, Г у р и н – служащие в контрразведке. Б е л ы й г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Л и ч и к о в к а с с е. А р т у р А р т у р о в и ч – тараканий царь. Ф и г у р а в к о т е л к е и в и н т е н д а н т с к и х п о г о н а х Т у р ч а н к а, л ю б я щ а я м а т ь. П р о с т и т у т к а – к р а с а в и ц а. Г р е к-д о н ж у а н. А н т у а н Г р и щ е н к о – лакей Корзухина. М о н а х и, б е л ы е ш т а б н ы е о ф и ц е р ы, к о н в о й н ы е к а з а к и Б е л о г о г л а в н о к о м а н д у ю щ е г о, к о н т р-р а з в е д ч и к и, к а з а к и в б у р к а х, а н г л и й с к и е, ф р а н ц у з с к и е и и т а л ь я н с к и е м о р я к и, т у р е ц к и е и и т а л ь я н с к и е п о л и ц е й с к и е, м а л ь ч и ш к и т у р к и и г р е к и, а р м я н с к и е и г р е ч е с к и е г о л о в ы в о к н а х, т о л п а в К о н с т а н т и н о п о л е. Сон первый происходит в Северной Таврии в октябре 1920 года. Сны второй, третий и четвертый – в начале ноября 1920 года в Крыму. Пятый и шестой – в Константинополе летом 1921 года. Седьмой – в Париже осенью 1921 года. Восьмой – осенью 1921 года в Константинополе. Действие первое Сон первый Мне снился монастырь… Слышно, как хор монахов в подземелье поет глухо: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас…» Тьма, а потом появляется скупо освещенная свечечками, прилепленными у икон, внутренность монастырской церкви. Неверное пламя выдирает из тьмы конторку, в коей продают свечи, широкую скамейку возле нее, окно, забранное решеткой, шоколадный лик святого, полинявшие крылья серафимов, золотые венцы. За окном безотрадный октябрьский вечер с дождем и снегом. На скамейке, укрытая с головой попоной, лежит Б а р а б а н ч и к о в а. Химик М а х р о в, в бараньем тулупе, примостился у окна и все силится в нем что-то разглядеть… В высоком игуменском кресле сидит С е р а ф и м а, в черной шубе. Судя по лицу, Серафиме нездоровится. У ног Серафимы на скамеечке, рядом с чемоданом, – Г о л у б к о в, петербургского вида молодой человек в черном пальто и в перчатках. Г о л у б к о в (прислушиваясь к пению). Вы слышите, Серафима Владимировна? Я понял, у них внизу подземелье… В сущности, как странно все это! Вы знаете, временами мне начинает казаться, что я вижу сон, честное слово! Вот уже месяц, как мы бежим с вами, Серафима Владимировна, по весям и городам, и чем дальше, тем непонятнее становится крутом… Видите, вот уж и в церковь мы с вами попали! И знаете ли, когда сегодня случилась вся эта кутерьма, я заскучал по Петербургу, ей-Богу! Вдруг так отчетливо вспомнилась мне зеленая лампа в кабинете… С е р а ф и м а. Эти настроения опасны, Сергей Павлович. Берегитесь затосковать во время скитаний. Не лучше ли было бы вам остаться? Г о л у б к о в. О нет, нет, это бесповоротно, и пусть будет что будет! И потом, ведь вы уже знаете, что скрашивает мой тяжелый путь… С тех пор как мы случайно встретились в теплушке под тем фонарем, помните… прошло ведь, в сущности, немного времени, а между тем мне кажется, что я знаю вас уже давно-давно! Мысль о вас облегчает этот полет в осенней мгле, и я буду горд и счастлив, когда донесу вас в Крым и сдам вашему мужу. И хотя мне будет скучно без вас, я буду радоваться вашей радостью. Серафима молча кладет руку на плечо Голубкову. (Погладив ее руку.) Позвольте, да у вас жар? С е р а ф и м а. Нет, пустяки. Г о л у б к о в. То есть как пустяки? Жар, ей-Богу, жар! С е р а ф и м а. Вздор, Сергей Павлович, пройдет… Мягкий пушечный удар. Барабанчикова шевельнулась и простонала. Послушайте, madame, вам нельзя оставаться без помощи. Кто-нибудь из нас проберется в поселок, там, наверно, есть акушерка. Г о л у б к о в. Я сбегаю. Барабанчикова молча схватывает его за полу пальто. С е р а ф и м а. Почему же вы не хотите, голубушка? Б а р а б а н ч и к о в а (капризно). Не надо. Серафима и Голубков в недоумении. М а х р о в (тихо, Голубкову). Загадочная и весьма загадочная особа! Г о л у б к о в (шепотом). Вы думаете, что… М а х р о в. Я ничего не думаю, а так… лихолетье, сударь, мало ли кого ни встретишь на своем пути! Лежит какая-то странная дама в церкви… Пение под землей смолкает. П а и с и й (появляется бесшумно, черен, испуган). Документики, документики приготовьте, господа честные! (Задувает все свечи, кроме одной.) Серафима, Голубков и Махров достают документы. Барабанчикова высовывает руку и выкладывает на попону паспорт. Б а е в (входит, в коротком полушубке, забрызган грязью, возбужден. За Баевым – Буденовец с фонарем). А чтоб их черт задавил, этих монахов! У, гнездо! Ты, святой папаша, где винтовая лестница на колокольню? П а и с и й. Здесь, здесь, здесь… Б а е в (Буденовцу). Посмотри. Буденовец с фонарем исчезает в железной двери. (Паисию.) Был огонь на колокольне? П а и с и й. Что вы, что вы! Какой огонь? Б а е в. Огонь мерцал! Ну, ежели я что-нибудь на колокольне обнаружу, я вас всех до единого и с вашим седым шайтаном к стенке поставлю! Вы фонарями белым махали! П а и с и й. Господи! Что вы? Б а е в. А эти кто такие? Ты же говорил, что в монастыре ни одной души посторонней нету! П а и с и й. Беженцы они, бе… С е р а ф и м а. Товарищ, нас всех застиг обстрел в поселке, мы и бросились в монастырь. (Указывает на Барабанчикову.) Вот женщина, у нее роды начинаются… Б а е в (подходит к Барабанчиковой, берет паспорт, читает). Барабанчикова, замужняя… П а и с и й (сатанея от ужаса, шепчет). Господи, Господи, только это пронеси! (Готов убежать.) Святый славный великомученик Димитрий… Б а е в. Где муж? Барабанчикова простонала. Б а е в. Нашла время, место рожать! (Махрову.) Документ! М а х р о в. Вот документик! Я – химик из Мариуполя. Б а е в. Много вас тут химиков во фронтовой полосе! М а х р о в. Я продукты ездил покупать, огурчики… Б а е в. Огурчики! Б у д е н о в е ц (появляется внезапно). Товарищ Баев! На колокольне ничего не обнаружил, а вот что… (Шепчет на ухо Баеву.) Б а е в. Да что ты! Откуда? Б у д е н о в е ц. Верно говорю. Главное, темно, товарищ командир. Б а е в. Ну ладно, ладно, пошли. (Голубкову, который протягивает свой документ.) Некогда, некогда, после. (Паисию.) Монахи, стало быть, не вмешиваются в гражданскую войну? П а и с и й. Нет, нет, нет… Б а е в. Только молитесь? А вот за кого вы молитесь, интересно было бы знать? За черного барона или за советскую власть? Ну ладно, до скорого свидания, завтра разберемся! (Уходит вместе с Буденовцем.) За окнами послышалась глухая команда, и все стихло, как бы ничего и не было. Паисий жадно и часто крестится, зажигает свечи и исчезает. М а х р о в. Расточились… Недаром сказано: и даст им начертание на руках или на челах их… Звезды-то пятиконечные, обратили внимание? Г о л у б к о в (шепотом, Серафиме). Я совершенно теряюсь, ведь эта местность в руках у белых, откуда же красные взялись? Внезапный бой?.. Отчего все это произошло? Б а р а б а н ч и к о в а. Это оттого произошло, что генерал Крапчиков – задница, а не генерал! (Серафиме.) Пардон, мадам. Г о л у б к о в (машинально). Ну? Б а р а б а н ч и к о в а. Ну что – ну? Ему прислали депешу, что конница красная в тылу, а он, язви его душу, расшифровку отложил до утра и в винт сел играть. Г о л у б к о в. Ну? Б а р а б а н ч и к о в а. Малый в червах объявил. М а х р о в (тихо). Ого-го, до чего интересная особа! Г о л у б к о в. Простите, вы, по-видимому, в курсе дела: у меня были сведения, что здесь, в Курчулане, должен был быть штаб генерала Чарноты… Б а р а б а н ч и к о в а. Вот какие у вас подробные сведения! Ну, был штаб, как не быть. Только он весь вышел. Г о л у б к о в. А куда же он удалился? Б а р а б а н ч и к о в а. Совершенно определенно – в болото. М а х р о в. А откуда вам все это известно, мадам? Б а р а б а н ч и к о в а. Очень уж ты, архипастырь, любопытен! М а х р о в. Позвольте, почему вы именуете меня архипастырем? Б а р а б а н ч и к о в а. Ну ладно, ладно, это скучный разговор, отойдите от меня. Паисий вбегает, опять тушит свечи все, кроме одной, смотрит в окно. Г о л у б к о в. Что еще? П а и с и й. Ох, сударь, и сами не знаем, кого нам еще Господь послал и будем ли мы живы к ночи! (Исчезает так, что кажется, будто он проваливается сквозь землю.) Послышался многокопытный топот, в окне затанцевали отблески пламени. С е р а ф и м а. Пожар? Г о л у б к о в. Нет, это факелы. Ничего не понимаю, Серафима Владимировна! Белые войска, клянусь, белые! Свершилось! Серафима Владимировна, слава Богу, мы опять в руках белых! Офицеры в погонах! Б а р а б а н ч и к о в а (садится, кутаясь в попону). Ты, интеллигент проклятый, заткнись мгновенно! «Погоны», «погоны»! Здесь не Петербург, а Таврия, коварная страна! Если на тебя погоны нацепить, это еще не значит, что ты стал белый! А если отряд переодетый? Тогда что? Вдруг мягко ударил колокол. Ну, зазвонили! Засыпались монахи-идиоты! (Голубкову.) Какие штаны на них? Г о л у б к о в. Красные!.. А вон еще въехали, у тех синие с красными боками… Б а р а б а н ч и к о в а. «Въехали с боками»!.. Черт тебя возьми! С лампасами? Послышалась глухая команда де Бризара: «Первый эскадрон, слезай!» Что такое! Не может быть? Его голос! (Голубкову.) Ну, теперь кричи, теперь смело кричи, разрешаю! (Сбрасывает с себя попону и тряпье и выскакивает в виде генерала Чарноты. Он в черкеске со смятыми серебряными погонами. Револьвер, который у него был в руках, засовывает в карман, подбегает к окну, распахивает его, кричит.) Здравствуйте, гусары! Здравствуйте, донцы! Полковник Бризар, ко мне! Дверь открывается, и первой вбегает Л ю с ь к а в косынке сестры милосердия, в кожаной куртке и в высоких сапогах со шпорами. За ней – обросший бородой д е Б р и з а р и вестовой К р а п и л и н с факелом. Л ю с ь к а. Гриша! Гри-Гри! (Бросается на шею Чарноте.) Не верю глазам! Живой? Спасся? (Кричит в окно.) Гусары, слушайте, генерала Чарноту отбили у красных! За окном шум и крики. Л ю с ь к а. Ведь мы по тебе панихиду собирались служить! Ч а р н о т а. Смерть видел вот так близко, как твою косынку. Я как поехал в штаб к Крапчикову, а он меня, сукин кот, в винт посадил играть… малый в червах… и на тебе – пулеметы! Буденный – на тебе, с небес! Начисто штаб перебили! Я отстрелялся, в окно и огородами в поселок к учителю Барабанчикову, давай, говорю, документы! А он, в панике, взял, да не те документы мне и сунул! Приползаю сюда, в монастырь, глядь, документы-то бабьи, женины – мадам Барабанчикова, и удостоверение – беременная! Крутом красные, ну, говорю, кладите меня, как я есть, в церкви! Лежу, рожаю, слышу, шпорами – шлеп, шлеп!.. Л ю с ь к а. Кто? Ч а р н о т а. Командир-буденовец. Л ю с ь к а. Ах! Ч а р н о т а. Думаю, куда же ты, буденовец, шлепаешь? Ведь твоя смерть лежит под попоной! Ну приподымай, приподымай ее скорей! Будут тебя хоронить с музыкой! И паспорт он взял, а попону не поднял! Люська визжит. (Выбегает, в дверях кричит.) Здравствуй, племя казачье! Здорово, станичники! Послышались крики. Люська выбегает вслед за Чарнотой. Д е Б р и з а р. Ну, я-то попону приподыму! Не будь я краповый черт, если я на радостях в монастыре кого-нибудь не повешу! Этих, видно, красные второпях забыли! (Махрову.) Ну, у тебя и документ спрашивать не надо. По волосам видно, что за птица! Крапилин, свети сюда! П а и с и й (влетает). Что вы, что вы? Это его высокопреосвященство! Это высокопреосвященнейший Африкан! Д е Б р и з а р. Что ты, сатана чернохвостая, несешь? Махров сбрасывает шапку и тулуп. (Всматривается в лицо Махрова.) Что такое? Ваше высокопреосвященство, да это действительно вы?! Как же вы сюда попали? А ф р и к а н. В Курчулан приехал благословить донской корпус, а меня пленили красные во время набега. Спасибо, монахи снабдили документами. Д е Б р и з а р. Черт знает что такое! (Серафиме.) Женщина, документ! С е р а ф и м а. Я жена товарища министра торговли. Я застряла в Петербурге, а мой муж уже в Крыму. Я бегу к нему. Вот фальшивые документы, а вот настоящий паспорт. Моя фамилия Корзухина. Д е Б р и з а р. Mille excuses, madame![1 - Тысяча извинений, мадам! (франц.)] А вы, гусеница в штатском, уж не обер ли вы прокурор? Г о л у б к о в. Я не гусеница, простите, и отнюдь не обер-прокурор! Я сын знаменитого профессора-идеалиста Голубкова и сам приват-доцент, бегу из Петербурга к вам, к белым, потому что в Петербурге работать невозможно. Д е Б р и з а р. Очень приятно. Ноев ковчег! Кованый люк в полу открывается, из него подымается дряхлый И г у м е н, а за ним – х о р м о н а х о в со свечами. И г у м е н (Африкану). Ваше высокопреосвященство! (Монахам.) Братие! Сподобились мы владыку от рук нечестивых социалов спасти и сохранить! Монахи облекают взволнованного Африкана в мантию, подают ему жезл. Владыко. Прими вновь жезл сей, им же утверждай паству… А ф р и к а н. Воззри с небес, Боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади десница твоя! М о н а х и (внезапно запели). ??? ???????? ????????![2 - Греческая молитва. «На все века, владыка!»] В дверях вырастает Ч а р н о т а, с ним – Л ю с ь к а. Ч а р н о т а. Что вы, отцы святые, белены объелись, что ли? Не ко времени эту церемонию затеяли! Ну-ка, хор!.. (Показывает жестом – «уходите».) А ф р и к а н. Братие! Выйдите! Игумен и монахи уходят в землю. Ч а р н о т а (Африкану). Ваше высокопреосвященство, что же это вы тут богослужение устроили? Драпать надо! Корпус идет за нами по пятам, ловят нас! Нас Буденный к морю придушит! Вся армия уходит! В Крым идем! К Роману Хлудову под крыло! А ф р и к а н. Всеблагий Господи, что же это? (Схватывает свой тулуп.) Двуколки с вами-то есть? (Исчезает.) Ч а р н о т а. Карту мне! Свети, Крапилин! (Смотрит на карту.) Все заперто! Гроб! Л ю с ь к а. Ах ты, Крапчиков, Крапчиков!.. Ч а р н о т а. Стой! Щель нашел! (Де Бризару.) Возьмешь свой полк, пойдешь на Алманайку. Притянешь их немножко на себя, тогда на Бабий Гай и переправляйся хоть по глотку! Я после тебя подамся к молоканам на хутора, с донцами, и хоть позже тебя, а выйду на Арабатскую стрелу, там соединимся. Через пять минут выходи! Д е Б р и з а р. Слушаю, ваше превосходительство. Ч а р н о т а. Ф-фу!.. Дай хлебнуть, полковник. Г о л у б к о в. Серафима Владимировна, вы слышите? Белые уезжают. Нам надо бежать с ними, иначе мы опять попадем в руки к красным. Серафима Владимировна, почему вы не отзываетесь, что с вами? Л ю с ь к а. Дай и мне. Де Бризар подает фляжку Люське. Г о л у б к о в (Чарноте). Господин генерал, умоляю вас, возьмите нас с собой! Серафима Владимировна заболела… Мы в Крым бежим… С вами есть лазарет? Ч а р н о т а. Вы в университете учились? Г о л у б к о в. Конечно, да… Ч а р н о т а. Производите впечатление совершенно необразованного человека. Ну, а если вам пуля попадет в голову на Бабьем Гае, лазарет вам очень поможет, да? Вы бы еще спросили, есть ли у нас рентгеновский кабинет. Интеллигенция!.. Дай-ка еще коньячку! Л ю с ь к а. Надо взять. Красивая женщина, красным достанется. Г о л у б к о в. Серафима Владимировна, подымайтесь! Надо ехать! С е р а ф и м а (глухо). Знаете что, Сергей Павлович, мне, кажется, действительно нездоровится… Вы поезжайте один, а я здесь в монастыре прилягу… мне что-то жарко… Г о л у б к о в. Боже мой! Серафима Владимировна, это немыслимо! Серафима Владимировна, подымайтесь! С е р а ф и м а. Я хочу пить… и в Петербург… Г о л у б к о в. Что же это такое?.. Л ю с ь к а (победоносно). Это тиф, вот что это такое. Д е Б р и з а р. Сударыня, вам бежать надо, вам худо у красных придется. Впрочем, я говорить не мастер. Крапилин, ты красноречив, уговори даму! К р а п и л и н. Так точно, ехать надо. Г о л у б к о в. Серафима Владимировна, надо ехать… Д е Б р и з а р. Крапилин, ты красноречив, уговори даму! К р а п и л и н. Так точно, ехать надо! Д е Б р и з а р (глянул на браслет-часы). Пора! (Выбегает.) Послышалась его команда: «Садись!» – потом топот. Л ю с ь к а. Крапилин! Подымай ее, бери силой! К р а п и л и н. Слушаюсь! (Вместе с Голубковым подымают Серафиму, ведут под руки.) Л ю с ь к а. В двуколку ее! Уходят. Ч а р н о т а (один, допивает коньяк, смотрит на часы). Пора. И г у м е н (вырастает из люка). Белый генерал! Куда же ты? Неужто ты не отстоишь монастырь, давший тебе приют и спасение?! Ч а р н о т а. Что ты, папаша, меня расстраиваешь? Колоколам языки подвяжи, садись в подземелье! Прощай! (Исчезает.) Послышался его крик: «Садись! Садись!» – потом страшный топот, и все смолкает. Паисий появляется из люка. П а и с и й. Отче игумен! А отец игумен! Что ж нам делать? Ведь красные прискачут сейчас! А мы белым звонили! Что же нам, мученический венец принимать? И г у м е н. А где ж владыко? П а и с и й. Ускакал, ускакал в двуколке! И г у м е н. Пастырь, пастырь недостойный!.. Покинувший овцы своя! (Кричит глухо в подземелье.) Братие! Молитесь! Из-под земли глухо послышалось: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас…». Тьма съедает монастырь. Сон первый кончается. Сон второй …Сны мои становятся все тяжелее… Возникает зал на неизвестной и большой станции где-то в северной части Крыма. На заднем плане зала необычных размеров окна, за ними чувствуется черная ночь с голубыми электрическими лунами. Случился зверский, непонятный в начале ноября в Крыму мороз. Сковал Сиваш, Чонгар, Перекоп и эту станцию. Окна оледенели, и по ледяным зеркалам время от времени текут змеиные огненные отблески от проходящих поездов. Горят переносные железные черные печки и керосиновые лампы на столах. В глубине, над выходом на главный перрон, надпись по старой орфографии: «Отдъление оперативное». Стеклянная перегородка, в ней зеленая лампа казенного типа и два зеленых, похожих на глаза чудовищ, огня кондукторских фонарей. Рядом, на темном облупленном фоне, белый юноша на коне копьем поражает чешуйчатого дракона. Юноша этот – Георгий Победоносец, и перед ним горит граненая разноцветная лампада. Зал занят б е л ы м и ш т а б н ы м и о ф и ц е р а м и. Большинство из них в башлыках и наушниках. Бесчисленные полевые телефоны, штабные карты с флажками, пишущие машинки в глубине. На телефонах то и дело вспыхивают разноцветные сигналы, телефоны поют нежными голосами. Штаб фронта стоит третьи сутки на этой станции и третьи сутки не спит, но работает, как машина. И лишь опытный и наблюдательный глаз мог бы увидеть беспокойный налет в глазах у всех этих людей. И еще одно – страх и надежду можно разобрать в этих глазах, когда они обращаются туда, где некогда был буфет первого класса. Там, отделенный от всех высоким буфетным шкафом, за конторкой, съежившись на высоком табурете, сидит Р о м а н В а л е р ь я н о в и ч Х л у д о в. Человек этот лицом бел, как кость, волосы у него черные, причесаны на вечный неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел, брит, как актер, кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые. На нем солдатская шинель, подпоясан он ремнем по ней не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывали шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит черный генеральский зигзаг. Фуражка защитная, грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки. На Хлудове нет никакого оружия. Он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы. Он морщится, дергается, любит менять интонации. Задает самому себе вопросы и любит сам же на них отвечать. Когда хочет изобразить улыбку, скалится. Он возбуждает страх. Он болен – Роман Валерьянович. Возле Хлудова, перед столом, на котором несколько телефонов, сидит и пишет исполнительный и влюбленный в Хлудова есаул Г о л о в а н. Х л у д о в (диктует Головану). «…Запятая. Но Фрунзе обозначенного противника на маневрах изображать не пожелал. Точка. Это не шахматы и не Царское незабвенное Село. Точка. Подпись – Хлудов. Точка». Г о л о в а н (передает написанное кому-то). Зашифровать, послать главнокомандующему. П е р в ы й ш т а б н о й (осветившись сигналом с телефона, стонет в телефон). Да, слушаю… слушаю… Буденный?.. Буденный?.. В т о р о й ш т а б н о й (стонет в телефон). Таганаш… Таганаш… Т р е т и й ш т а б н о й (стонет в телефон). Нет, на Карпову балку… Г о л о в а н (осветившись сигналом, подает Хлудову трубку). Ваше превосходительство… Х л у д о в (в трубку). Да. Да. Да. Нет. Да. (Возвращает трубку Головану.) Мне коменданта. Г о л о в а н. Коменданта! Голоса-эхо побежали: «Коменданта, коменданта!» К о м е н д а н т, бледный, косящий глазами, растерянный офицер в красной фуражке, пробегает между столами, предстает перед Хлудовым. Х л у д о в. Час жду бронепоезд «Офицер» на Таганаш. В чем дело? В чем дело? В чем дело? К о м е н д а н т (мертвым голосом). Начальник станции, ваше превосходительство, доказал мне, что «Офицер» пройти не может. Х л у д о в. Дайте мне начальника станции. К о м е н д а н т (бежит, на ходу говорит кому-то всхлипывающим голосом). Что ж я-то поделаю? Х л у д о в. У нас трагедии начинаются. Бронепоезд параличом разбило. С палкой ходит бронепоезд, а пройти не может. (Звонит.) На стене вспыхивает надпись: «Отдъление контрразвъдывательное». На звонок из стены выходит Т и х и й, останавливается около Хлудова, тих и внимателен. Х л у д о в (обращается к нему). Никто нас не любит, никто. И из-за этого трагедии, как в театре все равно. Тихий тих. Х л у д о в (яростно). Печка с угаром, что ли? Г о л о в а н. Никак нет, угару нет. Перед Хлудовым предстает К о м е н д а н т, а за ним Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и. Х л у д о в (Начальнику станции). Вы доказали, что бронепоезд пройти не может? Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и (говорит и движется, но уже сутки человек мертвый). Так точно, ваше превосходительство. Физической силы-возможности нету! Вручную сортировали и забили начисто, пробка! Х л у д о в. Вторая, значит, с угаром? Г о л о в а н. Сию минуту! (Кому-то в сторону.) Залить печку! Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и. Угар, угар. Х л у д о в (Начальнику станции). Мне почему-то кажется, что вы хорошо относитесь к большевикам. Вы не бойтесь, поговорите со мной откровенно. У каждого человека есть свои убеждения, и скрывать их он не должен. Хитрец! Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и (говорит вздор). Ваше высокопревосходительство, за что же такое подозрение? У меня детишки… еще при государе императоре Николае Александровиче… Оля и Павлик, детки… тридцать часов не спал, – верьте Богу! – и лично председателю Государственной думы Михаилу Владимировичу Родзянко известен. Но я ему, Родзянко, не сочувствую… У меня дети… Х л у д о в. Искренний человек, а? Нет? Нужна любовь, а без любви ничего не сделаешь на войне! (Укоризненно, Тихому.) Меня не любят. (Сухо.) Дать сапер. Толкать, сортировать. Пятнадцать минут времени, чтобы «Офицер» прошел за выходной семафор! Если в течение этого времени приказание не будет исполнено, коменданта арестовать! А начальника станции повесить на семафоре, осветив под ним подпись «Саботаж». Вдали в это время послышался нежный медленный вальс. Когда-то под этот вальс танцевали на гимназических балах. Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и (вяло). Ваше высокопревосходительство, мои дети еще в школу не ходили… Тихий берет Начальника станции под руку и уводит. За ними – Комендант. Х л у д о в. Вальс? Г о л о в а н. Чарнота подходит, ваше превосходительство. Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и (за стеклянной перегородкой оживает, кричит в телефон). Христофор Федорович! Христом-Богом заклинаю: с четвертого и пятого пути все составы всплошную гони на Таганаш! Саперы будут! Как хочешь толкай! Господом заклинаю! Н и к о л а е в н а (появилась возле Начальника станции). Что такое, Вася, что? Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и. Ох, беда, Николаевна! Беда над семьей! Ольку, Ольку волоки сюда, в чем есть волоки! Н и к о л а е в н а. Ольку? Ольку? (Исчезает.) Вальс обрывается. Дверь с перрона открывается, и входит Ч а р н о т а, в бурке и папахе, проходит к Хлудову. Л ю с ь к а, вбежавшая вместе с Чарнотой, остается в глубине у дверей. Ч а р н о т а. С Чонгарского дефиле, ваше превосходительство, сводная кавалерийская дивизия подошла. Хлудов молчит, смотрит на Чарноту. Ваше превосходительство! (Указывает куда-то вдаль.) Что же это вы делаете? (Внезапно снимает папаху.) Рома! Ты генерального штаба! Что же ты делаешь? Рома, прекрати! Х л у д о в. Молчать! Чарнота надевает папаху. Обоз бросите здесь, пойдете на Карпову балку, станете там. Ч а р н о т а. Слушаю. (Отходит.) Л ю с ь к а. Куда? Ч а р н о т а (тускло). На Карпову балку. Л ю с ь к а. Я с тобой. Бросаю я этих раненых и Серафиму тифозную. Ч а р н о т а (тускло). Можешь погибнуть. Л ю с ь к а. Ну и слава Богу! (Уходит с Чарнотой.) Послышалось лязганье, стук, потом страдальческий вой бронепоезда. Н и к о л а е в н а врывается за перегородку, тащит О л ь к у, закутанную в платок. Н и к о л а е в н а. Вот она, Олька, вот она! Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и (в телефон). Христофор Федорович, дотянул?! Спасибо тебе, спасибо! (Схватывает Ольку на руки, бежит к Хлудову.) За ним – Т и х и й и К о м е н д а н т. Х л у д о в (Начальнику станции). Ну что, дорогой, прошел? Прошел? Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и. Прошел, ваше высокопревосходительство, прошел! Х л у д о в. Зачем ребенок? Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и. Олечка, ребенок… способная девочка. Служу двадцать лет и двое суток не спал. Х л у д о в. Да, девочка… Серсо. В серсо играет? Да? (Достает из кармана карамель.) Девочка, на! Курить доктора запрещают, нервы расстроены. Да не помогает карамель, все равно курю и курю. Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и. Бери, Олюшенька, бери… Генерал добрый. Скажи, Олюшенька, «мерси»… (Подхватывает Ольку на руки, уносит за перегородку, и Николаевна исчезает с Олькой.) Опять послышался вальс и стал удаляться. Из двери, не той, в которую входил Чарнота, а из другой, входит П а р а м о н И л ь и ч К о р з у х и н. Это необыкновенно европейского вида человек в очках, в очень дорогой шубе и с портфелем. Подходит к Головану, подает ему карточку. Голован передает карточку Хлудову. Х л у д о в. Я слушаю. К о р з у х и н (Хлудову). Честь имею представиться. Товарищ министра торговли Корзухин. Совет министров уполномочил меня, ваше превосходительство, обратиться к вам с тремя запросами. Я только что из Севастополя. Первое: мне поручили узнать о судьбе арестованных в Симферополе пяти рабочих, увезенных, согласно вашего распоряжения, сюда в ставку. Конец ознакомительного фрагмента. notes Примечания 1 Тысяча извинений, мадам! (франц.) 2 Греческая молитва. «На все века, владыка!» Текст предоставлен ООО «ИТ» Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию:https://tellnovel.com/ru/mihail-bulgakov/beg