Город Александр Александрович Блок Александр Александрович Блок Сборник «Город» (1904—1908) В ОКТЯБРЕ Открыл окно. Какая хмурая Столица в октябре! Забитая лошадка бурая Гуляет на дворе. Снежинка легкою пушинкою Порхает на ветру, И елка слабенькой вершинкою Мотает на юру. Жилось легко, жилось и молодо — Прошла моя пора. Вон — мальчик, посинев от холода, Дрожит среди двора. Всё, всё по старому, бывалому, И будет как всегда: Лошадке и мальчишке малому Не сладки холода. Да и меня без всяких поводов Загнали на чердак. Никто моих не слушал доводов, И вышел мой табак. А всё хочу свободной волею Свободного житья, Хоть нет звезды счастливой более С тех пор, как запил я! Давно звезда в стакан мой канула, — Ужели навсегда?… И вот душа опять воспрянула: Со мной моя звезда! Вот, вот — в глазах плывет манящая, Качается в окне… И жизнь начнется настоящая, И крылья будут мне! И даже всё мое имущество С собою захвачу! Познал, познал свое могущество!… Вот вскрикнул… и лечу! Лечу, лечу к мальчишке малому, Средь вихря и огня… Всё, всё по старому, бывалому, Да только — без меня! Октябрь 1906 ГИМН В пыльный город небесный кузнец прикатил Огневой переменчивый диск. И по улицам — словно бесчисленных пил Смех и скрежет и визг. Вот в окно, где спокойно текла Пыльно-серая мгла, Луч вонзился в прожженное сердце стекла, Как игла. Все испуганно пьяной толпой Покидают могилы домов… Вот — всем телом прижат под фабричной трубой Незнакомый с весельем разгульных часов… Он вонзился ногтями в кирпич В унизительной позе греха… Но небесный кузнец раздувает меха, И свистит раскаленный, пылающий бич. Вот — на груде горячих камней Распростерта не смевшая пасть… Грудь раскрыта — и бродит меж темных бровей Набежавшая страсть… Вот — монах, опустивший глаза, Торопливо идущий вперед… Но и тех, кто безумно обеты дает, Кто бесстрастные гимны поет, Настигает гроза! Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую грудь На распутьях, в подвалах, на башнях — хвала! Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, — Наши гимны, и песни, и сны — без числа!… Золотая игла! Исполинским лучом пораженная мгла! Опаленным, сметенным, сожженным дотла — Хвала! 27 августа 1904 КЛЕОПАТРА Открыт паноптикум печальный Один, другой и третий год. Толпою пьяной и нахальной Спешим… В гробу царица ждет. Она лежит в гробу стеклянном, И не мертва и не жива, А люди шепчут неустанно О ней бесстыдные слова. Она раскинулась лениво — Навек забыть, навек уснуть… Змея легко, неторопливо Ей жалит восковую грудь… Я сам, позорный и продажный, С кругами синими у глаз, Пришел взглянуть на профиль важный, На воск, открытый напоказ… Тебя рассматривает каждый, Но, если б гроб твой не был пуст, Я услыхал бы не однажды Надменный вздох истлевших уст: «Кадите мне. Цветы рассыпьте. Я в незапамятных веках Была царицею в Египте. Теперь — я воск. Я тлен. Я прах». — «Царица! Я пленен тобою! Я был в Египте лишь рабом, А ныне суждено судьбою Мне быть поэтом и царем! Ты видишь ли теперь из гроба, Что Русь, как Рим, пьяна тобой? Что я и Цезарь — будем оба В веках равны перед судьбой?» Замолк. Смотрю. Она не слышит. Но грудь колышется едва И за прозрачной тканью дышит… И слышу тихие слова: «Тогда я исторгала грозы. Теперь исторгну жгучей всех У пьяного поэта — слезы, У пьяной проститутки — смех». 16 декабря 1907 ЛЕГЕНДА Господь, ты слышишь? Господь, простишь ли? — Весна плыла высоко в синеве. На глухую улицу в полночь вышли Веселые девушки. Было — две. Но Третий за ними — за ними следом Мелькал, неслышный, в луче фонаря. Он был неведом… одной неведом: Ей казалось… казалось, близка заря. Но синей и синее полночь мерцала, Тая, млея, сгорая полношумной весной. И одна сказала… «Ты слышишь? — сказала. — О, как страшно, подруга… быть с тобой». И была эта девушка в белом… в белом, А другая — в черном… Твоя ли дочь? И одна — дрожала слабеньким телом, А другая — смеялась, бежала в ночь… Ты слышишь, господи? Сжалься! О, сжалься! Другая, смеясь, убежала прочь… И на улице мертвой, пустынной остались… Остались… Третий, она и ночь. Но, казалось, близко… Казалось, близко Трепетно бродит, чуть белеет заря… Но синий полог упал так низко И задернул последний свет фонаря. Был синий полог. Был сумрак долог. И ночь прошла мимо них, пьяна. И когда в траве заблестел осколок, Она осталась совсем одна. И первых лучей протянулись нити, И слабые руки схватили нить… Но уж город, гудя чредою событий, Где-то там, далеко, начал жить… Был любовный напиток — в красной пачке кредиток, И заря испугалась. Но рукою Судьбы Кто-то городу дал непомерный избыток, И отравленной пыли полетели столбы. Подходили соседи и шептались докучно. Дымно-сизый старик оперся на костыль — И кругом стало душно… А в полях однозвучно Хохотал Невидимка — и разбрасывал пыль. В этом огненном смерче обняла она крепче Пыльно-грязной земли раскаленную печь… Боже правый! Сделай, чтобы твердь стала легче! Отврати твой разящий и карающий меч! И откликнулось небо: среди пыли и давки Появился архангел с убеленной рукой: Всем казалось — он вышел из маленькой лавки, И казалось, что был он — перепачкан мукой… Но уж твердь разрывало. И земля отдыхала. Под дождем умолкала песня дальних колес… И толпа грохотала. И гроза хохотала. Ангел белую девушку в дом свой унес. 15 апреля 1905 МИТИНГ Он говорил умно и резко, И тусклые зрачки Метали прямо и без блеска Слепые огоньки. А снизу устремлялись взоры От многих тысяч глаз, И он не чувствовал, что скоро Пробьет последний час. Его движенья были верны, И голос был суров, И борода качалась мерно В такт запыленных слов. И серый, как ночные своды, Он знал всему предел. Цепями тягостной свободы Уверенно гремел. Но те, внизу, не понимали Ни чисел, ни имен, И знаком долга и печали Никто не заклеймен. И тихий ропот поднял руку, И дрогнули огни. Пронесся шум, подобный звуку Упавшей головни. Как будто свет из мрака брызнул, Как будто был намек… Толпа проснулась. Дико взвизгнул Пронзительный свисток. И в звоны стекол перебитых Ворвался стон глухой, И человек упал на плиты С разбитой головой. Не знаю, кто ударом камня Убил его в толпе, И струйка крови, помню ясно, Осталась на столбе. Еще свистки ломали воздух, И крик еще стоял, А он уж лег на вечный отдых У входа в шумный зал… Но огонек блеснул у входа… Другие огоньки… И звонко брякнули у свода Взведенные курки. И промелькнуло в беглом свете, Как человек лежал, И как солдат ружье над мертвым Наперевес держал. Черты лица бледней казались От черной бороды, Солдаты, молча, собирались И строились в ряды. И в тишине, внезапно вставшей, Был светел круг лица, Был тихий ангел пролетавший, И радость — без конца. И были строги и спокойны Открытые зрачки, Над ними вытянулись стройно Блестящие штыки. Как будто, спрятанный у входа За черной пастью дул, Ночным дыханием свободы Уверенно вздохнул. 10 октября 1905 НА ЧЕРДАКЕ Что на свете выше Светлых чердаков? Вижу трубы, крыши Дальних кабаков. Путь туда заказан, И на что — теперь? Вот — я с ней лишь связан… Вот — закрыта дверь… А она не слышит — Слышит — не глядит, Тихая — не дышит, Белая — молчит… Уж не просит кушать… Ветер свищет в щель. Как мне любо слушать Вьюжную свирель! Ветер, снежный север, Давний друг ты мне! Подари ты веер Молодой жене! Подари ей платье Белое, как ты! Нанеси в кровать ей Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ИТ» Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию:https://tellnovel.com/ru/aleksandr-blok/gorod