Сторінка 1

Три момента взрыва (сборник)
Чайна Мьевиль


Большая фантастика (Эксмо)
Проза Чайны Мьевиля поражает читателя интеллектульностью и богатым воображением. Фантастическое в его рассказах не избегает реальности, а, наоборот, вскрывает ее самыми провокационными способами.

Этим отличаются и двадцать восемь историй из нового сборника писателя. Неоднозначные, то сатирические, то невероятно трогательные, оригинальные по форме и языку, все они показывают людей, столкнувшихся с необъяснимой странностью мира – или же не менее необъяснимой странностью в себе самих.





Чайна Мьевиль

Три момента взрыва



China Mieville

THREE MOMENTS OF AN EXPLOSION



Серия «Большая фантастика»



Copyright © 2015 by China Miеville

© Н. Екимова, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017


* * *


Посвящается Марии





Я в долгу перед всеми, кто помогал мне с этими рассказами, в о: Джсобенностиейми Алинсон, Марк Боулд, Надя Бузиди, Мик Читам, Миган Крист, Рупа ДасГупта, Андреа Гиббонс, РЛ Гольдберг, Мария Давана Хедли, Крис Джон, Саймон Квана, Джон Макдоналд, Джемайма Мьевиль, Карен Мирза, Сьюзи Никлин, Хелен Ойеайми, Энн Перри, Сью Пауэл, Мэгги Пауэрс, Макс Шафер, Ричард Сеймур, Джаред Шурин, Джульен Туан и Рози Уоррен.

Моя искренняя признательность всем редакторам, которые работали со мной над разными историями из этого сборника: Бен Иста и Жак Тестар; Джастин Макгирк; Ричард Ли; Джордан Басс; Дэвид Левитт; Юка Игараши; Омар Холейф и все в «Ф.А.К.Т.», Ливерпуль. Я глубоко признателен Нику Блейку, Робу Коксу, Джули Крисп, Джессике Катберт-Смит; Сэ Идсу и всем в «Пан Макмиллан»; а также Киту Клейтону, Пенелопе Хайнс, Дэвиду Моэнчу, Тришии Нарвал, Скотту Шаннону, Антетте Шлачта-Макгинн, Марку Тавани, Бетси Уилсон и всем в «Рэндем Хаус Дель Рей».

Часть рассказов этого цикла была создана в сотрудничестве с «Колонией Макдауэлл», состоявшей в то время частью «Фонда Ланнан». Я весьма благодарен обеим организациям за всестороннюю поддержку.


Лошади спали стоя, а дикие звери,
готовые к прыжку даже во сне,
казалось, копили под кожей тоску,
которая прорвется позже.

    Эльзе Айкингер.
    Связанный Человек




1. Снос спонсируется компанией по производству бургеров. Все уже привыкли к дегрорекламе, когда пятна плесени и гнили образуют на портящихся продуктах питания названия брендов или логотипы модных товаров, что обеспечивается небольшим вмешательством в генную структуру еды – так, компания «Эппл» платит за разложение яблок, чтобы на их порыжевших огрызках проступал значок в виде надкушенного яблока. Взрывной маркетинг – дело пока новое. А ведь стоит только напихать подходящих нанохреновин в ракеты и зажигательные патроны, и в небе над разбомбленными и сожженными ими городами огненными буквами запылает аббревиатура БАЭ или название фирмы «Рейтеон»[1 - БАЭ – британские аэрокосмические системы, «Рейтеон» – американская компания, один из основных поставщиков военного ведомства США. – Здесь и далее прим. пер.]. Но сегодня мы говорим о вещах не столь мрачных. Речь идет всего лишь о старом складе, таком ветхом, что оставлять его стоять уже небезопасно. На определенном расстоянии от здания собирается обычная в таких случаях толпа. Мэр передает кнопку взрывателя девчушке, которая благодаря помощи фонда «Загадай Желание» наконец-то сможет осуществить свою мечту. Девчушка сияет, журналисты щелкают затворами фотоаппаратов, из окон нижнего этажа вырывается дым, и старая развалина оседает под радостные крики толпы, а облака поднимающейся к небу пыли складываются в пухлые буквы: ТВОЙ ПУТЬ, которые быстро раздувает ветер.

2. Офигительно сложное искусство – всунуть в себя таблетку напичканной тахионами[2 - Тахион – гипотетическая частица, движущаяся со скоростью, превышающей скорость света в вакууме.] МДМА так, чтобы она сработала строго когда надо и вынесла тебя из времени прочь. Это экстремальный сквоттинг. Шумные, пьяные от любви парни и девушки вместе проходят сквозь обступившую их вдруг неподвижность и устремляются к зданию. Трое успевают войти внутрь раньше, чем течение времени снова подхватит их. Они приняли большие дозы, и теперь у них есть несколько часов – субъективных, конечно, – на исследование нутра погибающего дома, пока он стоит, склонившись внутрь самого себя. Его стены прогнулись, готовые вот-вот сложиться, а в темных от пыли коридорах застыла взрывная волна. Трое исследователей запаслись снаряжением для скалолазания и теперь энергично карабкаются вверх по внутренним склонам того, что скоро станет грудой щебня. Они торопятся обогнать свой метаболизм и достигнуть верхнего этажа съеживающегося здания прежде, чем действие таблетки иссякнет и их выбросит назад во время. И успевают. Двоим удается даже спуститься вниз и выбраться наружу. После они утешают друг друга тем, что их погибшая спутница замешкалась нарочно, что ее последнее падение было неслучайным, – она хотела, чтобы «экстази» выветрилась изо всех пор

Сторінка 2

ее организма и освободила место для взрыва, который поднялся вокруг нее, словно шквал аплодисментов, и увлек ее за собой. Что ж, для современных городских меланхоликов вроде них это не столь уж неслыханный выбор.

3. Никто не знает, на самом ли деле причиной всему дух погибшей девушки, как никто не может с уверенностью утверждать, что это она хочет преподнести нам какой-то урок. С таким же успехом вину можно возлагать на души других людей, которым случилось расстаться с жизнью во внутренних помещениях огромного дома за сто двадцать шесть лет его существования. Нельзя списать все и на воспоминания самого дома, какими бы печальными или счастливыми они ни были. К ним город уже, в общем-то, привык. Нет, внезапные порывы ветра, которые проносятся вдруг по улицам микрорайона, построенного на участке, где стоял когда-то склад, и густые клубы удушливой пыли – это призраки самого взрыва. Это он хочет чего-то. Это ему грустно – печаль проглядывает в том, под каким углом движутся пылевые облака, как они медленно клубятся и истаивают. Приглашают священника: он приносит книгу, свечу и колокольчик. Взрыв наконец-то утихает. Но, как утверждают энтузиасты волшебной таблетки, которые успели проникнуть в дом и выбраться из него в последние мгновения, он стихает скорее из жалости, чем потому, что его заставили.




Аванто


Когда холодные массы только начали сгущаться над Лондоном, радары их не видели. А когда, часа примерно через два, их отражения все же появились на экранах, сотни тысяч людей уже высыпали на улицы и стояли, задрав головы к небу. Глаза они прикрывали ладонями – день был облачный, но какой-то яркий. В небе, набухая над линией горизонта, грузно висели непонятные штуки, каждая величиной с собор.

Начиналось все с тонких белых полосок на небосклоне – аномалии, на которую обратили внимание разве что закоренелые любители наблюдать за погодой. Полоски постепенно расширялись, и наконец придали блеск бесцветному полудню ранней зимы. Их структура уплотнялась, они обретали объем, грани, непроницаемую для глаза белизну. Теперь они отбрасывали тени.

Соцсети бурлили теориями. Одни презрительно называли неизвестные штуковины миражами, глупыми шутками, рекламным трюком для нового телешоу. Другие приветствовали в них явление ангелов, третьи тряслись от страха, предвидя нападение пришельцев или появление нового супероружия.

Одна штуковина нависла как раз над зданием ратуши. Тут и впрямь многие поверили, что цель выбрана не случайно, и уже готовы были удариться в панику, однако от ратуши было всего несколько миль до здания Парламента, которое куда больше подходило на роль стратегически важной мишени. Еще три скоро стали видны над Льюишэмом, Слоном и Замком и над моим кварталом.

Одни висели тихо. Другие продолжали медленно плыть по небу, просто так, без всякой цели, по воле каких-то своих течений, а не ветров.

Воздушное пространство над городом закрыли для любых летательных аппаратов, кроме военных самолетов. Улицы наводнили солдаты и специальные полицейские силы. Сверхзвуковые ревели над самыми нашими головами, трескучие вертолеты поднимались в воздух и облетали невероятные штуковины вокруг, как будто подозрительно обнюхивали их со всех сторон.

Мне было тогда одиннадцать – значит, все началось лет пятнадцать тому назад. Нас было четверо: я, Робби, Сэл – она была высокой для своего возраста и потому вроде как верховодила всеми нами – и Йен, пугливый пацаненок, с которым я вел себя неважно.

Мы жили под Массой № 2, как вскоре стали называть эти штуки. Мерно покачиваясь с боку на бок, она проплывала по небу Низдена, а мы с друзьями неслись следом за ней по улицам, шныряя между остолбеневшими от изумления обитателями северного Лондона. Чтобы поспеть за ней, нам приходилось мчаться со всех ног, а она все удалялась в направлении Харлесдена. Никогда в жизни мы не видели ничего похожего – гигантское нечто плыло над нами в небе сначала на восток, потом на юг, как корабль без руля и без ветрил.



Ледовые массы имели свой микроклимат. От них исходил такой холод, что мы внизу все время носили теплую одежду. Лед как будто порождал кусачий ветер и направлял его в нас, перемежая с зарядами мелкого снега.

Мы были тогда как бешеные, так что теперь мне уже трудно сказать, что и когда происходило. Помню, как мы во весь опор неслись по Стейшен-роуд, и у перекрестка с Вендовер и Авеню-роуд, под часами, я врезался в женщину в хиджабе, да так, что она даже покупки рассыпала и заругалась на меня во весь голос, а я, хотя и знал, что не прав, крикнул ей: «Заткнись, старая корова!», чем здорово насмешил своих приятелей. Теперь мне странно, что я помню именно это и что я не поленился тогда задержаться и ответить на ее брань; странно и то, что она так сильно рассердилась, и даже то, что она вообще заметила меня, учитывая ту штуку, которая висела у нас над головами.

– Гляди! – воскликнул вдруг Робби. Мимо португальского кафе и мусульманского книжного проехали машины с солдатами.

Мы сломя голову понеслись прямиком

Сторінка 3

крематорию западного Лондона. Обычно нас, стайку горластых сорванцов, к нему и близко не подпускали, но тогда всем было все равно: люди лезли в ворота, как одержимые, ведь масса была у всех прямо над головами. Вот она зависла над садом поминовения. Только представьте: там наверняка шли похороны, а тут ввалилась толпа совершенно незнакомых людей, да еще эта штука повисла сверху.

Люди шарили по Сети в поисках информации, смотрели новости по смартфонам, так что, когда правительство обнародовало официальные результаты проведенных учеными тестов (что это были за тесты и как именно их проводили, никто так и не узнал), все уже и так понимали, что это за штуки такие в небе. Мы знали, что над Лондоном висят айсберги.



Военные летчики героически маневрировали в холодных воздушных завихрениях между массами, чьи бока и подбрюшья были сплошь изо льда, опушенного инеем, а кое-где припорошенного снегом. Их макушки, невидимые для Лондона до публикации отснятых пилотами кадров, пронзали низкие облака и были почти голыми. Угловатые грани белой, сверкающей и гладкой, точно стекло, замерзшей воды образовывали на их поверхности холмы и пригорки.

Излучаемое городом тепло боролось с их холодом. На второй день ледяной сталактит, похожий на громадную сосульку, оторвался от Массы № 4 и рухнул на землю в Дагенхеме, раздавив в лепешку чью-то машину и положив начало новой волне паники. Я написал друзьям эсэмэски. Договорились опять встретиться под Массой № 2. Мы ее как будто подначивали. Но нам было всего по одиннадцать лет, и мы были бессмертны.

Ледяная гора зависла над пустошью в Вормвуд-Скрабс. Периметр оцепила полиция.

– Туда нельзя, – сказал нам офицер. За его спиной лежал загаженный парк с видом на Лондон. Над парком висел лед, и мы дрожали от холода в его тени. В кронах деревьев пронзительно вопили одичавшие лондонские попугаи.

Мы еще спорили, как нам лучше обойти полицейских, когда, примерно час спустя, они сами пропустили нас туда, куда нам было нужно: получив по рации новый приказ, они перестали охранять пустошь. Масса № 2 снова пришла в движение. Мы с громкими воплями кинулись за ней.

Когда упал тот первый ледяной столб, все опять занервничали. Людям советовали по возможности не выходить на улицу, как будто погибнуть под развалинами дома было приятнее, чем под горой льда. Но айсберги оказались на редкость крепкими. За первую неделю от них отломилось всего три куска сколько-нибудь заметного размера, да и те, хотя и поломали кое-что внизу, но никого не убили.

Правда, это не значит, что от айсбергов отломились всего три куска: три куска упали.

Помню, мы с отцом, мамой и сестрой поехали в торговый центр Брент-Кросс, когда я впервые увидел, как крошится айсберг. Мне как раз понадобилась форма для футбола. Мы были на парковке, и я рассматривал ледяную гору – кажется, Массу № 4, – которая плыла где-то далеко, над Илингом. Отец прикрикнул, чтобы я поторапливался, а сам повернулся и пошел, и тут раздался треск. Здоровенный кусок льда размером с дом откололся от северного края айсберга.

Я охнул, а отец громко вскрикнул от испуга, когда этот кусок завалился на бок, завертелся вокруг своей оси – и замер. Он не упал – а поплыл в воздухе горизонтально. Так он плыл, покачиваясь и вращаясь, оставляя за собой дорожку из колотого льда. Мы переглянулись.

Обломок вернулся к основной массе и, прибившись к ней, снова стал с ней одним целым примерно через полтора дня.



Айсберги висели в небе уже два дня, когда с одного из них сорвался исследовательский отряд, посланный правительством. В него входили ученые, профессиональные путешественники, несколько международных наблюдателей и сопровождение из королевской морской пехоты. На фотографиях для пресс-релиза они все были в новейшей полярной экипировке, а их лица выражали одинаковую решимость.

Их целью стала Масса № 3. В ее почти вертикальный склон у самой вершины врезалась небольшая горизонтальная площадка, куда мог сесть вертолет. Все айсберги тогда уже получили имена, каждый по своему внешнему виду. Так что «Лондон Ивнинг Стандард» немедленно окрестила экспедицию «восхождением на Кастрюлю». Высадку показывали в Сети в режиме реального времени – все видели, как солдаты в термальных костюмах спустились по раскачивающимся от ветра тросам на девственно-белую поверхность ледяного плато и разбили лагерь примерно в миле над Баттерси.

Пять дней мы, как завороженные, внимали каждому слову из лаконичных отчетов экспедиции, отслеживали их твиты и фотографии, смотрели снятые ими видео, а Масса № 3 продолжала описывать над городом неверные круги. Люди, дрожа от холода, высовывались из окон своих офисов, когда она проплывала мимо. «Кастрюлю» эскортировали военные вертолеты. С верхних этажей лондонских небоскребов можно было видеть, как они мельтешат вокруг Массы № 3, точно рой мелких насекомых.

Мы читали отчеты членов экспедиции, где они писали о трудностях, которые им приходилось преодолевать, всматривались в присланные ими фото. Разумеется, никто тогда не оста

Сторінка 4

ся равнодушным к драме, разыгрывавшейся прямо у нас над головами, все считали этих ребят героями. Правда, теперь, когда прошло столько лет и людей уже ничем не удивишь, хоть в церкви ссы, их тогдашние снимки кажутся мне вполне обыкновенными, в том смысле, что именно таких и ждешь от любой полярной экспедиции. Жуткий ветер, ледяные торосы и все такое.

Короче, я хочу сказать, что Масса № 3 есть именно то, чем кажется: просто айсберг. Ни больше ни меньше. Холодный, голый, суровый. Ну и, конечно, впечатляющий, а как иначе? Все айсберги испокон веку производят на людей впечатление, а этот, уж поверьте, выглядит ничуть не менее внушительно, чем любой его собрат, с той только разницей, что те плавают в воде, а этот висит над нашими головами.

И все же та экспедиция дала два необычных снимка. На первом отряд переходит по висячему ледяному мосту с одного неприступного искрящегося утеса на другой – классика жанра, если не обращать внимания на маячащие внизу шиферные крыши и антенны Уондсуорта. И второй снимок – селфи доктора Джоанны Лунд, сделанное почти у самой вершины.

Доктор Лунд с несчастным видом смотрит прямо в камеру. Она хрупкая, чуть раскосые глаза обведены темным, шапка натянута на уши. За ее спиной – ледяной шпиль. Внизу, у его подножия, можно разглядеть других членов команды, они стоят и смотрят наверх, на его белые грани. Пейзаж – обычная жестокая красота, как на полярных снимках. Города не видно. Кругом лед как лед, такой же, как везде. И только тусклый свет и непонятное выражение лица доктора Лунд сообщают всему атмосферу тревоги.



В разборе полета, последовавшем за извлечением отряда, официальные представители особенно напирали на то, что, готовя эту экспедицию, они, разумеется, рассматривали возможность столкновения айсбергов. Если это так, то все, что они предусмотрели на такой случай, не сработало.

Утром семнадцатого июня, в тот самый день, когда в Сети появилось последнее фото Лунд, а команда, как нам сообщили позже, готовилась к восхождению на капризную ледяную глыбу, Масса № 6, прозванная в народе Большой Медведицей, вдруг быстрее обычного покатилась по небу откуда-то с севера, из района Кройдона.

Сначала никакой особенной тревоги это ни у кого не вызвало. Но часы шли, Масса № 6 набирала скорость, а Масса № 3 отклонилась от своего привычного курса, и тогда всем стало ясно, что столкновение неизбежно.

Камера на шлеме Лунд зафиксировала эту катастрофу. Видно, как члены отряда прячутся за ледяными глыбами. Масса № 3 продолжает рыскать, так что внизу вдруг становятся видны башни Пекхэма. А с юга в картинку вплывает огромная ледяная туша. Масса № 6 движется очень быстро.

Грохот от их соударения слышал весь Лондон.

Учитывая размеры этих штук, можно смело сказать, что это было не лобовое столкновение, а так, удар по касательной. Айсберги столкнулись друг с другом на полном ходу, со страшным треском обдирая со своих боков куски льда, которые тут же рассыпались по небу. Масса № 6 резко отклонилась к востоку. Масса № 3 взмыла вверх.

Ледяной шпиль накренился, и Лунд пошатнулась вместе с ним. Шипы ее альпинистских ботинок продолжали впиваться в лед, и стальной трос не порвался, – раскрошился сам лед под ней. В считаные секунды она пролетела те сотни метров, подъем на которые стоил ей нескольких часов напряженного труда. Мы видели полет как бы ее глазами. Она неслась прямо в пропасть, и под ней не было больше площадки, только крутой склон, кончавшийся чем-то вроде воронки.

Я много раз просматривал этот файл, несмотря на запрет родителей. Я нарочно замедлял его, ощущая, как моя кровь наполняется адреналином и меня начинает подташнивать, глядя на процесс нисхождения Лунд. Никто не подумал выдать команде парашюты. Я снова и снова возвращался к начальному кадру, где лед словно выстреливал ею в воздух. Камера милосердно отключилась раньше, чем ее тело ударилось о землю.



Мы играли в лондонские айсберги. У Робби была двоюродная бабушка, она жила в пансионе недалеко от Уэмбли. Мы повадились встречаться там, потому что за ее домом спускалась прямо к железной дороге травянистая замусоренная насыпь, куда мы попадали, перебравшись через невысокую изгородь в соседнем саду.

Двоюродная бабушка Робби угощала нас печеньем и спрашивала, что мы опять затеяли. В доме у нее было неопрятно, всюду валялись какие-то книги, бумаги. Хозяйка, сухонькая и улыбчивая, была, как я теперь понимаю, старушонка себе на уме и наверняка втайне подсмеивалась над нами, хотя вид у нее почти всегда был какой-то отсутствующий, словно она то и дело напряженно прислушивалась к чему-то. Робби очень ее любил. Даже странно было видеть, до чего он был с ней нежен, это наш-то Робби, с его мордой боксера-тяжеловеса и луженой глоткой. Все детство он провел в гипсовом корсете и с тех пор наверстывал упущенное. Свою двоюродную бабушку он называл Нэнти, и мы так никогда и не узнали ее настоящего имени.

– Эти штуки, – сказала она как-то раз посреди спотыкливого разговора, когда мы сидели на ее диване, выпрямив спин

Сторінка 5

так, словно аршин проглотили, встала и ни с того ни с сего распахнула входную дверь, так что мы увидели приближающийся айсберг. Она вернулась на свое место и продолжила: – Жизнь в аванто, да? – И улыбнулась, наблюдая за нашей реакцией.

– Это такое отверстие во льду, на озере, – сказал Йен. Я моргнул, глядя на него, – меня разозлило, что он знает это слово. Но он даже не взглянул в мою сторону. Нэнти рассмеялась.

Придя домой, я посмотрел это слово в Интернете. Он был прав. Передо мной мелькали фото полыней и снулых рыб на льду рядом с ними.

Мы всегда очень старались вести себя с Нэнти, как подобает воспитанным детям. Когда разговор иссякал, мы выходили на улицу и ждали Робби, а потом все вместе неслись в соседский сад, перемахивали через заборчик и скатывались по замусоренной насыпи вниз, к изгороди из проволоки, за которой, всего в нескольких футах от нас, проносились поезда.

Сэл обычно оказывалась внизу первой. И ждала нас у изгороди, нетерпеливо сплетая свои длинные волосы в узлы и посвистывая сквозь зубы.

– Ты, жирный медведь! – могла крикнуть она Йену, который осторожно спускался по насыпи следом за мной. Он был совсем не жирный, просто она звала так всех. И показывала, как он и Робби идут вперевалку, а я хохотал и прибавлял шагу, чтобы стоять рядом с ней внизу и смотреть, как Йен сползает вниз, не глядя на нас.

Та насыпь была самой крутой во всем районе, подняться по ней наверх стоило немалых трудов, а уж спуститься вниз и подавно. Нам казалось, что, лазая по ней туда и обратно, мы повторяем подвиг исследователей в воздухе, а значит, таким своеобразным способом чествуем их. Мы смотрели, как проносятся под нами поезда. И я точно знаю, что не я один, глядя на мелькающие под ногами вагоны, воображал, что передо мной раскинулся Лондон, а я вижу его сверху, со склона ледяной горы.

Нам с Йеном айсберги не давали покоя больше, чем остальным, и потому он хотел дружить со мной. Но это было сложно. Конечно, мне тоже была интересна компания того, кто читал об айсбергах все, что печатали в журналах, и знал о них не меньше, чем я, или почти столько же, но меня злила его совиная очкастая наружность. Да и Сэл бросала на меня презрительные взгляды всякий раз, стоило мне заговорить с ним. А еще у него была привычка сосать край рукава – там всегда было мокрое пятно.

Иногда я приходил к нему домой. Если у меня появлялся какой-нибудь интересный снимок ледяных гор из Интернета, мы сравнивали наши коллекции и даже менялись иногда картинками.

Лунд упала во двор супермаркета. Полицейские примчались туда за ней на всех парах, но местные, конечно, успели раньше и, нафотографировавшись всласть, выложили снимки в Сеть, где мы их, разумеется, нашли, а потом показывали друг другу, испытывая сложные эмоции, которые я даже теперь не берусь расшифровать.

Где-то у меня и сейчас хранятся эти фото. Да и ощущение пустоты и холода внизу живота было чем-то большим, нежели кровожадность. Мне просто необходимо было видеть выражения лиц тех, кто обступил тогда ее тело, как и контуры самого этого тела, изломанного, застывшего на земле. По-моему, я был тогда в ужасе, и, кажется, мне было не все равно.

Мне очень хотелось ее спасти, и, когда никто из друзей не видел, я просовывал руку сквозь проволочную изгородь, притворялся, будто хватаю ее за руку в порыве бешеного ветра от налетавшего поезда, и представлял себе, что она спасена.



Пошли дожди, и мы все начали задаваться вопросом, а не размоет ли дождевая вода лед и не превратятся ли гигантские айсберги у нас над головами в потоки грязи у нас под ногами. Но вторая волна исследователей, прошедших по ледяным горам, доложила, что даже самые мощные ливни если и размывают лед, то лишь на сантиметр, не больше. А когда дождь кончается, поверхность тут же восстанавливается. Пока ученые проводили свои исследования, небольшая, но влиятельная группа парламентариев стала требовать, чтобы правительство приняло решение взорвать айсберги при помощи зажигательных смесей.

Именно в те сырые, промозглые дни кто-то из комментаторов впервые выдвинул идею о том, что между ледяными горами Лондона и кораллами на фасадах Брюсселя есть связь. Уже три года подряд на стенах домов в столице Объединенной Европы росли кораллы-мозговики и кораллы-столбы, кустились ветвистые, как оленьи рога, наросты. Раз в неделю подрядчики соскребали толстые наслоения и червеобразные выступы со здания Европарламента и окружающих его построек. И, кстати, продолжают заниматься этим до сих пор, регулярно освобождая фасады от известковых наростов, которые за какую-то неделю вырастают снова, превращая дома в подобия коралловых рифов, только без рыб.

Пока СМИ обсуждали, есть между этими двумя фактами связь или нет, ученые поднялись на склоны Масс № 1 и № 4. Восхождения по геометрически правильным граням ледяных шпилей совершались осмотрительно, с использованием специальных крюков и альпинистской обуви. Но не обнаружив наверху ничего, кроме ветра, исследователи спустились вниз.

В стране между тем возоб

Сторінка 6

овилось авиасообщение. Правда, Хитроу, Гетвик и Сити оставались не у дел, зато открыли Станстед. Би-би-си объявила о начале съемок сериала о восхождении на Массу № 2.

Иногда, встречаясь с Йеном вдвоем, мы ходили по пятам за какой-нибудь массой. Я предпочитал пятую. И называл ее Ледяным Черепом, утверждая, что она похожа на череп. Он любил вторую, самую компактную и низко летящую, покрытую бородой из сталактитов; она, как правило, циркулировала над зеленым поясом Лондона. Было здорово, когда горы проплывали над заброшенными промзонами или пустырями: там ничто не мешало нам следовать за ними и, переворачивая попадавшиеся по дороге старые кирпичи и разный мусор, искать под ними секреты в тени айсбергов.

Мы коллекционировали их снимки и вообще любую информацию о них, включая выдуманные истории. Благодаря этому увлечению я заново открыл для себя город: следуя за айсбергами, я побывал в Нью-Кроссе и Сильвертауне, прошел и юг, и восток, забредал в такие места, которые не знаю, как и называются.

Хозяин одного газетного киоска в Степни выбросил из своих витрин все, что в них было раньше, и заполнил их – чем бы вы думали? – копиями журнала «Нью Сайентист».

– Я их просвещаю, – возбужденно кричал он кому-то внутри. – Я предупреждаю их. – И он жизнерадостно махнул мне журналом. – Вот, гляди сюда, – сказал он.

На обложке были фотографии, сделанные еще до моего рождения какой-то арктической экспедицией. На них поднимались из воды айсберги. Рядом с каждым снимком помещался другой, с тем или иным айсбергом из Лондона. Склоны, обрывы и трещины на тех и других были похожи как две капли воды. Ледяные горы у нас над головами были практически идентичны тем, что когда-то плавали в водах южного океана.

– Видишь, они растаяли! – сказал он. – Сначала растаяли, а теперь вернулись.



Иногда порывы холодного ветра от айсбергов становились особенно нестерпимы, превращались в суровые мини-зимы, вымораживая воздух в небольших снежных бурях. Лондон давно уже не знал настоящих морозов, даже в декабре и в январе. А тогда в город пришла мода на так называемые берг-пальто: легкую, но теплую верхнюю одежду, которую лондонцы и теперь носят круглый год, скрываясь от холода, если по дороге куда-нибудь случится вдруг встретить айсберг.

Я никогда раньше не видел настоящего снега, в смысле, так много настоящего снега сразу. Как-то днем, у торгового центра на Доллис-Хилл, там, где стояли мертвые деревья, мы с Йеном нашли его целую гору, которая была выше любого из нас. Она сразу показалась мне странной. Только потом я сообразил, что та куча была слишком правильной формы для сугроба. Это был как раз тот редкий случай, когда довольно внушительный фрагмент ледяной массы оторвался от айсберга и упал на землю.

Мы повозились с ним немного, но я куда-то опаздывал и потому оставил Йена одного, а сам пошел дальше. Уже дома я получил от него картинку с изображением грязного оплывшего сугроба. Он стоял в самой его середине. Там он нашел какую-то помятую трубку, размером не больше сердечника от рулона туалетной бумаги. Она была обернута черным пластиком и запечатана.

«В ЭТОЙ ШТУКЕ СВЕРХУ ЧТО-ТО БЫЛО», – написал он.

«СНЕГ УПАЛ НА МУСОР ДУРАК», – ответил я.

А тем временем одна несанкционированная экспедиция уже загружала в Интернет отснятые ими кадры.



Мужчина в вязаной шапочке и бандане, прикрывающей рот, смотрит в камеру. За его спиной, далеко внизу, горят огни – это сияет ночной Лондон. Микрофон у него прямо на воротнике, так что голос слышен отчетливо и ясно, несмотря на ветер.

– Так, – говорит он. – Короче, сегодня мы в четвертый раз забрались на Осколок. – На экране ненадолго появляются ссылки на видео о предыдущих подъемах на высотку. – Так что мое почтение «мерам повышенной безопасности», господин мэр. – За кадром раздаются насмешливые вопли.

Камера разворачивается и показывает еще людей, они стоят возле антенны на крыше самого высокого здания в Лондоне. На них разномастная теплая одежда, что называется, с бору по сосенке. Все громко кричат и машут руками. Затем кадр смещается в сторону и вниз, так что становится видна улица южного Лондона и пешеходы, едва различимые с высоты.

– Ладно, – продолжает человек в бандане. – Меня вы уже знаете. Я – Инфильтрекс. Или… – Он стягивает с себя бандану, под которой обнаруживается на удивление круглое лицо. Парень похож на старшего брата-добряка, из тех, которые, если хорошенько попросить, не откажутся купить мальчишкам пива. – В общем, я Райан, – говорит он. – Похоже, на этот раз придется работать без прикрытия. Так даже лучше, случай-то у нас особый.

Панорамный кадр. На небоскреб, застилая собой небо, надвигается поле бугристого льда. Оно приближается и давит. Его брюхо так низко, что свисающие оттуда ледяные уступы проплывают ниже уровня верхней площадки Осколка. Где, как показывает камера, стоят двое.

– Ну, шевелись, – произносит за кадром голос Райана, – времени мало.

Ощетинившийся сосульками ледяной потолок оказывается прямо над ними, вызывая у зрителей

Сторінка 7

осторженную клаустрофобию.

– Мы уже давно следим за ними и ждем. Этот – самый низкий из всех. Кстати, большой привет архитекторам. Сейчас он идет даже ниже, чем всегда, и если мы все сделаем как надо…

Никто так и не понял, каким именно оборудованием воспользовалась команда: камера его не показывала, хотя после было немало всяких домыслов, например, насчет «абордажных пушек». Как бы то ни было, сначала раздался треск, затем крик, а потом съемка пошла уже с камеры, закрепленной на чьем-то шлеме, и через две секунды на экране появилось изображение человека, болтающегося на высокопрочном тросе. На этом трансляция ненадолго оборвалась, оставив героя буквально в подвешенном состоянии, и несколько секунд зрители видели только темноту. Потом в кадре вдруг снова возникло лицо Райана.

– Вот мы и на месте, – говорит он. Камера у него в руках. Уже день. Он снимает край ледяного поля за своей спиной, обрыв, облака и, на расстоянии примерно мили внизу, огромный муравейник Лондона.

В это время как раз пошла на спад мода на городские исследования. Народ досыта наелся прилизанными фотошопом снимками экскурсий по пустующим больницам и старой канализации. Так что подъем на Массу № 5 открыл для неутомимых городских разведчиков новые горизонты и подогрел быстро остывающий интерес публики.

– Да, мы знаем, чем они там заняты, – говорил тем временем измененным голосом пикселированный информатор корреспонденту Би-би-си, – но как они туда попали, понятия не имеем.

– Глядите, Баттерси, – задыхаясь, кричит Райан, машет рукой трубам без крыш и карабкается наверх по ледяному желобу, где над его головой болтаются ботинки напарника. – Лондонский Глаз. А это что ж такое, никак, Факингемский дворец?

Затем идет длинный монтаж подъема на айсберг, продуманный не хуже, чем сцены в горах из какого-нибудь «Скалолаза». Когда Райан снова появляется в кадре, на его лице щетина. Он уже не так оживлен, как раньше. На шее у него болтается дыхательный аппарат.

– Ну, вот, – пыхтит он. На заднем плане видны ледяные блоки на вершине айсберга. – Слышно меня? У нас тут возникла одна идея. Вы все видели, как солдаты топали по айсбергу вверх и вниз. Но способов подняться куда-то всегда больше одного. Короче, Джо, которая шустрее нас всех, сейчас впереди, и…

Видно, как метрах в двухстах над его головой карабкается наверх фигурка в красной куртке. Она уже почти добралась до края крутобокой ледяной глыбы.

– Держи ее в кадре, парень, – говорит кому-то Райан. – Через пару минут мы все будем там. Мы идем за тобой, Джо!

Девушка кажется одновременно и слишком близкой, и чересчур далекой от зрителя. Вот она замахивается ледорубом. Изображение вздрагивает. Скалолазка проползает еще несколько шагов, огибает ледяной выступ, но тут камера на миг отворачивается, а когда возвращается, женщины уже нет. Нигде.

– Джо? Джо? Джо?!

Глаза Райана вытаращены от испуга.

– Черт возьми, она там, парень! Я же говорил.

Я смотрю на экран, не отрываясь.

– Надо только выбрать правильное направление, – говорит Райан оператору. – Ну что, пошли? После тебя, братан…

Я слал Йену сообщение за сообщением. «ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С ТОЙ ШТУКОЙ? – писал я. – КОТОРУЮ НАШЕЛ В СНЕГУ». Я заинтересовался потому, что на рюкзаке Райана болталась точно такая же, завернутая в пластиковый пакет, круглая штука, как та, которую Йен отрыл в сугробе.

Между тем Райан продолжает подъем по ледяным блокам. В кадре слышно хриплое дыхание. Мелькают подошвы ботинок его напарника. Потом он поднимает голову и остается на фоне неба один. На этом ролик кончается.



Наконец я дозвонился до Йена.

– Я ее там бросил, – сказал он. – Она была такая противная! Вся грязная, и мусор налип!

Я заставил его пойти со мной на Доллис-Хилл и показать мне место, где он нашел ту вещь. Он долго ныл, что я, мол, затеял глупость, но слишком боялся меня, чтобы отказаться.

Когда мы пришли туда, никакого льда уже не было. Мы переходили от одной кучи мусора к другой, и Йен добросовестно осматривал каждую. А я изучал знаки в витрине газетного киоска, как будто они могли помочь. Какая-то молодая мамаша выговаривала своему малышу:

– Ну все, хватит, пожалуйста, перестань.

Издалека, откуда-то с востока, донесся рокот. Это шевелился лед, один из айсбергов менял свои очертания. Мы уже научились по звуку отличать обычное движение льда от близящейся бури.

– Дурак ты, – сказал я.

– Кто бы говорил, – ответил он. – Сам сказал, что это просто мусор.

– Заткнись. Ты дурак, потому что его бросил.

Он ничего не сказал. Над нами кружили голуби. Я медленно опустил голову и перехватил взгляд Йена. С минуту мы смотрели друг на друга в упор, выражение его лица показалось мне странным, и я сделал к нему шаг, но он резко развернулся и побежал к метро. Я даже не удивился. Я гнался за ним, громко окликая его на ходу, просто так, из чувства долга, но он оказался проворнее меня и нырнул в подземку раньше, чем я успел добежать.



Несколько дней подряд Йен не ходил в школу. Закрыл все свои аккаунты в

Сторінка 8

соцсетях. Когда я пришел к нему домой, дверь открыла его мать и взглянула на меня с внезапной неприязнью.

– Он не выйдет, – сказала она, прежде чем я успел открыть рот. Потом захлопнула дверь и уже через нее добавила: – И не ходи сюда больше, не то я твоему отцу пожалуюсь.

С кем мне теперь было обсуждать новости? Какой-то мужик нашел еще одну трубку, обернутую в полиэтилен, и продал ее «Дейли Миррор». Другая тетка передала свою находку четвертому каналу.

– Необходимо подчеркнуть, что у нас нет никакого способа убедиться в том, что ее содержимое не подделка, – говорил диктор.

Под слоем черного водонепроницаемого пластика оказался еще слой пузырчатой пленки, а под ней – твердый картонный цилиндр.

– Он лежал прямо на куче снега, – рассказывала тетка по телевизору. – И выглядел как-то странно.

Показали записку, найденную внутри. Она была написана от руки крупными буквами. «Сообщение № 4», – стояло в заглавии.



Это Райан. Мы идем по бровке. Джона, мы зовем его Дуро, пришлось бросить.

Он нашел в снегу старые колышки и веревку. Похоже, кто-то уже разбивал тут лагерь до нас. Он сказал, что во льду есть какая-то шахта, а в конце ее что-то темное, как будто там замерз много лет назад какой-то зверь, но мы ничего такого не видели, потом он полез, и все затрещало и посыпалось, а когда мы добрались до него, внизу было пусто.

Он остался там и продолжал шептать.

Если поглядеть вниз, то вас видно, только как будто с преломлением. Надеюсь, эта штука не упадет никому на голову. На всякий случай упакуем ее в снег. Здесь, наверху, птицы или «птички».

У нас есть фотки, которые мы не можем скинуть. Снег здесь, наверху, другой.

Привет отсюда.



Сначала он написал «привет с редута». Но кто-то зачеркнул слово «редут» и написал «с призракберга». Но и это тоже было зачеркнуто.



Внизу было непонятно, похолодало в Лондоне из-за айсбергов или это просто настали холода, настоящие холода впервые за долгое время. Двадцать пятого декабря Масса № 6 опустилась над Серпентайн-Лидо, где Клуб пловцов проводил свой ежегодный рождественский заплыв. Дуновение от ледяной глыбы вмиг заморозило воду, и один шестидесятидвухлетний пловец отдал богу душу. «Он умер за любимым делом», – сообщил позже секретарь Клуба прессе.

В воздух опять поднялись армейские самолеты. Люди собрались на Парламентском холме посмотреть, как солдаты будут высаживаться на нижние склоны ледяной горы. Это было похоже на вторжение.

Отец взял меня с собой, посмотреть на это с обзорной площадки на крыше Центрального Пункта. Он пошел туда ради меня – ему самому было не очень интересно. Я-то, конечно, предпочел бы оказаться внизу, на улицах, прямо под айсбергом, но я был тронут. Администрация здания поставила на крыше несколько мощных телескопов, так что желающие могли по очереди заглядывать в них и наблюдать за тем, как по склону огромной горы ползут крошечные человечки.

Позже мы услышали, что они нашли остатки лагеря Райана, но исследователей в нем уже не было. Солдаты забирались во все расщелины и пещеры так далеко, как только могли проникнуть – позже кое-кто из них опубликовал сделанные там изумительные снимки, – но так никого и не обнаружили.

Умерла двоюродная бабушка Робби.

– Вот почему его давно нет, – сказала Сэл. А я и не заметил. – Его семья переехала. Ты знаешь, что у них случилось?

Как-то ночью Масса № 7 зависла над северным Лондоном, да так, что приют, в котором жила бабушка Робби, оказался прямо под ней, и все его обитатели включили у себя батареи и пораньше легли спать. Наутро, когда айсберг уплыл, а солнце растопило на траве иней, Нэнти нашли в общем саду – она сидела на скамье и была покрыта льдом, как панцирем.

– А на лице у нее застыла гримаса смертельной агонии, – закончила Сэл.

Я передал ее слова своей матери, и та пришла в ярость.

– Какая чушь, – сказала она. – Ты же знаешь, что я хорошо знаю маму Робби. Ничего подобного на лице ее тети не было. Наверное, она просто задремала в саду и не проснулась. Надеюсь, что, когда придет мое время, я уйду так же мирно.

Входная дверь была распахнута настежь, добавила она потом. И я вспомнил, как Нэнти встала и открыла ее в тот раз, будто знала, что айсберг на подходе.



Йен все еще не ходил в школу. Его родителям наверняка здорово за это влетело. Я снова пошел к нему. Но прежде я написал: «ЭТО Я ЧУВАК ДАВАЙ ВЫХОДИ Я ЗДЕСЬ». Не прошло и минуты, как дверь открылась. Когда я вошел, его мать глянула на меня с подозрением, но из дома не выставила.

– Проходи давай, – сказал он.

Мы сели в его комнате, и он откуда-то из-за книг выудил помятую трубку из толстого картона. Он понаблюдал за тем, как я пожирал ее глазами.

– Ее еще никто не видел, – сказал он. – Даже мама.

Он снял с одного конца трубки крышку и вытащил письмо. Мы развернули его на кровати.



Сообщение № 1. Милый Лондон. (Я узнал почерк из новостей.) Что мы, прежде всего, знаем об айсбергах? То, что мы видим лишь их верхушку. 9/10 каждого скрыты под водой.

Надо знать, ка

Сторінка 9

по ним правильно лазать. Только тогда можно добраться до верха и посмотреть оттуда вниз. Мы вас видим.

И остальные айсберги тоже.

Но что толку, если никто об этом не знает?

Будем продолжать подъем. Пожелайте нам удачи. Мы наскребли вам подарочек.



– Какой подарочек? – спросил я. – И что значит «наскребли»?

– Жди здесь, – сказал Йен и пошел вниз. Вернулся он с маленькой пластиковой трубкой. В ней был лед.

– Там, внутри, было еще что-то вроде термоса, – сказал он. Его глаза за очками распахнулись шире. – Ну, для чая. Его засунули в эту трубку. Термос треснул, а когда я раскрыл его, там оказался вот этот лед. Он уже начал таять, но я собрал его весь, переложил сюда и запихнул в морозилку.

Лед представлял собой массу сплавленных воедино угловатых фрагментов. Было видно, что он уже таял однажды, а потом снова смерзся из разных кусков.

– А если родители найдут? – спросил я.

– Я им уже показывал. Сказал, что это эксперимент. Им без разницы.

Мы посмотрели друг на друга.



В кухне Йен налил горячей воды в глубокую миску, снял с пластикового контейнера крышку и опустил его туда. Контейнер всплыл, стукаясь о стенки.

Я старался казаться спокойным. Уверен, что Йен чувствовал в тот момент такую же нервозность, что и я. Лед сразу начал таять. При этом он свистел и щелкал.

Но не только. Лед издавал еще один звук: он шипел, точно кто-то приоткрыл пробку на бутылке с газировкой. Это выходил наружу воздух, вмерзший в него много лет тому назад. Сколько – тысячи? Или миллионы? Теперь я знаю, что это называется эффектом сельтерской: такое шипение слышат исследователи на арктических судах, когда окружающие их куски льда начинают таять при выходе из полярной зоны, попав в теплое течение. А мы слушали, как шипит древний воздух, упавший к нам с небесной высоты.

Обеими руками я обхватил миску, притянул ее к себе и склонился над ней так, как будто я простужен и готовлюсь дышать парами ментола. Сделал глубокий вдох.

Запахло пустотой. У меня закружилась голова, но, может быть, оттого, что я вдохнул так сильно. Мне показалось, будто крохотные шарики холодного воздуха покалывают мне легкие.

– Дай мне, – сказал Йен. Я почувствовал приступ той неосознанной жестокости, которая почему-то часто накатывала на меня в его присутствии. И я продолжал дышать, отталкивая его плечом, когда он пытался подобраться поближе.

Лед таял очень быстро. Скоро он весь превратился в воду. Йен все ныл, поскуливал и бормотал что-то у меня за спиной, а я, отталкивая его, продолжал быстро и судорожно вдыхать холодный воздух, пока не прекратилось шипение и щелканье.

Только тогда я поднял голову от чистой ледяной воды. И посмотрел на Йена, изо всех сил стараясь не выглядеть виноватым.

Он ответил мне взглядом смертельно раненного человека. Протянул руки, взял у меня емкость с водой. Я ему позволил. Все еще не сводя с меня глаз, он поднес пластмассовый угол ко рту и, неловко припав к нему губами, выпил всю воду.

Мы смотрели друг на друга.

– Сдай письмо, – сказал я. – Оно не твое. Они написали его всем в Лондоне.

Он смотрел на меня остановившимися глазами. Я встал и вышел.



Солдаты еще не раз поднимались на айсберги и снова спускались вниз, а если кто из них и сообразил, как подняться выше самого верха, то нам об этом не рассказывали. Если оно вообще существует, это место – выше верха. Никто из неофициальных исследователей не вернулся. Я перестал дружить с Сэл, а Робби, когда появился, уже не дружил со мной.

Мне было легко избегать Йена, когда он снова пришел в школу. Но иногда я еще ловил его взгляд где-нибудь в столовой или в классе. Когда такое случалось, я говорил себе что-нибудь вроде «Я первым его увидел», имея в виду сугроб, в котором лежала та пластиковая штука. Не знаю, отдал он то письмо властям или нет – если да, то они его не опубликовали.

Раньше я то и дело ждал встречи с ним. Я все еще живу в том же районе, и он тоже долго жил здесь, но потом Лондон разлучил нас окончательно. Мать, правда, говорила мне когда-то, что он навещал старый сад Нэнти, из уважения, а это, по ее словам, было очень мило с его стороны. Думаю, теперь его отправили куда-нибудь на позиции.

Я всегда думал, что буду заниматься чем-то, связанным с айсбергами, но я работаю в импорте-экспорте. Много времени провожу в Европе. Не раз посещал Большой Брюссельский Риф. У меня даже есть открывалка для бутылок в виде бельгийского флага, вырезанного из обломка его коралла.

Наверное, в любом деле, даже таком скучном, как мое, есть свои легенды. У нас, если что-то вдруг начинает тормозить отлаженную цепочку поставки или сбыта, вокруг этого сразу возникают всякие дикие слухи. Но самое странное в том, что потом всегда оказывается – в каждом слухе есть доля правды. Я нередко вижу в новостях упрощенные версии тех событий, о которых давно знаю из сплетен.

Вот сейчас, к примеру, тормозятся поставки компонентов к электронному оборудованию из Японии. Ходят упорные слухи о том, что рабочих не пускают на заводы, а их не

Сторінка 10

ускают на заводы потому, что цеха стали непригодными для эксплуатации – в них выросли джунгли.

Я люблю наши лондонские айсберги. Они по-прежнему плавают у нас над головами и бизнесу не мешают.

Надо сказать, что правительство все же добралось до самой их верхотуры. Не знаю, почему это так меня беспокоит, но мне все время кажется, что британские солдаты следят за мной сверху, из того, другого неба, с угловатых уступов ледяных гор. А еще никто больше не призывает их взрывать – наверное, не без причины.

Йен служит теперь в армии, в новых специализированных ледовых войсках. Так что он вполне может быть среди тех, кто следит оттуда, сверху. Это же он выпил воду. А я только воздух вдохнул.

В любое время года айсберги источают холод. С них сыплется мелкая ледяная крошка, а еще они вымораживают из воздуха под собой влагу, и она пушистыми искристыми хлопьями выпадает на землю. Иногда проснешься утром и видишь – ага, ночью прошел айсберг: на земле осталась дорожка из тонкого льда, чуть припорошенного снегом, похожая на серебристый след улитки. Даже в разгар лета можно раздвинуть занавески и обнаружить на стеклах морозные узоры. А выйдя из дома, поскользнуться на ледяной полосе, которая делит улицу надвое.




Поза Новой смерти


Первый документально зафиксированный случай Новой смерти произошел 23 августа 2017 года в Джорджтауне, Гайана. Около 14 часов 45 минут пополудни Джейк Моррис, библиотекарь, пятидесяти трех лет, вошел в свою гостиную и обнаружил, что его жена, фармацевт Мари-Тереза Моррис, пятидесяти одного года, лежит на полу лицом вверх и не шевелится.

– Я распахнул дверь и сразу увидел ее подошвы, – рассказывал он позже.

Мистер Моррис объяснил, что пощупал у жены пульс, но нашел ее уже холодной. Его заявление о том, что он подошел к ней сбоку, породило немало разногласий в среде неотанатологов, поскольку подобное действие в отношении умершего Новой смертью невозможно. Преобладающее мнение таково, что огорченному супругу просто слегка изменила память. В незначительном меньшинстве те, кто утверждает, что нет никаких оснований подозревать ошибку и что миссис Моррис, видимо, следует считать староумершей, чей статус изменился через несколько секунд после того, как ее обнаружил муж.

Мистер Моррис подошел к телефону, который находился в северо-восточном углу комнаты, и вызвал «Скорую». Когда он вернулся к телу, Новая смерть уже явно вступила в свои права.

– Я обернулся, – рассказывал он, – и снова увидел ее подошвы. Они были повернуты прямо ко мне. Как в самом начале.

Пока он говорил по телефону, тело миссис Моррис, очевидно, совершило поворот в горизонтальной плоскости приблизительно на 160 градусов вокруг точки, расположенной где-то в районе талии покойницы.

Сильно встревоженный, мистер Моррис попробовал обойти тело кругом, но остановился, когда, по его словам, «ее ноги опять стали поворачиваться за мной». Тело миссис Моррис вертелось, как игла компаса, и, куда бы ни направился ее супруг, он всюду видел ее пятки.

Он застыл на месте, и ноги жены замерли в нескольких дюймах от его туфель. Ему расхотелось шевелиться, чтобы не провоцировать это скользящее и совершенно беззвучное движение. Так его и обнаружила бригада парамедиков – стоящим возле ее тела навытяжку.

В наступившем затем переполохе был момент, когда санитары требовали от мистера Морриса проявлять осторожность и не наступать покойной жене на волосы. Которые, с точки зрения самого мистера Морриса, находились на прямо противоположной от него оконечности ее тела.

Так начала выявляться специфика Новой смерти.

За случаем миссис Моррис последовал аневризм в Бухаресте, гибель на пешеходном переходе в Торонто, близнецы в Гонконге. Темпы распространения Новой смерти нарастали. Сообщения о ней в новостях, сначала довольно редкие и преимущественно насмешливые и скептические, стремительно набирали серьезность. Но всего через две недели после Новой смерти миссис Моррис в Средиземном море затонул переполненный людьми паром «Карнивале», шедший от берегов Эритреи в итальянский порт Лампедуза, и тогда кадры массовой Новой смерти впервые перепахали душу телезрителям всего мира.

Сегодня, когда с последнего засвидетельствованного случая Старой смерти прошло уже шесть лет и модернизация человеческой кончины, похоже, завершилась, мы настолько привыкли к сценам бесчисленных Новых смертей, вызванных ударами беспилотников, атаками террористов, земляными оползнями и пандемиями, что нам уже трудно даже вспомнить то потрясение, которое мы испытали, увидев это в первый раз.

Кадры, на которых около сотни утонувших, несмотря на спасательные жилеты, мигрантов вертикально стоят в воде вверх ногами, так, что на поверхности видны их ступни, до сих пор считаются каноническими. Те, кто их снимал, возможно, думали, что в воде феномен вращения покойников (или, как сейчас еще говорят, беспокойников) будет выглядеть не столь противоестественным, как на суше, но они просчитались.

Отснятый над Средиземным морем ролик тут же облетел все теле

Сторінка 11

аналы мира, и зрители увидели, как стремительно и дружно реагируют утопленники на все движения операторов. Причем совершенно синхронно. Их ноги неизменно поворачивались навстречу камерам, которые снимали их с кораблей и самолетов, как бы те ни лавировали и какие бы внезапные маневры ни совершали. Было ясно, что дело тут не в течении или ветре и уж тем более не в каком-нибудь скрытом механизме.

Но то, что зафиксировали под водой камеры с масок спасателей-водолазов, оказалось еще страшнее. Зрителям видно, как неспешно, все время сохраняя строго горизонтальную ориентацию, погружаются в глубину трупы тех, кому не хватило спасательных средств, и как они разворачиваются ногами к каждому встречному ныряльщику, а те, напуганные, в панике рвутся наверх. Причем одно и то же повторяется на разных кадрах, с одними и теми же телами, снятыми одновременно с разных точек.

В следующие недели телевидение как прорвало: безмолвные стремительные трупы завертелись в строго горизонтальной плоскости на площадях Багдада, на склонах холма в Мексике и в датской школе, где устроил стрельбу вооруженный подросток. И все же начало эры Новой смерти ознаменовалось именно крушением парома «Карнивале».

Не все Новые покойники одинаковы. Так, у некоторых из них руки и ноги могут быть слегка разведены в стороны, но лишь едва заметно в сравнении с тем, как это обычно выглядело у Старых мертвых. Трупы, расчлененные убийцами или разорванные на части взрывом, не восстанавливают свое единство, но их фрагменты, даже разбросанные в стороны, лежат в позе, характерной для Новой смерти, так что их можно назвать фрагментированными Новыми мертвецами.

Итак, попросту говоря, Новая смерть – это такое положение мертвого тела, при котором оно всегда находится в строго горизонтальной плоскости независимо от угла наклона и свойств поверхности под ним, а его ступни в любое время ориентированы навстречу каждому из смотрящих, сколько бы их ни было.

В отношении этого колоссального танатологического сдвига сразу же были установлены два факта:

1) Новая смерть субъективна.

Люди, находящиеся в непосредственном присутствии Нового мертвеца или наблюдающие его посредством современных технологий, всегда будут видеть тело или тела с развернутыми к ним ступнями. Ничего не меняется и в том случае, когда наблюдатели находятся прямо напротив друг друга. Восприятие и наблюдение являются конститутивными чертами Новой смерти.

2) Новая смерть объективна.

Физические вмешательства подтвердили, что эти субъективные впечатления не иллюзорны. Новые мертвецы имеют массу. С ними можно вступить во взаимодействие. Что, однако, не отменяет базовых положений Новой смерти.

Как подтвердил печально знаменитый эксперимент Банифа-Мурчо, когда многочисленные свидетели одной Новой смерти, видя обращенные к ним ступни трупа, получают задание одновременно приблизиться к телу с разных сторон и схватить его, они все хватаются за ноги. Столь шокирующие, а иногда и опасные векторально-локационные ошибки, разумеется, были невозможны до наступления эры НС. А значит, речь идет об изменениях не только в биологической, но и в физической природе смерти.



Новая смерть никак не повлияла ни на общий уровень смертности, ни на ее причины. Не изменился и агентский статус мертвецов относительно живых – они столь же тихи и безмолвны, как и их старые предшественники. Новая смерть есть феномен не умирания и не самой смерти, но качества мертвости.

Философские обоснования ее причин, следствий и значений (если таковые существуют) пребывают, разумеется, в зачаточном состоянии. Однако в последнее время и в этом направлении наметился весьма любопытный поворот.

В 2024 году в Мумбае на конференции «Новые мертвые и их критики» П. Дж. Мукхопадхиай, студентка факультета цифрового дизайна, прочла доклад на тему «Новая смерть как игра». В ходе своей презентации студентка едва ли не вскользь отметила, что классическое положение Новых мертвецов – ногами к зрителю – больше всего напоминает первое поколение так называемых «стрелялок».

В таких играх, где бы ни располагался стрелок, то есть «ты», поверженные тобой враги неизменно падают к тебе ногами и перемещаются за тобой следом. И так продолжается до тех пор, пока по истечении назначенного программистом времени их тела просто не исчезнут сами собой.

Это замечание подняло нас на новый уровень изучения Новой смерти. Как сказано в последнем выпуске «Кембриджского философского журнала», «никто пока не знает, чем именно важны для нас слова Мукхопадхиай. Но в том, что они чрезвычайно важны, нет никаких сомнений».

Итак, понимание пока ускользает от нас, но культура прагматична и быстро приспосабливается к новому положению дел. Те, кто воспринимает повернутые к ним ступни ног как оскорбление, привыкают к этому так же, как и те, кому нравится оскорблять. Обряды погребения и поминовения Новых мертвых уже начинают обрастать многочисленными церемониями и ритуалами. Теологи всех вероисповеданий принимают их в основном без возражений, по-новому интерпр

Сторінка 12

тируя старые традиции и тексты. Новые мертвецы уже стали обыденными персонажами кинофильмов, теледрам и другой видеопродукции, включая, разумеется, видеоигры. И суть не в том, что у любого мексиканского лоточника на улице можно купить сахарный скелетик, который вертится, точно стрелка компаса, от вращения ручки, а в том, что они продаются теперь в количестве не меньшем, чем любые другие сувениры на тему Dia de los Muertos[3 - День Мертвых – праздник, отмечающийся в ряде стран Центральной Америки.].

Такая индифферентность восхитительна. И в то же время не вполне уместна. Ведь в какие бы колокола мы теперь ни звонили по усопшим, какие бы благовония ни жгли им вслед, умираем мы ровно так же, как прежде, и живем точно так, как жили всегда.

Мы не готовы. Но к чему нам готовиться? Каков будет конец этой новой игры?

То, что я пишу здесь, – не манифест. И даже не предисловие к нему. Просто мы не знаем, чего ждать и как жить, чтобы достойно встретить Новую смерть. Так что мой текст – это всего лишь призыв к созданию подобного манифеста. Это воззвание к воззванию, это мольба о проповеди, которая научит нас жить как должно и умирать Новой смертью как положено.

Надо жить, исходя из того, что наше существование не бесцельно, что у наших модернизированных мертвецов может быть свой телос[4 - Телос (греч.) – в древнегреческой философии конечная цель чего-либо, один из четырех принципов бытия по Аристотелю.], а успех – это открытие, которое дается только тем, кто научился умирать правильно. И, наоборот, пока мы будем умирать как всегда, мы будем терпеть поражение.

А уж какова будет награда за одно или расплата за другое, никому пока неведомо.

Поживем – увидим.




Дама пчел


Мое посвящение состоялось двадцать два года тому назад в полуподвальной комнате без окон одного шикарного отеля в Монреале. На маленькой дверце было написано «Дворницкая». За ней открывалось роскошное помещение, полное дорогих картин на тему карточной игры и полок со справочниками в кожаных переплетах. Мы четверо сидели за карточным столом, а двое продувшихся парней подпирали стенку и во все глаза молча следили за игрой.

– Вильсден – это где? – спросил Джил Шугар по прозвищу Мордашка. Он был уже немолод и широковат в талии, но, как все говорили, по-прежнему остер на язык.

– Виллисден, – поправил я. – Это в Лондоне.

Он ответил:

– Заметь, я не называю тебя парнишкой из Уиллисдена.

– Играть с вами для меня большая честь.

– Ладно, кончайте, – вмешался в наш обмен любезностями Денно Кейн, смуглокожий полиглот с кукольным лицом, прославившийся своей игрой в двадцать одно, но готовый ставить на что угодно, были бы карты.

Мордашка и Денно были из старой гвардии, куда, несомненно, входила и суровая валлийка вдвое старше меня, которая сидела как раз напротив. Я уже ее встречал в Детройте. Она как раз только что оставила без штанов средней руки город – подвиг, совершенный в одиночку при помощи пары семерок. И теперь отдыхала, наблюдая за тем, как я обчищаю мелкую рыбешку – биржевых маклеров.

– Хорошие пальцы, – насмешливо бросила она. Я действительно малость мухлевал при раздаче. – Я Джой. Без фамилий.

Я не сдержался и, как сопливый мальчишка-фанат, выпалил, что и так знаю, кто она.

– Позвольте мне сыграть с вами, пожалуйста, – сказал я.

Ее смех был полон презрения, однако мой визаж пришелся ей по нраву. Так, в компании еще двоих, предназначенных на съедение, я и оказался с ней за одним столом, но в отличие от них еще играю.

Мы едва не умерли от счастья, когда они велели нам нести карты. Те двое потратили немало денег на свои. Я же купил первую попавшуюся колоду за углом, на бензозаправке. Мордашка выразительно промолчал, когда увидел логотип компании на их рубашках.



Мои сопризывники отстрелялись едва ли не быстрее, чем я ожидал, но мне незаслуженно везло, и я держался. Большая тройка не возражала. Я выказывал им почтение. На мне был мой самый дорогой костюм. Мордашка щеголял во фраке без галстука, Джой – в платье, в котором не стыдно было бы и в церковь пойти. Только Денно был в зеленой футболке, заляпанной соусом.

Он-то и сорвал большой куш.

– Ну, как дела? – спросил он.

– Для меня честь играть с вами, – сказал я.

Случайные жертвы отделились от стены и очень вежливо поблагодарили леди и джентльменов за потраченное время, как будто тем было не насрать, здесь они или нет. Жертвы ушли.

– О темпора, о морес, – вздохнула Джой.

Денно ругнулся сначала по-русски, потом по-гречески.

Новая раздача. Мне выпал стрит. Я не стал слишком задирать ставки. Очередь Джой показывать карты. Эта женщина полностью оправдывала свою репутацию: лицо у нее было как кремень.

– Так-так, – сказала она наконец. Еще раз обвела глазами свои карты и медленно опустила на стол весь веер.

Денно свистнул. Мордашка ахнул и откинулся на спинку стула.

Двойка пик; семерка и валет треф; бубновая восьмерка; и еще одна карта, которой я никогда раньше не видел.

Изображение пожилой дамы, сделанное желтым и

Сторінка 13

ерным. Меховое пальто, в одной руке сумочка, в другой – сигарета на длинном мундштуке. Насекомые вьются у ее лица, ползают по манто.

– Черт, – ахнул Мордашка. – Прокляни меня господь.

– Полный улей, – сказала Джой. – Дама пчел.



Она вынула блокнот, раскрыла его, написала что-то внутри и передала Мордашке, тот, горестно вздохнув, расписался на открытой странице и передал блокнот Денно. Желтая карта глянцевито поблескивала на столе бок о бок с красными и черными. Женщина на ней была нарисована в том же стиле, что и остальные фигуры, также обведена каймой, и у нее вместо ног тоже была вторая голова и плечи.

Денно передал блокнот мне.

– Подпишись, где точки, – сказал он.

– Я не понимаю, – ответил я.

В комнате воцарилась минутная тишина.

– Не может быть, – колко выдохнул Мордашка.

– Что это такое? – спросил я.

– Ну, тогда мазел тов тебе, – сказал Денно.

– Хорошо, что ушли те двое, – заметил Мордашка.

– Ну да, чтобы удобнее было морочить новичка, – сказал я. – Круто.

– Имей уважение к старшим, – бросил Денно.

Он подошел к книжной полке и снял с нее обтянутый кожей томик «Правил игры в покер» Робертса. Пролистал страницы и сунул мне под нос книгу, открытую на нужной странице.

Глава называлась «Когда карты на руках у игрока содержат скрытые масти».

– Полный улей, – прочел я. – Дама пчел плюс один валет темной масти плюс три нумерованные карты, общее достоинство которых равняется простому числу.

Там было еще что-то, но он захлопнул справочник прежде, чем я успел прочесть.

– У меня тоже есть такая книга, – возразил я, – и я не помню…

– Твоя книга совсем не такая, уж можешь мне поверить, – сказал он, ставя справочник на место. Я робко предъявил ему мой стрит. – Ой, я тебя умоляю, – отреагировал он. – Мне даже смотреть на это больно.

– Подписывай, – повторил Мордашка. – Ты должен Джой услугу, которую тебе не захочется ей оказать.

– Какую услугу?

– Ты слушаешь или нет? – возмутился Денно. – Тебе же сказали, ту, которую ты не захочешь оказать. Подписывай. У тебя год и один день сроку. И не заставляй ее просить.

Похоже, это был не розыгрыш. Все говорили и вели себя серьезно. У меня зазвенело в ушах. Я снова взглянул на карту, на крупных насекомых с большими жалами. Все следили за мной.

На страничке в блокноте Джой было написано «1) Д. П. Услуга», и три подписи. Я добавил к ним свою.

Мордашка захлопал в ладоши. Джой кивнула и забрала свой блокнот. Денно налил мне дорогого вина.

– Давненько уже я не был свидетелем посвящения, – проговорил Мордашка.

Он собрал карты. Я наблюдал, как желтая дама с логотипом заправочной станции на рубашке смешалась с остальной колодой. Он принялся тасовать.

– Мое было в Москве, – добавил он. – В 66-м.

– Твое посвящение? – переспросил Денно. – А мое в Киншасе. Одиннадцать лет назад.

– Свонси, клуб игры в бридж, – уронила Джой.

Я молчал. Мне везло в раздаче. Шла хорошая карта, так что удалось даже немного отыграться. Я больше не думал о том, что случилось. Про услугу тоже никакого разговора больше не было.

– Ну, как, доволен? – снова поддел меня Мордашка.

Та карта больше не показывалась. Я потер пальцами колоду – карты как карты, обычные, дешевые даже на ощупь.

Когда игра была окончена и мы все уже собирались уходить, я, сохраняя вид полнейшего безразличия, подошел к полке и взял с нее справочник. Просмотрел сначала содержание, потом указатель в поисках Дамы пчел, Пчел, Скрытых мастей, Мастей (скрытых). Ничего.

Тут я вспомнил про остальных. Они молчали и снисходительно наблюдали за мной.

– Благослови его господь, – произнес Денно.

– Игра окончена, – сказал мне Мордашка. – Теперь ты уже ничего там не найдешь.

И бросил все три колоды в урну. Я все еще читал о типах раздач. Ничего похожего на Полный улей среди них не значилось.

– Посвящение бывает только раз в жизни, – сказала Джой. – Так что купи себе приятную безделушку, на память.

Она стояла у двери и спокойно ждала, пока я рылся в урне, вылавливая среди сигаретных окурков карты своей колоды и отряхивая их от пепла.

Я собрал всю колоду. Дамы пчел в ней не было. Правда, три лишние карты все же нашлись, но это были джокеры и инструкция, как раскладывать солитер.

Я взял у Джой адрес и триста сорок семь дней спустя отыскал ее и оказал ей услугу, делать которую мне не хотелось.



Во второй раз я увидел скрытую масть в Манчестере.

Это случилось шесть лет спустя. Я не был в числе лучших игроков в покер, но своего не упустил бы, а кроме того, я диверсифицировался и мог обыграть вас в баккара, вист, румми, бридж, фараон, двадцать пять, юкер, железку, канасту, уругвайскую канасту, пангинге, снап. Короче, во что угодно. А главное, я придумал, как делать в них ставки. Свою первую машину я выиграл в тарбиш. Это только подогрело мой аппетит.

На Зерновой Бирже проводился «ИгроФест» (так они его называют). В основном там семьи с ребятишками играют во всякие детские штуки. Редкие профессионалы забрели туда случайно или пришли

Сторінка 14

в компании друзей. В комнатушке, временно отгороженной в углу большого зала, нас собралось пятеро. Мы были пьяны и веселились, играя во всякую ерунду на мелочь.

Кто-то предложил «Старую Деву». Это когда из колоды сначала убирают одну даму, потом пятьдесят одну карту сдают, и каждый вытягивает карту у соседа, а если у него есть к ней пара, то сбрасывает обе, и так по кругу, а тот, у кого окажется дама без пары, она же Старая Дева, проигрывает.

Любитель скажет, что тут все зависит от удачи. На самом деле ничего подобного.

Мы придумали, как будем делать ставки. Каждый клал в горшок несколько монет, и тот, кто сдавал все карты, выходя, забирал часть выигрыша. Тот, кто оставался со Старой Девой на руках, терял вдвое. День был чертовски жаркий, на улице пекло, и я помню, как столб раскаленного света валился в комнату через высокое окно, так что наш стол засиял.

Я уже вышел и посиживал в сторонке, прикарманив свою долю выигрыша. Остальные таскали друг у друга карты и с торжеством сбрасывали пары. За столом осталось трое. Снова тянут. Пары вниз. Двое. Женщина двадцати с небольшим лет, земляничная блондинка с бобом на голове, в кожанке, слишком потрепанной, чтобы не быть из секонд-хенда, против пухлого, подслеповатого мужика средних лет в вельветовом пиджаке. Мы смотрели, как они обмениваются и сбрасывают карты, как вдруг кто-то из них вскрикнул, и я нахмурился – оба глядели друг на друга в упор, а в руках у каждого было по одной карте.

– Мы что, где-то напортачили? – спросил кто-то. – Обсчитались?

Мужчина показал свою карту: дама пик. Он проиграл.

Все взгляды устремились на женщину. Она сидела, широко распахнув глаза. Глянула на меня. Рубашка ее последней карты ничем не отличалась от других. Я почувствовал, что трезвею.

– Покажи, – сказал я ей.

Она опустила карту на стол картинкой вверх. На тускло-сером фоне белым цветом были нарисованы два обрывка цепи, по четыре звена в каждом.

Женщина сглотнула. И сказала:

– Восьмерка цепей.



Кто-то пошел закрыть дверь.

– Что теперь? – спросил ее партнер. Он был напуган. – Я не знаю, что делать.

– Никто не знает, – сказал я.

– Я обычно играю в джин, и я не… А что говорят правила?

Высокий парень по правую руку от молодой женщины уже листал потрепанного карманного Хойла. Толстяк сверялся с игровым сайтом на экране телефона.

– Что-то я ничего не понял, – заговорил паренек лет семнадцати. – Что это было?

Тут я сообразил, что если он действительно не понимает, то все остальные, по определению, должны понимать. Так всегда бывает, не понимает кто-то один.

– Это твое посвящение, – сказал я ему. – Просто смотри и слушай. У кого-нибудь еще такое было? – обратился я к остальным. – Когда-нибудь?

Парень, который перелистывал справочник, поднял руку.

– Я получил эту карту при раздаче, – сказал он. – Она взяла ее у меня. Так что так. – Он начал читать: – «“Старая Дева”: правила для скрытых мастей». Что там было цепей?

Я сказал:

– Восьмерка. – Но мужик, который остался с дамой, перебил меня.

– Вот оно, – сказал он, щурясь в телефон. И даже выдохнул от облегчения. – Я все равно в проигрыше, – произнес он. – Я проиграл.

Я видел, что паренек готов опять пожаловаться, что ничего не понимает, и предостерегающе поднял палец.

Молодая женщина нервно облизнула губы.

– Все равно должен быть какой-то штраф, – проговорила она. – Хоть какой-то.

Толстяк помешкал, потом кивнул и протянул ей телефон. Она стала читать. Никому из нас в голову не пришло спросить, что там, но я перехватил взгляд парня со справочником, и он ответил мне едва заметным обнадеживающим кивком.

– Нормально, – сказала блондинка. Было видно, что она напряжена, но не паникует. – Ничего, не так все плохо.

– Правда же? – поддержал ее недавний противник по игре. – Бывает и хуже, верно?

– Это не так плохо.

Мы все выдохнули. Я собрал карты, смешал их и перетасовал. Напряжение спало, и мы на радостях начали делать глупости. Я запустил карточную ленту из ладони в ладонь, карты весело запрыгали вокруг. Все обрадованно закричали и захлопали.

– Я так ничего и не понял, – сказал тот мальчик. – Можно мне взглянуть?

Он протянул руку, а я снова запустил карты так, что они сначала встали между нами мостом, а потом аккуратно легли одна на одну перед ним на стол. Засмеялись все, даже женщина, которой выпала цепная восьмерка.

– Попробуй, – сказал я. – Хотя я бы на твоем месте губу не раскатывал.

Он пересмотрел всю колоду, но той карты, разумеется, так и не нашел. Не спрашивая, он взялся за мобильный телефон, но игра уже кончилась, и потому ни на том сайте, ни на каком другом ничего о скрытых мастях уже не было.



Блондинка собиралась долго, то и дело поглядывая на меня. Она явно хотела, чтобы я ее подождал.

– Как у тебя здорово получается, я про это, – сказал толстяк и сделал быстрое движение пальцами.

– Тренируюсь каждый день, – ответил я. – Жонглирую, фокусы показываю.

Он воровато оглянулся. Женщина надевала пиджак. Он понизил голос.

Сторінка 15

– Сначала я даже думал не давать ей телефон, – прошептал он. – Восьмерка – это неплохо. Ей, можно сказать, повезло, ведь…

Я покачал головой, показывая, чтобы он не рассказывал мне больше.

– Но если бы она видела, что там написано про девятку, – сказал он и тоже покачал головой. – Или про шестерку. А если бы ей попалась двойка ножниц!..

– Но ей же не попалась, – оборвал я. С его стороны было грубо так говорить. – На если бы да кабы надежда плохая.

Он отошел, как только блондинка направилась к нам, и дружески махнул мне рукой. Как будто я был не лицемер. Как будто все мы, игроки, не возлагаем наши надежды изо дня в день на всевозможные если бы да кабы.



То событие, на которое я возлагал такие надежды в молодости, непрестанно крутя между пальцами карты, тренируясь в фокусах и пассах, так и не произошло. Правда, я и сам толком не представлял тогда, что именно должно со мной случиться, – мне рисовалось что-то фантастическое, эпохально-важное, связанное с деньгами, броское и в то же время тайное.

Позже я если и мухлевал, то нечасто и по мелочам, чтобы не привлекать внимания; все мои крупные выигрыши я взял честно. Но иногда, если располагали ставки, игра, соседи по столу, состояние моих финансов и настроение, я позволял себе перехватить удачу невидимым движением тренированных пальцев, не дать карте уйти к другому игроку, которому, как я знал, она тоже была нужна.

Когда я бывал сильно пьян, то мог показать трюк-другой Белинде. Она любила смотреть, как я показываю, а я любил смотреть, как она смотрит, как я показываю. Иногда я называл ее Цепочкой. Иногда она называла меня Пчелой.

Ей чаще везло, чем мне, она больше ставила, лучше меня разбиралась во взятках, прикупах и комбинациях, но и проигрывала тоже больше. Однажды мы с ней подсчитали, и оказалось, что мы зарабатываем практически одинаково.

Мы ездили в Париж ради искусства. Летали в Бразилию, где фотографировали статую Христа. Играли в «сходи, поймай» в Бухаресте. Мы любили наблюдать друг друга за карточным столом, но редко играли один против другого, ведь мы читали друг у друга по лицу, как по книге.

Телефонными номерами мы обменялись еще в тот день, в Манчестере, но позвонила она только через несколько недель, и, поскольку настроение у нее было хорошее, я решил, что она разобралась с тем штрафом.

Она не спрашивала меня, мухлюю ли я в игре, а я ничего ей не объяснял, но против нее я не смошенничал ни разу, хотя знал, что она, как настоящий опытный игрок, все равно меня подозревает.

Первый год мы мало говорили о скрытых мастях, так только, изредка, да еще называли друг друга этими дурашливыми кличками. Иногда она вдруг пропадала куда-то на день-другой, а потом возвращалась усталая и задумчивая. Я знал, что это как-то связано с тем штрафом, и ничего не говорил.

Однажды в Вегасе онколог из Канады в шутейном разговоре ляпнул, что в барахе тоже есть свои скрытые масти. Меня так напугал оборот, который стал принимать наш разговор, что мы немедленно извинились и ушли.

Я понимаю интерес к испано-итальянской колоде, к немецким картам с их отличными цветами, к ганджифе и всему такому прочему, но сам я всегда оставался поклонником стандартной французской колоды – руанне из пятидесяти двух карт. Мне по душе была стоящая за этими кусочками картона долгая история, полная многочисленных изменений и ошибок, в результате которых мы имеем теперь и королей-самоубийц, и одноглазых валетов. Мне импонировало новшество вращательной симметрии, благодаря которому два перевернутых изображения не являются зеркальными отражениями друг друга. Я любил эффектную красно-черную гамму, на фоне которой особенно выделялись цвета скрытых мастей – голубой, зеленый, серый, белый, как у цепей, желтый, как у пчел.

– Я только один раз видела другую масть, – осторожно обмолвилась мне однажды Белинда. – Девятку зубов. Но недолго, всего одну секунду.

Проблема в том, что открыто обсуждать скрытые масти нельзя, это считается дурным тоном; с другой стороны, раз уж ты все равно посвящен, то неплохо было бы знать, какие правила для каких комбинаций из каких именно мастей и в каких играх встречаются – просто так, на всякий случай. А прочитать про них, по понятным причинам, удается очень редко.

Вот почему, как ни блюди хороший тон, рано или поздно все равно услышишь – или сам спросишь, – а что это за птица над головой у детектива ножниц? И где потерянное звено девятки цепей? Почему туз плюща растет на костях?

Иногда у людей возникает такое чувство, будто они знают эти карты, даже если они никогда сами их не видели.

– Мне кажется, все идет к тому, что мы все же познакомимся с иными из них поближе, – сказала мне однажды Белинда. – Так или иначе.

В общем, выбирай, кому что нравится.



Третий раз был в Люблине.

Мы играли в бурэ в секуляризированной церкви. Двух моих оппонентов я знал раньше, с одним даже дрался когда-то на кулаках. Мы с Белиндой играли по очереди: она стояла у меня за спиной, ее ладонь лежала у меня на плече. Ей были видны мои

Сторінка 16

карты, но ничьи больше.

Я взял свои карты в руку. Их было пять. Одной из них я никогда раньше не видел.

Одна, две, три, четыре дымовых трубы на фоне голубого неба выпускают в него стилизованные синие облачка дыма.

Я ничем себя не выдал. Рука Белинды на моем плече дрогнула. Я знал, что этого никто не заметил, но для меня это было равносильно тому, как если бы она вдруг вскрикнула: «О господи!».

Я старательно припоминал все, что слышал когда-нибудь о четверке дымоходов. На что она способна в комбинации с другими моими картами. Я взвешивал возможности.

Ставили по-крупному. Мое напряжение все возрастало. Когда я наконец выложил свои карты, не могу описать вам, до чего приятен мне был полувздох-полувскрик всеобщего изумления. Люди прикидывали, во что обойдется им мой выигрыш в долгосрочной перспективе, вздыхали от зависти, каменели при виде моей карты.



В тот раз никто не спрашивал, что это такое было. Все присутствующие были посвящены заранее. Единственный такой случай в моей практике.

Игроки отдавали мне все, что было у них в карманах. На бумажках писали мне записочки со своими секретами. Я недоумевал, что я буду делать со всеми ключами и лошадьми, которые теперь принадлежали мне. Я не только получил при раздаче скрытую карту; я сумел хорошо ее разыграть.

Потом я не однажды говорил себе, что сделал это под влиянием минутного порыва, в каком-то помрачении рассудка. Но тогда просто сработала привычная ловкость рук, которую я тренировал годами.

Когда все уже расслабились и бывший военный с тяжелым лицом взял колоду и стал собирать со стола карты, я, почти не глядя на него, взял в руки свои карты и, смеясь над чьей-то остротой, смешал их и протянул ему. Не знаю, вздрогнула ли в тот миг опять рука Белинды. Сам я нисколько не боялся, что банкомет или кто-то другой заметит скользящее движение моего пальца, которым я отделил от других карт четверку и отправил ее себе в рукав.



Я не знал, будет ли она еще там, когда я приеду домой. Но когда я, закрывшись в своей ванной, закатал рукав, она оказалась там: лежала и ждала, когда ее вернут в колоду, чтобы уйти тем же путем, каким пришла.

– Придется тебе еще подождать, – прошептал я.

Четыре трубы, две дымом вверх, две вниз, изрыгали толстые сине-черные клубы в голубое небо.

Мне вдруг стало стыдно. Я убрал карту.

«Вот это была игра», – вот и все, что Белинда и я говорили потом о той ночи. Наша жизнь шла своим чередом. Выигрывали мы больше, чем проигрывали.

Я обернул карту в прочный прозрачный пластик и хранил ее в бумажнике. Мне не хотелось ее помять. Иногда я вынимал ее, чтобы взглянуть на коренастые кирпичные трубы, но уже через две секунды мне становилось не по себе, и тогда я переворачивал ее и еще несколько секунд разглядывал рубашку.

Мне доводилось играть и супердорогими колодами, и дешевыми пластиковыми, купленными где-нибудь на бензозаправке. Профессиональная колода не должна быть вычурной; поэтому мы предпочитаем рабочих лошадок фирмы «Байсикл», и чем потрепаннее, тем лучше. Бессмысленный орнамент их рубашек не меняется годами. Хотите разнообразия? Пожалуйста, они бывают синие и красные.

Мы как раз играли стандартной красной колодой, когда мне сдали четверку дымоходов.

Я продолжал тренировать пальцы. Слушал истории о скрытых картах. Мое внимание возрастало вдвое, если речь шла о комбинациях с дымоходами. Раньше я никогда не был суеверным, но тут у меня выработалась одна привычка. Мне нравилось чувствовать свою карту кожей. Чтобы она плотно прижималась ко мне во время игры.

Когда мне предстояла серьезная игра с особенно крупными ставками, я вынимал мою четверку из ее футляра – смешанное чувство восторга, удивления, сожаления и облегчения оттого, что она все еще на месте, у меня так никогда и не прошло. Я клал ее на внутреннюю сторону руки за широкую резинку, которую надевал под сорочку чуть выше запястья, в мое зарукавное хранилище. С ней я чувствовал, что удача на моей стороне, – вот как я объяснял себе это.



Некоторые транспортные компании оставляют на своих сухогрузах каюты для пассажиров. Так можно перебраться через Атлантику. До нас дошел слух, что на одном из таких судов играют по-крупному. Разумеется, мы тут же купили билеты. Получилось дорого, хотя путешествовали мы не на круизном лайнере и из своей каюты видели не бассейн с голубой водичкой, а заставленную контейнерами палубу.

Два дня мы сторонились других пассажиров. На третий, как раз перед игрой, я вышел пройтись, когда кто-то хлопнул меня сзади по плечу.

– Эй, парнишка!

– Мордашка!

Я страшно удивился – оказывается, он еще живой! Но он даже почти не изменился.

– Надо было догадаться, что встречу тебя здесь, – сказал он. – Я слежу за твоей карьерой.

Белинде он очень понравился. Он флиртовал с ней напропалую, но никогда не переходил границы. Рассказывал ей красочные истории о нашей первой встрече. Изобразил, какое у меня, по его словам, было лицо, когда мне выпала дама пчел, причем сам даже не позаботился узнать, посвящена

Сторінка 17

она или нет.

Вечером я, как всегда, вложил свою карту в маленький кармашек на запястье и прищелкнул резинкой, прежде чем покрыть ее сорочкой и пиджаком. Все собрались в импровизированном салоне, где пили мохито до захода солнца.

Игроков было семеро. И со всеми, кроме одного, мне уже доводилось сидеть за столом раньше: мир ведь тесен. В этот раз стол со мной, Белиндой и Мордашкой делил программист-маронит, которого я уже раз обставил на игре в свинку; французский издатель, который был однажды моим партнером в сокрушительной партии в бридж; судья из Южной Африки, известный как криббедж-убийца; и сам капитан, самодовольный сморчок в рубахе из синей парчи. Он-то и был новеньким. Но мы понимали, что вся эта затея с картами – его ума дело, а значит, он будет играть по-крупному.

Разумеется, он и выбирал игру. И, разумеется, техасский холдем. Я закатил глаза.



Левантиец оказался слабее, чем я помнил. Судья был осмотрителен, но непредсказуем и умен. Издатель потихоньку наращивал ставки. Мордашка играл в точности как раньше.

Моей главной соперницей была Белинда. Мы с ней рвали друг друга на части.

Капитан вообще почти не умел играть и сам этого не понимал. Он хорохорился. Говорил всем, чья сейчас очередь ходить, чья – делать ставки, подсказывал, кому что нужно выиграть. Все мы тихо его ненавидели. И не посылали его к черту только потому, что это был его корабль, его стол и его затея.

Я играл хорошо, но Белинда играла лучше. И выиграла у меня с двумя парами. В ярости я прокрутил одну из своих карт вокруг костяшек. Программист поднял за меня тост, судья зааплодировал. Белинда мило улыбнулась и без долгих церемоний забрала у меня несколько тысяч долларов.

Была уже глубокая ночь, небо нависло над нами как свинцовый лист. Мы переменили карты. Капитан вынул из ящика новую колоду и перебросил ее Мордашке.

Снова «Байсикл». Красные рубашки. Мордашка вскрыл упаковку и сдал нам по две карманные карты.

Обычно серьезные игроки просто кладут их на стол лицом вниз, но в ту ночь мне хотелось держать свои в руках, как показывают в кино про ковбоев. Пара троек. Неплохое начало.

Все делают ставки – ставят помногу, – никто не выбывает. Мордашка сдает флоп: три общие карты, лицом вверх. Шестерка, десятка, трефовый валет. Хорошее предчувствие сменяется у меня плохим и снова хорошим. Мордашка подмигивает. На этом раунде торговли мы теряем мистера IT. Я вижу его насквозь и потому не удивлен.

Четвертая общая карта, терн. Ну, здравствуйте, Шарлемань: Его Червонное Величество до сих пор скромничал, но вот, наконец, и он. За столом перешептывания и шорох. Белинда тиха, как всегда, когда считает, но в этот раз она даже тише обычного: значит, у нее либо все хорошо, либо все плохо; я решаю, что хорошо. Судья выбывает. Издатель посылает мне воздушный поцелуй и следует за ним.

Мордашка заставляет нас ждать, долго раздувает щеки. Наконец и он присоединяется к выбывшим.

Моя очередь ставить, и, пока я размышляю, глядя на красные рубашки карт моего оппонента, похожие на лодочки без людей, в голову мне вплывает название комбинации, о которой я слышал давным-давно.

Она называется бойлерной: десятка, валет, король, тройка и четверка дымоходов.

Я начинаю думать о возможном выигрыше. О том, что я могу унести с этого стола, кроме денег. И вдруг ловлю себя на том, что с холодным удивлением, почти с усмешкой, думаю: «Так вот он, тот самый случай».

И пока эта мысль проносится в моем мозгу, а руки сохраняют каменную неподвижность в глазах всех смотрящих, мои пальцы невидимо для других отделяют ненужную мне больше вторую тройку и отправляют ее в ад, то есть в мое зарукавное хранилище, где моя краденая карта выползает из-под резинки, потихоньку подвигается к краю рукава и кончикам пальцев, выползает наружу и занимает свое место среди других карт. Все это я проделываю в доли секунды, благодаря одной только ловкости рук, совершенно незаметно для окружающих.



Белинда в игре, и капитан, конечно, тоже, на что я и рассчитывал: мне все равно, что у него там на руках, все равно он не сможет побить мою комбинацию, мою выигрышную комбинацию. Я готов.

Ставки сделаны, и Мордашка сдает ривер – пятую открытую карту. Она легко скользит из его руки на стол. Мигает свет, все ахают и всё замедляется, потому что карта, вынутая из колоды последней, пятая карта на столе, отличается от других.

Это четверка дымоходов.



– Ох ты, черт, – это говорит Мордашка.

– Мон дьё, – слышу я еще, и: – О, боже мой.

Это Белинда.

Я смотрю на голубое посреди черного и красного. Общая карта скрытой масти. Любой может теперь присоединить ее к своей комбинации.

Корабль слегка кренится, и долю секунды я вижу снаружи черную ночь, и еще мне кажется, будто палуба гудит под чьими-то шагами: кто-то высокий, в длинном пальто, осанистый и строгий, заглядывает, покуривая, в иллюминатор и с суровым любопытством смотрит на нас, удовлетворенный.

Я слышу, как капитан говорит:

– Что? Что это все значит?

А Мордашка отвечает ему:

Сторінка 18

– Заткнись и смотри, да веди себя достойно, это твое посвящение.

Белинда смотрит прямо на меня, у нее открыт рот, глаза вытаращены.

Мои пальцы в отчаянии погружаются в рукав так глубоко, что вы и не поверите, но той тройки и след простыл. Я сам сунул ее куда-то так небрежно, что теперь не знаю, где она, и не могу ни вынуть ее, ни убрать назад другую карту – все видят, что карт у меня на руках две, значит, две их и должно остаться.

Но одна из моих карт – четверка дымоходов, и точно такая же лежит на столе, а ведь четверок дымоходов не может быть две, одна – и то сомнительно.

Мордашка смотрит на меня и говорит:

– В чем дело, паренек? – переводит взгляд на Белинду, с нее – на стол, на карты в моих руках, снова на меня, выражение его лица меняется, и он буквально стонет: – О нет, паренек, только не это, паренек, о нет, только не это, – а в его голосе столько тоски и страха, сколько я никогда не слышал.

– Что это такое? – продолжает трещать капитан. – Что это за карта?

Я хочу сфолдить, но Мордашка хватает меня за запястье.

– Парнишка, я так не хочу видеть то, что, как мне кажется, я сейчас увижу, – говорит он тихо. – Судья, – произносит он громче, – возьмите книгу правил. – Он тянет мою руку вниз. – Найдите «Скрытые масти», – добавляет он.

Все смотрят на мою опускающуюся руку, кроме Белинды. Она смотрит в свои карты.

– Найдите раздел «Мошенничество», – продолжает Мордашка. – Подраздел «Наказания».



Карты Белинды вздрагивают в ее ладони, когда она свободной рукой тоже хватает меня за запястье. Она сильнее старика Мордашки. Мои карты снова поднимаются.

– Я отвечаю, – говорит она.

– Мы на середине игры, – возражает он.

Она командует:

– Судья, смотрите «Выравнивающие обстоятельства».

Даже капитан молчит, пока судья переворачивает страницы.

– Двойка, четверка, шестерка, восьмерка, десятка включая карту цепей, – громко читает она. – Имеет преимущественное право во всем. Такую руку ничто не может побить. Выигрывает… любой предмет в комнате по желанию игрока.

Она поднимает глаза.

– А я выбрала свой приз, так что держите свои лапы от него подальше, – говорит Белинда. Она смотрит на карты у меня в руке. – Не смотреть, не трогать, не переворачивать. Просто положи их на стол лицом вниз и пододвинь ко мне.

Судья смотрит на карты на столе.

– Если у нее восьмерка и двойка, – говорит он, – она выигрывает. Но есть еще штраф победителя…

– У меня двойка червей, – отвечает Белинда. Голос у нее уставший, но она улыбается мне. – И восьмерка цепей.

Все вздрагивают.

– Подожди, – шепчу я. – Какой штраф?

Никто меня не слышит. Белинда опускает свои карты на стол.

– Я выиграла, – говорит она.

– Какой? – продолжаю шептать я.

– Я выиграла, и в качестве приза я выбираю карту, – объявляет Белинда. Смотрит на мои карты, пока ее собственные ложатся на стол. Потом встречает мой взгляд и улыбается. Она всегда видела меня насквозь. Я не сомневаюсь, что и теперь она выберет правильно.




За склонами


Маккалох заварил в стакане чай и вышел с ним в магазин, где обнаружил молодых женщину и мужчину, они разглядывали товар. Колокольчик на двери не звякнул, когда они вошли. Снова заедает.

На обоих были серые штаны из грубой ткани с оттопыренными карманами и рюкзаки через плечо. Маккалох кивнул им, присел на высокий табурет за прилавком. Взял пульт, нацелил его на телевизор и убавил звук.

Девушка улыбнулась:

– Если вы из-за нас, то не надо.

Она была высокой – выше, чем ее спутник, – загорелой и мускулистой, длинные светлые волосы собраны в замысловатый узел. Девушка окинула Маккалоха дружелюбным, но откровенно оценивающим взглядом.

– Откуда вы? – спросил Маккалох.

– Свонси. – В ее громком голосе он уловил легкий акцент. – Вы, судя по выговору, тоже нездешний.

– Теперь уже здешний.

Магазин Маккалоха был когда-то гостиной его дома. Теперь полки с товаром покрывали три стены, а середину занимали прилавки с образцами. Побелка кое-где облупилась. Все это он видел в большом выпуклом зеркале напротив входа, которое досталось ему от прежних хозяев вместе с домом.

Как почти в каждом магазине на острове, летом его витрина пестрела яркими пластиковыми мячами, полотенцами и ведерками. Все это добро он собрал, упаковал и убрал на зиму в кладовую всего неделю назад.

Молодой человек вдумчиво и неспешно перебирал наваленные в корзинах безделушки, игрушки и сувенирное мыло в виде фигурок коллаборантов. Маккалох заметил, что его темные волосы уже начинали редеть на макушке. Девушка перелистывала книги.

– Как вы сюда попали? – спросил Маккалох.

– Приехали на раскопки, – ответила она.

– Кажется, я слышал, – сказал он. – В Бухте Свободы.

Посетители переглянулись.

– Нет, – произнесла женщина. – Мы в другом месте, в Банто.

– Значит, я ошибся. А что там, в Банто?

– Вот и скажите нам сами, – отозвалась она. – Вы же мистер Здешний.

– Очко, – сказал он. – Но там ничего нет. Так, фермы одни. Езды около часа. Вы уже там были?

– Мы то

Сторінка 19

ько что приехали, – проговорил молодой человек так тихо, что Маккалоху пришлось напрячься, чтобы расслышать. – Точнее, вчера, поздно ночью. Сейчас вот закупимся и сразу туда.

Он положил на прилавок брелок для ключей – изогнутую фигурку, топорно вылитую из пластика.

– Четыре фунта, – сказал Маккалох. Молодой человек приподнял бровь.

– Здесь же ничего не делают, – пояснила девушка. – Все привозное. Дома и то дешевле купишь.

– Да, но это уже будет не то, – сказал парень и отсчитал монеты. – Черт возьми, Соф, мы так скоро разоримся.

– Без чипсов я никуда не поеду. – Она поставила на прилавок корзину, а Маккалох пробил ее покупки и рассовал их по бумажным пакетам.

– Надолго к нам? – спросил он.

– Я на три недели, – ответила она. – Уилл на месяц. Профессор до февраля. Никола Гилрой, слышали?

Она взглянула на него так, словно ждала, что он сразу узнает это имя, и кивнула на прилавок с книгами. Они лежали вперемешку с фото коллаборантов и дешевыми допотопными гидами-путеводителями по туристическим местам острова. Не обошлось, разумеется, и без измышлений в духе нью-эйджа, умозрительных до абсурда.

– Не в курсе, – покачал головой Маккалох.

Когда девушка открыла дверь, звонок опять промолчал.

– Спасибо, – сказала она. – Может, еще увидимся.

– Элам – единственный здесь город, так почему бы и нет. Тут есть клуб, называется «ЧатАп», на Толтон. – И он показал направление. Он знал, что они удивятся: неопрятный мужик лет пятидесяти от роду, хозяин мелкой лавчонки, и вдруг говорит о клубах. – Лучший в этих местах бар – «Кони-Айленд». В двух минутах ходьбы отсюда. Я часто там бываю. Отдыхаю от бакалеи.

Когда они ушли, он перелистал книги. В двух обнаружились указатели, но фамилии Гилрой там не было.

Маккалох подошел к двери и стал смотреть на юг, где в самом низу, в ложбине, лежала главная городская площадь. Было еще светло, но в центре уже разгорались неоновые огни. Муниципалитет недавно ввел зимнее расписание, а значит, несколько недель подряд освещение на улицах будет зажигаться бессмысленно рано. Элам постепенно заполнялся рыбаками, поднимающимися из гавани, и клерками, спешащими в парки, где отцветали поздние пахучие цветы.

Там, где уже не было витрин его благодушных конкурентов, куда не доносилось ежевечернее «у-у-ум-мп» игровых автоматов из аркад, которые в эти часы переполняли мальчишки, с облегчением стаскивавшие с себя и рассовывавшие по карманам школьные галстуки, и где городские улицы упирались в зеленую стену пышной растительности, земля уходила круто вверх и становилась склоном вулкана.



Буквы на вывеске бара «Кони-Айленд» отличались от тех, которыми были набраны объявления «Орешки! Пиво! Водка!» и обозначены туалеты. Маккалох потолкался между горластыми посетителями и нашел Чиверса в тот самый момент, когда Чиверс тоже заметил его и махнул рукой, подзывая за свой столик в углу зала.

Чиверс, как почти всегда, был в дорогущем пиджаке – дороже, чем у него, пиджаков вообще ни у кого на острове не было. Он был чуть старше Маккалоха, но такой же седой и крепко сбитый. Оба наслаждались своим ярким несходством – одетый с иголочки ушлый адвокат и лавочник в потертых штанах; оба были не дураки выпить, на чем и сошлись; похожие и вместе с тем совершенно разные, они наводили на мысль о двух версиях одного и того же человека, живущего двумя параллельными жизнями.

За столом с Чиверсом сидел аккуратный, бледный незнакомец. Лет ему было сорок с хвостиком, так что его ковбойка гляделась на нем чересчур молодо.

– Так что же? – говорил он Чиверсу, пока тот опрокидывал стаканчик виски. – Хозяин заведения, он из Нью-Йорка, что ли? – И он подвинулся, освобождая Маккалоху место.

– Пусть вот он объяснит, – сказал Чиверс. – Джон Маккалох, Даниель Паддик. Джон неплохо знает это место. Для чужака, конечно.

Старая присказка. Мы-то все тутошние, островитяне, а вот Джон Маккалох – он нет, он пришлый.

– Раньше тут был стрип-клуб, – рассказал Маккалох. – На вывеске значилось «Кани-Айленд». – Он поглядел на Паддика, врубается тот или нет[5 - Канни (англ. сunny) – лобок, от лат. cunnus – гениталии.]. – Когда Джей купил это место и прибрал тут все как следует, ему только и делов было, что поменять на вывеске одну букву.

– Класс, – одобрил Паддик. – И часто люди ошибаются? В смысле, приходят сюда в поисках «Кани»?

– Ну, для этого нужен уж очень старый путеводитель, – сказал Маккалох. – А почему вы спрашиваете? Или вы тоже?..

Паддик улыбнулся, легко принял насмешку и купил всем выпить.

– А вы из Лондона? – спросил он у Маккалоха.

– Что, заметно?

– Ваш друг вас выдал. Хотя да. Акцент у вас сохранился, дай боже.

– Да нет, он даже сильнее стал, поспорить могу, – вставил Чиверс.

– Степни, – ответил Маккалох. – Давно это было. Хотелось уехать куда-нибудь подальше, да в языках я не силен, и деньги менять лень было.

Остров на задворках былой империи, формально независимый, на деле во многом еще сохранял с ней связь.

– Когда же это было?

– До новых раско

Сторінка 20

ок еще. Думаете, я из-за них сюда приехал? – Маккалох покачал головой. – А вы как раз копаете?

Паддик кивнул:

– Я археолог. Вас тут, наверное, от нас уже тошнит.

Маккалох пожал плечами:

– Мои покупатели. Сегодня ко мне ваши студенты заходили. Вы ведь в Банто?

– Нет, – сказал Паддик. И отвел взгляд. – Там другие. Я в Бухте.

– Ясно. О вас я тоже слышал. А вот о тех, других, до сегодняшнего дня не знал.

– У нас с ними ничего общего. Они из другого института. Раскоп, методы, цели – у них все другое. Все. До мелочей. Думаю, они так же не ожидали встретить нас здесь, как мы – их.

На острове постоянно работали археологи – то одни, то другие, чаще всего в Бухте Свободы или у храма в Миллере, где посреди поля, прямо под носом у раздраженных коммьютеров, торчащих в пробке на кольцевой по пути из города или в город, из-под земли вставали раскопанные учеными-энтузиастами колонны в окружении перманентных рвов. Когда Маккалох почти три десятка лет тому назад приехал на остров, их еще не нашли. Тогда и о самом острове мало кто слышал, причем не только в Британии, что, разумеется, стало для Маккалоха главным доводом при выборе места. Вот почему, когда на остров хлынула вторая волна исследователей, он сильно забеспокоился.

Остров, как и следовало ожидать, заполонили туристы. Его постоянное население увеличилось. Столица выросла.

Но, как впоследствии оказалось, ненамного. Власти острова издавна проявляли сдержанность в монетизации остатков исторического наследия, необычную для обитателей столь небогатого клочка суши, и даже новые времена не особенно изменили их подход. Раскопки, девелоперы, туризм – все было под строгим контролем, к вящему недовольству представителей торговой палаты. Элам был сейчас лишь чуть больше, чем в те дни, когда сюда эмигрировал Маккалох.

Паддик задумчиво глядел в свой стакан:

– Кто вам рассказал про Банто?

Чиверс и Маккалох переглянулись.

– Девушка, рослая. Парень, невысокий, спокойный. Приходили в мой магазин. Думаю, вам лучше знать, кто они такие, вы ведь все друг друга знаете…

– Ладно, – сказал Паддик и залпом допил остатки. – Остров большой.

Когда он вышел отлить, Чиверс щелкнул пальцем сначала по его стакану, потом по стакану Маккалоха. Поднял бровь.

– Что это было? – спросил он. – Похоже, он задет за живое.

– Ученая братия, – сказал Маккалох. – Терпеть друг друга не могут – куда там до них юристам.

– Как вы смеете, сэр? Умираю от любопытства. Ах, вот бы сейчас щепотку старого доброго пентотала натрия[6 - Пентотал натрия – сыворотка правды.]. – И Чиверс изобразил, как он открывает потайное отделение своего перстня-печатки и подсыпает что-то Паддику в стакан.

– Шут гороховый, – буркнул Маккалох. Чиверс опять поднял бровь.

– Да брось ты, – сказал он с жутким лондонским акцентом. – От любопытной Варвары слышу.

– Возражение, – проговорил Маккалох. Они любили иной раз перекинуться словесными шаржами друг на друга: один изображал парня из народа, другой – утонченного адвоката.



Совмещенная с магазином заправочная станция отмечала центр деревни Банто. Собственно, это была даже не деревня – так, сколько-то убогих ферм, разбросанных по акрам сухой, кое-где поросшей пыльным кустарником земли.

– Я слышал, где-то тут теперь копают, – обратился Маккалох к кассирше, и та показала ему дорогу по карте. Пришлось проехать еще миль пять по направлению к вулкану. День был солнечный, и давно остывший конус почти растворился на фоне облаков, забрызганный у подножия яркими пятнами позднего цветения. Над склонами летали туда-сюда грачи, явно чем-то заинтригованные. У дороги стояла красная пластиковая стрелка с надписью: РАСКОП.

Между деревьями вилась тропа, а там, где она кончалась, стояли три большие палатки и два автомобиля. Чуть в стороне виднелось что-то вроде ямы с плоским дном. Маккалох, хотя и не уроженец, но давний житель этого острова, хорошо знал, что это такое.

К нему приближался охранник с перебитым носом борца.

– Я ищу Софи, – сказал Маккалох.

– Софию. – Девушка сама поправила его, выйдя из-за палатки на голос. При виде его она нахмурилась, и Маккалох впервые задумался над тем, как его поступок могут расценить со стороны – он ведь подслушал ее имя, а теперь явился сюда ее разыскивать. Это его смутило.

Тут из-за ее спины появился тот парень, Уилл. Маккалох вздохнул с облегчением.

– Вот и хорошо, – сказал он, когда охранник ушел. – Я как раз надеялся разыскать вас обоих.

Тут откуда-то вышла еще одна молодая женщина. Она была в грязном комбинезоне, на голове пыльная косынка – вылитая Клепальщица Рози[7 - Клепальщица Рози – женский персонаж с американских плакатов времен Второй мировой войны, призывавших женщин работать на производстве, в том числе на предприятиях военно-промышленного комплекса.].

– Зачем вы здесь? – спросила Софи.

– Просто из любопытства, – ответил Маккалох. – Об этом месте никто ничего не знает. А я тут проезжал, вижу – знак, думаю, дай заеду погляжу. – Он видел, что София колеблется. – Я м

Сторінка 21

гу уехать. Но вам ведь все равно придется делать образовательную программу для местных. Вот и потренируйтесь на мне, раз уж я здесь. А я сделаю вам скидку, когда вы в другой раз ко мне в магазин придете.

София улыбнулась. Что ж, остров небольшой, прочитал он ее мысли. Отношения с местными надо поддерживать.

– Подождите меня здесь, – попросила она и пошла к раскопу.

– Вы тоже здесь работаете? – спросил Маккалох у другой девушки.

– Меня зовут Шарлотта. Я представляю оппозицию.

– Паддик?

Она кивнула.

– Мы с Соф знакомы еще с Йорка, вот я и заехала поздороваться. Так проще, чем ей приезжать ко мне. – И она широко улыбнулась всем своим запыленным, веснушчатым лицом.

София вернулась рысцой.

– У проф работы выше крыши, – сказала она. – Но я могу вам кое-что показать. – И она повела его к палаткам. – Слышали что-нибудь о процессе сохранения?

Как будто можно жить на острове и ничего о нем не слышать.

Кирпичная кладка, обломки колонн и балок испокон веку торчали на острове из земли, высовывались из подлеска, но только во времена королевы Виктории взвод британских солдат под командованием офицера – любителя археологии раскопал здесь мозаичный пол, заинтересовавший ученых специалистов. Они налетели со всех сторон и потеснили на склонах вулкана раздосадованных фермеров: потомков солдат, ссыльных и тех, кто спасся при кораблекрушениях. А у них житье и так было не сахар – еле сводили концы с концами.

Единственное дошедшее до нас письменное упоминание о катастрофе, случившейся на острове в древности, содержится в кратком замечании Тацита: «Остров воспламенился. Боги не испытывали к жившим на нем пахарям ни любви, ни ненависти». Вулканологи утверждают, что несколько столетий до взрыва гора молчала, как молчит уже два тысячелетия после него. Не сохранилось ни свидетельств очевидцев, ни записок уцелевших – да и кто мог тогда спастись, куда было деваться людям с крохотного островка, заброшенного далеко в море? Только Плиний Младший в своем описании извержения Везувия подсказал позднейшим исследователям образы, подходящие для изображения той катастрофы, это от него они узнали про горящую тьму, и про столб дыма, и про жителей, которые задыхались на агорах от шедших из-под земли газов, и про пирокластический поток.

Текучая смесь горячего пепла и камней хлынула в города, затопила храмы, от нее закипело море. Возведенные людьми постройки, правда, устояли и превратились в артефакты, но порядком обугленные.

Когда археологи только начинали копать, они то и дело находили под землей пустоты. Похожие на норы, только без входов и выходов. Много лет подряд они просто взламывали их и вынимали оттуда кости и всякую труху, пока в 1863 году не услышали о некоем Джузеппе Фьорелли, который, раскапывая Помпеи, залил однажды в такую пустоту гипсовый раствор и дал ему застыть.

Это был первый в истории случай, когда возникшую гипсовую форму аккуратно освободили от земли и почва, расступившись, произвела на свет давно умершего человека.

Тела разлагались под землей, оставляя по себе миниатюрные склепы, пространства, запечатлевшие последнюю агонию умирающих. Люди как будто пытались оттолкнуть от себя смерть и так и застыли в позах боксеров, когда спеклись их напряженные мышцы. Окаменевший гипс воссоздал эти антитрупы, превратив их в подобия костяных фигур. Сохранилось все, даже форма их криков.

Сначала в Помпеях, потом на этом острове.

Пустоты, оставленные в почве острова мертвыми телами, были заполнены гипсом, результаты бережно извлекли на поверхность. Женщины, мужчины, дети, собаки и кошки, прирученные медведи среди развалин жилищ. Все они хранились теперь в музее, открытом специально для туристов на самом большом раскопе острова.

Иногда гипсовые слепки осторожно вынимали из витрин, переносили на борт самолета и отправляли за море на очередную выставку с названием вроде «Другие Помпеи». Самые знаменитые фигуры получили имена согласно тем позам, в которых они были найдены: «Влюбленные», «Непокоренный», «Бегущий».

В 1985 году Маккалох увидел их в Британском музее. И потом всегда настаивал на том, что та выставка никак не повлияла на его решение переехать в Элам.



– Все исследователи до сих пор пользуются одной и той же технологией практически в неизменном виде, – говорила София. В присутствии Маккалоха она вела себя настороженно, но от него все же не укрылось ее возбуждение. – Ну, почти. Но наша проф… Короче.

Она расстегнула молнию на самой большой палатке, Маккалох шагнул внутрь и тут же сощурился от ярко-красного солнечного света, сочившегося сквозь ткань. Внутри пахло потом. В каждой из четырех матерчатых стен было прорезано по окну, затянутому прозрачным пластиком и прикрытому занавеской.

Что-то сияло и переливалось на брезентовом полу.

Перед Маккалохом лежала половина человека. Это был слепок, он видел такие много раз: мужчина с вытянутыми вперед руками, под глазницами зияет провал рта. Правда, чуть ниже пояса его тело внезапно обрывалось, но Маккалоха поразило не это.

Сторінка 22

лепок был отлит не из обычного грязно-серого, пористого гипса. Он был прозрачен, как кристалл или стекло.

Необычайную гладкость его будто отполированной поверхности лишь кое-где нарушали шероховатые вставки мелких камней. Внутри виднелись мутные потеки. Это обычная грязь взметнулась и застыла, превратившись в окаменелость, не хуже какого-нибудь ископаемого дерьма.

Маккалох опустился на колени. Ему хотелось разглядеть слепок поближе. Внутри того играли и преломлялись световые лучи.

– Мы испытываем новый процесс, – объяснила Софи. – Вместо гипса используется разновидность смолы. Каждый раз, найдя под землей полость, мы заливаем в нее два химиката, они вступают друг с другом в реакцию и образуют смесь, которая становится чем дальше, тем тверже. Проходит два, три дня и фигура готова, ее можно вынимать. Не трогайте.

– Я и не собирался, – сказал Маккалох.

– Со временем ее можно будет трогать сколько угодно, в этом весь смысл. Этот материал крепче пластика, и в нем нет пор. Но технология еще требует доработки. Разные составы, разное время застывания.

Ему хотелось провести ладонями по гладкому, сияющему лицу фигуры. Хотелось склониться к ее пустым глазам и заглянуть в них, посмотреть в их прозрачную глубину своими глазами.

– Мы не знаем, что стало с его ногами, – добавила София.

Торс горел. Может, он уже был таким, когда умер. А может, много веков спустя земля обрушилась и заполнила пустоты нижней части тела, наполовину стерев его из вечности. Наполовину его развеществив.

– Здравствуйте.

Маккалох встал и обернулся на голос.

У входа в палатку стояла женщина и стряхивала с рук пыль, строгим черным силуэтом рисуясь на фоне освещенной двери. Убранные назад волосы растрепались, из прически кое-где выбивались смоляные с сильной проседью пряди. Она сделала шаг вперед, в красное освещение палатки, и тогда Маккалох увидел ее лицо.



Никола Гилрой была на несколько лет моложе его. Ее глаза глядели с угрюмой и скорбной учтивостью. У нее были высокие брови, чуть запрокинутая голова, резкие черты лица и римский нос. Грязь покрывала ее с головы до ног.

– Проф, – обратилась к ней София, – все о’кей, правда? Я только…

– Все в порядке. – Женщина с усилием выдавила из себя улыбку. Голос у нее оказался на удивление тонким, почти писклявым. – Я так понимаю, это вас нам следует благодарить за чипсы.

– Я Маккалох, – сказал он. – Надеюсь, вы не возражаете, что я к вам заглянул. Живу здесь уже пропасть лет, и до сих пор не знал, что тут тоже раскоп.

– Ну да, – согласилась Гилрой. – Теперь и здесь. Следы на земле пересеклись с линиями на фото, сделанных со спутников.

– И когда вы это выяснили? – спросил Маккалох.

– Это не я. Меня сюда пригласили. Новая методика для новых находок.

Маккалоху хотелось повернуться и, не отрываясь, глядеть на то, что она извлекла из земли.

– Что здесь было, храм?

– Пока не знаем.

– Она прекрасна. Эта статуя.

– Это не совсем статуя, – возразила она.

– Давайте начистоту. Вы ищете что-то особое? – спросил он. Гилрой не отвечала. Как будто он и так не знал.



Чиверс назначил Маккалоху встречу в одном из двух кинотеатров Элама, в том, что подешевле. Программу изменили, вместо обещанного фильма пошел какой-то детектив, который никому из них не хотелось смотреть. И они решили отправиться в забегаловку через дорогу, есть тапас.

Там Маккалох рассказал Чиверсу о том, что видел.

– Я потом глянул в Интернете, – говорил он. – Оказывается, не она первая пользуется смолой. В Помпеях есть такая леди Оплонтис. Так вот, у нее внутри видны кости и всякая всячина, лежат себе кучкой на дне. Но та мутная, как будто из воска или грязного янтаря. А этот совсем прозрачный.

– Почему же тогда Паддик до сих пор возится с гипсом? – спросил Чиверс. – Если он, конечно, возится. Да и все остальные тоже?

– Возится. Все возятся. Так сказала мне та девчонка, Шарлотта. А Гилрой экспериментирует. – Он потер подушечки большого и указательного пальцев. – Плюс гипс дешевле.

– Терра инкогнита, – сказал Чиверс. – Однако любая терра всегда хотя бы кем-то, да когнита. Чего нельзя сказать об утраченном теле. Как же назвать то, с чем мы имеем дело? Корпус пердиди? Тоже нет, ведь у нас в руках не труп, а полость от него. Значит, кавус инкогнита?

Маккалох фыркнул.

В первые годы жизни на острове он не знал Чиверса. Он и сам потом удивлялся, как это его угораздило, ведь Элам совсем мал, а Чиверса не назовешь неприметным. Их дружба началась, когда Маккалох сделал попытку приобрести кое-какую недвижимость – крохотную хибарку на краю города – и обнаружил, что, по местным законам, не может этого сделать, не обнародовав своего криминального прошлого.

Его преступления были грехами бесшабашной лондонской юности – не особенно страшными, но и не вполне заурядными. Поэтому его прошение о покупке могли и отклонить. Это беспокоило его куда больше, чем стыд. У него в мыслях не было, что он стремится к тайне ради тайны, просто ему не хотелось заново вскрывать тот герметиче

Сторінка 23

ки закупоренный отсек своего прошлого, куда он уже привык никого не впускать.

Чиверса он нашел по телефонному справочнику. Маккалох не вникал в то, какие лазейки в законе раскопал тогда пронырливый юрист, но недвижимость он все же купил. А о его прошлом и теперь знали только те, кому он сам о нем рассказывал.

Через две недели после конца того дела он случайно повстречал Чиверса в баре. Маккалох угостил адвоката выпивкой и признался ему, что сначала даже ужаснулся тому жизнерадостному всеприятию, с которым тот выслушал историю о его прошлом, а потом ему стало интересно.

– Сей остров полон звуков, – сказал Чиверс.

– Шумов, мелодий сладких[8 - Шекспир. Буря.], – подхватил Маккалох. Было ясно, что адвокат не ожидал от него такой начитанности и что он сам сказал это просто так, для красного словца; тем сильнее порадовала его быстрота реакции нового знакомого.

Позднее они договорились до того, что на острове все секрет и ничего не тайна. Они добродушно пошутили по этому поводу и начали играть в сплетни. Непростая игра.

Маккалох считал Чиверса своим самым близким другом, но никогда не посвящал его ни в какие события своей жизни – к примеру, никогда не рассказывал ему о своих сексуальных связях, нечастых и коротких, как правило. Личное вообще не служило им темой для разговоров.

Когда Чиверс хоронил жену, он не позвал Маккалоха на похороны, а тот нисколько не удивился и уж тем более не обиделся.

Они уже добрались до десерта, когда кончился фильм. Маккалох поднял голову и заметил Софию и Уилла, они как раз выходили из кинотеатра в компании Шарлотты и еще пары молодых людей, которых он раньше не видел. Он махнул им рукой.

– Мой друг Чиверс, – представил он их. – Лучший юрист на этом острове.

– Эх, а развернуться-то тут негде, – сказал Чиверс. – Вот и хожу по барам. Бум-бум. Как фильм?

Он так близко пододвинулся к молодежи, что Шарлотта отшатнулась.

– Бредятина, – бросил Уилл.

– Мы это подозревали, – сказал Чиверс. – Потому и ушли. Напейтесь с нами. – И он налил им плохого вина.

– Мы идем танцевать, – ответила София и посмотрела на Маккалоха. – В «ЧатАп».

– Значит, братание с противником у вас не под запретом? – спросил он.

– Ой, вот только не надо, – произнес один молодой человек. – Это мы оказываем Соф и Уиллу услугу, беря их с собой.

– Мы – авангард, парень, – сказал ему Уилл. – А вы со своими методами застряли в каменном веке.

– Нет, правда, разве она не настоящая ведьма? – спросила Шарлотта.

– Нет, – отрезала София. – В своем деле она ас. Просто нас всего трое, а работы – видимо-невидимо. Она уверена, что там, внизу, что-то есть.

– Она ошибалась и раньше.

– Да и раскоп этот даже не ее, – добавил кто-то.

– Нет, это уж вы не начинайте, – сказала София.

– А что там у нее с Паддиком? – поинтересовался Маккалох.

Студенты переглянулись.

– Почему вы спрашиваете? – негромко спросил Уилл.

– Это он ее терпеть не может, – ответила София. – А она едва помнит, как его зовут.

– Звучит, как начало отличной романтической комедии, – сказал Чиверс. – «Самокопание». Или «Служебный роман». Хотя нет, это, пожалуй, нудновато.

– Вряд ли к концу третьего акта эти двое будут лобызаться, – заметила Шарлотта. – Паддик считает, что путь Гилрой никуда не ведет. И не только потому, что он не фанат ее магического состава. И вообще проекта. Он говорит, что она по жизни чокнутая.

– А они что, работали вместе? – спросил кто-то. Принесли еще бутылку дешевого вина.

– Да, потому он и говорит.

– В нашем деле кого ни возьми, все друг с другом работали, – вздохнул Уилл. – И каждый старается доказать, что он лучше другого.

– Да, но пока она выигрывает, – сказала Шарлотта. – У нее локти острее.

– Ну, конечно, можно подумать! Вы только взгляните, сколько вас и сколько нас.

– Зато она получила его площадку.

Студенты не кричали, просто они разгорячились от вина и заговорили громко, привлекая к себе внимание. Вдруг у кого-то из группы Паддика зазвонил телефон, он встал и отошел, чтобы ответить. Маккалох проводил его любопытным взглядом: держать на острове телефон включенным было дорого.

Светила полная луна. Насекомые летели на разноцветные огни ресторана. Угрюмо сутулился мертвый вулкан.

– Я видел одну ее штуковину, – сказал Маккалох. – Мне понравилось.

– Ну еще бы! – вскинулась Шарлотта. – С ее составом можно столько открыток понаделать…

– Ой, хватит тебе, – перебила ее София. – Ты прекрасно знаешь, что тут не в одной красоте дело. Гипс ведь не прозрачный. А мы кое-что ищем.

– Что же?

Вернувшись, парень с телефоном забарабанил пальцами по столу, привлекая к себе внимание. Глаза у него были широко раскрыты.

– Нам пора идти, – сказал он. Голос его прозвучал сдавленно.

– В чем дело? – спросила София. И тут же: – О гос-споди.

– Они его нашли.

– О гос-споди-и.

Студенты прикрыли ладонями рты.

– Нет! – воскликнула София. – Поздравляю!

– Нам надо идти, – повторил молодой человек. Он моргнул, глядя на Чиверса, и хлопнул себя

Сторінка 24

о карману. – Может, мы?..

– Ни за что, – ответил Чиверс. – Скажите нам лучше, что вы там нашли?

Но группа Паддика уже хором грянула «Спасибо!» – и студенты один за другим выскочили на улицу.

– Как, по-твоему, небезопасно им теперь за рулем? – спросил Чиверс.

– Проф наверняка услышит, – говорила София Уиллу. – Может, уже услышала. Черт.

Вид у нее был взволнованный и сердитый.

– Мы тоже пойдем, – сказал Уилл.

– Я даже рада, что слегка окосела, честно говоря, – призналась София. – Спасибо за пойло. Ладно, мы тоже пойдем: хочешь не хочешь, а никуда не денешься.

Чиверс и Маккалох остались одни, в тишине.

– Что ж, – произнес, наконец, Чиверс. – Полагаю, сомневаться в природе их находки не приходится.

– Большое дело, – откликнулся Маккалох. – Давно уже пора. – Он поджал губы. – Правда, хорошо бы взглянуть. Как насчет не ходить завтра в контору? Встретимся у меня в шесть?

– В шесть? Да ты спятил! Куда в такую рань?

– Так ты хочешь на него посмотреть или нет? Кто знает, сколько они там уже с ним возятся? И ночью наверняка спать не лягут. Расчет верный: с раннего утра у них просто не будет сил, чтобы нас выставить.



Бухтой Свободы на острове называлась крохотная рабочая гавань. Всего в нескольких ярдах от раскопа чадили лодочные моторы. Слухи о находке Паддика и его команды, видимо, просочились в город: когда утром Маккалох и Чиверс прибыли на берег, то обнаружили там небольшую толпу сограждан.

Охрана здесь, в отличие от того места, где работала Гилрой, была куда более многочисленной и состояла из добровольцев и местных полицейских. Они не пытались разогнать толпу, в их задачу входило лишь не пускать зевак за ограждение.

– Не заступайте за линию, леди и джентльмены, – командовал один полицейский.

– Что, Боб, власть почуял, а? – крикнул ему кто-то из толпы. Все тут же засмеялись, включая и самого Боба. Он поправил фуражку и подошел к Чиверсу.

Со склона, поросшего росичкой, Маккалох заглянул вниз, в яму, где возились вокруг самодельного экрана археологи. Там была Шарлотта, он помахал ей, она ответила. Он видел, что она взволнована.

– Смотри. – Чиверс показал куда-то в сторону. Сбоку от дыры, рядом с ребятами Паддика, стояли София и Уилл. – Судя по всему, Гилрой была здесь этой ночью. Академическая любезность. Паддик показывал ей, что они нашли.

– Пари держу, ему это понравилось, – сказал Маккалох.

Студенты стали сворачивать экран. Толпа налегла на барьер. Маккалох привстал на цыпочки.

Внутри большой ямы была другая, у?же и глубже первой, из нее всю ночь старательно выгребали грязь и всякую дрянь, освобождая гипсовую фигуру. Теперь, нежно, словно родители, пеленающие свое чадо, археологи продели под нее веревочные петли и принялись поднимать ее из земли.

Фигура выплывала на поверхность, слегка покачиваясь.

Она была в превосходном состоянии. Совершенно целая. Положение тела было хорошо знакомо Маккалоху по экспонатам из островного музея. Типичная поза смерти.

Но одно дело, когда такое чудище лежит в музее, под стеклом, снабженное соответствующей табличкой. Хотя Маккалох и там всегда чувствовал волнение. Здесь же, когда он увидел, как оно заново рождается из земли, у него просто захватило дух.

Крылья чудовища были сложены. Тяжелая голова клонилась набок. Провалы больших глаз имели необычную форму. Тело спиралевидно изгибалось, напоминая лишенного раковины моллюска. Многочисленные конечности торчали в разные стороны, крохотные ручки застыли в мольбе.

Археологи накрыли гипсовую реплику давно умершего существа тканью, точно хотели его согреть. И унесли прочь.



Прошло около двадцати лет с тех пор, когда из земли была извлечена и заботливо очищена от пыли первая такая фигура.

Почти следом за ней были найдены еще три, и причудливые виньетки со стен храмов у подножия вулкана перестали восприниматься как простые украшения, а превратились в портреты иных местных обитателей. Размеры дверных проемов в домах старого города, казавшиеся раньше архитектурным капризом, сразу обрели практический смысл. Мозаики больше не изображали прошлые или будущие пришествия неких мифических существ: на них было лишь то, что их создатели каждый день видели своими глазами.

Прибрежные воды прочесали вдоль и поперек. Никаких следов того, на что надеялись археологи. Никто так и не узнал, откуда взялись эти существа, как они попали на остров. Так гипсовые статуи и остались единственным – но вполне достаточным – доказательством сосуществования здесь расы людей с расой пришельцев.

Загадочные существа, погибая, лежали с людьми бок о бок, островитяне жались к неведомым тварям. Они вместе трудились. И вместе поклонялись богам, заявили ученые, по-новому взглянув на сохранившиеся кое-где фрагменты фресок, на которых земляне и пришельцы с нимбами вокруг голов стояли на коленях перед алтарями с сияющими на них ящиками.

И вот новая полость. Как знать, что из нее родится, и родится ли вообще что-нибудь. Она поглотила много гипса. Его надолго оставили сушить.

Землю с п

Сторінка 25

следней статуи, подтверждающей открытие новой культуры Коллаборантов, счищали долго. Существо, изогнувшись, распростерло свои короткие крылья (оно никогда не могло бы подняться в воздух на этих обрубках, но их упорно называли крыльями) над головами двух человеческих детей, мальчика и девочки, точно защищая их от убийственного потока.

Дети прильнули к нему. Все трое умерли вместе.



В смоле, которую использовала Гилрой, свет мог бы многократно преломиться внутри тела давно мертвой твари, порождая самые невероятные переливы. Маккалох мог бы коснуться руками его лица, ощутить ладонями его гладкость.

Паддик хохотал от счастья, стоя у бетономешалки, в которой плюхался жидкий гипс, и не сводил глаз со своей находки.

– Для него это настоящая победа, – сказал Чиверс. – Такая, к которой многие стремятся, но которая не всем дается. Он давно уже примеривался к этому месту, делал пробные раскопы то тут, то там.

– Я даже знаю, где именно, – буркнул Маккалох.

– Похоже, какому-то парню из министерства шибко нравится попка старушки Гилрой, вот он и поставил ее в очередь вперед старины Паддика. Но ты только посмотри на него. В его случае месть – это блюдо, которое лучше готовить из гипса. И разве не пикантно, что именно он, пользуясь старым, еще дедовским методом, совершил эту находку, а? Причем не в Банто, а в этой давно истоптанной вдоль и поперек гавани, где только ленивый не копал.

– Гилрой наверняка слюной исходит от зависти.

– Те, кто видел ее здесь, говорят, что она вела себя образцово, как подобает профессионалу. Поздравила команду. Попросила, чтобы ей показали раскоп. С особенным вниманием оглядела образец. Короче, упрекнуть ее не в чем.



Чиверс занимался делом, которое он сам называл «свински скучным случаем». Маккалох не видел его несколько дней.

Маккалох считал себя человеком самодостаточным. И даже вздрагивал, если вдруг ловил себя на мысли, что ему скучно. Но на этот раз что-то мешало ему разогнать одиночество разговорами или сексом.

На склоне остывшего вулкана, примерно на полпути к кратеру, лежала небольшая система пещер. В первый раз он побывал там, когда только приехал на остров, потом, годы спустя, повторил свой визит. Сквозь пещеры прорубили тропу, натянули по обе стороны веревки вместо перил. У входа повесили доску с пояснениями, какие именно породы и какие формации можно увидеть внутри, какие виды летучих мышей обитают в пещере. Маккалох вдруг понял, что ему хочется еще раз вернуться в пещеру. Но не поехал. Еще в привычку войдет – устраивать себе траурные церемонии, поминки по первым дням на острове, а то и по детским поездкам в Чизлхерст-Кейвз в Лондоне. Нет, незачем так рисковать.

В магазин вошли посетители. Он понадеялся, что кто-нибудь из них захочет с ним поболтать. Но те молчали, а через несколько дней раздался телефонный звонок.

– Вы можете приехать? – Голос был мужской, молодой, взволнованный.

– Кто говорит?

– Я нашел ваш номер в телефонном справочнике. Так вы приедете?

– Уилл? – Маккалох вспомнил дряхлые телефонные будки у заправочной станции в Банто. – Где ты?

– На раскопе. Привезите кого-нибудь. Здесь Паддик. Они с Гилрой убивают друг друга.

– Что? Зовите полицию!

– Нельзя, они ее заберут, а… У вас есть знакомые полицейские? Может, пришлете кого-нибудь из них? Только поговорите с ними сначала, скажите им, чтобы не забирали ее, пока…

Связь прервалась. Маккалох ругнулся.



Бросив машину посреди тропы на Банто, Маккалох, ежась от холода, вышел на яркий солнечный свет.

Паддик был возле раскопа, кто-то из коллег держал его сзади за руки. Он орал на Гилрой. Та стояла перед ним, нехарактерно нарядная, яростно стиснув кулаки. Между ними двумя метался насмерть перепуганный охранник.

За сценой наблюдали София и Уилл. На щеках девушки еще не высохли дорожки от слез, но плакала она, похоже, от злости.

Уилл бросился к Маккалоху, но остановился, когда из машины вылез коренастый полицейский и поправил головной убор.

– Геншер в теме, – тихо произнес Маккалох. – Я с ним поговорил. Что тут у вас стряслось?

– Спасибо, – сказал Уилл. – Ее нельзя забирать сейчас. – Он оглянулся на профессора. – Я вижу, она кое-что задумала…

Гилрой тоже увидела Маккалоха. Он даже моргнул, столкнувшись с ее пылающим взглядом. От солнечного света ее лицо казалось выбеленным, как старая кость, пыль и грязь осели на деловом костюме.

– В чем дело? – начал Геншер и порысил к месту конфронтации.

– Она воровка, черт ее побери, вот в чем! – выкрикнул Паддик.

– Успокойтесь. Что именно она украла?

– Да, – сказала Гилрой. – Что я украла?



В красной палатке, возле половины тела, лежал новый слепок из смолы.

Это была конечность пришельца.

Маленькая и причудливая. Втрое тоньше руки взрослого человека, с тремя суставами, торчащими в разных направлениях один над другим. Там, где у человека располагалась бы кисть, здесь было нечто вроде перчатки без пальцев, расплывшейся то ли от подвижек земли, то ли от неосторожного обращения, а из нее

Сторінка 26

высовывался хитрый коготь, состоящий из двух перекрещивающихся половин, как ножницы. Все вместе сияло, как подсвеченный люцит[9 - Люцит – прозрачный или полупрозрачный износостойкий пластик.].

Внутри конечности виднелись фасетки, хлопья света. Еще в ней были запечатаны мелкие камешки, панцири насекомых и осколки металла – они то ли не успели провалиться до дна бывшего тела, то ли, напротив, поднялись в процессе реакции со дна пустоты и так и застыли в ее середине, меж сверкающих поверхностей.

Все уставились на нее, Геншер не подпускал никого ближе.

– Она ее украла! – крикнул Паддик. – Сперла у меня и вырядила в свою мишуру, чтобы доложить о находке в министерство.

Гилрой негодующе фыркнула и вышла.

– Эй! – Геншер двинулся за ней. Тишина в палатке стала напряженной. Все слушали, как Геншер отчитывает безмолвную Гилрой.

– Покажите им, – обратился Паддик к коллегам.

– Да пошел ты, – ответила София.

– Покажите!

Другой мужчина умоляюще взглянул на него. Потом пошарил у себя в телефоне и показал Маккалоху картинку.

– Мы откопали это сегодня утром, – сказал Паддик.

Снова слепок, и снова неземлянин. Он лежал на боку, придавленный рухнувшей стеной дворца. И смотрел прямо в камеру – чужая одинокая смерть, отлитая в гипсе.

У одной из пары верхних конечностей отсутствовала часть. Маккалох перевел взгляд на сверкавшую, точно драгоценность, руку у своих ног.

– Видите? – настаивал Паддик. – Теперь вы видите? Она ее украла.

– Вы нашли это сегодня утром, – сказала София. – А она – два дня назад.

– Да, – отвечал Паддик. – После того, как мы пригласили ее на наш раскоп. Где мы уже начали заливать полости гипсом. Мало ей, что она украла у меня Банто, так теперь еще и это…

– Погодите, – перебил его Маккалох. – Я не понимаю. Что вы хотите сказать? Что она украла у вас кусок дыры? Украла кусок вашей полости и заменила его землей, что ли?

Паддик смотрел на него со смущенной яростью.

– Ну, я не знаю, – выкрикнул он. – Но вы посмотрите на это, взгляните на суставы. Это же явно рука от нашей находки.

– Ее нашли мы, – повторила София. – Несколько дней назад. У ямы с черепками.

– Нет, вы только взгляните на эту ерунду, – продолжал Паддик. – Что она туда, кристаллов Сваровски сыпнула, что ли? Это же не археолог, это ювелир какой-то…

Уилл возразил:

– Зато так мы можем видеть, что там внутри.

– Это дыра, – говорил Паддик. – Когда-то она была рукой. Что в ней может быть, кроме трухи и костей? И потом, мы, если хотите знать, тоже рентген делаем…

– Вот и вскройте его, – сказала Гилрой, снова входя в палатку в сопровождении Геншера. – Вскройте ваш слепок. Чтобы убедиться, что внутри ничего нет.

Если слепок вскрыть – то есть взломать, растереть в порошок, то никакого образца уже не будет. Конечно, можно сначала сделать с него второй слепок, так сказать, модель, но это будет уже тень от дырки от бублика. Которая не будет представлять ровным счетом никакой ценности.



Геншер не подпускал Паддика к Гилрой.

– Вы сейчас же уйдете, – сказал он ученому, – и отведете меня на ваш раскоп. Или я вас арестовываю. Я ясно выражаюсь?

Маккалох сел в машину. Уилл наклонился к его окну и прошептал:

– Она разговаривает с землей. Каждый раз, когда думает, что мы ее не слышим.

– И что я могу поделать? – ответил Маккалох.

– Но вы ведь хотите нам помочь, правда? – сказал Уилл. – Сам не знаю. – Его опустошенный тон неприятно резанул Маккалоха. – Она хочет, чтобы я занялся световым анализом блесток внутри конечности, – продолжал Уилл по-прежнему шепотом. – Но это не моя специальность. И вообще… – Он помешкал. – Мне кажется, что она ее все-таки украла.

Маккалох уставился на него. Уилл кивнул. Маккалох не успел спросить его, что тот имеет в виду, как парень шагнул назад и помотал головой.

Геншер сел в машину Паддика, Маккалох завел свою и поехал за ними по неровной дороге, наблюдая, как уменьшается в зеркале заднего вида раскоп и как Гилрой прыгает в яму прямо в своей неподходящей одежде.

София стояла и смотрела на своего профессора в упор, сложив на груди руки. Уилл смотрел вслед Маккалоху.

Он доехал за Паддиком и Геншером до города, но там позволил им оторваться. А сам через пару минут затормозил на бетонной обочине.

Земля вокруг выглядела так, словно когда-то ее культивировали, но потом забросили. Он увидел канавы и заросшие остатки изгородей, почуял запах деревни. На некотором расстоянии от него под углом к дороге стоял большой рекламный щит. Надпись на нем давно стала нечитаемой. Части панели выпали на землю, и сквозь образовавшуюся дыру Маккалох видел вулкан. Где-то на его склоне шел дождь.

Стемнеет еще не скоро. Он развернул машину и поехал на север, мимо своего поворота. В холмы. Навстречу ему попадались разные заведения: строительная компания, кафе для водителей-дальнобойщиков, неизвестно кому здесь нужный центр садоводства. Несколько лет прошло с тех пор, как он был тут в последний раз. Из-за перепада высот растения тут были совсем другие, чем внизу

Сторінка 27

в Эламе. Погода стояла прохладная, но солнечный свет почему-то напомнил ему о летнем зное. Мимо пролетел кардинал.

Когда солнце наконец стало садиться, он спустился назад, к югу, долго следуя всем изгибам прихотливо-извилистой дороги. Время он рассчитал правильно: как раз стемнело, когда он снова припарковался у въезда на раскоп. Из бардачка он вынул фонарик.

Держа руки в карманах, Маккалох прошагал по тропе около мили. У входа стояли двое новых охранников, но они были молоды, скучали в малолюдном месте и потому развлекались как могли: болтали и курили у огороженного веревкой входа. Маккалох прислонился к дереву и наблюдал за ними, почти не прячась.

В палатке для жилья горел свет. Маккалох решил обойти лагерь кругом.

Он слышал голоса Софии и Уилла, но слов не разобрал. Его ухо уловило знакомый звук – кто-то открыл банку с шипучкой, – и ему захотелось пить.

Уже у самой красной палатки Маккалох услышал шепот.

Окна были закрыты, пластиковые занавески опущены. Луч фонарика круглым светлым пятном скользнул изнутри по матерчатой стенке. Маккалох ступал теперь совсем тихо, особенно заботясь о том, чтобы его тень не падала на палатку.

Внутри была Гилрой.

Торопливо нашептывая слова, она вела долгий тихий монолог. Маккалох приложил ухо к палатке. Голос то понижался, то снова повышался, напряженный, но контролируемый.

– Каждую ночь я пытаюсь, – сказала она. Помолчала, как будто вслушиваясь в ответ. – Сейчас ничего уже не изменить, все останется так, как есть. Ты знаешь это. Многое теперь не такое, как раньше, но многое осталось прежним. Так что давай. Пожалуйста. Давай.

Поверхность палатки едва заметно вибрировала в такт ее словам. Ее голос постепенно стихал, замирал, истончался до пределов слышимости. Она стояла на четвереньках или на коленях.

– Давай же, – повторила она. – Что тебе для этого нужно? – Голос сделался совсем глухим. Наверное, она наклонилась и произносила слова близко к земле. Прямо в землю. – Чего ты ждешь? Я сделаю все, что смогу. Давай же.

Она говорила все тише и тише, пока, наконец, Маккалох вовсе не перестал различать слова, только молящий шепот. Потом она, видимо, передвинула свой фонарь, потому что на ткани палатки вдруг вспыхнули созвездия разноцветных огней. Наверное, она специально направила луч в слепок конечности или в половинный торс, чтобы вызвать этот световой взрыв, подумал Маккалох.

Он услышал, как она с усилием закряхтела. Наверное, что-то поднимала, какую-то тяжесть. Он представил себе, как она баюкает это что-то, прижимая его к груди, словно ребенка.

Повсюду уже погас свет. Мимо текли минуты – тягучие, темные, беззвучные.

Наконец Маккалох услышал, как она встает и отряхивается. Палатка вздрогнула, когда она сначала просвистела «молнией», а потом откинула входной клапан.

Пока она выбиралась наружу, сквозняк колыхнул ближайшую к Маккалоху занавеску и слегка сдвинул ее в сторону. Теперь можно было заглянуть в темное нутро.

Убедившись, что она не возвращается и никто другой тоже не идет, он включил свой фонарик и направил его тонкий луч прямо в кристаллизованные останки.

Взрыв света заполнил палатку. Огненная метель заплясала внутри, то рассыпаясь отдельными сполохами, то снова сливаясь в единое пламя, несравненно более яркое, чем то, которое вызвал луч от фонаря Гилрой, такое яркое, что Маккалох испугался, ахнул и даже не сразу нашарил кнопку своего фонарика.

Он подождал сам не свой от страха. Однако сияния никто, видимо, не заметил. Никто не пришел. Маккалох опустился на холодную землю и стал ждать, пока успокоится сердце.



Все жители острова ходили по склепам. Ничего не подозревающие кроты и другие земляные твари соединяли своими ходами пустоты, оставленные трупами людей и животных, нанизывая подземные полости на нить продолжающейся жизни.

Когда смола станет единственным материалом, из которого будут делать слепки – а это обязательно случится, – то он, Маккалох, закупит целую партию новых безделушек. Брелоки и куклы не будут больше матово-белыми, они станут прозрачными и хрупкими на вид. Китайцам придется запустить целые новые линии по их производству.

Образцов станет не хватать. Гипсовые мертвецы могут быть либо целыми, либо никакими: целого мертвеца можно посадить в альков сторожить комнату, но стоит его уронить, и он превратится в жалкий огрызок величиной с кулак, ни на что больше не пригодный. Маккалох твердил себе, что в таких останках нет ничего привлекательного для воров, и уж кому, как не ему, знать это, ведь он сам был когда-то одним из них. А вот со смолой ничего не сделается: разрежь ее на куски, отшлифуй и повесь каждый на цепочку, и вот, пожалуйста, – фрагменты погребенных в земле коллаборантов станут редкими украшениями.

Маккалох не помнил, кто водил его в пещеры Чизлхерста[10 - Пещеры Чизлхерста – система рукотворных тоннелей в юго-восточном пригороде Лондона, где во времена древних римлян и англосаксов добывали мел и кремни. Популярный аттракцион для туристов.], когда он был мальчишкой. Зато он х

Сторінка 28

рошо помнил, как стоял там, в подземной пустоте, и думал. Конечно, тогда у него не могло быть таких мыслей, они пришли позже, и все же, когда он вспоминал о своих детских впечатлениях теперь, ему казалось, что он знал – эти полости оставили тела древних гигантов, умерших и разложившихся там, где суждено было потом стать Лондону.



Чиверс позвонил ему рано утром.

– Приезжай ко мне в полицию, – сказал он. – Только не в старый город, знаешь участок в Вандерхуфе?

– Нет, конечно.

– Бадли-роуд, рядом с крытым рынком. И побыстрее. Гилрой арестовали.

Когда Маккалох приехал, Чиверс стоял в вестибюле и напряженно говорил с кем-то по платному телефону, который висел под плакатом с рекламой горячей линии для помощи наркозависимым. Он кивнул, приветствуя его.

– Связываюсь с Геншером, – объяснил адвокат, повесив трубку.

– Черт бы его побрал, – сказал Маккалох. – Он же обещал, что оставит ее в покое. И за что? Она ведь этого Паддика пальцем не тронула…

– Это тут ни при чем.

– Тогда что при чем? Откуда ты вообще знаешь?

– Оттуда, что я представляю ее интересы.

Маккалох моргнул.

– А какие оправдания у тебя? – спросил Чиверс. – Ты почему ей помогаешь? Этот паренек, Уилл, сказал мне, что он звонил тебе вчера, вот Геншер и ходил там у них на цыпочках.

Они посмотрели друг на друга. Во взгляде каждого читалась легкая насмешка над своей тревогой и невольное одобрение другого.

– Почему ты ее адвокат? – спросил Маккалох.

– Да потому, почему кошка сдохла, – сказал Чиверс. – Будто ты не знаешь. Ты ведь меня этим делом заинтриговал, а сегодня звонит мне очаровательная София и вызывает меня сюда. По ее словам, полиция заявилась к ним с раннего утра. Она еще не уехала, присматривает за полицейскими, а те присматривают за раскопом.

– Умная девочка.

– Очень. Далеко пойдет. Они пришли и первым делом арестовали Гилрой. Хочешь знать за что? – Он помолчал для пущего эффекта. – За нелегальное захоронение отходов.

– Что? Каких еще отходов?

– Оказывается, эта ее смесь еще не получила официального одобрения Министерства охраны окружающей среды. Паддик, похоже, позвонил куда следует. Уж не знаю, на какие рычаги он нажимал, но он добился ее ареста на основании акта об охране окружающей среды, принятого после истории в Бхопале[11 - Бхопал – имеется в виду выброс в атмосферу ядовитых паров, произошедший в 1984 году на заводе компании «Юнион Карбайд» в Бхопале (Индия), в результате которого 3 тысячи человек скончались в день катастрофы и еще около 15 тысяч в последующие годы.].

– Чушь какая, – сказал Маккалох. – Она ведь даже не оставляет его в почве.

– Вот именно.

– Ее выпустят?

– О, конечно. Вопрос только когда. По закону ее можно продержать сорок восемь часов, не больше, но при таком обвинении сроки могут и удлиниться. – Чиверс приподнял брови. – Конечно, свои подковерные войны есть в любом ведомстве, но эта зашла что-то уж очень далеко. Слушай, мне надо поговорить с клиенткой, а то она там на стену лезет, наверное.

– Меня, конечно, не пустят…

– Здешние ребята не слишком серьезно относятся к этой истории, – сказал Чиверс. – Я знаю тут кое-кого из офицеров, они понимают, что их просто используют. Одного цыпленка к нашей матушке-наседке уже пустили, значит, не будут возражать, если и ты пойдешь со мной. Считай, что я назначаю тебя своим помощником.



Гилрой стояла, подняв голову к окну, которое было слишком высоко, чтобы она могла из него что-нибудь увидеть, и покачивалась с пятки на носок. Когда вошел Чиверс, она повернулась и пошла прямо к нему.

– Как наши дела? – спросила она. – В каком мы положении?

Присутствие Маккалоха ее не удивило. Уилл, стоя в углу, пытался поймать его взгляд.

– Вы объяснили им, как связаться с вашим университетом? – спросил Чиверс.

– Разумеется. И с моим факультетом, и с химиками.

– Что ж, отлично. Но, боюсь, вам все же придется провести здесь еще некоторое время. Чисто технически власти имеют право вас задержать, и, похоже, кое-кому это очень на руку.

Гилрой закрыла глаза. Она прислонилась к стене, а Маккалох разглядывал ее лицо в профиль: высокий лоб, орлиный нос, резкие черты, словно высеченные из камня. Он даже вздрогнул, когда она опять заговорила.

– Мне нужно, чтобы София и Уилл продолжали работу. Пока мы ждем.

– Мы не можем, проф, – сказал Уилл. – Соф там, но она одна, и полиция забрала у нее все смеси, чтобы она ничего не могла делать.

Гилрой поджала губы, кивнула, словно приняв про себя какое-то решение, и открыла глаза.

– Послушайте, – сказала она Чиверсу и Маккалоху. – Мы нашли вчера несколько пустот. И успели их заполнить. Сейчас раствор твердеет. Думаю, результат может оказаться очень значительным. Вы можете нам помочь? – Она посмотрела на Маккалоха. – Уилл рассказал мне о том, что вы вчера для нас сделали. Если бы вы не привезли полицейского, даже не знаю, что натворил бы там этот глупый человек… Уилл, мне нужно, чтобы ты обратился в Министерство древностей. К человеку по имени Симеон Бадд. – Она отч

Сторінка 29

тливо произнесла это имя. – У Софии есть машина?

Уилл кивнул.

– Чиверс, отвезите его туда, пожалуйста, – продолжила она. Похоже, ей и в голову не приходило, что он может отказаться, и он не отказался. – И не могли бы вы также замолвить словечко, чтобы его пропустили внутрь, если возникнут какие-то осложнения? Хотя ничего такого быть не должно. Уилл, скажи Бадду, что найденное нами вчера нельзя оставлять в земле. Пусть обвиняют меня в чем хотят, но эту штуку они должны позволить нам вытащить… Она затвердеет через день. Если к тому времени меня не выпустят, за все отвечает София. Меня выпустят, Чиверс? – Он пожал плечами и покачал головой. Маккалох наблюдал, как Гилрой принимает другое решение. – Если меня не выпустят, не ждите, – сказала она Уиллу. – Понятно? Вынимайте ее из земли, как только она будет готова. Не ждите.



Из участка Маккалох поехал кружным путем, через дамбу. Там он задержался, припарковав машину как можно ближе к краю. Он нечасто приезжал сюда. Постоял, глядя на мелкие брызги. Море было почти спокойно. В сточных тоннелях у себя под ногами он слышал его пунктирный плеск.

Он возвращался в Лондон всего раз, дней на восемь, в 1993-м. Маккалох не решился бы сказать, что скучал по улочкам Элама, но именно тогда он понял, что это – то место, где ему хочется быть.

С мрачным, почти мазохистским удовольствием он скрыл свой приезд от всех. Не сказал ничего ни родственникам, ни прежним друзьям – тем немногим, что еще пытались поддерживать с ним отношения. Ему самому не понравилось то удовлетворение, которое он чувствовал, бродя по старым местам и отмечая произошедшие в них перемены, – он как будто испытывал судьбу. «Больше я сюда не вернусь», – дал он тогда себе зарок и держал слово.

Его не оставляло ощущение, что любой неосторожный шаг может стоить ему будущего. Воспоминания сделали его неловким. Наконец он вернулся к себе в магазин, куда ему позвонил Чиверс.

– Наш мальчик, конечно, не златоуст, – сказал он в трубку, – но он старался как мог, и смею надеяться, что с моей помощью его слова прозвучали довольно убедительно. Однако убедительнее всех была сама Гилрой, а мне, признаться, очень хочется посмотреть на эту штуковину там, в земле. Не стану притворяться, что это не так.

Возбуждение приятеля действовало Маккалоху на нервы. Он повесил трубку. Стал вспоминать, какие чипсы покупала у него София. Ничего не вспомнил, взял по пакету разных и сложил в холщовую хозяйственную сумку с изображением распластанной фигуры коллаборанта, прикрывающего собой двух человеческих детей. Под картинкой была надпись: «Любишь погорячее? Езжай в ЭЛАМ!» Добавил пироги, орешки, напитки.

С необычной для себя поспешностью Маккалох выехал из города навстречу надвигающейся ночи и покатил по неухоженным деревенским дорогам. Его старенький слабосильный «Датсун» уже съезжал по каменистому откосу вниз, к лагерю археологов, когда он заметил у палаток полицейскую машину.

В конце тропы громко кричала София, яростно доказывая что-то полицейским, которые не пускали ее к раскопу и красной палатке. Маккалох быстро заглушил мотор, выскочил из машины и побежал туда, где пять или шесть офицеров, заступив девушке путь, пытались воздействовать на нее успокаивающими жестами, которые, однако, ничуть ее не усмиряли.

– Маккалох! – закричала она при виде его. – Да скажите же вы им! Мне надо пройти. Гилрой сбежала!

– Что? – переспросил Маккалох.

Он рвался к ней, кричал, чтобы она повторила то, что сказала. Какой-то сержант отвел его в сторону.

– Вы с ней знакомы? Успокоить сможете? Нам нельзя ее пропускать, у нас приказ. Хотя один черт разберет, что тут происходит.

– Что стряслось? – спросил его Маккалох. – О чем это она?

– Слушайте, я знаю не больше вашего. Гилрой исчезла. В комнате для допросов ее нет. Нам только что сообщили. И не смотрите на меня так, все равно я ничего больше не знаю. Нам нельзя болтать: кто знает, а вдруг ей помогла эта девчонка? Так что пусть сидит на месте. Успокойте ее, ну?

София позволила Маккалоху себя увести. Она больше не шумела, наоборот, была холодна и отрывисто-немногословна.

– Он сто раз меня спросил, видела ли я ее, – сказала она. – Помогала ли я ей. С чего бы это? – Она откинула с лица волосы, мешавшие ей смотреть.

Вместе они устроились на выступе скалы, откуда могли наблюдать полицейских, а те, в свою очередь, видели их.

– Чиверс надеется, что у него все получится, – сказал Маккалох. – И вам позволят вытащить эту штуку.

– Она уже почти готова, – ответила София. – Я предлагала Гилрой назвать процесс гилрификацией. Она посмеялась, но, кажется, не поняла до конца. Вы видели. Те фрагменты. Они светятся.

Вдруг ее лицо изменилось, и Маккалох поглядел туда же, куда и она. По каменистой тропе к лагерю медленно приближался полицейский автомобиль, а за ним еще две черные, официального вида машины. Из передней вышли двое мужчин и две женщины, все в костюмах. Из второй появились трое студентов, которых Маккалох узнал, и Паддик.

На нем был комбинезон – рабо

Сторінка 30

ая одежда археологов. София бросилась к нему, но он едва глянул на нее и отвернулся. Сказал что-то своим чиновным покровителям и быстро зашагал прямо к раскопу. Полицейские преградили Софии путь.

– Что он, черт побери, делает? – закричала София.

Маккалох схватил за рукав одного из чиновников.

– В чем дело?

– А вы кто такой? – ответил тот.

– Знакомый Гилрой. Что здесь делает Паддик? Держите его подальше от раскопа, ясно? Алана Чиверса знаете? Он адвокат Гилрой. Ведет переговоры с Баддом. Эта девушка должна получить разрешение вскрыть раскоп, как только все будет готово.

– Да неужели? Так вот, я прямиком от Бадда, это он нас сюда послал. Побег Гилрой сильно осложнил дело, это все признают. В том числе и ваш Чиверс.

– Тогда что вы затеяли? Пустите ее туда.

– Мы пришли, чтобы извлечь находку, но нельзя, чтобы это сделал кто-то из студентов Гилрой, понимаете? – объяснил госслужащий. – Вот мы и привезли Паддика.



София выкрикивала проклятия.

– Остановите его! Чертов самозванец! Это его надо арестовать!

Глубоко в земле, освещенные прожекторами, Паддик и трое его студентов окапывали комковатую, облепленную грязью фигуру.

– Это наше! Профессора! Это она ее нашла.

Приблизительные очертания человеческого тела. Оно лежало не в боксерской позе, как другие погребенные: его руки и ноги были вытянуты, как у пловца. Конечности в основном скрывала земля, кисти рук утопали в каком-то подобии холма, где, очевидно, скрывалась еще одна находка.

– Умоляю, – снова заговорила София. – Никто, кроме профессора, не знает этот состав лучше меня. И уж во всяком случае, не он. Фигура еще не готова. Как вы не понимаете? Времени прошло слишком мало. Надо подождать.

Паддик добавил света. И продолжал копать, с такой силой отбрасывая грунт, что его студенты встревоженно переглянулись. Потом он отшвырнул лопату, взялся за кисть и принялся счищать с открывшейся формы налипшую грязь.

– Кисть слишком жесткая, – закричала ему София.

Чиновница из министерства тоже сделала ему замечание, но Паддик как будто не слышал. Сковырнув с фигуры последние комки грязи, он стал протирать ее тряпкой, открывая чистый пластик.

Тело, которое он откопал, принадлежало женщине.

Он так яростно полировал ей спину, что кто-то из его студентов вскрикнул. Лучи прожекторов проникли в обнаженный пластик, и все вокруг раскопа засияло. Паддик боролся с телом, рассылая повсюду снопы искр.

Света было чересчур много. Похожие на драгоценные кристаллы осколки цвета внутри пластика горели, как расплавленный металл. Их было много. Они наполняли тело вперемешку с мертвыми жуками, мышами, обрывками корней и мелкими камешками.

Паддик дочиста протер лицо статуи и отшатнулся, не сдержав крика.

– Господи, – прошептала София.

Студенты Паддика вытаращили глаза.

У Маккалоха пересохло во рту.

Слепок сверкал. Мгновение все длилось. Прозрачность находки едва позволяла разобрать, где у нее лицо, не говоря уже о том, чтобы опознать в его чертах сходство с конкретным человеком. Но резкие, угловатые контуры, с двух сторон ограниченные ладонями Паддика, приковали к себе все взгляды. Черты, точно высеченные из камня, выступ носа, как орлиный клюв.

Они источали свет. Находка сияла.



– Она же не готова, – сказала София. Совсем тихо, но Маккалох услышал.

Паддик сжимал статую. Женщина из Министерства древностей прыгнула в яму и с криком «Помогите!» стала отрывать его от находки, но он продолжал яростно тянуть и дергать открытие.

И, поскольку смола еще действительно не застыла, прозрачная женщина начала медленно перегибаться в поясе, словно бы от боли.

Паддик, как очумелый, давил на ее лицо, будто хотел выдавить из него какие-то ответы. Ее черты, мгновение назад такие четкие и знакомые, начали втягиваться внутрь головы, как будто в ней образовался вакуум. Постепенно они превращались в уродливую, неопознаваемую маску. Непохожую не только на конкретного человека, но и на человека вообще.

Фигура корчилась. Свет еще горел, искры еще сияли у нее внутри, но все реже и тусклее, а она оседала и съеживалась, словно пластиковая кукла в огне. Наконец от нее остались ступни и кисти рук, соединенные между собой длинным тонким шнуром, похожим на пуповину. Маккалох отвел глаза: он не мог смотреть на это.

Переливы красок померкли. Находка больше не была человеком: от нее остался отвратительный сгусток, начиненный мертвыми насекомыми, как булочка изюмом.

Наконец в яму спустились полицейские и оттащили Паддика. Он-то как раз не сводил глаз с уничтоженной им находки, словно жалел о том, что натворил. Яма наполнилась людьми, все они пытались что-то сделать.

Маккалох отвернулся, выбрался из-под брезентового навеса и, не оглядываясь, пошел. У своей старой колымаги он остановился и стал смотреть наверх, в темное безлунное небо.

– Чертов ублюдок! – донеслись до него вопли Софии.

Он сделал глубокий вдох и, чтобы успокоить разогнавшееся сердце, посмотрел на созвездия: ему вспомнилось, как он впервые узнал Пояс Ориона в

Сторінка 31

небе над одним лондонским кладбищем, куда он, в ту пору меланхоличный подросток, вышел покурить.



Два дня после раскопок Маккалох никому не звонил и сам не отвечал на звонки.

Полицейские объявили по всему острову поиск. Но Гилрой так и не нашли. Ни тогда, ни после.

Он ни с кем это не обсуждал. Люди наверняка всякое болтают об исчезновении профессорши. Постепенно эти сплетни будут обрастать подробностями, чем дальше, тем чуднее. Маккалоху не хотелось их слушать.

На вторую ночь он снова поехал к морю. В самое тихое и темное место на берегу, какое он только знал. Там он сидел на гальке, окунув пальцы ног в волну.

Поток наверняка сносил мертвых в прибрежные воды, где они варились в кипятке. Потом вода остыла, тела опустились на дно, и их занесло тем, что выбросил из себя вулкан. Так что мелководье вокруг острова должно просто кишеть пустотами, оставленными мертвецами, в которых теперь плещется соленая морская вода и живут морские черви, думал он.



У Маккалоха не было определителя номера, так что пришлось в конце концов поднять трубку. Шел третий день. Звонил Чиверс.

– Где ты был, приятель? – спросил он. – От Софии с Уиллом новости есть?

– Нет.

– До сих пор не верю, что мы туда добрались, со всей этой суматохой. Конечно, мы с Уиллом приехали к шапочному разбору. Но ты, ты-то все видел! Я так и понял, что ты не захочешь делать никаких заявлений, так что тебе повезло, но остальные, все, кто там был, решили, по-моему, подвести черту под этой дерьмовой историей. На что это было похоже?

– …Не могу. Не могу описать.

– Остатки облили каким-то растворителем, чтобы достать то, что было внутри. Сейчас все спорят, пойдет Паддик под суд или нет. Но я думаю, невменяемым его не признают.

– В чем его обвиняют?

– Уничтожение древностей… Месяцев шесть, может, дадут. Но мы-то знаем, что у него наверху есть большая мохнатая лапа, так что долго он не просидит.

– Да, лапа у него есть. За ним стоят люди. Но вот вопрос: насколько именно тебе было любопытно взглянуть на ту штуковину?

– Может, объяснишь? – спросил, немного подумав, Чиверс.

– Парень из министерства сказал, что ты дал согласие на то, чтобы Паддик раскопал ту вещь. – Маккалох слышал в трубке дыхание Чиверса. – Это правда?

– Нет. Я только сказал, что ее надо откопать обязательно.

– После того как они решили, что это будет делать он.

– Это был fait accompli[12 - Свершившийся факт (фр.).]. Видел бы ты, что с ними сделалось, когда они услышали, что Гилрой исчезла из камеры…

Маккалох положил трубку.



Телефон звонил каждые два дня. Маккалох не знал, Чиверс это или кто-то другой. Он не отвечал на звонки, не читал сообщений, не ходил в «Кони-Айленд», вообще ничего не делал, сидел весь день за прилавком у себя в магазине, а вечером ехал в холмы.

Через три недели после того, как из земли была вынута и уничтожена фигура женщины, в магазин пришла София.

Маккалох еще никогда не видел, чтобы она была одета так строго. Почти чопорно. Он вдруг ощутил такую симпатию к ней, что почувствовал себя обезоруженным. Осторожно улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка не расползлась до ушей. Она улыбнулась в ответ.

– Не ожидал, – сказал он.

– Я зашла проститься, – ответила она. – Завтра уезжаю в Лондон. Уилл уже там. Улетел в пятницу. Кое-кто еще… В общем, Шарлотта пару недель назад тоже уехала.

– Ясно, – сказал Маккалох. – Ну, что ж, удачи.

Оба помолчали, немного погодя он театрально скривился:

– Жаль, что все так вышло…

– Да. Знаете, а ту половину человека и конечность все же удалось сохранить. Сходите в музей. Они там. Я говорила с куратором, и она сказала, что возле них установят источники света, и лучи будут проходить прямо сквозь них. Это будет здорово. Слышали, что в конце концов решили насчет смолы?..

– Слышал.

Никаких токсичных компонентов в ее составе найдено не было. И правительство постановило, что она снова может войти в употребление.

– Помните? – произнесла она и посмотрела на него внимательно. – Я все время вспоминаю, какой она была красивой. А вы?

– Конечно.

Снова помолчали.

– Вы не видели, что было потом, – сказала она. – А я подошла близко. Вы уже уехали. – Она покачала головой. – Люди привыкнут видеть слепки такими. Они больше не будут сиять для них, как драгоценности.

– А я, наоборот, думал, что они должны быть именно как драгоценности.

София задумалась.

– Да, было бы неплохо. – Она помешкала. – Спасибо. За то, что вы старались помочь. По крайней мере, после того, как мы зашли к вам. – Она даже усмехнулась. – Правда, шантаж – это не помощь, так что в тот первый раз вы были не таким уж милым.

– А кто был? – ответил он. – Мне жаль, что так получилось с Гилрой. Вам она нравилась. Вам обоим, я имею в виду.

София посмотрела на него с прищуром. Взгляд у нее был недоумевающий, даже немного насмешливый.

– Вот как? – сказала она. – Ну да, она недурно справлялась. А вот насчет «нравилась»… – Она пожала плечами. – Уилл был сам не свой, когда она исчезла, так что насч

Сторінка 32

т него вы, думаю, угадали. А я? – Она снова пожала плечами. – Я ее уважала. Многому у нее научилась. Но не знаю, как бы вы расценили мои чувства к ней как к человеку.

Она купила брелок, как в свое время Уилл. Гипсовую фигурку коллаборанта, отлитую из пластика. Маккалох хотел сделать ей подарок, но она отказалась и заплатила. София уже открывала дверь, когда он окликнул ее снова.

– Эй, – позвал он. – А что еще там нашли? Рядом… с женщиной? – Она молчала, ее лицо сохраняло нейтральное выражение. – Да ладно вам, я же был там. Тот слепок, который разрушил Паддик, как будто указывал на что-то еще, в большой куче грязи. Которую вы тогда еще не раскопали. Там что-нибудь нашли?

– Нет. Мы не заполняли ту дыру.

– Разве они не были связаны?

– Хороший вопрос. Пока непонятно. Не на сто процентов. Видите ли, когда мы ее все же залили, нам нельзя было использовать смолу, и мы наполнили ее гипсом. По старинке. Потом раскопали, и да, там кое-что оказалось, рядом с той женщиной, которую вы видели. Помните ее руки? – Они словно тянулись куда-то. – Под землей? Она как будто хотела коснуться ими того, что мы нашли. Если это было что-то.

– В каком смысле?

– В прямом. Не всегда можно сказать определенно. Иногда такое случается. Земля движется, полости образуются в ней естественным путем. Они же повсюду, куда ни ступи. Так что, когда заливаешь состав, никогда не знаешь, какую форму он примет. И что выйдет потом наружу. У нас получилось что-то большое, раскидистое, с пустотами внутри, вроде камер, с какими-то конечностями – это могли быть лапы, крылья, хвост, а могли быть и просто крысиные ходы, или вообще ничего. Дырки.

– Вы его сохранили? – спросил Маккалох.

– Кто-нибудь, может быть, и сохранил.

Команда Фьорелли наверняка грешила излишней осторожностью. Сделав то первое открытие, они, скорее всего, начали заполнять гипсом все подряд: любые дыры, трещины и провалы, получая слепок за слепком пустот между беспокойными пластами земли. А потом, конечно, уничтожали эти изображения невозможного, этих многоногих и долговязых подземных пауков, будущих персонажей Джакометти, отлитых в гипсе.

– Что бы это ни было – а было ли это что-нибудь вообще, мы не знаем, – но она держалась за это руками, по крайней мере, пыталась, – сказала София. – Пыталась держать это за руку.

Она снова подошла к выходу. Под ее платьем с глухим воротником и длинными рукавами вполне могло быть какое-нибудь ожерелье или браслет. Маккалох, подняв голову, наблюдал за ней в круглое шпионское зеркало, которое окружало ее фигуру расплывчатым сияющим ореолом.

– Даже если у него не было рук, – сказал он. Даже если там совсем ничего не было.

София повернулась к нему, стоя в двери, как в раме. И сказала:

– Она как будто держала кого-то за руку.




Ползучие мертвецы



Трейлер

0:00–0:04

Чернота. Сиплое, затрудненное дыхание постепенно переходит в предсмертный хрип. Голос за кадром, принадлежит пожилой женщине (А):

– Мы проиграли этот мир.



0:05–0:09

Серия кадров, снятых неподвижной телекамерой: разрушенные, обезлюдевшие города, по которым гуляет только ветер. Городские пейзажи перемежаются с крупными планами ран и мертвой плоти.

Голос за кадром, А:

– Мертвым.



0:10–0:13

Заросший травой двор, на траве – гниющие трупы. Шаркают ногами.

В дальнем углу что-то, спрятавшееся в бурьяне, хватает одного зомби, тянет его вниз, и тот исчезает из виду.



0:14–0:16

Молодой человек (МЧ) бежит через опаленные развалины картинной галереи. За ним гонится толпа окровавленных мертвецов.



0:17

Чернота. Слышен какой-то чавкающий треск.



0:18

МЧ оборачивается и оторопело глядит на лужу старой, черной крови: все, что осталось от его преследователей.

Голос за кадром, А:

– Мы все стали жертвой чего-то.



0:19–0:21

Интерьер какой-то ветхой лачуги. Неопрятные мужчины и женщины окружают МЧ. Он говорит:

– Их всех забрали!

Одна молодая женщина спрашивает:

– Но кто?



0:22–0:28

Монтаж зомби. Одни идут, еле переставляя ноги, другие бегут. Исчезают один за другим: невидимая рука утаскивает их в темноту.

Голос за кадром, А:

– Сначала они шли. Потом побежали. Теперь наступает новая фаза.



0:29–0:33

Крупный кадр, лицо мертвого человека. Камера отъезжает. Он оказывается одним из многих зомби, наводнивших городскую площадь. Все вместе они ползут, приближаясь к камере.

Они ползут не на локтях и коленях, земли касаются только пальцы их ног и рук, иногда костяшки или ладони. Их движения противоречат физическому устройству человеческого тела, они похожи на людей, воспитанных пауками.



0:34–0:35

Хлопок.



0:36

Мертвая рука медленно опускает председательский молоток.



0:37–0:39

Школьный класс. Мы впервые видим пожилую женщину, чей голос слышали за кадром. Она беседует с теми, кому удалось выжить.

Она говорит:

– Жизнь адаптируется.



0:40–0:44

Голос за кадром, А:

– Но также и смерть.

Одинокий зомби на плоской город

Сторінка 33

кой крыше. Смотрит вниз, на людей, спешащих по улице. Погружает пальцы обеих рук себе в солнечное сплетение.

В кадре – прохожие внизу. На плечо одного мужчины падает капля крови. Он поднимает голову.

Сверху на него планирует зомби – он летит, широко расставив руки, во всю ширь растянув свою грудную клетку, так что его кожа с ребрами становятся чем-то вроде крыльев, с которых капает кровь.



0:45

Летучая мышь ползет по цементному полу, опираясь на кончики своих перепончатых крыльев и обрубки лап.

Голос за кадром, А:

– Появились новые способы бытия.



0:46–0:49

В библиотеку, где из-за полок с книгами не видно стен, входит, пошатываясь, мужчина, на нем висит зомби и грызет его грудь. Смотрит ему в глаза. Они сшиты вместе. Стежки проходят через одежду и через плоть.



0:50–0:52

Подвал, полный свежих трупов, они стоят по колено в нефти. Широкое сопло просовывается в дверь, из него хлещет еще нефть, которая скоро затапливает весь подвал с неподвижными мертвецами.



0:53–0:54

Рука продолжает опускать молоток.

Голос за кадром, мужской, незнакомый (Б):

– Новая общность.



0:55–1:00

Монтаж зомби, ползущих группами и поодиночке, в разных направлениях. Одни преследуют людей, другие – прямоходящих зомби. Жертв они разрывают на части.

Голос за кадром, А:

– Ходячие мертвецы и мы, те и другие для них проблема.



1:01–1:04

Зомби ползет вертикально вверх, хватаясь полуразрушенными руками за стенки лифтовой шахты. Короткая перебивка: ничего не подозревающие люди стоят у дверей лифта этажом выше.

Голос за кадром, А:

– Что-то хранит их, какая-то сила.



1:05–1:08

Молоток в мертвой руке наконец касается поверхности. Раздается негромкий щелчок.



1:09–1:14

Выжившие в самолетном ангаре толпятся вокруг сломанного дрона. Слышно какое-то рычание. Из мотора дрона валит черный дым.

Смена кадра. В диспетчерской наблюдает за ними через экран монитора мертвый пилот, одним движением руки он взрывает дрон. Камера отъезжает: он пришит к стенам комнаты с раскинутыми руками и ногами, похоже на паутину из плоти.



1:15–1:18

МЧ ворочает двумя гидравлическими распылителями. Вокруг него валяются куски мертвых. Он шепчет:

– Они не вернулись…



1:19–1:23

Ночь. Фабрика. Окна освещены изнутри, в них мелькают гротескные силуэты.

Голос за кадром, Б:

– Туда мы еще не добрались…



1:24–1:27

Крупный план лица молодой женщины, которая говорила на двадцатой секунде. Она только что умерла.

Голос за кадром, А:

– Конечно, это бесит: мы для них как яйца, из которых никто не хочет вылупляться.

Женский труп открывает глаза.



1:28

Чернота.

Голос за кадром, А:

– Мы знали, что грядет война…



1:29–1:33

Мост через реку. Двое зомби самозабвенно целуются, их лица искажаются, так сильно они вжимаются друг в друга. За их спиной кипит яростная битва между мертвецами стоячими и ползучими.



1:34–1:37

Разрушенный офис. Щелкает компьютерная клавиатура.

За кадром голос молодой женщины:

– Кто-то работает.



1:38–1:41

Темная комната. За круглым столом неподвижно сидят трупы, они давно мертвы.

Один из сидящих жив, он дрожит от холода. Кладет перед собой какие-то листы и выдвигает их вперед, как будто предлагая другим на рассмотрение.



1:42–1:45

Каменистый склон холма. Сотни зомби заползают в отверстие старой шахты.

Голос за кадром, А:

– …Но не знали, что гражданская война.



1:46–1:49

Ночь. Неподвижные зомби стоят у проволочной изгороди. За ней изрезанная канавами местность, которая быстро становится невидимой.

Голос за кадром, А:

– Между вторично умершими…



1:50–1:55

Крупный план распухшей плоти. Камера показывает одного зомби, сидящего верхом на другом, как на лошади. Кадр заполняют ползущие мертвецы. Некоторые везут на себе других зомби.

Трудно переставляя руки и ноги, они ползут через заросли сорняков и кучи мусора к городу. Видна проволочная изгородь, вдоль которой ждут стоячие мертвецы.



1:56–1:58

Чернота. Титры.



1:59–2:04

Крупный план, деревянный пол. Гниющая ладонь опускается прямо в центр кадра. Поднимается, исчезает, ее место занимает ступня на подгибающихся пальцах и тоже исчезает.

На их месте остается мокрое пятно и обрывки плоти. Голос за кадром, новый, гортанно булькающий:

– …И ползучими мертвецами.




Видение Бога


К верхушке башни над входом в нашу городскую ратушу приколочен металлический знак с надписью «Мечтания всех мужчин». Подножие башни – высокая ступенька над длинной каменистой площадкой, которая отвесным утесом обрывается в бухту внизу и открытое море за ней и откуда, соответственно, можно видеть корабли, когда они приходят.

Ратуша у нас двухэтажная, да плюс башенка – третий этаж; второго такого высокого и большого здания в городе нет. Каждые три дня в большом зале ратуши бывает ярмарка, и тогда мы приходим туда меняться: одеждой, которую шьем сами, – и новой, и той, что нам уже не подходит, –

Сторінка 34

вощами, которые растут на наших огородах, животными, которые попадаются в наши силки, мелкой рыбой, которую мы ловим при помощи сетей, моллюсками, которых собираем в скалах на берегу во время отлива. Другие помещения ратуши служат нам больницей и библиотекой. А еще школой и картинной галереей.

Хотя большая часть рам на стенах картинной галереи содержит изображения, в некоторых заключены цитаты – как с указаниями источника, так и без. Одни написаны от руки выцветшими от времени чернилами, другие напечатаны крупными квадратными буквами, не совпадающими со шрифтами машинок, которыми пользуются на перешейке в наши дни, третьи как будто вырваны прямо из книг, так что фразы оборваны и с начала, и с конца. Конечно, в нашей библиотеке хватает покалеченных книг, несмотря на неусыпный дозор Хоуи, ее служителя, однако эти цитаты вырваны не из них.

Как у большинства из нас, у меня в юности тоже был период глубокого интереса к этим цитатам, можно даже сказать, одержимости ими. Перечитывать их снова и снова, выбирать среди них любимые стало моей страстью. Особенно мне нравилась одна: «Я должен доставить маленькую машинку богатому багдадцу». И еще одна: «Выбор фауны его следующей жизни». Так продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный день мой взгляд не упал на крохотную золоченую рамку, висевшую под окном с видом на поленницу. Там мелкими смазанными буквами было написано: «Дальние корабли несут на борту мечтания всех мужчин», а чуть ниже совсем мелко: «Их глаза видели Бога».

Взрослые никогда не рассказывают об этом артефакте детям, но всегда предоставляют им найти его самим. Возможно, смысл ограничения, наложенного на взрослых, как раз в том и состоит, чтобы дать каждому ребенку возможность почувствовать себя первооткрывателем: до сих пор помню, какая дрожь пробежала по телу, когда мои глаза распознали в этой цитате девиз с видавшего виды кованого флага нашего города. На краткий головокружительный миг мне даже поверилось в то, что до меня никто ничего подобного не замечал.

Позже пришло понимание, что именно эта короткая цитата сформировала бытующее у нас отношение к судам, которые посещают наши воды. Конечно же это метафора, и тем не менее все мы привыкли считать, что суда прибывают именно для того, чтобы забрать груз наших надежд и желаний, которые мы лелеем и копим в себе в дни их отсутствия и которыми, как нам хочется думать, пресыщаемся как раз к моменту их появления (хотя в чем именно состоит их суть, многие из нас затруднились бы ответить). Когда корабли снова появляются на горизонте позади нашей гавани, у всех нас точно камень падает с плеч, и мы чувствуем, как сильно измучили нас за это время потаенные мысли.

Суда обычно встают на рейд недалеко от выхода из бухты, где и стоят неподвижно два или три дня, на борту у них горит свет, бортовые иллюминаторы сияют. Когда, по нашим представлениям, их трюмы наполняются доверху, они поднимают якоря и скрываются с нашими желаниями за горизонтом.

Моя мать и мой друг Гэм сильно разочарованы тем, что я не книгочей – они-то как раз оба интеллектуалы. Действительно, библиотека никогда не была моим тайным королевством – мне куда больше нравилось залезть на белесый ствол какого-нибудь дерева на лесной опушке, забрать из птичьего гнезда яйца, проделать в них дырочки, аккуратно выпустить содержимое, а скорлупу раскрасить; или сколачивать убежища из найденных в лесу опавших ветвей. Но после открытия той цитаты немало часов моей жизни прошли именно там за разглядыванием корешков книг на полках. Все впустую: там нет ни одной книги под названием «Их глаза видели Бога», ни среди древних текстов в твердых переплетах, ни среди новой литературы, созданной нашими горожанами при жизни последних нескольких поколений и переплетенных в тонкие дощечки или мягкие обложки из кроличьей или крысиной кожи.

Корабли, которые нас навещают, бывают разные. Иные парусные (сила ветра на наших волноломах и прибрежных скалах такова, что людей, бывало, срывало с них и швыряло прямо в море, а то и на камни внизу, так что там надо быть осторожнее). Большинство все же имеют двигатели, которые изрыгают черный дым, когда суда приближаются к неоконченному предложению. Силуэты кораблей тоже разные – простые и сложные, с одной трубой и с несколькими, с прямыми и скошенными, однопалубные и многопалубные. Встречаются и такие, у которых трубы поднимаются выше, чем мачты у парусных судов, при взгляде на них так и кажется, что они вот-вот перевесят все остальное, и судно перевернется. Есть еще маленькие и квадратные, с трубами в форме перевернутого колокола, как бывали у паровозов – мы знаем о них по картинкам в книгах.

Кое-кто из моих друзей любит наблюдать за судами, когда те только появляются в поле зрения – соринки среди пустынной водной глади. Я же люблю смотреть на них тогда, когда они приближаются к предложению.

Почти все картины на стенах комнаты-галереи изображают нарисованные маслом цветы и холмы, но есть среди них и несколько кораблей: эти яркие штуки в вуалевых юбках пены весело ры

Сторінка 35

ут по волнам. Сразу видно, что они везут не что-нибудь, а желания. У нас нет фотоаппаратов (Гэм, правда, пытался сделать по чертежам в одной книжке, но у него получилась просто коробка), зато в той же галерее можно увидеть кое-какие фотографии: в основном они черно-белые, а некоторые пятнистые, будто забрызганные краской. На них есть изображения животных, которых нет у нас на перешейке, но которых мы знаем по картинкам, огромных городов, снятых с большой высоты и похожих на плохо составленные кубики, перепачканные к тому же чернилами, и кораблей.

Чтобы разобрать, какой они формы, в их изображения приходится вглядываться особенно пристально. Одни просто пятна на поверхности воды, чуть менее серой, чем сами корабли, другие – путаница черных линий, третьи и вовсе похожи на трещинки или соринки, попавшие на линзу объектива. Иные кажутся тенями, поднявшимися из глубин воды. И чем они дальше, тем сложнее представить себе, что эти суда могут перевозить хоть какие-нибудь желания.

По-моему, тот, кто написал «Их глаза видели Бога», видел их не на картине, а на фотографии. Не знаю, правда, почему на борт должны приниматься лишь мужские желания, а не женские тоже.



К северу, к югу и к западу от нас море. В нескольких милях к востоку начинается лес, а в нем – ущелье, такое глубокое, что через него никому не перебраться. Корабли всегда появляются в море в одном и том же квадранте, примерно милей ниже по берегу. Ребятишками мы часто махали им руками, но не было случая, чтобы с борта хотя бы одного из них нам кто-то ответил. Телескопов у нас нет, хотя мы и знаем, что это такое.

Тайрусс и Гэм долго трудились и сделали что-то похожее на телескоп, даже с почти круглыми кусками стекла на обоих концах, но, когда в него заглядываешь, он ничего не увеличивает. Хотя некоторым все равно нравится делать что-нибудь по книжкам. Гэм подарил телескоп мне.

Люди обращают на корабли мало внимания. Если кому-то случится, прогуливаясь по площадке на вершине утеса, встретить знакомого или соседа именно в тот момент, когда в море появится новый корабль, то, раскланиваясь и желая друг другу доброго дня, эти двое могут заметить, что вот, мол, сегодня мачта особенно высокая, или корпус исключительно длинный, или судно необычайно низко сидит в воде, однако если рядом окажется красивое дерево или цветущий куст, то говорить, скорее всего, будут именно о нем, а то и вовсе разойдутся молча.

Моя мать всегда сильно смущалась, когда в детстве мне случалось заговорить с ней о кораблях – дети ведь тоже о них разговаривают, – а когда несколько лет спустя с моих уст как-то сорвался вопрос о том, почему это так, она и вовсе растерялась.

Никто не возражает, когда о кораблях говорят между собой взрослые, – некоторые любят поспорить на эту тему, ну и пусть себе спорят, лишь бы других не втягивали. А был у нас такой Чомбург, так он имел привычку разводить на каменистом пляже огромные костры, едва показывался новый корабль. На них он сжигал куски пластика, мусор, дрова, непригодную для еды рыбу, так что от них валил густой черный дым, который он называл сигнальным, но стоило перемениться ветру, как жуткая вонь наполняла город, и тогда все жители шли к нему и просили его перестать, что он, хотя и ворчал, но делал.

Многие считают, что на судах совсем нет людей. Мы знаем, кто такие матросы, но, может статься, ни на одном из этих кораблей их нет.



Два корабля пошли ко дну на моей памяти.

Первый затонул, когда мы с матерью были в лесу, собирали грибы и ставили силки на кроликов. Мать, по моему малолетству, несла меня, а я – сумку, и вот когда мы с ней вышли таким порядком из леса как раз напротив Мишиной мастерской, то увидели, что едва ли не все жители города собрались там и громко о чем-то спорят. Заметив мать, люди закричали еще громче, наперебой рассказывая ей о том, что стряслось и что они видели. Едва она поняла, что случилось, как снова подхватила меня на руки и быстро пошла со мной вниз, на пляж, чтобы взглянуть на предложение, но, когда мы пришли, корабль уже совсем скрылся под водой, так что мы не увидели ничего нового, только мне показалось, будто волнение между руинами стало сильнее, чем раньше.

Значит, он заложил глубинную основу грамматики, сказала мать тогда.

Второй случай произошел одним холодным утром, когда мне было уже пятнадцать и товарищи спускали меня в петле к гнезду моевки, откуда мне нужно было вытащить яйца. Веревка скрипела подо мной, мое сердце замирало от ужаса и восторга, как вдруг, не знаю почему, на меня нахлынуло чувство, что надо обернуться, потому что в море есть на что посмотреть. И действительно, к нам на всех парах приближался ветхий пароходик. Он низко сидел в воде, к тому же был еще довольно далеко и потому походил на опечатку.

Мои ноги уперлись в лишайник и мел. Корабль не замедлял хода. И когда он внезапно перевернулся, это нисколько меня не удивило. Мне представилось, будто некий снаряд-невидимка пробил в подводной части его корпуса дыру, причем удар был рассчитан так, чтобы судно п

Сторінка 36

оходило как раз между двумя потрепанными непогодой уступами ранее затонувших кораблей. Со стороны все выглядело, словно огромная рука схватила пароход за нос и окунула его в воду; он захлебнулся, рыгнул жирным черным дымом и кормой вверх застрял под боком какого-то невидимого рифа или другого препятствия. Возможно, даже того самого корабля, погружения которого не застали мы с матерью. Из-под воды донесся сначала скрежет, потом громкий треск, корма отделилась от парохода и обрушилась в волны.

Еще полдня судно продолжало ворочаться, греметь и погружаться, а с берега за ним следили люди. Наконец оно достигло финальной конфигурации и застыло, точно навес, из воды над обломками собственной задней части, рассеянными по подводной отмели, куда они упали. Затонувшее судно получило свой участок на этом кладбище кораблей: среди горбов ржавеющих труб, обломков мачт, тянущихся из-под воды, словно пальцы, боков, палуб, килей перевернутых сухогрузов.

Эти акры мелкой воды, где ждут невидимые глазу скалы, именуются водами предложения. Мертвые суда торчат из прибоя, черня его своими изломанными закорючками. Каждое из них – слово, старательно поставленное на отведенное ему место, пунктуально преданное саморазрушению.

Мы говорили с Гэмом, он был одним из тех, кто предан идее расшифровки предложения. Его часто можно было застать рисующим на каких-то клочках бумаги, на которых он размечал позиции и форму затонувших судов то с одного, то с другого места где-нибудь на берегу или на утесе, соединял их то так, то этак наспех накорябанными линиями, измерял расстояния между ними и применял к ним разнообразные ключи. Гэм всегда считал, что увиденное с нужной точки под нужным углом зрения предложение обязательно раскроет свой смысл. Однажды он даже попался мне на глаза, когда зарисовывал предложение с крыши ратуши. Подниматься туда нельзя никому. Пришлось мне дать ему обещание никому об этом не рассказывать.

Зато он выслушал, что думаю об этом я: слова ведь все время добавляются. Нельзя ни дешифровать, ни перевести то, что еще не закончено.



Корабли не появлялись очень долго.

На моей памяти самый долгий срок, что они не показывались, был дней семь-восемь, но в тот раз времени прошло куда больше.

Первые дни никто ничего не говорил. Правда, здороваясь с соседями, можно было заметить, как они тревожно щурятся. Точно ветер вдруг стал холоднее. Все больше людей становились как Гэм: они выходили погулять на утес и, стоя на самом краю под серым облачным небом, смотрели на предложение с таким сосредоточенным вниманием, какого у них не было видно никогда прежде.

Что-то похожее на страх вошло в нашу жизнь. Раньше мы сколько угодно могли делать вид, будто не обращаем на них внимания, но на самом деле корабли прочно вошли в нашу жизнь. Мы все привыкли к тому, что они всегда появляются внезапно и почти бесшумно, лишь изредка донесется мерное гудение мотора или хлопнет на ветру парус, так что теперь их отсутствие пугало. Хотя их присутствие тоже пугало. Но в этом нельзя признаваться, это дурной тон.

Теперь, когда кораблей не стало, люди начали говорить о них – совсем как дети, – они рассуждали о том, что они такое, откуда берутся и для чего нужны. Обычные теологические вопросы, которых в нормальной жизни старались себе не задавать.

Если они следили за нами раньше, спрашивают одни, то что же теперь, перестали? Может, узнали о нас все, что хотели узнать? И почему они никогда не подходили к берегу?

Ну, конечно, потому, что им нельзя, – отвечают другие. Они же далекие корабли и должны оставаться ими, чтобы принять на борт желания всех мужчин.

Скоро в городской ратуше состоится собрание, будут решать, что делать. Каффи, самая старая жительница в городе, говорит, что вся эта суета яйца выеденного не стоит и что она помнит время (в ту пору никто из нас еще не родился), когда корабли целых полмесяца не казали к нам носа. Но Каффи вообще может плести что хочет, никто в городе ей слова поперек не скажет (старуха живет возле кладбища и любит скандализировать городскую общественность заявлениями о том, что скоро, мол, соседи снесут ее туда и еще спасибо ей скажут за то, что не пришлось далеко тащить). Однако даже она признает, что нынешний межкорабельный период что-то уж очень затянулся по сравнению с тем, который еще сохранила ее слабеющая память.

Я не пойду на собрание, потому что знаю: мы ничего не можем сделать для того, чтобы корабли стали появляться снова, а все начавшиеся недавно разговоры о том, как бы их позвать, обратить на себя их внимание, приворожить и прочее, просто глупость. То есть я надеюсь, что это глупость, потому что если нет, если вдруг окажется, что это всерьез, то всем нам тогда будет плохо. Еще недели две-три без кораблей, и худшие люди в городе начнут выразительно поглядывать на самых слабых. Я не пойду на собрание, потому что знаю: оно сведется к спору между теми, кто еще не окончательно лишился разума, и паникерами, чья жажда завершить дело жертвоприношением кажется мне недостойной. В общем, бу

Сторінка 37

ет обычное в таких случаях ожесточенное перемывание косточек.

Так что я не буду тратить время на это глупое собрание, а пойду лучше в лес и захвачу с собой Гэма, чтобы он помог мне в одном проекте.



Как-то в лесу мне попалась большая поляна, полная поваленных молодых деревьев, и у меня сразу возникла мысль сделать из них плот. Правда, работать приходилось все время оглядываясь и прислушиваясь, не идет ли кто, чтобы в случае чего успеть спрятаться, но никто меня так и не потревожил. К самым сухим стволам мне удалось привязать ремнями большие пластиковые контейнеры из-под воды – пустые, они могли послужить отличными поплавками. Не знаю, что там произошло с этими деревьями – то ли в поляну ударила молния, то ли случился пожар, – но все стволы были черные, точно обгоревшие, и не очень хорошо поддавались инструментам из Мишиной мастерской, и все же, учитывая мое отсутствие опыта в подобных делах, начало мной было положено хорошее. Правда, потом мне стало скучно, и дело как-то само собой сошло на нет. Теперь, показав все уже сделанное Гэму, можно было попросить его помочь закончить. Он, правда, поохал, посокрушался, но больше для приличия, и тут же взялся за работу.

Конечно, среди нас и раньше находились такие, кому удавалось построить плот, или каноэ, или каяк. Это запрещено, но люди не всегда соблюдают запреты. Правда, их почти всегда выслеживают раньше, чем они успевают пуститься в море. Однако бывает так, что кто-то из горожан исчезает, и тогда о нем говорят, что он построил лодку, лодка выдержала, и теперь он живет где-то еще; а если, как часто случается, их исчезновение совпадает с появлением на горизонте очередного судна, то немедленно распространяется слух, что наш потерянный сосед уже на его борту. Разбитую лодку потом и впрямь прибивает где-нибудь к берегу.

Гэм придумал, как надежнее скрепить тонкие стволы вместе. Нам не нужен был по-настоящему крепкий плот, такой, который выдержал бы длительное плавание, нам надо было только отплыть на нем немного от берега и сразу вернуться назад. Гэм спросил, куда мы поплывем, но мой взгляд яснее слов ответил ему: «Не валяй дурака». Правда, потом пришлось все же сжалиться над ним и ответить, что если мы подберемся к предложению поближе, то, может быть, так ему будет проще его разгадать.

Уже стемнело, когда мы кончили дело, но у меня был фонарь с ручной подзарядкой и уверенность, что собрание продлится до самого утра (так и случилось). Мы с Гэмом подняли наш плот на руки, перекинули через плечо по грубо сделанному веслу и потащились сначала через лес, а потом по длинной дороге в обход города (правда, его неяркие огни все равно падали на нас сквозь деревья, когда тропа подводила нас к нему совсем близко), мимо широких каменных глыб к морю.

Каждые несколько минут Гэм говорил, что это плохая затея и что не надо нам этого делать, не потому, что нельзя, а потому, что опасно. Ни он, ни я не умели плавать, ну разве совсем чуть-чуть. Тут главное было сдержаться и ничего не отвечать, ведь едва мы доберемся до воды, любопытство одолеет все страхи.

Было холодно, но поначалу не слишком, да и ветер дул не сильно. Море шлепало нас пенистыми волнами, точно отвешивало холодные оплеухи, так что мы даже вскрикивали от неожиданности, но ничего больше. Наконец мы вытолкнули наш плот на мелкую волну.



Грести пришлось дольше, чем мы думали. Не успели мы отойти на несколько ярдов от берега, как наша одежда промокла насквозь, и мы здорово замерзли. Луна была почти полная, но ее рассеянного сероватого света было недостаточно, чтобы ясно видеть. Посеребренные ею пенные барашки на волнах поднимались и опадали, сбивая нас с толку. Течение у берега оказалось очень сильным, и нам еще повезло, что оно, похоже, хотело лишь бросить нас назад, на галечник нашего пляжа, а не утащить вдоль берега поперек выбранного нами курса, так что нам не приходилось маневрировать или делать еще что-то необыкновенное, а только грести и грести, не обращая внимания на дрожь, изо всех сил, пока наши ладони не покрылись кровавыми пузырями. В общем, затея оказалась действительно глупая, и просто счастье, что мне удалось выжить. Гэм, как мог, подбадривал нас обоих, непрестанно болтая о кораблях предложения и о тех, которые были на подходе. Рассуждал о тревоге, которую они несли. Это меня удивило: оказывается, море располагает к откровениям. Гэм признался, что ненавидит корабли, и у меня даже брови полезли кверху.

– Зачем мы туда идем? – спросил Гэм, и, признаюсь, у меня не было ясного ответа.

Впереди начали показываться фрагменты корабельной архитектуры, их вырывал из темноты слабый луч нашего фонаря. Мы покачивались на волнах между выступами, покрытыми наростом из ракушек и гуано, когда мое внимание привлек покосившийся палубный настил, переборки и заблокированные водорослями дверные проемы в черной воде под нами. Мы не стремились подобраться ни к какой определенной части предложения, да и как бы мы могли, с нашим убогим плотом, да еще в почти полной темноте, и потому, когда днище нашег

Сторінка 38

плавсредства заскребло о ржавый металл внизу, мы оба вздрогнули от неожиданности. Осторожно присев с двух сторон на краешек плота, мы спустили вниз ноги и, задыхаясь от обжигающего холода, коснулись ступнями крыши какого-то старого корабля, которая поднималась над остальным корпусом крутым металлическим лугом, сразу и гноищем, и местом жизни. Луч нашего фонаря скользил по ней, пока мы подпрыгивали на мелкой, но беспокойной волне пролива.

Мы вытянули наш плот на мелководье и тяжело опустились на железный холм, слушая, как волны бьются вокруг. От крошечных огней нашего городка и призрачных очертаний утесов нас отделяло около мили неглубокой воды.

Силы снова вернулись ко мне, и надо было воспользоваться фонарем и осмотреть место, куда мы попали. Оказалось, что мы сидим почти на самой вершине пирамидальной горы из ржавого железа, склоны которой через регулярные промежутки прерывались отверстиями – должно быть, бывшими иллюминаторами. Из воды не очень далеко от нас торчал нос, словно голова кита. Сразу за ним виднелся борт мелкого суденышка наподобие буксира. Мы были на архипелаге руин, где от одной ржавой развалины до другой, от одного слова до другого не было ничего, кроме кипения воды, зауми токов и противотоков.

У меня возникла мысль, а не попытаться ли нам добраться до другого острова в этой гряде, что, если вон того, похожего на путаницу мачт у дальних скал? Но Гэм не ответил, его слишком занимали сумеречные виды ближних руин, и он все шептал, что мы добрались сюда, мы сделали это.

Птицы, колониями расположившиеся на ночевку вокруг, немного заволновались, некоторые из них даже переменили место, но в основном наше прибытие не особенно встревожило их. Должно быть, они привыкли к разным существам, которые выбираются наверх из глубины, чтобы понежиться на солнышке или в лунном свете.

Ну, как тебе предложение вблизи, понятнее или не очень? Гэм не ответил на мой вопрос, но испугал меня тем, что обхватил меня сзади, с силой повернул к себе и попытался поцеловать. Признаться, это не было для меня такой уж неожиданностью. Последовали приглушенные вскрики, толчки, возня на скользком склоне проржавевшей крыши. После одного моего толчка Гэм пошатнулся, его нога попала на мертвую гниющую анемону, выброшенную морем, он потерял равновесие и упал. Его голова ударилась о металлический угол. Моя реакция оказалась недостаточно быстрой, Гэм упал в воду, где течение подхватило его и утащило своими извилистыми путями внутрь корабельного корпуса, причем так противоестественно быстро, словно на него накинули петлю и тянули на аркане. Долго еще фонарь в моих руках метался направо и налево, выхватывая из темноты отдельные фрагменты, но все без толку. Вода кругом вихрилась, то белея пеной, то чернея над особенно глубокими участками, да немного крови было видно там, где краска еще не полностью облупилась и можно было распознать остатки логотипа, известного нам по книгам.

Едва лопасть моего весла коснулась воды, течение сразу потянуло его, едва не вырвав у меня из рук, – нечего было и сомневаться, что так же оно утянуло и Гэма, засосало внутрь этого слова, где он будет теперь гулять по его лестницам и коридорам. Можно было, конечно, попытаться засунуть руку внутрь и пошарить там, но кто знает, какие осколки и острые края могут оказаться под водой.

Гэм так и не появился. Несмотря на мое долгое ожидание. Когда на берегу в здании ратуши погасли огни, пришлось вытолкнуть плот обратно на воду и грести к земле.

Теперь на плоту был лишь один человек с веслом – я. С другой стороны, волны сами стремились отнести меня как раз туда, куда мне было нужно. Думаю, что на весь обратный путь у меня ушло не больше времени и сил, чем когда мы вдвоем плыли к рифу. На берегу я, собравшись с силами, прежде всего разломал плот и побросал в воду обломки, а уж потом, крадучись, пошел домой, где моя мать уже наверняка спала.



Пошли слухи, что Гэм ушел в море, – в сущности, не столь уж и неверные. Некоторые, правда, спорили, что он не доверился воде, но ушел через лес, откуда спустился по отвесным стенам каньона, да и был таков. И это несмотря на то, что всем известна и глубина, и общая непроходимость ущелья, как и то, что этим путем попасть на материк нельзя.

Одного этого хватило бы, чтобы обеспечить Гэму вечную славу-бесславие ренегата, так нет ведь, некоторые стали говорить, что это именно Гэму мы обязаны возвращением кораблей.

К вечеру третьего дня, после того как мы с Гэмом отправились в плавание к предложению, из которого он не вернулся, в бухте раздался гром. Меня не было на берегу в тот миг, мне обо всем рассказывал Тайрусс, который был – стоял и печально глядел в море. Послышалась серия страшных ударов, мощный гул, и вдруг все крупные слова предложения начали угрожающе крениться в разные стороны. Наконец они посыпались в море, круша по пути друг друга. Слова продолжали распадаться уже в воде, которая, по словам Тайрусса, дрожала мелкой дрожью.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Л

Сторінка 39

тРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=25116588&lfrom=201227127) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


БАЭ – британские аэрокосмические системы, «Рейтеон» – американская компания, один из основных поставщиков военного ведомства США. – Здесь и далее прим. пер.




2


Тахион – гипотетическая частица, движущаяся со скоростью, превышающей скорость света в вакууме.




3


День Мертвых – праздник, отмечающийся в ряде стран Центральной Америки.




4


Телос (греч.) – в древнегреческой философии конечная цель чего-либо, один из четырех принципов бытия по Аристотелю.




5


Канни (англ. сunny) – лобок, от лат. cunnus – гениталии.




6


Пентотал натрия – сыворотка правды.




7


Клепальщица Рози – женский персонаж с американских плакатов времен Второй мировой войны, призывавших женщин работать на производстве, в том числе на предприятиях военно-промышленного комплекса.




8


Шекспир. Буря.




9


Люцит – прозрачный или полупрозрачный износостойкий пластик.




10


Пещеры Чизлхерста – система рукотворных тоннелей в юго-восточном пригороде Лондона, где во времена древних римлян и англосаксов добывали мел и кремни. Популярный аттракцион для туристов.




11


Бхопал – имеется в виду выброс в атмосферу ядовитых паров, произошедший в 1984 году на заводе компании «Юнион Карбайд» в Бхопале (Индия), в результате которого 3 тысячи человек скончались в день катастрофы и еще около 15 тысяч в последующие годы.




12


Свершившийся факт (фр.).