Читать онлайн “Ночные кошмары и фантастические видения (сборник)” «Стивен Кинг»
- 01.02
- 0
- 0
Страница 1
Ночные кошмары и фантастические видения (сборник)Стивен Кинг
Король на все времена
Один из самых успешных сборников рассказов Стивена Кинга: он номинировался на «Британскую премию фэнтези» и «Всемирную премию фэнтези», пять историй из него были включены в сериал «Ночные кошмары и фантастические видения по рассказам Стивена Кинга», а в 2009 году последовала и полнометражная экранизация новеллы «Кадиллак» Долана».
Неверный поворот на дороге приводит супружескую пару в городок под названием Рок-н-ролльные Небеса – и внезапно поездка оборачивается сущим адом…
Бывший заключенный по кусочкам собирает карту местонахождения зарытого клада – но за сокровища ему придется заплатить слишком высокую цену…
Писатель меняется местами со своим персонажем – и оказывается заточен в прошлом…
Стивен Кинг возьмет вас в путешествие в свой мир – мир, где ночные кошмары становятся реальностью и так легко утратить спокойный сон…
Стивен Кинг
Ночные кошмары и фантастические видения
© Stephen King, 1993
© AST Publishers, 2016
* * *
Посвящается Томасу Уильямсу (1926–1991) – поэту, романисту и великому американскому рассказчику
Предисловие. Мифы, убеждения, вера и «Хотите – верьте, хотите – нет!»[1 - © Перевод. Вебер В. А., 2015.]
Ребенком я верил всему, что мне говорили, всему, что я читал, и всему, чем делилось со мной мое сверхбогатое воображение. В результате я часто не спал по ночам, зато мой мир полнился цветами и фактурой, которые я бы не променял на целую жизнь безмятежных ночей. Видите ли, даже тогда я знал, что в мире есть люди – и немало, – чье воображение или притупилось, или полностью омертвело, люди, страдающие душевным дальтонизмом. Я всегда их жалел и даже представить себе не мог (во всяком случае, тогда), что многие из этих лишенных воображения людей или жалели меня, или презирали, и не только из-за моих иррациональных страхов: главная причина состояла в том, что я полностью и бесповоротно верил практически всему. «Это мальчик, – думали некоторые из них (про свою мать знаю точно), – который купит Бруклинский мост, и не единожды, а будет покупать снова и снова, всю жизнь».
Полагаю, тогда в этом была толика правды, а если быть честным, есть и сейчас. Моя жена до сих пор любит рассказывать, как ее муж в нежном возрасте двадцати одного года, впервые получив право участвовать в президентских выборах, отдал свой голос за Ричарда Никсона. «Никсон сказал, что планирует вывести войска Вьетнама, – говорит она обычно с веселым блеском в глазах, – и Стив ему поверил!»
Совершенно верно, Стив ему поверил. И это далеко не все, во что поверил Стив за свою жизнь, иной раз принимавшую необычный оборот. Я точно последним в своем районе пришел к выводу, что все эти Санты на уличных перекрестках свидетельствуют о том, что настоящего Санты не существует (я по-прежнему не вижу логики в этой идее – с тем же успехом можно утверждать, что наличие миллиона учеников доказывает отсутствие учителя). Я никогда не ставил под сомнение слова дяди Орена, что тень можно оторвать от человека стальным колышком для палатки (если вбить его точно в полдень, минута в минуту), или убежденность его жены в том, что всякий раз, когда тебя пробирает дрожь, гусь проходит по твоей будущей могиле. В моем случае сие должно означать, что меня похоронят за амбаром тети Роуди в Гуз-Уэллоу, штат Вайоминг.
Я также верил во все, что мне говорили на школьном дворе, проглатывал и невинные шутки размером с мелкую рыбешку, и чудовищную ложь величиной с кита. Один парень сказал мне с абсолютной уверенностью, что поезд неминуемо потерпит крушение, если положить на рельс десятицентовик. Другой заверил, что положенный на рельс десятицентовик идеально расплющится (так и сказал – идеально расплющится) колесами прошедшего поезда, и ты получишь гибкую, почти прозрачную монету диаметром с серебряный доллар. Лично я верил, что обе версии соответствуют действительности: десятицентовики, оставленные на рельсах, идеально расплющиваются, отправляя под откос расплющившие их поезда.
Другие захватывающие факты, которые я почерпнул за годы, проведенные в Центральной школе Стратфорда, штат Коннектикут, и Начальной школе Дарема, штат Мэн, касались мячей для гольфа (с отравляющим и разъедающим веществом внутри), выкидышей (иногда при этом на свет появлялись живые дети, деформированные монстры, и их приходилось убивать сотрудникам больниц, зловеще именуемым медсестрами особого назначения), черных кошек (если одна пересекала тебе дорогу, следовало как можно быстрее плюнуть через левое плечо, или до конца дня тебя ждала практически неминуемая смерть) и трещин на тротуаре. Вероятно, мне нет нужды объяснять потенциально опасную связь между этими трещинами и позвоночниками ни в чем не повинных матерей.
В те дни моим главным источником удивительных и захватывающих фактов служили книжки в обложке «От Рипли: хочешь – верь, хочешь – нет!»[2 - «От Рипли: хочешь – верь, хочешь – нет!» – целая индустрия ознакомления общественн
Страница 2
сти с удивительными, зачастую вымышленными фактами, придуманная американским карикатуристом и шоуменом Лероем Робертом Рипли (1890–1949) и включавшая газетные сериалы, радио- и телепередачи, выставки, книги, журналы, комиксы и т. д. – Здесь и далее примеч. пер.] издательства «Покет букс». Именно из «Рипли» я узнал, что можно изготовить мощное взрывное устройство, если соскрести целлулоид с рубашек игральных карт, а потом набить им кусок трубы; что можно просверлить круглую дыру в черепе и вставить в нее свечу, превратив себя в живой фонарь (только много лет спустя я задался вопросом, а с какой стати у кого-то возникло такое желание); что существуют настоящие гиганты (рост одного мужчины превышал восемь футов), настоящие эльфы (одной женщины – не достигал и одиннадцати дюймов) и настоящие МОНСТРЫ, СЛИШКОМ УЖАСНЫЕ, ЧТОБЫ ИХ ОПИСАТЬ… хотя «Рипли» описывал, во всех подробностях и обычно с картинкой (даже если доживу до ста лет, не забуду парня со свечой, торчащей из выбритого черепа).Эти книги открывали (по крайней мере, мне) самые удивительные миры, которые я мог носить в заднем кармане джинсов и которыми наслаждался в дождливые выходные, когда не показывали бейсбол, а играть в «Монополию» надоедало. Были ли все знаменитые диковинки и человеческие монстры из «Рипли» настоящими? В таком контексте вопрос кажется неуместным. Для меня они были настоящими, и вполне возможно, что в промежуток между шестью и одиннадцатью, в критические годы, когда формируется воображение человека, они были для меня супернастоящими. Я верил этим книжкам так же, как верил, что можно отправить поезд под откос, положив на рельс десятицентовик, или что несколько капель жидкости из мяча для гольфа «сожрут» кисть в мгновение ока, если проявишь неосторожность. Именно благодаря книжкам «От Рипли: хочешь – верь, хочешь – нет!» я впервые увидел, как тонка грань между потрясающим и обыденным, начал понимать, что их близость не только разъясняет привычные аспекты жизни, но и проливает свет на случайные невероятные отклонения. Не забывайте, сейчас говорим о вере, а вера – колыбель мифа. А как же реальность, спросите Вы? Что ж, если говорить обо мне, то реальность может катиться куда подальше на вращающемся пончике. Я никогда не держался обеими руками за реальность. Во всяком случае, в моих произведениях. Слишком часто для воображения реальность – тот же ясеневый кол для вампира.
Я думаю, миф и воображение – взаимозаменяемые понятия, и вера – источник их обоих. Вера во что? По правде говоря, вряд ли это имеет особое значение. В одного бога или во многих. А может, в десятицентовик, способный отправить под откос товарный поезд.
Мои убеждения не имеют ничего общего с религиозной верой. Давайте сразу проясним ситуацию. Я был воспитан методистом и в достаточной степени придерживаюсь фундаменталистских представлений, которым меня учили в детстве, а потому назвал бы подобное заявление нелепостью, если не богохульством. Я верил во все странное, потому что в меня заложена вера во все странное. Другие люди участвуют в забегах, потому что в них заложено умение быстро бегать, или играют в баскетбол, потому что Бог даровал им рост в шесть футов и десять дюймов, или решают длинные уравнения на доске, потому что интуитивно знают, куда что подставить.
Однако вера в Бога как-то укладывается во все это, и я думаю, что она связана с необходимостью вновь и вновь возвращаться к одному и тому же, пусть даже в глубине души ты веришь, что никогда не сможешь сделать это лучше, чем уже сделал, а если будешь упорствовать, то просто покатишься вниз. Тебе нечего терять, когда ты первый раз бьешь по пиньяте. Но нанести второй (и третий… и четвертый… и тридцать шестой) удар – это риск неудачи, падения и, в случае автора рассказов, работающего в достаточно узком жанре, самопародии. И тем не менее, мы продолжаем бить, по крайней мере, большинство из нас, и нам становится трудно. Я не поверил бы в это двадцать лет тому назад, даже десять, но теперь так оно есть. Становится трудно. Бывают дни, когда я думаю, что мой старый компьютер «Уонг» лет пять как перестал работать на электричестве, сразу после написания «Темной половины», и теперь его приводит в действие исключительно вера. Но это нормально. Главное, чтобы слова бежали по экрану, правда?
Идея каждого из рассказов этого сборника приходила ко мне в момент озарения, и писались они на волне веры, счастья и оптимизма. Эти позитивные чувства имеют свои темные аналоги, и страх неудачи – далеко не самый худший из них. Самый худший – во всяком случае, для меня – не дающая покоя мысль, что я, возможно, сказал уже все, что мог, и теперь слушаю нудное бормотание собственного голоса, потому что тишина будет слишком пугающей.
Прыжок веры, необходимый для того, чтобы сделать реальностью короткий рассказ, в последние несколько лет дается мне все труднее. Складывается ощущение, что все мои произведения хотят стать романами, а каждый роман – растянуться на четыре тысячи страниц. Достаточно много критиков упомянули об этом, об
Страница 3
чно без особой радости. В рецензиях на каждый длинный роман, написанный мною, от «Противостояния» до «Нужных вещей», меня обвиняли в многословии. В некоторых случаях критика была обоснованной, в других – напоминала злобное тявканье мужчин и женщин, воспринявших литературную анорексию последних тридцати лет с непонятным (во всяком случае, мне) спокойствием. Эти самозваные священники Церкви последнего дня американской литературы относятся к словесной щедрости с подозрением, к богатой фактуре – с неприязнью, а к широким литературным мазкам – с откровенной ненавистью. В результате «Голос» Николсона Бейкера становится предметом восхищенных дискуссий и анализа, тогда как поистине грандиозный американский роман Грега Мэттьюза «Сердце страны» проходит незамеченным.Однако все это как бы между прочим, не просто отклонение от темы, но еще и толика нытья: в конце концов, есть ли писатель, который считает, что к нему или к ней критики относятся с должным уважением? Вот о чем я начал говорить, прежде чем так грубо перебил себя: усилие веры, что превращает момент откровения в реальный предмет – то есть рассказ, который люди действительно захотят прочитать, – в последние несколько лет дается мне чуть труднее.
«Что ж, не пиши их, – скажет кто-нибудь (обычно это голос в моей голове, как у Джесси Берлингейм из «Игры Джералда»). – В конце концов, сейчас тебе не нужны деньги, в отличие от прошлых времен».
И это справедливо. Дни, когда чек, полученный за чудо из четырех тысяч слов, позволял купить пенициллин для лечения ушной инфекции кого-то из детей или оплатить аренду квартиры, давно в прошлом. Но такая логика не просто фальшива – она опасна. Видите ли, если на то пошло, мне не нужны и деньги, которые приносят романы. Если бы речь шла только о деньгах, я мог бы повесить форму на крючок и отправиться в душ… или проводить остаток дней на каком-нибудь карибском острове, нежась в солнечных лучах и проверяя, насколько длинными отрастут ногти.
Но дело как раз не в деньгах, что бы ни говорили глянцевые таблоиды, и не в огромных тиражах, во что, похоже, действительно верят самые заносчивые критики. Фундаментальные основы не меняются, и моя цель осталась прежней: добраться до Вас, постоянный читатель, задеть за живое и, если удастся, испугать так сильно, что Вы не сможете спать с выключенным светом. Моя цель в том, чтобы увидеть невозможное… и рассказать об этом. Заставить Вас поверить во все, во что верю я, хотя бы на короткое время.
Я редко об этом говорю, потому что смущаюсь, и это звучит напыщенно, но я считаю, что истории очень важны. Они не только обогащают жизнь, но иногда и спасают ее. В прямом смысле. Хорошо написанное произведение – хорошая история – это боек воображения, а предназначение воображения, как я считаю, – предлагать нам утешение и защиту в жизненных ситуациях, которые в противном случае оказываются невыносимыми. Я, разумеется, могу говорить только о собственном жизненном опыте, но воображение, в детстве так часто не дававшее мне заснуть и пугавшее меня, в зрелом возрасте помогло одержать победу в столкновениях с жуткой реальностью. Если истории, созданные этим воображением, в той же степени помогли людям, которые их прочитали, тогда я абсолютно счастлив и всем доволен – а насколько мне известно, сделки по продаже прав на экранизацию или многомиллионные книжные контракты не приносят таких чувств.
Но все же рассказ – сложная, смелая литературная форма, и вот почему я так рад – и так удивлен, – обнаружив, что у меня их достаточно для третьего сборника. И собрались они вместе в подходящее время, потому что ребенком я, среди прочего, свято верил (несомненно, я почерпнул этот факт в одной из книг «От Рипли: хочешь – верь, хочешь – нет!»), что за семь лет человек обновляется полностью: на каждом участке кожи, в каждом органе, каждой мышце все клетки заменяются новыми. Я подготовил сборник «Ночные кошмары и фантастические видения» летом 1992 года, через семь лет после публикации «Ночной смены», моего последнего сборника рассказов, а «Команда скелетов», мой первый сборник рассказов, увидел свет за семь лет до «Ночной смены». И это прекрасно – осознавать, что такое по-прежнему возможно, пусть все труднее совершать прыжки веры и воплощать идеи в реальность (прыгательные мышцы тоже стареют с каждым днем, знаете ли). И не менее прекрасно знать, что кто-то хочет прочитать эти рассказы, и это Вы, постоянный читатель, уточняю на всякий случай.
Самый старый из этих рассказов (моих версий смертельно опасной жидкости в мячах для гольфа и абортивных монстров, если хотите) – «Центр притяжения», впервые опубликованный в «Болотных корнях», литературном журнале Университета Мэна, хотя я существенно переработал его для этой книги, чтобы он смотрелся лучше, чем ему, похоже, того хотелось: последний взгляд на обреченный городок Касл-Рок. Самый свежий – «Перекурщики», написан за три лихорадочных дня летом 1992 года.
В сборнике есть настоящие диковинки: первый вариант моей единственной оригинальной, а не переделанной
Страница 4
из рассказа или повести телепьесы; шерлокхолмская история, в которой доктор Ватсон берет расследование преступления на себя; история из мифов Ктулху, место действия которой – пригород Лондона, где жил Питер Страуб, когда я с ним познакомился; крутая криминальная история в стиле Ричарда Бахмана; чуть измененная версия рассказа «Мой милый пони», который впервые был выпущен ограниченным тиражом Музеем американского искусства Уитни с иллюстрациями Барбары Крюгер.После долгих раздумий я также решил включить в сборник достаточно объемное нехудожественное произведение «Голову ниже!», о детях и бейсболе. Впервые оно появилось в «Нью-Йоркере», и мне, возможно, пришлось попотеть над ним сильнее, чем над любым другим, написанным за последние пятнадцать лет. Это не значит, что оно лучше всех, но я точно знаю, что работа над ним и публикация принесли мне огромное удовлетворение, и именно по этой причине оно в сборнике. Разумеется, среди историй о неведомом и сверхъестественном оно может показаться неуместным… но, с другой стороны, ему здесь самое место. У него та же фактура. Посмотрим, может, Вы со мной и согласитесь.
К чему я стремился сильнее всего, так это держаться подальше от историй «с бородой», историй, попахивающих нафталином, историй, давно пылящихся на полке. Где-то с 1980 года некоторые критики утверждают, что я могу опубликовать список сданного в прачечную белья и продать миллион экземпляров, но пусть это утверждение останется на совести тех, кто думает, что именно этим я и занимаюсь. Люди, которые читают мои произведения ради удовольствия, очевидно, думают иначе, и я подготовил этот сборник с мыслями о таких читателях, а не о критиках. В результате получилось некое подобие пещеры Аладдина, книга, которая завершает трилогию, куда уже вошли «Ночная смена» и «Команда скелетов». Все хорошие истории теперь объединены в сборники, все плохие сметены как можно глубже под ковер, где и останутся. Если суждено появиться еще одному сборнику, он будет состоять из историй, не только еще не написанных, но пока даже не задуманных (в которые, если хотите, я еще не поверил), и появится он, подозреваю, уже в году, который начнется с цифры 2[3 - Следующий сборник рассказов «Все предельно» опубликован в 2002 г.].
А пока предлагаю Вам двадцать с небольшим рассказов (среди них, должен предупредить, есть очень и очень странные). И в каждом есть то, во что я какое-то время верил, и я знаю, некоторые вещи – палец, торчащий из раковины, жабы-людоеды, голодные зубы – могут напугать, но я думаю, все закончится хорошо, если мы пойдем вместе. Главное, повторяйте за мной, как катехизис:
Я верю, что десятицентовик может пустить под откос товарный поезд.
Я верю, что в канализационных тоннелях Нью-Йорка живут крокодилы, не говоря уже о крысах, больших, как шетлендские пони.
Я верю, что можно оторвать от человека тень, прибив ее стальным колышком для палатки.
Я верю, что существует настоящий Санта-Клаус, а все эти парни в красных шубах на Рождество – действительно его помощники.
Я верю, что нас окружает невидимый мир.
Я верю, что теннисные мячи наполнены ядовитым газом, и можно умереть, если вскрыть мяч и вдохнуть вышедший воздух.
И самое главное: я верю в привидения, я верю в привидения, я верю в привидения.
Повторили? Готовы? Вот моя рука. Мы отправляемся. Дорогу я знаю. Все, что от Вас требуется, – держаться крепко… и верить.
Бангор, штат Мэн
6 ноября 1992 г.
ПРОСНУЛИСЬ? СПИТЕ?
ПО КАКУЮ СТОРОНУ ГРАНИЦЫ
НА САМОМ ДЕЛЕ НАХОДЯТСЯ СНЫ?
«Кадиллак» Долана[4 - © Перевод. Покидаева Т. Ю., Аракелов А. В., 2000.]
Месть лучше вкушать холодной.
Испанская пословица
Семь лет я ждал и следил за ним. Я наблюдал за ним, за Доланом. Я видел, как он расхаживает по шикарным ресторанам, одетый в пижонский смокинг, каждый раз – под руку с новой девицей и под бдительным присмотром пары громил-охранников. Я видел, как из пепельно-серых его волосы стали модными «серебристыми». Мои же только редели, пока и вовсе не сошли на нет. Я видел, как он покидает Лас-Вегас в своих регулярных паломничествах на Западное побережье. Я видел, как он возвращается в город. Пару раз я наблюдал с боковой дороги, как его седан «девиль» – тоже серебристый, под цвет его модных волос – со свистом пролетает по шоссе номер 71 в сторону Лос-Анджелеса. Я видел, как он выезжает из дома на Голливуд-Хиллс на том же сером «кадиллаке», возвращаясь в Лас-Вегас, – но такое случалось нечасто. Сам я школьный учитель. В плане свободы передвижений школьные учителя никогда не сравнятся с крутыми бандитами – таков непреложный закон экономики.
Он не знал, что за ним следят – я не давал ему ни малейшего повода заподозрить хоть что-нибудь. Я держался на расстоянии. Я был осторожен.
Он убил мою жену – или приказал, чтобы ее убили; итог один, как ни крути. Хотите подробности? От меня вы их не дождетесь точно. Если хотите, можете порыться в подшивках газет. Ее звали Элизабет. Она тоже была учительницей. Мы с ней раб
Страница 5
тали в одной школе. В той самой школе, где я работаю до сих пор. Она учила первоклашек. Они ее обожали. И я, наверное, не ошибусь, если скажу, что многие из них помнят ее до сих пор, хотя теперь они уже подростки. Я любил ее и люблю до сих пор. Она была далеко не красавицей – но она была очень милой. Хотя и тихоня, она умела и любила смеяться. Она часто мне снится. Ее огромные карие глаза. Для меня никогда не было других женщин, кроме нее. Не было и не будет.Он прокололся, Долан. Вот все, что вам надо знать. А Элизабет оказалась поблизости – не в том месте не в то время. Она все видела. Пошла в полицию, полиция отправила ее в ФБР, ее допросили, она сказала: «Да, я буду давать показания». Они обещали ее охранять, но то ли сглупили, то ли недооценили Долана. Может, и то, и другое вместе. Как бы там ни было, однажды вечером она села в машину, и заряд динамита, подключенный к замку зажигания, сделал меня вдовцом. Он сделал меня вдовцом – Долан.
Нет свидетелей – нет обвинения. Его отпустили.
Он вернулся в свой мир, а я – в свой. Апартаменты в пентхаузе в Вегасе – для него, типовой дом в районе массовой застройки – для меня. Вереница роскошных красоток в мехах и открытых вечерних платьях – для него, тишина и молчание – для меня. Для него – серые «кадиллаки» (за эти годы он успел поменять четыре машины). Для меня – неизменный «бьюик-ривьера», разваливающийся на ходу. Его волосы поседели, мои поредели и выпали.
Но я следил.
Я был осторожен – еще как осторожен! Предельно. Я знал, кто он и на что он способен. Я знал, что стоит ему заподозрить, что я могу представлять для него угрозу, он раздавит меня как козявку. Так что я был осторожен.
Три года назад, во время летнего отпуска, я последовал за ним (на приличном расстоянии) в Лос-Анджелес, куда он ездил достаточно часто. Долан остановился в своем шикарном доме и, как обычно, закатывал вечеринку за вечеринкой (я наблюдал за его гостями из безопасной тени в конце квартала, стараясь не привлекать внимания полицейских патрулей). Сам я остановился в дешевом отеле, где слишком громко играло радио за стеной, а в окнах отражался неоновый свет из стрип-бара напротив. Почти каждую ночь в ту поездку мне снились огромные глаза Элизабет, мне снилось, что она жива и ничего этого не было… и когда я просыпался, мое лицо было мокрым от слез.
Я уже начал терять надежду.
Его хорошо охраняли. Весьма и весьма хорошо. Он вообще не выходил на улицу без двух вооруженных до зубов горилл, а его «кадиллак» был бронирован. На нем даже стояли такие большие радиальные шины, наполненные герметизирующим составом – наподобие тех, которые очень любят диктаторы в маленьких странах с большими проблемами.
Но потом, на обратном пути, я придумал, как все можно устроить. То есть решение мне подсказало одно событие, которое сильно меня напугало.
Я ехал за ним в Лас-Вегас, стараясь держаться как минимум в миле – а то и в двух-трех – позади него. Пока мы пересекали пустыню, двигаясь на восток, его серебристый «кадиллак» далеко впереди виделся мне просто как солнечный блик на горизонте, и я вспоминал, как солнце играло в волосах Элизабет.
Итак, я был далеко позади. Я не хотел рисковать. Середина недели – движение на шоссе очень редкое. А когда на трассе мало машин, следить за кем-то – занятие опасное. Это знают даже учителя начальных классов. Я проехал мимо оранжевого щита с надписью «ОБЪЕЗД ЧЕРЕЗ 5 МИЛЬ» и сбавил скорость. При объездах в пустыне скорость машин падает до черепашьего шага, и мне не хотелось упереться в бампер серого «кадиллака», когда водитель будет бережно катить его по какой-нибудь ухабистой грунтовке.
Следующий знак гласил: «ОБЪЕЗД ЧЕРЕЗ 3 МИЛИ», а ниже шла надпись: «ВНИМАНИЕ! ВПЕРЕДИ ВЗРЫВНЫЕ РАБОТЫ. ПОЖАЛУЙСТА, ОТКЛЮЧИТЕ РАЦИИ И РАДИОТЕЛЕФОНЫ».
Я задумался о фильме, который видел давным-давно. В нем банда вооруженных грабителей заманила в пустыню инкассаторский броневик, выставив на дороге фальшивые знаки объезда. Как только водитель сворачивал на очередную пыльную дорогу (а в пустыне их тысячи – грунтовые проселки, утоптанные дорожки для перегона скота, старые правительственные трассы, ведущие в никуда), злоумышленники убирали знаки, обеспечивая изоляцию, а потом, когда броневик зарулил глубоко в пустыню, они осадили машину и держали осаду, пока охранники не сдались и не вышли наружу.
Они убили охранников.
Я точно помню.
Они убили охранников.
Я доехал до объезда и свернул в указанном направлении. Качество дороги подтвердило мои самые худшие опасения: ссохшаяся утрамбованная грязь в две полосы, испещренная выбоинами и колдобинами, так что мой «бьюик» трясло и швыряло из стороны в сторону. Мне давно надо было поставить новые амортизаторы, но такие расходы не всегда по карману простому школьному учителю, даже если он бездетный вдовец и у него нет никаких дорогостоящих увлечений, кроме одного – мечтать о мести.
Пока мой «бьюик» скакал по дороге, у меня возникла идея. Вместо того чтобы красться за долановским «кадиллаком», когда он в очере
Страница 6
ной раз направится в Лос-Анджелес из Вегаса или наоборот, я поеду вперед. Устрою фальшивый объезд, как в фильме – объезд, ведущий в пустыню к западу от Лас-Вегаса, окруженную горами. Потом сниму знаки, как грабители в кино…Тут я вернулся к реальности. Передо мной был «кадиллак» Долана, прямо у меня перед носом, остановившийся на обочине пыльной дороги. При всех его самозатягивающихся шинах, одну из покрышек спустило. Нет, не просто спустило. Ее разорвало – полколеса снесло напрочь. Причиной скорее всего был острый клиновидный камень, торчавший в застывшем грунте, как маленький противотанковый «еж». Один из охранников возился с домкратом, второй – настоящий громила со свинячьим рылом, залитым потом, – прикрывал Долана. Даже в пустыне они были настороже.
Сам Долан – худой, в расстегнутой на груди рубашке и темных брюках – стоял чуть в стороне. Его серебристые волосы развевались под легким сухим ветерком. Он просто стоял, наблюдал за своими гориллами и невозмутимо курил сигарету, как будто все это происходило не посреди пустыни, а где-нибудь в ресторане, танцзале или чьей-то гостиной.
Он равнодушно взглянул на мою машину – на миг наши взгляды встретились через мое лобовое стекло – и отвернулся. Он меня не узнал, хотя мы встречались раньше, семь лет назад (когда у меня еще были волосы на голове). Я сидел рядом с женой на предварительном слушании его дела.
Мой ужас возможного разоблачения вдруг сменился предельной яростью.
Я хотел высунуться в правое окно и крикнуть ему в лицо: Как ты посмел меня не запомнить?! Как ты посмел сбросить меня со счетов?! Но это было бы глупо. И хорошо, что он меня забыл, и отлично, что он обо мне не помнит. Лучше быть незаметной мышью и потихонечку грызть провода за обшивкой. Лучше быть пауком и плести паутину в сумраке под карнизом.
Парень, корпевший над колесом, махнул мне рукой, но Долан – не единственный, кто умеет не замечать. Я безразлично посмотрел на вспотевшего громилу, искренне желая ему сердечного приступа, или удара, или того и другого вместе. Я спокойно проехал мимо – но голова у меня еще долго кружилась. Горы на горизонте еще какое-то время двоились и даже троились у меня в глазах.
Ну почему у меня нет пистолета?! – в отчаянии думал я. Будь у меня пистолет, я мог бы прикончить мерзавца прямо сейчас.
Лишь через несколько миль мне удалось взять себя в руки и немного успокоиться. Даже будь у меня пистолет, моих талантов хватило бы только на то, чтобы быть убитым. Будь у меня пистолет, я бы остановился, когда громила с домкратом махнул мне рукой, вышел бы из машины и начал рассыпать пули веером по пустому пространству. Может быть, я бы кого-нибудь и зацепил. Но потом меня грохнули бы с полпинка и похоронили в неглубокой могиле, а Долан продолжал бы разъезжать между Лас-Вегасом и Лос-Анджелесом на своем сером «кадиллаке» и водить роскошных красоток в дорогие ночные клубы, пока шакалы разрывают мою могилу и дерутся за мои обглоданные кости под холодной луной пустыни. И никто бы уже не отомстил за Элизабет. Никто и никогда.
Люди, охраняющие Долана, обучены убивать. Я обучен учить третьеклассников.
Это не кино, напомнил я себе, выруливая обратно на шоссе мимо оранжевого щита: «Конец РЕМОНТНЫХ РАБОТ. Штат Невада благодарит вас И ПРИНОСИТ ИЗВИНЕНИЯ ЗА ДОСТАВЛЕННЫЕ НЕУДОБСТВА». И если я когда-нибудь заиграюсь, и перепутаю реальность с кино, и решу, что лысеющий и страдающий миопией учитель третьего класса может стать Грязным Гарри – по-настоящему, а не только в собственных фантазиях, – в этом случае Элизабет тоже останется неотомщенной.
А возможно вообще такое, чтобы месть совершилась?
Да или нет?
Идея с фальшивым объездом была, безусловно, такой же бредовой и романтичной, как и мысль выпрыгнуть из «бьюика» и изрешетить эту троицу из пистолета. Это мне-то, человеку, который и из двустволки с шестнадцати лет не стрелял, не говоря уже о каком-то другом оружии!
Такое дело вообще невозможно провернуть без помощников – даже в том кино, каким бы глупеньким и романтичным оно ни было, действовал не один человек, а группа. Даже две группы. Грабителей в фильме было человек восемь-девять. Они разбились на две группы и связывались между собой по рации. Там даже был один парень, который летал над шоссе на небольшом самолете, чтобы убедиться, что броневик свернул туда, куда надо.
Дурацкий сюжет, согласен. Наверняка этот сценарий состряпал какой-нибудь располневший графоман-сценарист, сидевший у своего бассейна с фужером «Пина-Колады» в руке и с набором заточенных карандашей и маленьким «колесом сюжетов»[5 - «Колесо сюжетов» – должно быть, имеется в виду такая игрушка в виде коробочки, где можно поворачивать колесики с разными надписями и таким образом составлять рассказы по методу случайного выбора.] Эдгара Уоллеса под рукой. Но даже такому парню для воплощения этой идеи понадобилась небольшая армия. А я был один.
Ничего не получится. Это была просто очередная бредовая мысль, проблеск призрачной надежды на месть, которых было немало за эти годы:
Страница 7
напустить ядовитого газа в систему кондиционирования долановской машины, или заложить бомбу в его лос-анджелесском доме, или раздобыть по-настоящему убойное оружие – скажем, базуку, – и превратить этот проклятый серебристый «кадиллак», пролетающий по шоссе номер 71, в огненный шар.Ладно, проехали.
Но мысль продолжала вертеться в голове.
Отсеки его, шептал внутренний голос. Голос Элизабет. Отсеки его, как опытная овчарка по команде хозяина отсекает овцу от стада. Загони его в объезд, в пустоту и там убей. Убей их всех.
Не пойдет. При всей моей ненависти к этому человеку, надо отдать ему должное. Если такой человек, как Долан, сумел протянуть достаточно долго, у него должен быть сильный инстинкт выживания. У него должен быть нюх на опасность, быть может, граничащий с паранойей. Он тут же раскусит уловку с объездом.
Но сегодня они же свернули в нормальный объезд, отозвался голос Элизабет. Свернули без тени сомнения. Как ягненочек Мэри.
Но я знал – не знаю откуда, но знал! – что когда речь идет об опасности, у людей этого типа, больше похожих на волков, развивается что-то вроде шестого чувства. Я мог бы украсть настоящие дорожные знаки с какого-нибудь склада; я мог бы даже расставить на дороге флуоресцентные оранжевые конусы и светящиеся указатели. При желании я мог бы обставить все как положено… и все равно Долан почует на декорациях нервный пот с моих ладоней. Почует даже через свои бронированные окна. Закроет глаза и услышит имя Элизабет, которое всплывет из глубины змеиной норы, заменяющей ему мозг.
Голос, говоривший за Элизабет, умолк, и я решил, что сегодня он больше не будет меня беспокоить. Но потом, когда впереди уже показался Вегас – окутанный синеватой туманной дымкой, он как будто подрагивал в жарком мареве на краю пустыни, – он заговорил снова.
Если его не обманешь фальшивым объездом, прошептал он, тогда обмани настоящим.
Я резко направил «бьюик» к обочине и вдарил по тормозам обеими ногами. Потом я долго сидел и смотрел на свое отражение в зеркале заднего вида широко открытыми, перепуганными глазами.
А голос, говоривший за Элизабет, вдруг рассмеялся. Это был дикий, безумный смех, но через пару секунд я тоже расхохотался.
Другие учителя смеялись надо мной, когда я вступил в Клуб здоровья у нас на Девятой улице. Один из них даже спросил, что это на меня нашло – уж не надрал ли мне кто-нибудь задницу. Я смеялся вместе с ними. Пока ты смеешься вместе со всеми, тебя никто ни в чем не заподозрит. Да и почему бы мне было не посмеяться? Моя жена умерла уже почти семь лет назад. От нее давно ничего не осталось – лишь клок волос, пара костей и горстка праха в гробу. Так почему бы мне было и не посмеяться? Вот если бы я не смеялся, тогда бы люди задумались, все ли со мной в порядке.
Итак, я смеялся вместе со всеми – смеялся всю осень и зиму, даже когда мои мышцы ныли от непривычной нагрузки. Я смеялся, хотя изводил себя голодом: никаких вторых порций в плане добавки, никаких перекусов на ночь, никакого пива и предобеденного джина с тоником. Зато вдоволь мяса с кровью и зелень, зелень, зелень.
На Рождество я купил себе тренажер.
Нет, даже не так. Элизабет купила мне тренажер.
Я стал реже видеть Долана. Был слишком занят: тренировался, подтягивал пузо, прокачивал руки, ноги и грудь. Иногда мне казалось, что я больше не вынесу, что у меня все равно никогда не получится набрать необходимую форму, что я просто не выживу без добавок, кофейных пирожных и лишней ложечки сливок в кофе. В такие дни я садился в машину, ехал к одному из его любимых ресторанов или клубов, парковался неподалеку от входа и ждал его появления. Сейчас он появится: выйдет из своего туманно-серого «кадиллака» под руку с высокомерной холодной блондинкой или рыжей хохотушкой – а то и с двумя сразу. Сейчас он появится, человек, убивший мою Элизабет, весь из себя ухоженный и элегантный, в блейзере от Биджана, сверкающий золотым «Ролексом» в отблесках уличных фонарей. Когда я уставал или падал духом, я шел к Долану. Наверное, так человек, мучимый страшной жаждой, ищет оазис в пустыне. Я жадно пил его отравленную воду и оживал.
В феврале я начал бегать. Каждый день. И теперь другие учителя подтрунивали над моей лысиной, которая краснела и облезала, и снова краснела и облезала на утреннем солнце, независимо от того, сколько я на нее изводил солнцезащитного крема. Они смеялись, и я смеялся вместе с ними, хотя дважды чуть не терял сознание и провел немало кошмарных минут – обычно, в самом конце пробежек, – пытаясь унять боль в сведенных судорогой ногах.
В начале лета я подал заявление на работу в Департамент дорожного строительства штата Невада. В конторе по трудоустройству мне выдали какую-то бумагу, поставили штамп об испытательном найме и послали к начальнику участка Харви Блокеру. Это был крепкий высокий мужчина, дочерна опаленный невадским солнцем, в потертых джинсах, пыльных грубых ботинках и синей футболке с отрезанными рукавами и выразительной надписью «ЖИЗНЬ – ДЕРЬМО» на груди. Под его за
Страница 8
орелой кожей перекатывались внушительные бугры мышц. Он посмотрел на мое направление, потом – на меня и заржал. В его кулаке бумажка с направлением казалась просто микроскопической.– Ты, дружок, дурака, что ли, валяешь? Или просто больной? У нас тут пустыня. Жара и солнце. Это дерьмо не для бледной поганки с портфельчиком. Ты себя в зеркале видел? Кто ты по жизни вообще? Бухгалтер?
– Учитель, – ответил я. – Третьего класса.
– Ой, милашка, – опять заржал он. – Шел бы ты, парень, куда подальше, а?
У меня были карманные часы – еще от прадеда остались, того, который укладывал последние звенья трансконтинентальной железной дороги. Семейная легенда гласит, что он присутствовал при забивке последнего золотого костыля. Я извлек часы из кармана и покачал ими перед носом у Блокера.
– Видишь штучку? Шестьсот долларов стоит, если не все семьсот.
– Это что, взятка? – Блокер снова расхохотался. Любил он поржать от души. – Мужик, я слышал о людях, которые с дьяволом заключают, там, всякие сделки, но впервые встречаю придурка, который пытается всучить взятку, чтобы попасть в ад. – Теперь он смотрел на меня с искренним сочувствием. – Тебе кажется, будто ты знаешь, куда лезешь, но я тебе говорю: ни хрена ты не знаешь! Я сам лично видел, как в июне в районе Индиан-Спрингс термометр зашкаливал за сто семьдесят градусов[6 - По Фаренгейту. 76,7°С.]. Мужики и покруче тебя рыдали. А ты, брат, совсем не крут. Мне даже не надо к тебе под рубашку заглядывать, чтобы представить твою якобы мускулатуру, подкачанную в физкультурном зале. Ты не долго протянешь в Большой Пустоши.
– Дай мне хотя бы попробовать. Если ты скажешь, что я не тяну, я тут же уйду. А часы все равно возьми. Просто так, – сказал я.
– Все ты врешь, хрен конторский.
Я смотрел на него. Он тоже смотрел на меня.
Долго смотрел, внимательно.
– Нет, ты не врешь, – удивленно вырвалось у дорожника.
– Нет.
– Отдашь часы на хранение Тинкеру. – Он ткнул пальцем в направлении толстенного негра в рубашке, завязанной узлом на пузе. Он сидел неподалеку в кабине бульдозера и прислушивался к разговору, поглощая фруктовый пирог из «Макдоналдса».
– А ему можно доверять?
– Издеваешься?
– Тогда пусть часы будут пока у него. Пока ты меня не вышвырнешь, или я не вернусь в сентябре к себе в школу.
– А моя ставка?
Я указал на направление, смятое у него в кулаке.
– Подпиши эту бумажку.
– Нет, ты точно больной. – Я промолчал, думая о Долане и Элизабет. – Начнешь с самой дерьмовой работы, – предупредил Блокер. – Будешь идти пешочком за грузовиком и засыпать горячим асфальтом дыры и трещины в покрытии. Не потому, что мне так понравились твои часы… хотя часики ничего себе, да… просто так все начинают.
– Согласен.
– Пока до тебя не дойдет, приятель.
– До меня уже дошло.
Блокер скривился.
– Нет. Ты пока ни во что не въезжаешь. Но скоро ты все поймешь.
Он был прав.
Первые две недели растянулись в сплошной кошмар. Я почти ничего не помню: только взмахи лопатой и жар горячего асфальта, который я закидывал в ямки, тщательно утрамбовывал и топал дальше за грузовиком – до следующей выбоины. Пару раз мы работали на Стрип, и я слышал доносившийся из казино звон автоматов, извещавших о выпадавшем джекпоте. Я уверен, что частенько эти пронзительные колокольчики звенели только в моей несчастной голове. Я поднимал взгляд и видел Харви Блокера, который смотрел на меня с тем же странным сочувствием. Его лицо дрожало и искажалось в зыбком мареве, поднимавшемся от раскаленной дороги. Иногда я натыкался взглядом на Тинкера, который сидел под холщовым навесом, покрывавшим кабину его бульдозера, и тогда он вынимал из кармана прадедушкины часы и крутил их на цепочке, рассыпая веера солнечных зайчиков.
Почти все мои силы уходили на то, чтобы не хлопнуться в обморок. Держаться, несмотря ни на что. Я продержался весь июнь и первую половину июля, пока однажды – в обеденный перерыв – ко мне не подсел Блокер. Я как раз пытался есть сандвич, с трудом удерживая его в трясущейся руке. Иногда эта дрожь не унималась аж до десяти вечера. Все из-за жуткой жары. Либо дрожь, либо обморок. Но я думал о Долане и умудрялся держаться. Как – сам не знаю. Но у меня получалось.
– Ты все равно еще слабоват, парень, – начал Блокер.
– Да. Но как говорил мой старинный приятель, видел бы ты, с чего я начинал.
– Я все жду, когда ты лишишься чувств посреди дороги, и никак не дождусь. Но когда-нибудь ты сломаешься.
– Нет. Не дождетесь.
– Да, да и еще раз да! Если ты так и будешь ходить с лопатой за самосвалом, то точно сломаешься.
– Нет.
– Самое горячее время еще впереди, приятель. «Работенка на противне», так это у нас называется. Тинк придумал.
– Я буду в порядке.
Он что-то достал из кармана. Часы моего прадеда. Вложил мне в ладонь.
– Убери эту хрень. Мне они не нужны.
– А как же наш договор?
– Я его разрываю.
– Если ты меня уволишь, я подам в арбитражный суд. – Меня несло. – Ты подписал мое направление. Ты…
– Я тебя н
Страница 9
увольняю, – сказал он, глядя в сторону. – Я перевожу тебя к Тинку. Будешь учиться работать на фронтальном погрузчике.Я долго смотрел на него, не зная, что сказать. Сейчас мой школьный класс, уютный и прохладный, казался куском из какой-то совсем другой жизни… Но я все равно не въезжал, о чем думает Блокер и что он имел в виду, когда сказал то, что сказал. Я так понял, что он оценил мою настойчивость и упорство и даже зауважал меня, но в его уважении был и оттенок презрения, и я понятия не имел, какие были тому причины. А тебе что до этого? – заговорил у меня в голове голос Элизабет. Самое главное – это Долан. Помни про Долана.
– А зачем тебе это? – выдавил я наконец.
Он повернулся ко мне, смущенный и взбешенный одновременно. Хотя бешенства было значительно больше.
– Да что с тобой, парень? За кого ты меня принимаешь?
– Я не…
– Думаешь, я собираюсь тебя ухайдакать ради каких-то гребаных часов?! Ты и вправду так думаешь?
– Извини.
– Да уж. «Извини». Вежливый ты сукин сын. Усраться можно, какой ты вежливый. – Я убрал часы в карман. – Тебе никогда не стать сильным, приятель. Есть деревья и люди, которые запросто переносят жару. Но есть, которые сохнут и умирают. Ты умираешь. И сам это знаешь, но в тень не уходишь. Почему? Зачем ты себя гробишь?
– Есть причины.
– Есть, верю. И спаси Господи всякого, кто попытается встать у тебя на пути.
Он встал и ушел.
Зато подошел, ухмыляясь, Тинкер.
– Как думаешь, с погрузчиком справишься?
– Думаю, справлюсь.
– Я тоже так думаю, – усмехнулся он. – Старине Блоку ты нравишься, он просто не знает, как это выразить.
– Да, я заметил.
Тинк рассмеялся.
– А ты крутой маленький живчик, а?
– Надеюсь.
Остаток лета я провел за рулем погрузчика, а когда вернулся осенью в школу – черный, почти как сам Тинк, – надо мной перестали смеяться. Иногда на меня как-то странно поглядывали украдкой, но никто не смеялся.
Есть причины. Так я сказал Блокеру. И причины действительно были. Я угробил весь отпуск в аду не просто так. Нужно было набраться сил. Для дела. Чтобы вырыть могилу для человека, столь радикальные меры, наверное, излишни, но я имел в виду не человека.
Я собирался похоронить этот проклятый «кадиллак».
С апреля следующего года я подписался на почтовую рассылку Дорожной комиссии штата. Каждый месяц мне приходил бюллетень под названием «Дорожные знаки Невады». Большую часть информации я пропускал – планы по улучшению состояния трасс, данные о проданном или закупленном оборудовании, наблюдения за передвижением дюн и описания новых технологий предотвращения эрозии. То, что мне было нужно, помещалось обычно на двух последних страницах. Этот раздел – с незамысловатым названием «Календарь» – содержал расписание дорожных работ на ближайший месяц. Особенно меня интересовали даты и участки, обозначенные аббревиатурой РДП. Ремонт дорожного покрытия. По опыту в бригаде у Харви Блокера я знал, что при этих работах как раз и устраивают объезды. Часто, но не всегда. Далеко не всегда. Дорожная комиссия никогда не закроет участок трассы, если есть другой выход. Но рано или поздно эти три буквы станут эпитафией для Долана. Три буквы. Самые что ни есть обыкновенные буквы, но они часто мне снились: РДП.
Конечно, исполнить задуманное будет совсем не легко. И я даже не знаю, когда это будет. Не исключено, что ждать мне придется долго. Может быть, не один год. А за это время всякое может случиться. Например, кто-то другой разберется с Доланом раньше. Он был из породы злодеев, а у злодеев опасная жизнь. Для того чтобы все получилось, должны сойтись целых четыре вектора, слабо связанных между собой. Сочетание редкое, наподобие парада планет: очередная поездка Долана, мой отпуск, национальный праздник и три выходных подряд.
Может быть, через несколько лет. Может, вообще никогда. Но у меня было предчувствие – даже уверенность, – что когда-нибудь это произойдет и что, когда придет время, я буду готов. И в конце концов все сложилось одно к одному. Не тем летом, не осенью и даже не следующей весной. Но в июне этого года я открыл «Дорожные знаки Невады» и прочитал в «Календаре»:
1 июля – 22 июля (предварит.)
шоссе номер 71 км 440–472 (зап. напр.) РДП
Трясущимися руками я пролистал свой ежедневник и выяснил, что Четвертое июля в этом году приходится на понедельник.
Вот и сошлись три из четырех обязательных векторов, потому что при таких масштабных работах обязательно где-то поставят объезд.
Но Долан… Как быть с Доланом? С четвертым вектором?
На моей памяти он трижды ездил в Лос-Анджелес на Четвертое июля – в Лас-Вегасе в это время делать нечего. Три раза он ездил куда-то еще – в Нью-Йорк, в Майами, а один раз даже в Лондон. А еще один раз он просто остался в Вегасе.
Если он поедет…
Но как это выяснить?
Я долго искал ответ на этот вопрос, но в голове у меня постоянно вертелись две картины. Я представлял долановский «кадиллак», мчащийся на закате по шоссе номер 71 и тянущий за собой длинную тень. Вот он
Страница 10
пролетает щиты с надписью «ОБЪЕЗД», последний из этих щитов уведомляет о необходимости отключить рации и радиотелефоны. Потом он едет мимо дорожных машин: бульдозеров, грейдеров, погрузчиков и катков, – брошенных на обочине. Брошенных не потому, что закончился рабочий день, а потому, что сейчас выходные. Целых три дня выходных.Вторая картина была такой же, только без знаков объезда. Их не было, потому что я их убрал.
Ответ – как это нередко бывает – пришел внезапно. Как сейчас помню: в самый последний день учебного года. Я сидел на уроке и чуть ли не дремал, мысли витали далеко от школы и Долана, как вдруг одна мысль пронзила меня, как заноза, и заставила резко выпрямиться на стуле. Я даже разбил вазу, стоявшую на столе (в ней были красивые полевые цветы, которые собрали для меня ученики – подарок к окончанию учебного года). Кое-кто из моих третьеклашек, тоже уже засыпавших, выпрямился и уставился на меня. У меня было такое лицо, что один из мальчишек, Тимоти Урих, испугался и разревелся, так что пришлось его успокаивать.
Простыни, думал я, утешая Тимми. Простыни и наволочки, мебель и столовое серебро, ковры и газоны – все должно быть в порядке. Он это любит.
Естественно. Все должно быть в порядке. В этом – весь Долан. Любовь к порядку – такая же неотъемлемая часть его личности, как и пристрастие к серым «кадиллакам».
Я заулыбался, и Тимми – тоже. Но я улыбался не Тимми. Я улыбался Элизабет.
Последний семестр закончился 10 июня. Через двенадцать дней я улетел в Лос-Анджелес. Взял напрокат машину и поселился в том же дешевом мотеле, где останавливался и раньше. Три дня подряд я ездил в Голливуд-Хиллс следить за домом Долана. О круглосуточной слежке не могло быть и речи – меня бы заметили. Богачи нанимают специальных людей, чтобы те вычисляли слишком уж любопытных. Эти «праздные зеваки» частенько бывают опасны.
Как я, например.
Сначала все было тихо. Ставни на окнах не заперты на замки, двери не заколочены, трава на лужайке не переросла допустимый стандарт – Боже упаси! – вода в бассейне, вне всяких сомнений, чистая и хлорированная. Но при этом на всем лежал отпечаток неприкаянности и пустоты: занавеси опущены, машин во дворе не видно, в бассейне, который ежедневно чистил молодой длинноволосый парень, никто не плавал.
Я уже начал сомневаться в успехе «нашего безнадежного предприятия», но все-таки не уезжал. Я страстно желал и надеялся, что мне повезет и четвертый вектор появится.
И вот 29 июня – когда в перспективе уже замаячили новые годы длительного ожидания, слежки и летней работы в бригаде Харви Блокера (при условии, что он возьмет меня на работу), – к воротам долановского дома подкатила синяя машина с надписью «Охранные службы Лос-Анджелеса» на борту. Из нее вылез мужчина в униформе, который открыл ворота и загнал машину во двор. Потом он закрыл ворота изнутри.
Ну хоть какая-то подвижка.
Я завел машину и заставил себя два часа кряду кататься по окрестным улицам. Потом я вернулся к дому Долана, только на этот раз остановился подальше – в начале квартала. А еще минут через пятнадцать к воротам подъехал голубой микроавтобус с надписью «Чистка и уборка от Большого Джо». Сердце бешено колотилось у меня в груди. Я смотрел на фургон в зеркало заднего вида, крепко вцепившись в руль.
Из фургончика вышли четыре женщины: две белые, одна негритянка и одна мексиканка. Все были в белом, как официантки. Только это были, конечно же, не официантки, а просто уборщицы.
Охранник вышел на звонок и открыл ворота. Все пятеро потолклись на входе, перешучиваясь и смеясь. Охранник даже попытался ущипнуть одну из женщин, и она со смехом шлепнула его по руке.
Одна из уборщиц вернулась в машину и тоже загнала ее во двор. Остальные пошли дальше, увлеченно о чем-то болтая. Охранник запер ворота.
Пот заливал мне лицо – жирный и липкий пот. Сердце разрывалось на части.
В зеркало не было видно уже ничего. Я рискнул оглянуться: задние дверцы микроавтобуса были распахнуты настежь. Одна из женщин несла стопку простыней, другая – стопку полотенец, третья – пару пылесосов. Они подошли к дому, и охранник впустил их внутрь.
Я уехал, с трудом удерживая руль – так сильно меня колотило.
Они открывают дом. Он все-таки приезжает.
Долан уже давно не менял машину. К концу этого июня его серый седан «девиль» катался уже третий год. Я точно знал его габариты – даже обращался за информацией в «Дженерал моторс», написал, что я журналист и пишу статью. Они выслали мне руководство пользователя и спецификации по модели интересующего меня года. Даже вернули мой конверт с марками, который я приложил к письму. Большие компании держат марку, даже когда вылетают в трубу.
Потом я пришел к своему приятелю, преподавателю математики в старших классах, и показал ему эти размеры – ширину, длину и высоту «кадиллака». Я уже говорил, что начал заранее готовиться к осуществлению своих планов, и в подготовку входили не только физические упражнения.
Я представил ему проблему как чисто гипотетическую.
Страница 11
ажется, я сказал, что пытаюсь написать фантастический рассказ и хочу быть точным в фактах. Даже показал ему кое-какие наброски сюжета – меня самого потрясала собственная изобретательность.Друг спросил, с какой скоростью будет передвигаться мой инопланетный разведывательный экипаж. Такого вопроса я не ожидал и удивленно спросил, неужели и это важно?
– Ну конечно! А как же! Если ты хочешь, чтобы твой транспортер влетел точно в ловушку, она должна быть определенных размеров. Ты мне задал конкретные размеры: семнадцать на пять футов.
Я открыл было рот, чтобы пояснить, что это не точная цифра, но он поднял руку.
– Это так, приблизительно, только приблизительно. Просто так легче вычислить траекторию.
– Какую траекторию?
– Траекторию падения, – пояснил он, и меня вдруг пробрал озноб. Человек, зацикленный на мести, может влюбиться в такую фразу. Какой темный, зловещий звук… Траектория падения.
Я-то думал, что все будет проще: если вырыть могилу таких размеров, чтобы в ней поместился «кадиллак», то он там и поместится. Но теперь, в разговоре с приятелем, до меня начало доходить, что эта могила сначала должна сработать в качестве ловушки.
Форма ямы тоже имеет значение, сказал он мне. Тот окоп, который я представлял себе изначально, может и не сработать – вероятность тут пятьдесят на пятьдесят.
– Если эта твоя тарантайка не попадет точно в раствор траншеи, она просто скользнет по краю, накренится и остановится. А когда она остановится, инопланетяне выберутся наружу и перебьют всех твоих героев.
Тут хитрость в том, сказал он, чтобы расширить раствор и придать яме форму воронки.
И еще необходимо учесть скорость.
Если «кадиллак» будет идти слишком быстро, а яма окажется слишком короткой, то он просто перелетит через нее, заденет край днищем или колесами, может быть, перевернется, упав на крышу, но не упадет в яму полностью. С другой стороны, если машина поедет медленно, а яма будет опять же короткой, то автомобиль просто скатится вниз и уткнется носом в дно – вместо того чтобы встать на колеса, – а так не пойдет. Потому что нельзя зарыть в землю машину с бампером, возвышающимся на два фута над краем ямы. Это все равно что похоронить человека, оставив его ноги торчать из земли.
– Так с какой скоростью будет ехать этот твой… экипаж?
Я быстренько прикинул в уме. На шоссе водитель Долана держится где-то между шестьюдесятью и шестьюдесятью пятью. Там, где я думаю провернуть свое дело, скорость будет пониже. Я уберу знаки объезда, но спрятать всю дорожную технику я, конечно же, не смогу, как и убрать все щиты, предупреждающие о дорожных работах.
– Ну, где-то двадцать руллов.
– А в переводе на наши? – улыбнулся мой друг.
– Допустим, пятьдесят земных миль в час.
– Ага! – Он принялся за вычисления, скрипя фломастером, а я сидел рядом, и улыбался, и вновь и вновь повторял про себя эту чудесную фразу: траектория падения.
Закончил он быстро. Отложил фломастер и взглянул на меня:
– Знаешь, по-моему, тебе стоит изменить размеры этой твоей тарантайки.
– Это еще почему?
– Семнадцать на пять – для разведчика великовато. Это почти как «Линкольн Марк IV»! – засмеялся он.
Я засмеялся тоже. Так мы вместе и хохотали.
Я улетел обратно в Лас-Вегас в тот же день, когда увидел, как в дом к Долану входят женщины с простынями и полотенцами.
Когда я приехал домой, я первым делом бросился к телефону. Руки немного дрожали. Девять лет я ждал и следил. Как паук под карнизом, как мышь за обшивкой стены. Я никак себя не проявлял. Я старался не давать Долану ни малейшего повода заподозрить, что муж Элизабет все еще интересуется им. Тот пустой, безразличный взгляд, которым он одарил меня во время нашей случайной встречи на шоссе – как бы он меня ни взбесил, – все-таки это был результат моих стараний.
Но теперь мне пришлось рискнуть. Потому что я не мог находиться в двух разных местах одновременно, а чтобы на время убрать объезд, мне надо было знать точно, едет ли Долан, а если едет, то когда.
Я продумал план в самолете. Мне казалось, он должен сработать. Я сделаю все, чтобы он сработал.
Я позвонил в справочную службу Лос-Анджелеса и узнал номер «Чистки и уборки от Большого Джо». Потом позвонил туда.
– Здравствуйте, меня зовут Билл, я из «Ренниз катеринг». В субботу мы обслуживаем вечеринку в доме 1121 по Астер-драйв. Вы не могли бы послать кого-нибудь посмотреть… Там должна быть такая большая чаша для пунша на полочке над камином.
Меня попросили подождать, что я и сделал, хотя с каждой бесконечной секундой я все больше и больше утверждался в мысли, что мой собеседник почуял подвох и звонит сейчас в телефонную компанию по другой линии, пока я жду на этой.
Наконец – через целую вечность – он вернулся. Голос был расстроенный и слегка раздраженный, но это нормально. На это я и рассчитывал.
– В субботу вечером?
– Да, в субботу. У нас нет такой чаши, которую они хотят, мне придется весь город обзванивать… Мне показалось, что у него самого есть такая чаша, но хо
Страница 12
елось бы удостовериться.– А у меня тут записано, что мистер Долан приедет не раньше трех часов дня в воскресенье. Я с удовольствием вам помогу и пошлю кого-нибудь из девочек поискать эту вашу чашку, но вначале хотелось бы разобраться. Мистер Долан не тот человек, с которым можно хлебалом щелкать, прошу прощения…
– Не могу с вами не согласиться.
– И если он приезжает на день раньше, мне нужно послать туда больше людей. Причем немедленно.
– Подождите, я тоже сначала перепроверю. – Я зашуршал страницами хрестоматии для третьего класса «Открыты все пути». Так, чтобы это было слышно в трубке. – Вот черт! Ошибочка вышла. Вечеринка действительно в воскресенье. Прошу прощения. Бить будешь?
– Да ладно… Ты давай подожди пока на телефоне, а я сейчас звякну туда и скажу девочкам, пусть проверят, есть ли там это твое корыто…
– Да не надо тогда. Утром в воскресенье у нас уже будет такая чаша, вернется со свадьбы в Глендейле. Так что все путем.
– Ну ладно, как скажешь. – Спокойный голос. Неподозрительный. Голос человека, который положит трубку и сразу забудет, кто звонил и зачем.
Будем надеяться.
Я повесил трубку и еще долго сидел, тщательно продумывая план дальнейших действий. Чтобы приехать в Лос-Анджелес к трем, он должен выехать из Вегаса где-то в десять утра. К началу объезда он подъедет между одиннадцатью пятнадцатью и одиннадцатью тридцатью, когда движения на дороге практически не будет.
Время мечтаний и размышлений прошло. Теперь пора действовать.
Я составил список необходимого оборудования, сделал пару звонков и поехал выбирать подержанную машину, которая была бы мне по карману. Из пяти вариантов я остановился на разболтанном фордовском микроавтобусе, сошедшем с конвейера в год убийства Элизабет. Заплатил наличными. После этого у меня на счету осталось только двести пятьдесят семь долларов, но меня это мало заботило. По дороге домой я заехал в магазин инструментов и взял напрокат небольшой компрессор, оставив в залог кредитную карточку.
В пятницу, ближе к вечеру, я загрузил фургончик: кирки, лопаты, компрессор, тележка, ящик с инструментами, бинокль, отбойный молоток с набором пик для вскрытия асфальта, одолженный у Управления дорожного строительства (без его ведома), большой прямоугольный кусок холста песочного цвета, плюс длинный рулон простого холста – у него было особое предназначение – и двадцать одна распорка, каждая длиной пять футов. И как говорится, последний в списке, но не последний по значимости, большой промышленный степлер.
На самом краю пустыни я остановился у торгового центра, отвинтил номера у одной из машин на стоянке и навесил их на свой фургончик.
В семидесяти шести милях к западу от Лас-Вегаса я увидел первый оранжевый знак: «ВПЕРЕДИ ДОРОЖНЫЕ РАБОТЫ. ПРОЕЗД ОГРАНИЧЕН». Через милю показался знак, которого я ждал с… наверное, с момента смерти Элизабет, хотя тогда я этого еще не знал.
«6 МИЛЬ ДО ОБЪЕЗДА».
Сумерки постепенно сгустились. Так что когда я приехал на место, мне пришлось все осматривать уже в полутьме… Надо было мне это предусмотреть, но теперь уже ничего не сделаешь.
Объезд уводил направо между двумя возвышениями. Он представлял собой старую огражденную грунтовку, сглаженную и расширенную дорожниками для большей пропускной способности. Мигающая стрелка-указатель была запитана от батареи, запертой в стальном ящике.
Сразу за развилкой, в начале второго подъема, шоссе было перекрыто линией дорожных конусов, выставленных в два ряда. За ними (для особенно выдающихся индивидуумов, которые, во-первых, не заметили мигающую стрелку, а во-вторых, переехали конусы; наверняка есть и такие клинические идиоты) у дороги стоял громадный оранжевый щит: «ПРОЕЗД ЗАКРЫТ. ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ОБЪЕЗДОМ».
Однако причина объезда отсюда была не видна, что было мне на руку. Мне совсем не хотелось, чтобы у Долана возникли какие-то подозрения прежде, чем он попадет в ловушку.
Выскочив из машины, я начал быстро – не хотелось бы, чтобы меня тут застали, – собирать конусы, перекрывавшие путь. Потом перетащил вправо щит «ПРОЕЗД ЗАКРЫТ» и провел фургончик в образовавшуюся брешь.
Вдалеке послышался шум подъезжающей машины.
Я схватил в охапку полосатые конусы и бросился расставлять их обратно. Две штуки скатились в кювет, пришлось за ними бежать. Я оступился на камне и плашмя грохнулся на асфальт, еле успев подставить руки. Правда, я тут же поднялся – весь в пыли, с кровоточащей ладонью. Машина приближалась. Скоро она покажется на гребне ближайшего к развилке холма, и что водитель разглядит в свете фар? Какой-то тип в «штатской» футболке и джинсах носится как оглашенный по дороге и расставляет дорожные конусы, а его фургончик стоит в том месте, где, по идее, не должен стоять ни один автомобиль, не принадлежащий Управлению дорожного строительства штата Невада. Я водрузил на место последний конус и метнулся к щиту. Дернул слишком сильно, он закачался и чуть не упал.
Фары приближающейся машины уже освещали гребень восточного подъема, и я вдруг решил, непонятно,
Страница 13
с какого перепугу, что это полицейская машина.Щит встал на прежнее место – если и не совсем на прежнее, то достаточно близко, по-моему. Я запрыгнул в свой «форд» и, не включая огней, проехал немного вперед, пока не спустился в следующую ложбинку.
Видел он меня? В темноте, с выключенными габаритами и фарами?
Вряд ли.
Я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и попытался унять бешеное сердцебиение. Мне это удалось, только когда грохот запрыгавшей по ухабам машины затих вдали.
Пора приниматься за дело.
После спуска начинался длинный ровный участок. Двух третей дороги просто не существовало – на месте развороченного асфальта громоздились кучи земли и широкие длинные россыпи гравия.
Что будет, когда они это увидят? Остановятся и повернут обратно? Или поедут дальше, уверенные, что там должен быть какой-то проезд, поскольку знаков об объезде нигде не было.
Ладно, теперь уже поздно об этом думать.
Я выбрал место ярдах в двадцати от начала ровного участка – до разобранного участка дороги оставалось где-то с четверть мили. Поставил фургончик к обочине, вышел и открыл задние двери. Чтобы вытащить оборудование, пришлось использовать пару досок. Потом я немного передохнул, глядя на звезды.
– Ну ладно. За дело, Элизабет, – прошептал я в холодное небо пустыни.
Мне показалось, что затылка коснулась невидимая ледяная рука.
Компрессор ужасно гремел, про отбойный молоток я вообще молчу – но тут ничего не поделаешь, оставалось надеяться, что до полуночи я успею закончить первый этап работы. Если же все затянется, я так и так окажусь в затруднительном положении, потому что запас бензина для компрессора у меня ограничен.
Конечно, мне не хотелось, чтобы кто-то услышал, как я тут вожусь, и задался вопросом, какой идиот долбит асфальт посреди ночи. Но лучше об этом не думать. Лучше думать о чем-то другом. О Долане. О сером седане «девиль».
О траектории падения.
Первым делом я разметил мелком размеры могилы, используя вычисления моего приятеля-математика и рулетку из набора инструментов. В результате на темном асфальте появился грубый белый прямоугольник шириной пять футов и длиной сорок два. Ближний конец расширялся, но в темноте это не походило на ту воронку, которую начертил мой друг. Скорее это напоминало раскрытую пасть на конце длинной голодной глотки. «Приятного аппетита», мысленно пожелал я ей, улыбаясь во тьме.
Я начертил еще двадцать поперечных линий, размечая полоски шириной по два фута, а потом провел длинную вертикальную черту точно посередине. Таким образом, у меня получилась решетка из сорока двух почти квадратов, два на два с половиной фута. Плюс еще один сегмент на конце, в форме лопаты. Всего, стало быть, сорок три.
Все. Закатав рукава, я запустил компрессор и приступил к первому квадрату.
Работа шла быстрее, чем я смел надеяться, но все-таки не так быстро, как мне бы хотелось – но так всегда и бывает, верно? Все пошло бы быстрее, если бы я мог воспользоваться специальным оборудованием, но всему свое время. Сначала нужно было снять покрытие, пробиться к открытому грунту. До полуночи я не закончил. И в три часа ночи – еще не закончил. А потом у меня сдох компрессор. Я это предусмотрел, и у меня был с собой шланг, чтобы перелить бензин из бака микроавтобуса. Я уже отвернул крышку бака, но резкий запах бензина меня отрезвил. Я закрутил крышку обратно, забрался в фургончик и улегся на пол в багажном отделении.
Все. На сегодня – все. Больше я не могу. Я работал в рукавицах, но все равно натер руки. Они покрылись огромными волдырями, причем некоторые уже прорвались и сочились жидкостью. Все тело словно продолжало вибрировать в ровном, ударном ритме отбойного молотка, руки гудели, как бешеные камертоны. Голова просто раскалывалась. Даже зубы болели. Спина вообще изводила меня: ее как будто набили битым стеклом.
Снято двадцать восемь квадратов.
Осталось четырнадцать.
И это только начало.
Нет, подумалось мне. Невозможно. Неосуществимо.
Опять это холодное прикосновение.
Да, дорогая. Да.
Звон в ушах немного утих; пару раз я даже услышал шум проезжавших машин… сначала он нарастал, а потом затихал вдали, когда автомобили сворачивали направо и направлялись в объезд зоны строительства.
Завтра суббота… нет, уже сегодня. Сегодня суббота. Долан едет в воскресенье. Времени нет.
Да, дорогая.
Взрыв разнес ее в клочья.
Мою любимую разнесло в клочья. Ее убили за то, что она рассказала полиции правду о том, что видела. За то, что она не испугалась, что она была смелой и принципиальной. Ее больше нет… а Долан живет, разъезжает на своем «кадиллаке», пьет виски двадцатилетней выдержки, сверкает золотым «Ролексом» на запястье.
Я постараюсь, подумал я и провалился в сон без сновидений, больше похожий на смерть.
Я проснулся в восемь утра. Солнце – уже невозможно жаркое – светило мне прямо в лицо. Я резко сел… и завопил от боли, судорожно схватившись за поясницу. Работать?! Выломать еще четырнадцать кусков асфальта?! Я даже ходить не мог
Страница 14
.Но я все же сумел подняться.
Встал и пошел.
Ковыляя, как древний старик к столику с домино, я дошел до кабины и выудил из бардачка обезболивающие таблетки. Я предвидел, что мне будет худо, и захватил с собой пузырек эмпирина.
А кто-то думал, что привел себя в форму? Наивный…
Смех, да и только.
Я принял четыре таблетки, запил водой, подождал пятнадцать минут и набросился на завтрак: сухофрукты и холодный пирог.
Компрессор и отбойный молоток дожидались меня на площадке. Похоже, желтая шкура компрессора уже раскалилась. По обе стороны от моего разреза громоздились аккуратные квадраты срезанного асфальта.
Мне совсем не хотелось вылезать туда на солнцепек и поднимать молоток. Но тут мне вспомнилось, что говорил Блокер: Тебе никогда не стать сильным, приятель. Есть деревья и люди, которые запросто переносят жару. Но есть, которые сохнут и умирают. Ты умираешь. И сам это знаешь, но в тень не уходишь. Почему? Зачем ты себя гробишь?
– Ее разорвало в клочья, – прохрипел я в ответ. – Я любил ее, а ее разорвало в клочья.
Как ободряющий лозунг это вряд ли бы превзошло «Вперед, Медведи!» или «Держитесь, Быки!», но на меня оно подействовало. Я перелил бензин из машинного бака, сполна насладившись его вонью и вкусом. Завтрак в желудке мне удалось удержать исключительно силой воли. Мелькнула кошмарная мысль, а что мне делать, если дорожники перед выходными слили солярку из баков своих машин, но постарался на ней не зацикливаться. Какой смысл беспокоиться о том, что от тебя не зависит. Все больше и больше я напоминал себе человека, который выпрыгнул из люка B-52[7 - B-52 – военный бомбардировщик ВВС США.] с зонтиком вместо парашюта.
Я отнес канистру к компрессору и заправил его под завязку. Чтобы взяться за ручку стартера, мне пришлось левой рукой загибать пальцы правой. Потянув, я содрал волдыри на ладонях. Под кулаком показались тягучие капли густого гноя.
Я не смогу.
Ну пожалуйста, дорогой.
Я взялся за отбойник и приступил к работе.
Хуже всего был первый час, потом вибрация молотка в сочетании с таблетками притупила боль. Все как будто онемело: спина, руки, голова. К одиннадцати я закончил с последним блоком. Пришло время вспомнить уроки Тинкера по работе с дорожной техникой.
Постанывая и шатаясь, я вернулся к фургончику, влез в кабину и проехал полторы мили вперед – к тому месту, где велись работы. «Свою» машину я заметил сразу: большой колесный погрузчик «Кейс-Джордан» с захватным приспособлением сзади. 135 000 долларов на колесах. У Блокера я водил «Катерпиллер», но разница, в общем, небольшая.
Будем надеяться.
Поднявшись в кабину погрузчика, я глянул на схему переключения скоростей на рукоятке рычага. Все так же, как на «Катерпиллере». Попробовал переключение – рычаг шел туго, должно быть, в коробку передач попал песок. Парень, который катался на этой малышке, не надел защитные колпаки от песка, а мастер его не проверил. Блокер проверил бы. И оштрафовал бы водилу на пять баксов, не делая скидку на длинные выходные.
Его глаза. В которых сдержанное уважение мешалось со сдержанным же презрением. Как бы он, интересно, отнесся к моим теперешним упражнениям?
Ладно. Сейчас не время размышлять о Харви Блокере. Сейчас надо думать об Элизабет. И о Долане.
На полу валялся кусок мешковины. Я поискал под ним ключ, но, разумеется, не нашел.
Но это я так уже – просто на всякий случай. Тинк научил меня, как заводить машину прямым соединением проводов. Он говорил: Черт, да тут и ребенок справится. Вообще делать нечего. Сюда смотри. Да не туда… что ты уставился на замок?! Ключа-то нет, так на хрена тебе эта дырка?! Ниже смотри. Видишь, там провода свисают?
Я посмотрел и увидел провода. Такие же точно, как мне показывал Тинкер: красный, голубой, желтый и зеленый. Я очистил от оплетки примерно по дюйму на каждом проводе, потом достал из заднего кармана медную скрутку.
Ладно, приятель, слушай и запоминай. В вопросы-ответы потом поиграем, ага? Закорачиваешь красный и зеленый. Легко запомнить: зеленый и красный, как елка рождественская, сечешь? Зажигание ты подготовил.
Я замкнул своей проволокой оголенные места нужных проводов. Пустынный ветер тоненько завывал, как будто кто-то дул в горлышко пустой бутылки. Пот стекал мне за шиворот – это было щекотно.
Теперь голубой и желтый. Их коротить не надо, просто соединяешь концы. И постарайся, пожалуйста, не схватиться за оголенные провода, если только не хочешь вскипеть, приятель. Желтый и голубой запускают стартер. Все, ты уже едешь. Когда накатаешься, просто расцепи красный и зеленый. Все равно что повернуть в замке ключ, которого у тебя нет.
Я свел желтый и голубой провода. Проскочила большая искра, я отпрянул и стукнулся головой о стальную пластину на стенке кабины. Потом я снова нагнулся и повторил попытку. Двигатель взревел, кашлянул, и погрузчик судорожно рванул вперед. Меня стукнуло о приборную доску, левой щекой я ударился о край руля. Идиот… забыл поставить передачу на нейтралку и чуть не потерял глаз. Ти
Страница 15
к бы меня засмеял.Переключив передачу, я попробовал еще раз. Мотор закрутился, но тут же заглох. Потом кашлянул, выпустил фонтан грязно-бурого дыма, тут же унесенный нестихающим ветром, и продолжал дергаться на холостых оборотах. Я упорно твердил себе, что машина просто в плохом состоянии – человек, который бросает свой агрегат в пустыне без защитных колпачков, способен забыть что угодно, – но с каждой минутой во мне крепла уверенность, что дорожники таки слили дизтопливо, как я и боялся.
Когда я уже сдался и начал искать какую-нибудь длинную палку, чтобы проверить уровень топлива в баке (лучше знать, что тебе уготована гадость, чем пребывать в блаженном неведении), мотор наконец-то ожил.
Я отпустил провода – голубой уже дымился – и нажал на газ. Когда движок разошелся, я переключился на первую передачу, развернулся и поехал обратно, к длинному коричневому прямоугольнику, аккуратно выдолбленному в полотне полосы, ведущей на запад.
Остаток дня я провел в нескончаемом адском сиянии, в компании с ревущим двигателем и испепеляющим солнцем. Водитель «Кейс-Джордана» забыл надеть защитные колпачки, но тент с машины он забрал. Наверное, старые боги иногда хотят посмеяться. Без причины. Просто так. И чувство юмора у них какое-то нездоровое.
Я закончил переносить асфальтовые плиты в траншею только к двум часам дня – успехи в работе с захватными приспособлениями наблюдались довольно слабые. Особенно долго я провозился с лопатообразным участком в конце – пришлось резать каждый кусок пополам и перетаскивать руками. Захваты я не использовал – боялся сломать.
Когда все куски вырезанного покрытия были благополучно сложены в траншее, я отогнал погрузчик назад, к стоянке дорожной техники – горючее кончалось, нужно было дозаправиться. Остановившись возле своего «форда», я достал шланг… и застыл как истукан, упершись взглядом в канистру с водой. Я отложил шланг и забрался в фургончик. Полив водой лицо, грудь и шею, я завопил от восторга и удовольствия. Я знал, что если сейчас выпью хотя бы глоток, меня вывернет наизнанку, но удержаться не смог. Естественно, меня тут же вырвало – сил встать уже не было, я просто отвернулся от извергнутой лужи и отполз на карачках как можно дальше.
Потом я заснул и проснулся уже почти на закате. Где-то неподалеку выл волк – на молодой месяц, плывущий в пурпурном небе.
В догорающем свете дня участок, прорубленный в асфальте, действительно походил на могилу – могилу для какого-нибудь великана из древних мифов. Может быть, для Голиафа.
Я не смогу, сказал я длинной дыре в асфальте.
Пожалуйста, прошептала в ответ Элизабет. Пожалуйста… ради меня.
Я проглотил еще четыре таблетки обезболивающего.
– Ради тебя.
Я подогнал «Кейс-Джордан» вплотную к бульдозеру и содрал крышки с обоих баков, поддев их ломиком. Водила из федеральной дорожной службы может позволить себе смыться на праздники, не позаботившись защитить машину от песка… но не запереть на ключ крышку бака?! Сейчас, когда дизель идет по 1.05 доллара?! Да никогда!
Я пустил топливо из бульдозера в погрузчик и принялся наблюдать за неспешным восходом луны, стараясь не думать вообще ни о чем. Потом я забрался обратно в кабину, вернулся к будущей ловушке и начал копать.
Работать на погрузчике при свете луны оказалось намного легче, чем управляться с отбойным молотком под палящим солнцем, но процесс все равно шел медленно, потому что мне было нужно, чтобы яма имела определенный уклон. Как следствие, мне приходилось часто сверяться с предусмотрительно захваченным плотницким уровнем, что означало, что я останавливал погрузчик, спускался в котлован, производил необходимые измерения, поднимался наверх и забирался обратно в машину. Собственно, невелика проблема, но ближе к полуночи все мое тело задеревенело и на каждое движение отзывалось резкой болью. Спина ужасно ныла; я уже начал бояться, что я там что-то себе повредил.
Но об этом – как и многом другом – я буду думать потом.
Если бы мне предстояло вырыть яму глубиной пять футов при размерах пять на сорок два, я бы и вправду загнулся. Это была бы задача действительно невыполнимая для одного человека, с погрузчиком там или без… С таким же успехом я мог бы планировать заслать Долана в космос или обрушить на него Тадж-Махал. Общий объем вынутого грунта составил бы более тысячи кубических футов.
«Тебе нужно сделать воронку, чтобы поймать этих твоих нехороших инопланетян, – говорил мой друг-математик, – причем наклон ее стенок должен идти по траектории падения».
Он вытянул новый лист чертежной бумаги.
«То есть твоим межгалактическим повстанцам, или кто они там у тебя, надо будет извлечь лишь половину первоначально рассчитанного объема. Получается… – Он опять заскрипел фломастером, а потом радостно заявил: – Пятьсот двадцать пять кубических футов. Кот наплакал. Даже один человек управится».
Когда-то я тоже в это верил, но не предусмотрел жары… волдырей… едких выхлопов… постоянной боли в спине.
Остановиться на пару минут. Измерить угол
Страница 16
клона.Это не так уж и трудно, правда? Ты думал, что будет гораздо хуже. Ведь это все-таки подстилка дорожного полотна, а не твердые пласты пород…
По мере того как яма становилась глубже, погрузчик все медленнее продвигался вперед. Когда я работал с рукоятками управления, ладони у меня кровоточили. Выжать до упора рычаг спуска, пока ковш не ляжет на землю. Потянуть его на себя и выжать другой, чтобы выдвинуть мощный гидроцилиндр. Наблюдать за тем, как яркий, лоснящийся от масла металл выезжает из грязной оранжевой трубы, вонзая ковш в землю. Мигающая лампочка. Зубья ковша, скользящие в пластах грунта. Теперь поднять ковш… повернуть его – продолговатый силуэт на фоне звездного неба (стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в шее и на кошмарную боль в спине)… и вывалить все в траншею, засыпая уже лежащие там квадраты асфальта.
Ничего, дорогой, руки ты перевяжешь, когда все будет кончено. Когда с ним будет кончено.
– Ее разорвало в клочья! – хрипло выкрикнул я и метнул ковш обратно, чтобы зачерпнуть очередные двести фунтов земли и гравия из могилы Долана.
Как летит время, когда ты развлекаешься и веселишься!
* * *
Когда чернота на востоке окрасилась первыми бледными проблесками рассвета, я в очередной раз спустился вниз, чтобы сделать замеры наклона строительным уровнем. Яма уже заканчивалась; похоже, я все-таки сделаю, что задумал. Я встал на колени, и тут у меня в спине хрустнуло, как будто там что-то оборвалось.
Я испустил глухой утробный крик и повалился на ровный склон, хватая ртом воздух и сжимая руками поясницу – средоточие боли.
Мало-помалу боль отступила, и я поднялся на ноги.
Ну вот и все. Кончен бал, подумал я. Попытка была неплохая, но это все.
Пожалуйста, милый, ответил мне шепот Элизабет. Я бы в жизни не поверил, что этот голос у меня в голове может звучать так неприятно. Но теперь в нем действительно появился оттенок какой-то чудовищной непреклонности. Не сдавайся, прошу тебя. Продолжай!
Продолжать копать?! Я даже не знаю, смогу ли ходить!
Но осталось уже совсем мало! – буквально взвыл голос. Только это уже был не просто голос Элизабет, это была она сама. – Совсем-совсем мало, милый!
Я взглянул на выкопанную траншею и медленно кивнул. Она права. Погрузчик не дошел до конца футов пять, максимум – семь. Но это были самые глубокие пять – семь футов; самые тяжелые пять – семь футов.
Ты сможешь, дорогой. Я знаю, что сможешь.
Тонкая лесть.
На самом деле вовсе не ее голос заставил меня продолжать. Я представил себе Долана, спящего там у себя в пентхаузе, и себя, стоящего на дне ямы рядом с вонючим и тарахтящим погрузчиком, с ног до головы покрытого грязью, с разодранными в кровь руками. Я представил, как Долан лежит в постели, в шелковых пижамных штанах, рядом с одной из своих блондинок, на которой надета только пижамная куртка.
А внизу, в остекленной шикарной секции гаража, стоит «кадиллак», уже загруженный багажом и готовый к дороге.
– Ну хорошо, – сказал я, медленно вскарабкался в кабину погрузчика и нажал на газ.
Я продолжал копать до девяти утра, потом бросил это увлекательное занятие – мне еще многое надо было успеть, а время поджимало. Мое творение протянулось на сорок футов. Этого должно хватить.
Я отогнал погрузчик обратно – он мне еще понадобится, но придется опять переливать солярку, а на это сейчас нет времени. Еще мне нужно было принять болеутоляющее, но в пузырьке оставалось не так уж много таблеток, и я решил приберечь их на потом. Они мне сегодня еще понадобятся. Сегодня… и завтра. О да. Завтра. Понедельник – благословенное Четвертое июля.
Вместо того чтобы жрать таблетки, я устроил себе пятнадцатиминутный отдых. Нужно было больше, я знаю, но я заставил себя ограничиться четвертью часа. Вытянулся в кузове микроавтобуса – мои перенапрягшиеся мышцы судорожно подергивались, – закрыл глаза и стал думать о Долане.
Сейчас он, наверное, завершает последние приготовления, покупает последние мелочи – газеты в дорогу, туалетные принадлежности, может быть, книжку в обложке или колоду карт.
А если на этот раз он полетит самолетом? – прошептал подленький внутренний голос, и я не смог удержаться – у меня вырвался стон. Долан еще ни разу не летал в Лос-Анджелес, он всегда ездил на машине, на своем «кадиллаке». Я так думаю, он не любил самолеты, хотя иногда все же летал – вот в Лондон, например. Эта мысль никак не хотела уходить – она свербила в мозгу и чесалась и дергала, словно заживающая ранка.
В половине десятого я вытащил из фургончика рулон холста, большой мебельный степлер и распорки. Облака затянули небо, стало заметно прохладнее – Бог иногда посылает и благость ничтожным смертным. До этой минуты я и думать забыл о своей лысине – у меня хватало других болячек, – но сейчас, прикоснувшись к ней, я тут же со стоном отдернул пальцы. Посмотревшись в наружное боковое зеркало, я увидел, что она стала красной – почти сливовой.
В Вегасе Долан сейчас делает последние звонки. Шофер подгоняет «кадиллак» к пара
Страница 17
ному подъезду. Нас разделяют всего лишь семьдесят пять миль, и уже очень скоро серый «кадиллак» начнет сокращать это расстояние со скоростью шестьдесят миль в час. У меня нет времени стоять тут и плакать над своей обожженной лысиной.Я люблю твою обожженную лысину, сказала Элизабет.
– Спасибо, Бет, – отозвался я, подхватил распорки в охапку и потащил их к яме.
По сравнению с земляными работами то, что предстояло теперь, было сущей безделицей. Почти непереносимая разрывающая боль в спине теперь превратилась в непрестанную тупую пульсацию.
А что потом? – допытывал вкрадчивый голос. Что с тобой будет потом?
Об этом я подумаю потом, вот и все. Ловушка приобретала законченный вид, и сейчас это было главное.
Распорки перекрывали дыру с небольшим запасом, которого как раз хватало, чтобы закрепить края в асфальте, окружавшем яму. Ночью это была бы дьявольская работенка, но сейчас разогретый асфальт был податлив и мягок, и деревяшки входили в него, как карандаши в растаявшую ириску.
Когда я закрепил все распорки, ловушка обрела вид моей изначальной меловой разметки, исключая длинную линию посередине. Я подтащил к мелкому краю ямы рулон холста и снял крепившие его веревки.
Затем я развернул сорок два фута шоссе номер 71.
При близком рассмотрении иллюзия была вовсе не идеальной – так фальшиво и нарочито выглядят театральные декорации и грим актеров с первых трех рядов партера. Но с расстояния в несколько ярдов обнаружить подделку было уже невозможно. Это была темно-серая полоса, не отличавшаяся от настоящего покрытия. С левого края ее перерезал желтый пунктир дорожной разметки.
Я раскатал полосу холста по деревянному остову, потом медленно прошелся по всей длине имитации, прибивая холст степлером к распоркам. Руки отказывались работать, но я знал, как себя заставить.
Закрепив холст, я вернулся в фургончик, скользнул за руль (вызвав очередной очень болезненный спазм) и отъехал на гребень возвышения, отделявшего «мой» участок шоссе от развилки. Там я заглушил двигатель и почти минуту разглядывал свои лежащие на коленях, распухшие и окровавленные ладони. Потом я вылез и почти машинально взглянул назад. Я не хотел фокусироваться на какой-то отдельной детали – мне нужна была цельная картина, гештальт, если хотите. Ландшафт глазами Долана и его людей, каким они его увидят, спускаясь с возвышения. Мне хотелось понять, насколько обычной – или насколько необычной – покажется им эта картина.
То, что я там увидел, превзошло мои самые радужные ожидания.
Тяжелая дорожная техника в дальнем конце ровного участка объясняла кучи земли, появившиеся в результате моей работы. Куски вынутого асфальта были почти погребены под гравием и землей, кое-где они виднелись – ветер постарался, – но это выглядело как остатки прежнего ремонта. Привезенный мной компрессор вполне мог быть оборудованием Дорожного управления.
А иллюзия дороги, устроенная при помощи полосы холста, оказалась идеальной – отсюда шоссе номер 71 казалось совершенно нетронутым.
Движение было очень плотным в пятницу и относительно плотным – в субботу. Гул моторов, приближавшихся к объезду, почти не стихал. Однако утром в воскресенье движения практически не было; большинство людей уже добрались до мест, где собирались встречать День независимости, или ехали по федеральной автостраде, в сорока милях к югу отсюда. Мне это было лишь на руку.
Я припарковал «форд» чуть ниже горба дороги, где он был не виден с шоссе, и провалялся на животе до десяти сорока пяти. Потом – как раз после того, как большой молочный фургон медленно прогромыхал в объезд через развилку, – я поднялся, проехал вперед и закинул в кузов все дорожные конусы.
Мигающая стрелка была куда более серьезной проблемой – сначала я даже не понял, как ее отсоединить от питания, не перекусывая проводов, и только потом углядел разъем. Он был почти закрыт эбонитовым кольцом, привинченным к знаку сзади… Небольшая страховка от вандалов и шутников, решивших, что отключить этот знак на шоссе – выдумка очень забавная.
В ящике с инструментами я раскопал молоток и зубило. Четырех хороших ударов вполне хватило, чтобы расколоть кольцо. Вытащив остатки плоскогубцами, я отключил кабель. Стрелка перестала мигать и потухла. Блок питания я оттащил к траншее и закопал. Стоять рядом и слышать, как он жужжит, засыпанный песком, было довольно странно. Но подумав о Долане, я расхохотался.
Думаю, Долан жужжать не будет.
Кричать – да, вероятно. Но не жужжать.
Стрелка крепилась к невысокой подставке на четырех болтах. Я постарался открутить их побыстрее, постоянно прислушиваясь, не гудит ли следующая машина. Пора бы кому-то уже проехать. Но пока – не Долану. Долану еще рано.
Опять проснулся мой внутренний пессимист.
А что, если он полетел самолетом?
Он не любит летать.
А что, если он поехал другой дорогой? По федеральной автостраде, например. Сегодня все едут…
Он всегда ездит по 71-му.
Да, но что, если…
– Заткнись, – вскипел я. – Заткнись, мать твою!
Тише, тише
Страница 18
дорогой! Все будет в порядке.Я зашвырнул стрелку в кузов «форда». Она врезалась в стенку изнутри, раздавив несколько лампочек. Еще больше ламп лопнуло, когда следом за ней полетела рама.
Покончив со стрелкой, я повел фургончик обратно в подъем. На вершине я ненадолго остановился, чтобы взглянуть назад. Убрав стрелку и конусы, я уничтожил все признаки, что дорога закрыта – кроме большого оранжевого щита: «ПРОЕЗД ЗАКРЫТ. ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ОБЪЕЗДОМ».
Машина приближалась. Мне вдруг подумалось, что если Долан решил выехать пораньше, то все, что я сделал, пойдет насмарку. Остолоп, сидящий за рулем, просто свернет в объезд, а я останусь сходить с ума в пустыне.
Это был «шевроле».
Сердце немного успокоилось, я судорожно выдохнул воздух. Хватит. Не надо себя накручивать.
Доехав до места, с которого я оценивал маскировку ямы, я остановил машину и достал домкрат из груды всякой всячины, валявшейся в кузове. С трудом превозмогая пронзительную боль в спине, я поднял заднюю часть микроавтобуса, открутил болты, крепившие колесо, снял его – они увидят, что кто-то сломался, когда
(если)
будут проезжать, – и закинул внутрь. Раздался звон битого стекла. Мои запоздалые опасения повредить камеру придется проверять позже. Запаски у меня не было.
Я вернулся к кабине, достал бинокль и направился к развилке. Прошел развилку, с трудом забрался на вершину следующего подъема, шаркая и спотыкаясь, как древний старик. Поднявшись туда, я направил бинокль на восток.
С этого места были видны примерно три мили дороги, плюс еще некоторые отрезки на две мили восточнее. На шоссе сейчас находилось шесть машин, растянутых, как бусины на длинной нитке. Первой, на расстоянии меньше мили, ехала какая-то иномарка, «датсун» или «субару». За ней шел пикап, за пикапом – что-то похожее на «мустанг». Остальные обозначались лишь блеском хрома и стекла под солнцем пустыни.
Когда приблизилась первая машина – все-таки «субару», – я выставил руку, подняв большой палец. Разумеется, я и не предполагал, что меня в таком виде кто-нибудь подвезет, потому не был разочарован, когда женщина за рулем – дамочка с дорогущей прической, – испуганно взглянув на меня, вся напряглась и проехала вниз по склону, в объезд.
– Помойся сначала, приятель! – проорал мне водитель пикапа полминуты спустя.
«Мустанг» оказался на самом деле «эскортом». За ним проследовал «плимут», потом «виннебаго», в котором, судя по звукам, целая армия бесноватых детей затеяла драку подушками.
Машины Долана я не видел.
Я посмотрел на часы. 11:25 утра. Если он вообще покажется, то это будет уже очень скоро. Его выход.
Стрелки часов медленно дотащились до 11:40, но Долана по-прежнему не было. Только «форд» последней модели и катафалк, мрачный, как грозовая туча.
Он не приедет. Поехал по федеральной автостраде. Или полетел.
Приедет.
Нет, не обманывай себя. Ты ведь боялся, что он почует опасность – и так и случилось. Он сменил маршрут.
Очередной отблеск хрома на горизонте. Большая машина. Достаточно большая для «кадиллака».
Я упал на живот, упер локти в дорожный гравий и прижал бинокль к глазам. Машина исчезла за горбом дороги… опять показалась… скрылась за поворотом… и показалась вновь.
Да, это был «кадиллак». Но не серый – машина была темно-салатовой.
Затем последовали тридцать самых ужасных и томительных секунд в моей жизни; тридцать секунд, которые длились, казалось, все тридцать лет. Где-то в глубине души я уже поверил, что Долан поменял свой старый «кадиллак» на новый. Он и раньше менял машины, и хотя раньше среди его «кадиллаков» никогда не бывало зеленых, ничто не мешало ему в этот раз взять зеленую.
Но мой внутренний голос приводил аргументы: «кадиллаков» на шоссе и дорогах, соединяющих Вегас и Лос-Анджелес, пруд пруди, и вероятность того, что этот зеленый «кадди» окажется именно тем, долановским, «кадиллаком» – один к ста.
Пот заливал мне глаза, все расплывалось, и я убрал бинокль. В решении этой проблемы он все равно мне не поможет. Когда я смогу разглядеть пассажиров, будет уже поздно.
Времени нет! Давай! Бегом к знаку, накрывай его, пока есть возможность! Он же уйдет!
А знаешь, что произойдет, если сейчас закрыть предупреждение об объезде? В твою ловушку попадутся двое богатых старичков, которые едут в Лос-Анджелес повидаться с детьми и свозить внуков в Диснейленд.
Давай же! Скорее! Это он! Это твой единственный шанс!
Правильно. Единственный шанс. Поэтому не проворонь его, загнав в ловушку этих людей.
Это Долан!
Это НЕ Долан!
– Перестаньте, – взвыл я, хватаясь за голову. – Перестаньте, перестаньте, ради Бога!
Приближавшуюся машину уже было слышно.
Долан.
Старики.
Женщина.
Тигр.
Долан.
Стари…
– Элизабет, помоги мне! – взмолился я.
Дорогой, этот человек никогда в жизни не покупал зеленый «кадиллак». И никогда не купит. Разумеется, это не он.
Головная боль мгновенно отступила. Я сумел подняться на ноги и поднять руку.
В машине сидели не старики. Туда набилась целая компания
Страница 19
что-то очень похожее на двенадцать вегасских хористок под командованием какого-то Папика, одетого в самую большую ковбойскую шляпу, которую я видел в жизни, и самые темные солнцезащитные очки. Перед тем как «кадиллак» вильнул в объезд, одна из хористок продемонстрировала мне из окна свою голую попку.Чувствуя себя выжатым как лимон и полностью опустошенным, я снова поднес бинокль к глазам.
И увидел его.
На этот раз никаких сомнений: именно тот «кадиллак» выехал из-за поворота на участок дороги, который полностью просматривался с моего холма. Серый, как небо над головой, он с удивительной четкостью выделялся на фоне тускло-коричневых холмов на востоке.
Это был он. Долан. Мои долгие терзания, сомнения и нерешительность сразу же показались мне глупыми и рассеялись без следа. Это был Долан, и мне даже не нужно было присматриваться к его серому «кадиллаку» для того, чтобы это понять.
Не знаю, мог ли он меня чувствовать… но я его чувствовал. Нутром чуял, как говорится.
Долан приближался. Это придало мне сил, и я побежал.
Вернувшись к большому знаку «ОБЪЕЗД», я скинул его в кювет, надписью вниз, укрыл куском холста песочного цвета и закидал песком опустевшие стойки. Общее впечатление от этих процедур не дотягивало до мастерской имитации полосы шоссе, но было вполне удовлетворительным.
Теперь надо было бежать ко второму возвышению дороги, где остался фургончик, представлявший теперь такую картину: машина, временно оставленная хозяином, который пошел бродить в поисках новой шины.
Запрыгнув в кабину, я растянулся на сиденьях с колотящимся сердцем, которое, казалось, билось даже в голове.
Время снова как будто растянулось. Я лежал в кабине и боялся выглянуть. Я ждал, что сейчас уже услышу гул мотора, а он все не появлялся, и не появлялся, и не появлялся.
Они свернули. В последний момент он все равно почуял тебя… или что-то выглядело не так, не понравилось ему или кому-то из его горилл… и они свернули.
Я лежал на сиденье. Боль в спине пульсировала долгими, медленными волнами. Я лежал, крепко зажмурив глаза, как будто это могло обострить слух.
Что это? Мотор?
Нет, только ветер, окрепший достаточно, чтобы метнуть очередную порцию песка в закрытую дверь фургончика.
Нет, не едут. Свернули в объезд. Или назад повернули.
Только ветер.
Свернули или наз…
Нет, не только ветер. Звук мотора. Он становился все громче и громче, и через несколько секунд автомобиль – один-единственный – пролетел мимо.
Я сел и вцепился в руль – просто мне надо было во что-то вцепиться, – и уставился на дорогу, прикусив язык и выпучив глаза.
Серый «кадиллак» проплыл вниз по склону к длинной равнине, на скорости около пятидесяти миль – или чуть больше. Он так и не нажал на тормоз. Даже в самом конце. Ни тени сомнения. Они так ничего и не увидели.
Вот как это выглядело со стороны: внезапно «кадиллак» как будто поехал внутрь дороги, а не по ней. Эта иллюзия была настолько настойчивой и реальной, что в какой-то момент у меня самого закружилась голова, несмотря на то, что я же ее и создал. «Кадиллак» Долана погрузился в шоссе номер 71 сначала по диски колес, потом шоссе дошло до дверей. Меня посетила совсем уже дикая мысль: если бы «Дженерал моторс» делала шикарные подводные лодки, то именно так выглядело бы их погружение.
Я слышал тонкий хруст деревянных распорок, ломающихся под тяжестью машины. Я слышал треск рвущегося холста.
Длилось все это секунды три, не больше, но эти секунды я буду помнить всю жизнь.
От «кадиллака» осталась лишь крыша и верхние два-три дюйма тонированного стекла, а потом раздался сильный глухой удар. За ним последовали звон стекла и скрежет металла. В воздухе расцвел большой клуб пыли, тут же унесенный порывом ветра.
Я едва не сорвался, чтобы бежать туда – прямо сейчас, бросив все. Но сначала надо было вернуть знаки на место. Мне не хотелось, чтобы нас беспокоили.
Я вылез из кабины, обошел фургончик и вытащил из кузова колесо. Поставив его на место, я затянул болты руками – пока что этого достаточно. Сейчас мне надо только доехать до развилки у шоссе номер 71.
Сняв машину с домкрата, я подбежал к кабине и остановился, прислушавшись.
Выл ветер.
Из длинной прямоугольной ямы в дороге доносились чьи-то крики… или вопли.
Улыбаясь, я сел за руль.
Я вернулся к развилке. Руки не слушались – машину швыряло из стороны в сторону. Остановившись, я выкинул из кузова дорожные конусы и принялся расставлять их на место. Я все время прислушивался, не едет ли кто, но ветер так разошелся, что это было бесполезно. Когда я услышу приближающуюся машину, она меня уже переедет.
Затем я бросился к кювету, споткнулся, шлепнулся на пятую точку и съехал вниз. Сдернув холст, прикрывавший знак объезда, я вытащил его наверх и установил на место. Прикрутить стрелку обратно я даже и не пытался, просто захлопнул дверцу и влез в кабину.
Я заехал обратно за возвышение, так чтобы меня не было видно с дороги, остановился и затянул болты на колесе. На этот раз я за
Страница 20
репил их уже ключом, время было. Крики, доносившие из ямы, превратились в истерические вопли. Я их различал даже сквозь завывание ветра.Я неторопливо крепил колесо. Я не боялся, что кто-то вылезет из машины и набросится на меня или убежит в пустыню – это было невозможно. Ловушка сработала превосходно. «Кадиллак» ровно стоял на колесах в дальнем конце ямы, с просветом менее четырех дюймов с каждой стороны. Те трое внутри смогут разве что приоткрыть двери, но не смогут высунуть даже ногу. Они не смогут открыть окна, потому что у них стоят электрические стеклоподъемники, а от батареи осталось, самое большее, месиво из пластмассы, металла и кислоты, затерянное где-то в ошметках двигателя.
Водитель и вооруженный охранник на переднем сиденье могли вообще разбиться, но меня это не беспокоило. Я знал, что кое-кто все еще жив: Долан всегда ездил на заднем сиденье и пристегивался, как и подобает добропорядочным гражданам.
Тщательно затянув болты, я подъехал к широкому концу ловушки и вылез из машины.
Большинство распорок было вырвано с корнем, от некоторых остались только расщепленные кончики, торчащие из асфальта. Холщовая «дорога» валялась на дне ямы, скомканная, смятая и разодранная. Она была похожа на сброшенную змеиную кожу.
Я спустился вниз.
Вот он, «кадиллак» Долана.
Передок машины был полностью разбит, размозжен. Капот сложился и перекосился, как мехи аккордеона или зазубренная лопасть винта. Двигательный отсек представлял собой фарш из металла, резины и шлангов, засыпанный грудой песка и земли, обвалившейся от удара. Там что-то шипело, я даже слышал, как где-то в чреве машины капают и сочатся разнообразные жидкости. Воздух пронизывал холодный спиртовой аромат антифриза.
За лобовое стекло я не особенно волновался. Конечно, была определенная вероятность, что от удара его выбьет, так что у Долана будет возможность выползти наружу. Но, как я уже говорил, все машины Долана строились в соответствии с требованиями, которые предъявляют к своим авто диктаторы банановых республик и лидеры военных хунт. Стекло должно было выдержать, и оно оправдало мои надежды.
Заднее стекло было еще крепче – из-за меньшей площади. Сломать его Долан не смог бы при всем желании – за то время, которое я ему дам, – а стрелять он не осмелится. Стрельбу с близкого расстояния в пуленепробиваемое стекло, наверное, следует отнести к одной из форм «русской рулетки». Пуля оставит маленькую отметину на стекле, а потом рикошетом ударит обратно в машину.
Будь у него достаточно времени, он бы выбрался из машины, но я был рядом, и вовсе не для того, чтобы его отпустить.
Я бросил на крышу машины горсть земли.
Ответ последовал незамедлительно.
– Пожалуйста, помогите! Мы не можем выбраться!
Голос Долана. Без боли. До жути спокойный. Но я почувствовал страх, притаившийся на самом дне, полузадушенный силой воли. Мне даже стало его жалко – настолько, насколько это вообще возможно в моей ситуации. Я представил себе Долана, сидящего в сложившемся «кадиллаке»: один из его людей ранен, возможно, придавлен двигателем, другой либо мертв, либо без сознания.
Подумав об этом, я испытал странное ощущение, которое можно назвать симпатической клаустрофобией. Нажимаешь на кнопки стеклоподъемников – ничего. Дергаешь двери и видишь, что они упираются в преграду. И нет никакой – никакой – возможности выбраться наружу.
Тут я осадил свое воображение. Долан сам купил себе эту радость, правильно? Да. Он сам купил этот билет и оплатил его полную стоимость. До самого конца.
– Кто там?
– Я. Но это не помощь, которой ты ждешь, Долан. – Я бросил новую порцию камней на крышу «кадиллака». Охранник, который было притих, снова принялся вопить.
– Ноги! Джим, мои ноги!
Голос Долана сразу изменился. Тот, снаружи, знал его имя. Это значило, что ситуация чертовски опасная.
– Джимми, черт, я вижу собственные кости! Мои ноги!
– Заткнись, – холодно сказал Долан. Жутко было слышать их голоса, доносящиеся изнутри машины. Я вполне мог бы спуститься на багажник «кадиллака» и заглянуть в заднее окно – но я бы мало что увидел, даже прижав лицо к стеклу. Стекло было тонированным и поляризованным, как я уже говорил.
В любом случае я не хотел его видеть. Я знал, как он выглядит. Зачем мне им любоваться? Еще раз посмотреть на его «Ролекс» и дорогущие джинсы?
– Кто ты, приятель? – спросил он.
– Я никто, просто никто, у которого были причины устроить так, чтобы ты оказался там, где ты есть, – ответил я.
И вдруг – с пугающей, завораживающей внезапностью – Долан спросил:
– Ты Робинсон?
Меня как будто саданули под дых. Как быстро он вывел правильное заключение, просеяв все полузабытые имена и лица и точно выловив нужное! Он животное, подумал я, с животными же инстинктами. Я не знал и половины правды об этом человеке. И хорошо, что не знал. Потому что, будь все по-другому, у меня никогда не хватило бы дерзости для осуществления задуманного.
Я сказал:
– Мое имя не имеет значения. Но ведь ты понимаешь, что сейчас будет?
Страница 21
Охранник со сломанными ногами завопил с новой силой – булькающие, хлюпающие звуки, как будто его легкие были полны воды:
– Вытащи меня-атсю-уда, Джимми! Выт… ааа! Ради Бо… а! Ноги сломаны!
– Заткнись, – повторил Долан. А потом, обращаясь ко мне: – Я тебя плохо слышу, этот идиот так орет.
Я опустился на четвереньки.
– Я спросил, понимаешь ли ты, что…
Тут у меня в голове пронеслась картинка. Волк, одетый Бабушкой, говорит Красной Шапочке: Подойди ближе дорогая, я плохо слышу. Я пригнулся как раз вовремя. Прозвучали четыре выстрела. Даже для меня они были очень громкими – в машине скорее всего они были просто оглушительными. На крыше «кадиллака» открылись четыре черных отверстия, и что-то рассекло воздух в дюйме от моего лба.
– Я достал тебя, ублюдок? – спросил Долан.
– Нет.
Вопли охранника перешли в маловразумительное нытье. Он сидел спереди. Я видел его руки, бледные, как руки утопленника, слабо шлепавшие по лобовому стеклу, и распростертое тело рядом с ним. Джимми должен был его вытащить, ведь он истекал кровью, боль была страшной, ужасной, невыносимой, да ради Бога, он раскаивался во всех своих грехах, но это ужаснее…
Еще пара громких хлопков. Человек на переднем сиденье замолк. Его руки уже больше не шлепали по лобовому стеклу.
– Вот, – почти спокойно произнес Долан. – Теперь он не будет нам мешать, и мы можем нормально поговорить.
Я молчал. Внезапно навалилась растерянность и чувство нереальности происходящего. Только что он убил человека. Убил. Ко мне снова вернулось стойкое ощущение, что, несмотря на все предосторожности, я все-таки недооценил его и мне повезло, что я вообще еще жив.
– Хочу сделать тебе предложение, – сказал Долан.
Я по-прежнему молчал…
– Дружище?
…и молчал…
– Эй, ты! – Его голос слегка дрожал. – Если ты все еще там, отзовись! Я тебя не укушу… Тем более – отсюда…
– Я здесь. Интересно: вот ты сейчас выстрелил. Шесть раз. Я вот что подумал… может, тебе стоило бы оставить один патрон себе? Хотя я не знаю. Может быть, у тебя восьмизарядная пушка, или есть запасной магазин.
Тут пришла его очередь молчать.
Но потом он снова заговорил:
– Что ты намерен делать?
Я хмыкнул:
– По-моему, ты уже догадался. Больше полутора суток я только и делал, что копал. Самую длинную могилу в мире. И теперь я собираюсь похоронить тебя в твоем гребаном «кадиллаке».
Ему все еще удавалось держать под контролем свой страх. Его голос почти не дрожал. А мне хотелось сломать этот контроль.
– Не хочешь вначале выслушать мои предложения?
– Я их выслушаю. Через пару секунд. Сначала мне нужно кое-что принести.
Я сходил к «форду» и вытащил из кузова лопату.
Когда я вернулся, Долан все повторял:
– Робинсон? Робинсон?
Как человек, надрывно кричащий в трубку замолкшего телефона.
– Да здесь я, здесь. Говори, я слушаю. Когда ты закончишь, я, может быть, выдвину контрпредложение.
Начав говорить, он оживился. Если я завел речь о контрпредложениях, стало быть, я готов на сделку. И если я готов на сделку, то он уже на полпути к спасению.
– Я дам тебе миллион долларов, если ты меня выпустишь. Но, что также немаловажно…
Я зачерпнул полную лопату песка и грунта и швырнул его на багажник «кадиллака». Мелкие камешки застучали по заднему стеклу. Песок начал просачиваться в багажник.
– Что ты делаешь? – Его голос дышал тревогой.
– Лентяй – черту помощник, – отозвался я. – Мне же надо чем-то заняться, пока я тебя слушаю.
Я швырнул на машину вторую порцию земли.
Теперь Долан заговорил быстрее, словно боясь не успеть досказать все, что имел сказать:
– Так вот, миллион долларов и мои личные гарантии, что никто тебя не тронет… Ни я, ни мои люди, ни еще чьи-то люди.
Руки у меня совсем не болели. Восхитительное чувство. Я размеренно работал лопатой, и минут через пять задняя часть машины была уже не видна под слоем земли. Закапывать – даже руками – было не в пример легче, чем рыть.
Я остановился, облокотившись на лопату.
– Продолжай.
– Слушай, это же бред какой-то, – сказал он, и теперь я расслышал яркие проблески паники в его тусклом голосе. – Ну сам подумай, это же просто безумие!
– Тут ты прав, – согласился я и подбросил еще земли в его могилу.
* * *
Я и не думал, что он столько продержится. Но он держался: говорил, убеждал, увещевал – погружаясь все глубже и глубже под слой песка и земли, которые постепенно закрыли все заднее стекло, – он говорил, повторяясь, и путаясь, и уже начиная заикаться. Один раз пассажирская дверца открылась, насколько ей позволяли открыться габариты ямы, и ударилась о стену. Я увидел руку с черными волосами на костяшках и большим рубиновым кольцом на среднем пальце. Я тут же послал в открывшуюся щель четыре полные лопаты рыхлой земли. Он чертыхнулся и захлопнул дверцу.
Вскоре после этого он сломался. Скорее всего на него подействовал звук осыпающейся земли. Я даже уверен, что так и было. Этот звук внутри «кадиллака» должен был звучать очень громко. Стучащие по крыше и по ст
Страница 22
клам камешки и целые потоки земли. Наверное, до него наконец дошло, что он сидит в роскошном восьмицилиндровом гробу с инжекторным двигателем.– Выпусти меня! – всхлипнул он. – Пожалуйста! Я больше не выдержу! Выпусти, выпусти меня!
– Ты готов выслушать контрпредложение? – спросил я.
– Да! Да! Боже мой, да!
– Кричи. Вот мое контрпредложение. Вот чего я хочу. Кричи для меня. Если будешь кричать с чувством и громко, я тебя выпущу.
Он пронзительно завопил.
– О! Хорошо! – похвалил его я, и похвала, должен заметить, была заслуженной. – Но пока недостаточно хорошо.
Он опять заорал, еще громче. Я даже поразился, как можно издавать звуки такой силы и не разорвать себе глотку.
– Очень неплохо. – Я заработал лопатой с удвоенной силой. Боль в спине не отпускала, но я все равно улыбался. – Ты сможешь выбраться, Долан, действительно сможешь. Если как следует постараешься.
– Пять миллионов. – Это была его последняя вразумительная фраза.
– Нет, не согласен, – ответил я, опираясь на лопату и вытирая пот со лба тыльной стороной грязной ладони. Земля обсыпала крышу машины уже почти со всех сторон. Это было похоже на завихрение звездной туманности… или на громадную коричневую руку, схватившую «кадиллак» Долана. – Но если ты сможешь заорать так, чтобы твой крик сравнился по мощности, скажем, с восемью шашками динамита, подключенными к ключу зажигания «шевроле» шестьдесят восьмого года выпуска, я тебя выпущу, можешь не сомневаться.
И он закричал… а я швырнул очередную лопату земли на «кадиллак». Какое-то время он кричал действительно громко, хотя я решил, что его вопли потянут лишь на две шашки динамита, подключенные к зажиганию «шевроле» шестьдесят восьмого года выпуска. Ну, на три максимум. А к тому времени, когда я сказал последнее «прости» фарам и подфарникам «кадиллака» и остановился передохнуть, глядя на окученное вздутие в яме, он производил только сбивчивые серии хрипов и всхлипов.
Я взглянул на часы. Второй час пополудни. Руки опять кровоточили, черенок лопаты стал скользким. Порыв ветра метнул мне в лицо порцию пыли и песка, я машинально отвернулся и прикрыл глаза. Сильный ветер в пустыне имеет такой специфический, неприятный звук – длинный и низкий гул, который тянется и тянется на одной ноте. Похоже на вой какого-то идиота-призрака.
Я наклонился к яме.
– Долан?
Нет ответа.
– Кричи, Долан.
Молчание. Потом – приступ тяжелого кашля.
Великолепно!
Я вернулся к фургончику, забрался в кабину и прокатился мили полторы назад по ремонтируемому участку. По дороге я настроился на WKXR, вегасскую радиостанцию – ничего больше приемник в машине ловить не хотел. Сначала Барри Манилов доверительно сообщил мне, что он пишет песни, которые поет весь мир – это утверждение я воспринял с некоторым скептицизмом, – потом пошел прогноз погоды. Предсказывали сильный ветер; по всем основным дорогам между Лас-Вегасом и Калифорнией были вывешены предупреждения. Предполагались проблемы с видимостью из-за песка и пыли, сказал диск-жокей, но больше всего следует опасаться порывистого ветра. Это я понял и так – чувствовалось, как швыряло фургончик.
А вот и мой «Кейс-Джордан». Мысленно я уже называл погрузчик «моим». Я влез в кабину и снова замкнул голубой и желтый провода. Погрузчик мягко взревел. На этот раз я не забыл снять его с передачи. Неплохо, приятель, так и слышу голос Тинка. Смышленый ты парень. Быстро учишься.
Да, все правильно. Я очень многому научился за это время.
Где-то минуту я просто сидел: глядел на призрачных змей из песка, расползавшихся по пустыне, вслушивался в гудение двигателя и размышлял, что сейчас будет делать Долан. В конце концов это был его Шанс с большой буквы. Постараться разбить заднее стекло или переползти на переднее сиденье и высадить лобовое. Я насыпал пару футов песка и туда, и туда, но пока еще было возможно вылезти. Если очень захотеть. Все зависело от того, сохранил ли Долан рассудок – этого я не знал и не мог знать, так что, наверное, не стоило и заморачиваться. Мне и без этого было о чем подумать.
Я включил скорость и поехал обратно к траншее. Там я остановил погрузчик, выбрался из кабины. Подбежал к краю ямы и с тревогой глянул вниз, опасаясь увидеть широкую нору спереди или сзади «кадиллакова» кургана – там, где Долан, пробивший стекло, все-таки выбрался наружу.
Однако мое произведение копательного – или, вернее сказать, закопательного – искусства было нетронутым.
– Долан, – позвал я весело и бодро, как мне показалось.
Молчание.
– Долан.
Нет ответа.
Он покончил с собой, подумал я с горьким и нехорошим разочарованием. Покончил с собой или умер от страха.
– Долан?
Из-под насыпи послышался хохот: громкий, безудержный, неподдельный хохот. Я так и обмер – все мое тело как будто окаменело. Это был хохот безумца. Его разум все-таки не выдержал.
А он все смеялся своим сиплым голосом. Потом он кричал; потом снова смеялся. В итоге он начал кричать и смеяться одновременно.
И я тоже смеялся вместе с ним, или кричал
Страница 23
или что он еще там делал. А ветер кричал и смеялся над нами обоими.Потом я вернулся к «Кейс-Джордану», опустил ковш и приступил к настоящему погребению.
Минуты через четыре уже невозможно было различить даже очертания «кадиллака». На месте ловушки-могилы была просто яма, наполовину засыпанная песком и землей.
Мне казалось, что я еще что-то слышу, но, наверное, только казалось. Даже если бы Долан кричал, я бы вряд ли расслышал его сквозь вой ветра и шум движка. Я встал на колени, потом вытянулся в полный рост, свесив голову в яму.
Глубоко внизу, под всей этой массой песка и земли, Долан продолжал смеяться. Звуки были похожи на надписи в комиксах: Хи-хи-хи, ахха-ха-ха-ха-ха. Может быть, он выкрикивал и какие-то слова. Трудно сказать. Но я все равно улыбнулся и кивнул.
– Кричи, – прошептал я, – кричи, если хочешь. – Но сквозь толщу песка и земли пробивался лишь едва различимый смех – просачивался наружу, как какие-то ядовитые пары.
Внезапно меня сковал темный ужас. Я почему-то уверился, что Долан стоит у меня за спиной! Да, он все-таки выбрался и теперь подкрался ко мне со спины! И прежде чем я успею повернуться, он столкнет меня вниз и…
Я развернулся в прыжке, сжимая искалеченные кисти в жалкое подобие кулаков. В лицо ударил заряд песка, подхваченный ветром.
Просто песок.
И ничего больше.
Я вытер лицо своей грязной банданой и вернулся в кабину погрузчика, чтобы закончить работу.
Я закончил еще засветло. Я засыпал всю яму, и у меня даже осталось немного лишнего грунта, хоть ветер за это время и унес немало песка. Потому что часть объема занял «кадиллак». Все прошло очень быстро… на удивление быстро.
Я проехался на погрузчике прямо по тому месту, где был похоронен Долан. Мысли путались, неслись, обгоняя друг друга, и в конце концов превратились в один сплошной бред.
Я остановил погрузчик на его старом месте, снял рубашку и вытер все металлические поверхности, пытаясь таким образом уничтожить отпечатки пальцев. Зачем я так напрягался, до сих пор не могу понять – ведь я оставил свои отпечатки в сотне других мест вокруг. Потом, уже в серо-коричневых сумерках поднявшейся песчаной бури, я вернулся к своему «форду».
Открыв задние двери фургончика, я увидел в кузове скорчившегося Долана и отскочил назад, вопя благим матом и закрывая лицо рукой. Сердце, казалось, вот-вот взорвется.
Но никто не выскочил из фургона. Только дверца билась и стучала на ветру, как последняя ставня в заброшенном доме с привидениями. Наконец я вернулся обратно. Сердце бухало и колотилось в груди. Внутри не было ничего, кроме того, что я сам там оставил: стрелка-указатель с разбитыми лампочками, домкрат, ящик с инструментами.
– Держи себя в руках, – тихо сказал я себе. – Держи себя в руках.
Я ждал, что Элизабет заговорит со мной и скажет что-то типа: Все будет в порядке, дорогой… ну, что-нибудь ободряющее… но я слышал только рев ветра.
Я залез в микроавтобус, завел двигатель и проехал половину пути до ловушки. Дальше я не поехал – просто не смог. Как бы по-дурацки это ни звучало, мне все сильнее и сильнее казалось, что Долан притаился там, в кузове. Я постоянно ловил себя на том, что поглядываю в зеркало заднего вида, пытаясь выцепить его тень среди других.
Ветер усилился. Фургончик буквально раскачивало на рессорах. Пыль, пригнанная из пустыни, проносилась перед фарами, словно дым.
В итоге я свернул на обочину, вылез и закрыл все двери. Я знаю, что спать на открытом воздухе в такую погоду решил бы только кретин полоумный, но я не мог спать внутри. Просто не мог, и все. В общем, я забрался под «форд» со своим спальным мешком.
Я заснул уже через пять секунд после того, как застегнул молнию на мешке.
Проснулся я от кошмара, которого не смог вспомнить – помню только, что снились какие-то руки, вцепившиеся мне в горло, – и обнаружил, что погребен заживо. Нос был забит песком, уши тоже. Песок был даже в глотке, так что я задыхался.
Я закричал и рванулся вверх, решив поначалу, что сковавший меня спальный мешок – это земля. Я хорошо приложился макушкой к шасси фургончика, и на меня посыпалась ржавчина и грязь.
Я выкатился из-под фургона на свет грязно-свинцового рассвета. Едва я встал, спальный мешок вырвало у меня из рук ветром и унесло, как какое-то перекати-поле. Издав удивленный вопль, я бросился его догонять и пробежал футов двадцать, прежде чем понял, что мне бы лучше не надо за ним бежать. Видимость не превышала двадцати ярдов. В некоторых местах я вообще не видел дороги. Я оглянулся на свой фургончик – он выглядел вылинявшим, едва различимым, как старая фотография из города-призрака.
Покачиваясь, я вернулся к машине, нашел ключи и влез внутрь. Потом, все еще сухо кашляя и плюясь песком, я завел мотор и медленно поехал обратно. Домой. Мне не пришлось дожидаться прогноза погоды: ведущий на радио только о ней и говорил. «Самая сильная, самая страшная песчаная буря в истории Невады. Все дороги перекрыты. Не выходите из дома без абсолютной на то необходимости, но д
Страница 24
же если очень приспичит выйти, все равно оставайтесь дома».Славный день – Четвертое июля.
Не выходи из машины. Ты что, рехнулся? Ты же ослепнешь от песка!
Я пойду и на это. Такая великолепная возможность замести все следы – даже в самых диких мечтах я не смел надеяться, что мне выпадет такой шанс, но мне повезло, и я собирался воспользоваться предоставившейся возможностью.
Я прихватил с собой четыре одеяла. Оторвал от одного из них длинную широкую полосу и обмотал ею голову. Вид у меня был как у сбрендившего бедуина. Но меня это не волновало. Я открыл дверцу и вышел в бурю.
Все утро я провел, перетаскивая асфальтовые чушки из кювета обратно к засыпанной яме и укладывая их там. Я напоминал себе каменщика, который кладет стену… или замуровывает нишу. Таскать и укладывать было не так уж и страшно. Хуже всего было то, что мне приходилось раскапывать большинство асфальтовых кусков, как какому-нибудь археологу-охотнику за древними сокровищами. При этом каждые двадцать минут я укрывался от жалящего песка в кабине микроавтобуса, чтобы дать отдохнуть измученным, воспаленным глазам.
Я медленно продвигался к западу от того места, которое еще вчера было раструбом ловушки, и где-то к четверти второго – начал я в шесть – добрался до конца семнадцатого фута бывшей ямы.
Потом ветер начал стихать, и я стал различать в небе над головой разрозненные голубые разрывы.
Я подтаскивал и укладывал, подтаскивал и укладывал. Теперь я добрался до места, где, по моим подсчетам, должен был находиться Долан. Интересно, он еще жив или нет? Сколько кубических футов воздуха вмещает в себе «кадиллак»? Как скоро это пространство внизу станет непригодным для поддержания человеческой жизни, учитывая, что ни один из попутчиков Долана уже не дышал?
Я опустился на голую землю. Ветер практически стер следы колес «Кейс-Джордана», но все-таки не до конца; где-то под этими слабыми отметинами был человек с «Ролексом» на руке.
– Долан, – сказал я, шепча прямо в землю. – Я передумал и решил тебя выпустить.
Ничего. Ни звука. На этот раз он точно мертв.
Я поднялся и пошел за очередным куском асфальта. Уложил его на место и уже начал распрямляться, как вдруг услышал едва различимый кудахтающий смех, доносящийся из-под земли. Я присел и наклонил голову – если бы у меня были волосы, то сейчас они свисали бы на лицо, – и просидел в такой позе почти минуту, слушая его смех. Звук был очень слабый, но он все-таки был.
Когда смех прекратился, я принес следующий асфальтовый квадрат. На нем виднелся кусок желтого пунктира дорожной разметки, который выглядел как тире. Я наклонился, держа его в руках.
– Ради Бога, Робинсон! – услышал я всхлип. – Ради любви Господней!
– Да, – улыбнулся я. – Ради любви Господней!
Я уложил эту чушку вплотную к предыдущей. Больше я его не слышал.
Я вернулся в мотель в Лас-Вегасе в тот же вечер, часов в одиннадцать. И сразу же уснул. Проспав шестнадцать часов кряду, я встал и пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе. И вот там-то меня и скрутило. Я буквально сложился пополам, извиваясь и корчась от боли. Одной рукой я схватился за поясницу, а другую закусил, чтобы не закричать.
Через пару минут я сумел кое-как разогнуться и отползти в ванную. Там я попытался встать, но спину снова пронзило болью. Повиснув на раковине, я кое-как дотянулся до аптечки и достал второй пузырек эмпирина.
Я сжевал три таблетки и открыл воду, чтобы набрать ванну. Пока она наполнялась, я лежал на полу, а потом содрал с себя пижаму и исхитрился забраться в ванну. Я пролежал там целых пять часов, по большей части – в полубессознательном состоянии. Когда я вылез, то уже мог ходить.
Худо-бедно, но все-таки.
На следующий день я пошел к хирургу. Он сказал, что у меня ущемление трех дисков и серьезные смещения позвонков в нижней части позвоночника. Спрашивал, не пытался ли я замещать какого-нибудь циркового силача.
Я сказал ему, что копался в саду.
Он сказал, что мне надо ехать в Канзас-Сити.
Я поехал.
Меня прооперировали.
Когда анестезиолог наложил мне на лицо резиновую маску, я слышал голос Долана. Он хохотал из шипящей тьмы, и я понял, что умру.
Послеоперационная палата была выложена водянисто-зеленым кафелем.
– Я живой? – прохрипел я.
Медбрат рассмеялся.
– Похоже, живой. – Он коснулся моего лба. У лысых вся голова – сплошной лоб, от бровей до шеи. – Какой у вас сильный солнечный ожог! Боже мой! Он как, болит? Или вы все еще не отошли от наркоза?
– Все еще не отошел, – ответил я. – А под наркозом я разговаривал?
– Да.
Я похолодел. До мозга костей.
– И что я говорил?
– Вы говорили: «Здесь темно! Выпустите меня!». – И он опять засмеялся.
– Ага, – сказал я.
Его так и не нашли – Долана.
Из-за песчаной бури. Да, с бурей мне повезло. Я представляю, как все это было, хотя вы, наверное, меня поймете, если я скажу, что не проверял свою догадку. Да и не стремился проверить.
РДП – помните? На шоссе номер 71 меняли дорожное покрытие. Буря почти погре
Страница 25
ла под песком тот закрытый участок дороги. Когда дорожники вернулись к работе, им и в голову не пришло расчищать эти новые дюны. Дорога и так закрыта, спешить некуда, так что рабочие одновременно убрали с полотна и песок, и старый асфальт. И если водитель бульдозера случайно заметил, что засыпанный песком асфальт – участок длиной футов сорок – под ножом его агрегата превращается в аккуратные, почти идеальной формы квадраты, он никому об этом не рассказал. Может быть, он был с похмелья. Или же предвкушал, как вечером после работы пойдет гулять со своей цыпочкой.Потом пришли тяжелые самосвалы, загруженные свежими порциями гравия, а за ними – грейдеры и катки. Дальше пришел черед больших гудроновых танкеров с рассекателями сзади и запахом горячей смолы, от которой плавятся подошвы. Когда свежий асфальт остыл и высох, по дороге прошла разметочная машина, водителю которой часто приходится оглядываться под своим холщовым навесом, чтобы удостовериться, что желтый пунктир за его спиной безупречно ровный. Он и знать-то не знал, что проезжает над дымчато-серым «кадиллаком» с тремя телами внутри. Не знал, что внизу, в темноте, лежит рубиновое кольцо и золотой «Ролекс», и часы, может быть, до сих пор отсчитывают часы, минуты и секунды.
Один из этих тяжелых дорожных агрегатов наверняка раздавил бы обычный «кадиллак»; крен, треск, и куча людей, разрывающих яму, чтобы выяснить, что – или кого – они там нашли. Но долановский «кадиллак» был не обычной машиной. Скорее это был танк на колесах, так что великая осторожность Долана сослужила мне неплохую службу. Если его и найдут, то найдут очень не скоро.
Конечно, рано или поздно «кадиллак» просядет под тяжестью какого-нибудь груженого автопоезда, и следующий за ним автомобиль застанет большой длинный провал в западной полосе шоссе, и об этом известят Управление дорожного строительства, и те назначат еще один РПД. Но если рядом случайно не окажется никого из дорожников, который мог бы определить, что под покрытием дороги находился какой-то полый объект, то они там скорее всего решат, что эта «топь» (как они называют такие провалины) была вызвана либо вымораживанием, либо обрушившимся соляным куполом, либо подвижками почвы – явлением достаточно частым в пустыне.
* * *
Его объявили в розыск – Долана.
Кто-то его оплакал.
Ведущий колонки в газете «Лас-Вегас сан» предположил, что Долан жив и здоров и играет сейчас где-нибудь в домино или гоняет шары с Джимми Хоффом.
Может быть, он был не так уж далек от истины.
У меня все в порядке.
Спина совсем не болит. Я следую строгим предписаниям врачей и не поднимаю без посторонней помощи тяжести весом свыше тридцати фунтов, тем более что в этом году к моим услугам – полный класс замечательных ребятишек и любая помощь, какая только может понадобиться.
Я несколько раз ездил по тому участку дороги на своей новой машине. Однажды я остановился, вышел и (убедившись, что дорога пуста в обоих направлениях) помочился туда, где, по моим подсчетам, было то самое место. Но как я ни старался, многого я из себя выжать не смог, хотя мне казалось, что почки полны и вот-вот разорвутся. На обратном пути я постоянно поглядывал в зеркало заднего вида: меня не покидала забавная мысль, что он сейчас поднимется с заднего сиденья – Долан с кожей, потемневшей до цвета корицы и обтянувшей череп, как кожа высохшей мумии, и с волосами, полными песка. Поднимется и поглядит на меня, сверкая глазами и часами «Ролекс».
И это была моя последняя поездка по 71-му. Теперь, когда мне надо съездить на запад, я пользуюсь федеральной автострадой.
А Элизабет? Как и Долан, она умолкла. К моему несказанному облегчению.
Конец всей этой мерзости[8 - © Перевод. Вебер В.А., 2015.]
Я хочу рассказать вам о завершении войны, о деградации человечества и смерти Мессии – эпическую историю, достойную тысяч страниц и целой полки томов, – но вам (если кто-то останется, чтобы это прочитать) придется ограничиться сжатой версией. Инъекция в вену действует очень быстро. Думаю, в моем распоряжении от сорока пяти минут до двух часов, в зависимости от моей группы крови. Вроде бы у меня вторая, и это дает мне чуть больше времени, но будь я проклят, если точно помню. А если первая, вы, мой гипотетический друг, увидите множество пустых листов.
В любом случае, лучше исходить из худшего и писать как можно быстрее.
Я использую электрическую пишущую машинку. Компьютер Бобби, конечно, удобнее, но генератору доверять опасно, напряжение слишком скачет, несмотря на стабилизатор. Шанс у меня только один. Я не могу рисковать: пройти большую часть пути, а потом – из-за резкого падения напряжения или его скачка – наблюдать, как плоды моего труда отправляются на информационные небеса, куда попадают все потерянные компьютерные данные.
Меня зовут Говард Форной. По профессии я свободный художник, в смысле писатель, работаю на себя. Мой брат, Роберт Форной, и был Мессией. Я убил его четыре часа назад, впрыснув ему им же открытое вещество. Он назвал его «Ус
Страница 26
окоитель». Более правильное название – «Очень серьезная ошибка», но сделанного не воротишь, как постоянно твердили ирландцы… наглядное доказательство их дури.Черт, у меня нет времени на все эти отступления.
После смерти Бобби я накрыл его лоскутным одеялом, сел у единственного в гостиной коттеджа окна и три часа смотрел на окрестные леса. Раньше из окна виднелось оранжевое зарево ярких натриевых ламп Норт-Конуэя, но это в прошлом. Теперь за окном только Белые горы, напоминающие вырезанные из крепированной бумаги темные треугольники, и бессмысленные звезды.
Я включил радио, пробежался по четырем диапазонам, нашел одного безумца и выключил. Сидел, думая о том, как рассказать эту историю, мой разум ускользал к милям и милям темных сосновых лесов, ко всей этой темной пустоте. Наконец понял, что должен действовать, и сделал себе укол. Черт, я никогда не мог заставить себя работать, не имея крайнего срока.
И теперь он у меня есть, самый что ни на есть крайний.
Наши родители могли рассчитывать только на то, что у них было: умных детей. Отец защитил диплом по истории, а к тридцати годам занял должность профессора в Университете Хофстра. Десять лет спустя стал одним из шести вице-администраторов Национального архива в Вашингтоне, округ Колумбия, и кандидатом на более высокий пост. При этом был чертовски хорошим парнем: собрал коллекцию всех записей Чака Берри и сам очень неплохо играл на блюз-гитаре. Мой отец днем возился с бумажками, а вечером делал музыку.
Мама закончила с отличием Университет Дрю. Входила в привилегированное студенческое сообщество «Фи-бета-каппа» и ключ, свидетельствующий о принадлежности к этому сообществу, иногда носила на своей старомодной федоре. Она сделала карьеру бухгалтера в округе Колумбия, встретила моего отца, вышла за него и бросила работу, забеременев вашим покорным слугой. Я появился на свет в восьмидесятом году. К восемьдесят четвертому она уже подготавливала налоговые декларации для некоторых коллег отца: называла это «своим маленьким хобби». К рождению Бобби в восемьдесят седьмом она продолжала подготавливать налоговые декларации, составляла инвестиционные портфели и занималась имущественным планированием для десятка влиятельных людей. Я могу их назвать, но кого сейчас это волнует? Они или умерли, или превратились в слюнявых идиотов.
Думаю, «ее маленькое хобби» приносило больше денег, чем мой отец получал на работе, но никакого значения это не имело: их полностью устраивало и то, чем они занимались, и отношения друг с другом. Я видел, как они частенько цапались, но до серьезной ссоры дело не доходило никогда. И пока я рос, единственное отличие между моей мамой и мамами моих друзей состояло в том, что когда по телику показывали мыльные оперы, чужие мамы читали, или гладили, или шили, или разговаривали по телефону, а моя что-то подсчитывала на карманном калькуляторе и записывала числа на больших зеленых листах бумаги.
Я не стал разочарованием для пары людей, в бумажниках которых лежали золотые карты общества «Менса». Учился в обычной школе, получая только пятерки и четверки (насколько мне известно, идея отправить меня или брата в частную школу даже не обсуждалась). И писать я начал рано, не прилагая к тому особых усилий. И первую статью продал в двадцать лет, о зимовке Континентальной армии в Вэлли-Фордж. Ее купил журнал одной из авиалиний за четыреста пятьдесят долларов. Мой отец, которого я нежно любил, попросил продать этот чек ему. Он выдал мне свой чек на такую же сумму, а чек от журнала авиакомпании вставил в рамку и повесил в своем кабинете. Романтический гений, если вам угодно. Играющий блюз романтический гений, если вам угодно. Поверьте мне, далеко не всем детям так повезло с родителями. Разумеется, он и моя мать умерли в конце прошлого года, бессвязно лепеча и мочась в штаны, как практически все в этом нашем большом круглом мире, но я никогда не переставал их любить.
Я был тем самым ребенком, каким им хотелось меня видеть: хорошим мальчиком; умным и сообразительным мальчиком, таланты которого быстро расцвели в атмосфере любви и доверия; мальчиком, любящим и уважающим своих маму и папу.
Бобби получился другим. Никто, даже такие родители, как наши, члены общества «Менса», не ожидает, что у них появится такой ребенок. Никогда.
Я научился пользоваться горшком на два года раньше, чем Боб, и только в этом сумел его опередить. Но я никогда ему не завидовал. И действительно, как может достигший определенных успехов питчер любительской бейсбольной лиги «Американский легион» испытывать зависть к Нолану Райану или Роджеру Клеменсу[9 - Нолан Райан (р. 1947), Роджер Клеменс (р. 1962) – питчеры, входящие в число лучших за всю историю бейсбола.]? В какой-то момент сравнения, которые вызывают чувство зависти, просто теряют смысл. Я это испытал на себе и знаю: в какой-то момент ты просто отходишь и прикрываешь глаза, чтобы не ослепнуть от лучей славы.
Бобби читал в два года и начал писать короткие сочинения в три («Наша собака», «Поездка в Бос
Страница 27
он с мамой»). Писал корявыми и неуклюжими печатными буквами шестилетнего, и это казалось удивительным, но это было не все: если бы текст переписали, чтобы исключить из факторов оценки все еще развивающийся двигательный контроль Бобби, вы бы подумали, что это работа умненького, пусть и очень наивного пятиклассника. Он продвигался от простых предложений к сложносочиненным и сложноподчиненным с завораживающей быстротой, интуитивно осваивая все виды придаточных предложений, что казалось просто сверхъестественным. Иногда он допускал синтаксические ошибки, путал местами определения, но избавился от этого – чего многим писателям не удается добиться до конца жизни – к пяти годам.У него появились головные боли. Родители испугались, что причина тому – болезнь, может, опухоль в мозгу, и отвели его к врачу. Тот тщательно осмотрел Бобби, еще более внимательно его выслушал. А потом сказал родителям, что причина головных болей – постоянный стресс: мальчик пребывает в состоянии крайнего раздражения из-за того, что рука, которой он пишет, не может функционировать так же хорошо, как мозг.
«У вас ребенок, пытающийся вывести ментальный почечный камень, – пояснил им врач. – Я могу прописать что-нибудь от головной боли, но думаю, что лекарство, в котором он нуждается, называется пишущей машинкой». В итоге мама и папа купили Бобби «Ай-би-эм». Годом позже подарили на Рождество домашний компьютер «Коммодор-64» с текстовым редактором «Уордстар», и головные боли у Бобби прошли окончательно. Прежде чем продолжить, хочу отметить, что следующие три года он считал, что компьютер оставил под елкой Санта-Клаус. Теперь, если подумать об этом, получается, что я опередил Бобби еще в одном: раньше перестал верить в Санта-Клауса.
Я могу многое рассказать о тех давних днях и, наверное, должен рассказать хоть чуть-чуть, но мне надо быстро продвигаться вперед, нигде не задерживаясь. Крайний срок. Да, крайний срок. Однажды я прочитал очень забавную миниатюру, которая называлась «Краткое содержание “Унесенных ветром”», и вот как она выглядела:
«Война? – Скарлетт рассмеялась. – Какая ерунда!»
Бум! Эшли ушел на войну! Атланта сгорела! Ретт пришел, а потом вышел!
«Какая ерунда, – сказала Скарлетт сквозь слезы. – Я подумаю об этом завтра. Завтра будет другой день».
Я очень смеялся, когда прочитал ее, но теперь, столкнувшись с чем-то аналогичным, я уже не уверен, что это смешно. Речь о следующем:
«Ребенок с ай-кью, который невозможно измерить существующими тестами? – Индиа Форной улыбнулась своему обожаемому мужу Ричарду. – Какая ерунда! Мы создадим атмосферу, в которой его интеллект – как и интеллект его далеко не глупого старшего брата – сможет развиваться. И мы будем воспитывать их как нормальных американских мальчишек, каковыми, клянусь Богом, они и являются!»
Бум! Мальчики Форной выросли! Говард поступил в Университет Виргинии, закончил с отличием, выбрал писательскую карьеру! Отлично зарабатывает! Встречался со многими женщинами, частенько укладывал их в постель. Сумел обойтись без социальных болезней, как половых, так и фармакологических! Купил стереосистему «Мицубиси»! Пишет письма домой минимум раз в неделю! Опубликовал два романа, достаточно хорошо принятых! «Какая ерунда! – сказал Говард. – Обычная для меня жизнь!»
И так продолжалось до того дня, когда появился Бобби (в лучших традициях безумного ученого) с двумя стеклянными контейнерами: один – с пчелиным ульем, второй – с осиным гнездом. Бобби, в футболке с надписью «МАМФОРД, КАФЕДРА ФИЗКУЛЬТУРЫ», которую он надел наизнанку, готовый уничтожить человеческий разум, радовался, как моллюск при высоком приливе.
Такие люди, как мой брат Бобби, рождаются каждые два или три поколения. Думаю, к ним можно отнести Леонардо да Винчи, Ньютона, Эйнштейна, может, Эдисона. И вот что у них общее: они – словно стрелка гигантского компаса, которая долгое время бесцельно вращается, нащупывая истинный север, а потом устремляется к нему с невероятной быстротой. А прежде чем это произойдет, такие парни могут учудить всякое, и Бобби не был исключением.
В восемь лет он пришел ко мне, пятнадцатилетнему, чтобы сказать, что изобрел самолет. К тому времени я достаточно хорошо знал Бобби, чтобы не ответить: «Чушь собачья», – и не вышвырнуть его из комнаты. Я пошел с ним в наш гараж, где на красной тележке «Американский летун» стояла странная фанерная конструкция, отдаленно напоминающая истребитель, но с крыльями, направленными вперед. По центру болтами крепилось седло, которое он снял с лошадки-качалки. Кресло пилота. Тут же торчал какой-то рычаг. Двигатель отсутствовал. Бобби сказал, что это планер. Он хотел, чтобы я столкнул его с холма Кэрригэна, самого крутого во всем парке Гранта, округ Колумбия. Склон делила пополам бетонная дорожка, по которой гуляли старики.
– Это, – сказал Бобби, – моя посадочная полоса.
– Бобби, – заметил я, – у твоей игрушки крылья направлены не в ту сторону.
– Нет, – возразил он. – Они направлены куда надо. Я видел передачу о ястребах в «К
Страница 28
ролевстве дикой природы». Они камнем падают на свою добычу, а потом меняют направление крыльев на противоположное, поднимаясь вверх. Они с двумя суставами, понимаешь? При таком положении подъемная сила больше.– Тогда почему военные самолеты не делают такими? – спросил я, понятия не имея, что на кульманах как американских, так и русских конструкторов уже нарисованы истребители с направленными вперед крыльями.
Бобби пожал плечами. Он не знал, и его это не волновало.
Мы поднялись на холм Кэрригэна, Бобби уселся на седло лошадки-качалки и схватился за рычаг.
– Толкни меня посильнее, – попросил он. Его глаза сверкали безумным светом, который я так хорошо знал: Господи, иногда они так сверкали еще в колыбели. Но Богом клянусь, я бы не стал толкать его так сильно, если бы думал, что эта штуковина сработает.
Но я этого не знал, вот и толкнул тележку изо всей силы. Он покатил вниз, вопя, как ковбой, закончивший трудовой день и направляющийся в город за несколькими кружечками пива. Одной старушке пришлось отпрыгнуть в сторону; Бобби едва не сшиб старика с ходунками. Когда половина склона осталась позади, он потянул рычаг, и я смотрел, широко раскрыв глаза, потрясенный, в страхе и изумлении, как его сделанная из кусков фанеры конструкция отделилась от тележки. Поначалу она зависла в нескольких дюймах над ней, словно собираясь вернуться на прежнее место. Но тут налетел порыв ветра, и самолет Бобби начал подниматься, словно кто-то тянул его невидимым канатом. А тележка «Американский летун» скатилась с бетонной дорожки в кусты. Бобби же поднялся сначала на десять футов, потом – на двадцать, наконец – на пятьдесят. Он скользил над парком Гранта на своем самолете с направленными вперед крыльями и ликующе вопил.
Я побежал за ним, умоляя его спуститься, в голове мелькали отвратительно четкие видения: он вываливается из идиотского седла лошадки-качалки, разбивается, упав на дерево или на одну из многочисленных парковых статуй. И я не просто представлял себе похороны моего брата: я на них присутствовал.
– БОББИ! – орал я. – СПУСКАЙСЯ!
– Й-А-А-А-А-А-А! – Голос Бобби едва долетал до меня, и его переполнял восторг. Изумленные шахматисты, любители покидать фрисби и побегать трусцой, сидевшие на скамейках читатели, влюбленные – все как один бросили свои занятия и наблюдали.
– БОББИ, НА ЭТОЙ ГРЕБАНОЙ ШТУКОВИНЕ НЕТ РЕМНЯ БЕЗОПАСНОСТИ! – Насколько помню, я впервые произнес вслух это слово.
– Все-е-е-е бу-у-у-у-дет хорошо-о-о-о-о! – Он кричал во всю мощь легких, и я ужаснулся тому, что едва слышал его. Я бежал вниз по склону холма Кэрригэна, продолжая орать, но у меня не осталось ни малейших воспоминаний о том, какие слова срывались с моих губ. Зато на следующий день я мог говорить только шепотом. Помню, как пробегал мимо молодого человека в аккуратном костюме-тройке, стоявшего рядом со статуей Элеоноры Рузвельт у подножия холма. Он посмотрел на меня и непринужденно заметил: «Вот что я скажу вам, друг мой: от этой кислоты жуткие флэшбэки».
Я помню, как странная, бесформенная тень скользила по зеленым лужайкам парка, кренилась и ломалась, падая на скамьи, урны, вскинутые лица зевак. Помню, как преследовал ее. Помню исказившееся лицо нашей матери и покатившиеся по ее щекам слезы, когда я рассказывал ей, как самолет Бобби, который и взлететь-то не должен был, перевернулся высоко в небе от внезапного порыва ветра и Бобби завершил свою короткую, но яркую жизнь размазанным по асфальту Ди-стрит.
Возможно, человечеству бы повезло, если бы все так и произошло, однако получилось иначе.
Вместо этого Бобби повернул назад, к холму Кэрригэна, одной рукой держась за хвост своего самолета, чтобы не свалиться с этого чертова седла, и начал снижаться, взяв курс на пруд в центре парка Гранта. Заскользил в пяти футах над ним, потом в четырех… а потом его кроссовки уже рассекали воду, поднимая двойные буруны, пугая самодовольных (и перекормленных) уток. Они торопливо, с негодующим кряканьем освобождали дорогу Бобби, а тот заливисто смеялся. Он приземлился на берегу, меж двух скамей, от удара о которые у его планера отвалились крылья. Бобби вылетел из седла, ударился головой и разревелся.
Такой вот была жизнь с Бобби.
Но не все было столь зрелищным… по крайней мере, до появления «Успокоителя». И я рассказал вам эту историю, потому что она наиболее наглядно иллюстрирует сложившуюся ситуацию: жизнь рядом с Бобби сводила с ума. К девяти годам он ходил на лекции по квантовой физике и высшей математике в Джорджтаунском университете. В один из дней заглушил радиоприемники и телевизоры на нашей улице – и в четырех соседних кварталах – своим голосом. Нашел на чердаке старый переносной телевизор и превратил его в радиостанцию, вещающую в широком диапазоне. Один старенький черно-белый «Зенит», двенадцать футов проволоки, вешалка на коньке дома – и вуаля! Порядка двух часов жители четырех кварталов Джорджтауна по всем частотам ловили только радиостанцию «БОБ» и слушали голос моего брата, зачитывающего некоторые из моих
Страница 29
рассказов, рассказывающего тупые анекдоты, объясняющего, что именно высокое содержание серы в бобах приводит к тому, что мой отец так много пердит на утренних воскресных службах. «Но большинство «голубков» он выпускает очень тихо, – сообщил Бобби своей более чем трехтысячной аудитории, – а самых шумных обычно придерживает до исполнения псалмов».Моему отцу, которого все это крайне огорчило, пришлось заплатить штраф в семьдесят пять долларов, выписанный Федеральной комиссией по связи, и он вычел их из денег, которые предназначались Бобби на карманные расходы в следующем году.
Жизнь с Бобби, да, конечно… но посмотрите. Я плачу. Искренние ли это слезы – или препарат начинает действовать? Думаю, первое. Бог свидетель, я его любил… Но, пожалуй, мне все равно лучше поторопиться.
Бобби окончил школу к десяти годам, но так и не стал бакалавром гуманитарных или естественных наук, не говоря уже о высших степенях. Причина заключалась в том самом большом и мощном компасе, стрелка которого все вращалась и вращалась в его голове в поисках истинного севера.
Он прошел период увлечения физикой, потом, более короткий, влюбленности в химию… но Бобби никогда не хватало терпения на скрупулезные математические расчеты, поэтому эти сферы человеческой деятельности не удержали его. Он мог многого достичь, но физика и химия – как и точные науки в целом – навевали на него скуку.
К пятнадцати годам Бобби увлекся археологией. Облазил подножия Белых гор около нашего летнего коттеджа в Норт-Конуэе, реконструируя историю живших здесь индейцев по наконечникам стрел, кремневым ножам и даже древесному углю давно потухших костров в мезолитовых пещерах центральной части Нью-Хэмпшира.
Но это прошло, и он начал читать книги по истории и антропологии. Когда Бобби исполнилось шестнадцать, мои отец и мать с неохотой отпустили его в экспедицию по Южной Америке с группой антропологов из Новой Англии.
Вернулся он через пять месяцев с первым настоящим загаром на лице. Он также вырос на дюйм, похудел на пятнадцать фунтов, и в нем прибавилось сдержанности. Он остался достаточно веселым, но его вечный мальчишечий энтузиазм, иногда заразительный, иногда утомляющий, исчез. Именно тогда, впервые на моей памяти, он заговорил о новостях… в смысле, о том, какие они плохие. Шел 2003 год, тот самый, когда экстремистская группа, отколовшаяся от Организации освобождения Палестины и назвавшаяся «Сынами джихада» (почему-то это название всегда казалось мне отвратительно похожим на какую-нибудь католическую общину в Западной Пенсильвании) взорвала «грязную бомбу» в Лондоне, сделав шестьдесят процентов его территории непригодными для проживания, а оставшиеся сорок – опасными для тех, кто собирался иметь детей (или прожить больше пятидесяти лет, если на то пошло). В том году мы попытались установить блокаду Филиппин после того, как правительство Седеньо согласилось принять «небольшую группу» советников из Красного Китая (тысяч пятнадцать или около того, согласно информации с наших разведывательных спутников), и отказались от своих планов лишь тогда, когда стало очевидно, что: а) китайцы всерьез готовы выпустить ракеты, если мы не дадим задний ход; и б) у американцев нет особого желания совершить массовое самоубийство ради Филиппинских островов. В тот же год еще одна группа обезумевших говнюков – думаю, албанцев, – попыталась распылись над Берлином вирус СПИДа.
Такие новости огорчали всех, а Бобби просто вогнали в депрессию.
– Почему люди такие озлобленные? – однажды спросил он меня. Случилось это в конце августа, мы еще жили в нашем летнем коттедже в Нью-Хэмпшире, но большая часть вещей уже лежала в коробках и чемоданах. Коттедж навевал грусть, выглядел покинутым, как всегда перед тем, как мы все разбегались в разные стороны. Меня ждал Нью-Йорк, а Бобби – Уэйко, штат Техас, подумать только. Это лето он провел, читая книги по социологии и геологии – такую вот безумную смесь, – и хотел, по его словам, провести в Уэйко пару экспериментов. Говорил буднично, как бы ни о чем, но я заметил, что последние две недели, которые мы провели вместе, моя мать как-то по-особенному, внимательно поглядывала на него. Мы с отцом ничего не подозревали, но, думаю, мама знала, что стрелка компаса Бобби перестала вращаться и четко нацелилась в выбранном направлении.
– Почему они такие озлобленные? – переспросил я. – Ты меня спрашиваешь?
– Кому-то придется ответить на этот вопрос. – Он пожал плечами. – И очень скоро, судя по тому, как развиваются события.
– Они развиваются, как и всегда развивались, – усмехнулся я. – А люди озлобленные потому, что, думаю, они такими созданы. Если хочешь кого-то винить, вини Бога.
– Это чушь. Я в это не верю. Даже двойные икс-хромосомы в итоге оказались чушью. И не говори мне, что причина в экономических трудностях, конфликте между имущими и неимущими, потому что и это объясняет далеко не все.
– Первородный грех, – напомнил я. – Отличное объяснение… бальзамом льется для души, не стой на месте, а пляши.
– Что ж, мож
Страница 30
т, и первородный грех, – не стал спорить Бобби. – Но каково средство, большой брат? Ты задавался таким вопросом?– Средство? Какое средство? Не понимаю тебя.
– Думаю, это вода, – задумчиво сказал Бобби.
– Что?
– Вода. Что-то в воде. – Он посмотрел на меня. – Или что-то, чего в воде нет.
На следующий день Бобби уехал в Уэйко. И я не видел его до тех пор, пока три года спустя он не появился в моей квартире в вывернутой наизнанку футболке и с двумя стеклянными контейнерами.
– Привет, Говард, – поздоровался он, небрежно похлопав меня по спине, словно прошло только три дня.
– Бобби! – проорал я и сжал его в медвежьем объятии. В грудь уперлось что-то твердое, и я услышал сердитое гудение.
– Я тоже рад тебя видеть, но осторожнее. Ты расстраиваешь аборигенов.
Я торопливо отступил на шаг. Бобби опустил на пол большой бумажный пакет и снял с плеча сумку. Потом осторожно достал из пакета два стеклянных контейнера. Пчелы уже успокаивались и возвращались к своим делам, но осам происходящее определенно не нравилось.
– Бобби. – Я смотрел на него и улыбался. Не мог заставить себя стереть улыбку с лица. – Чем теперь занимаешься?
Он расстегнул молнию на сумке и достал банку из-под майонеза, наполовину заполненную прозрачной жидкостью.
– Видишь? – спросил он.
– Да. То ли вода, то ли дистиллят.
– На самом деле, и то, и другое, если только ты мне поверишь. Источник этого – артезианская скважина в Ла-Плате, маленьком городке в сорока милях от Уэйко, и эти полбанки, которые ты видишь, первоначально представляли собой пять галлонов. Да, братец, у меня там работает настоящий перегонный аппарат, но не думаю, что правительство меня за него накажет. – Его улыбка стала шире. – Здесь только вода, но это самый крепкий чертов самогон в истории человечества.
– Я понятия не имею, о чем ты.
– Знаю, что не имеешь. Но ты все поймешь. И вот что я тебе скажу, брат…
– Что?
– Если это идиотское человечество продержится еще шесть месяцев, готов спорить, оно просуществует до скончания веков. – Он поднял майонезную банку и уставился на меня сквозь нее увеличенным, невероятно серьезным глазом. – Это лекарство от самой худшей болезни, которой только может заразиться Homo sapiens.
– От рака?
– Нет, – ответил Бобби. – От войны. Драк в баре. Стрельбы из автомобиля. Всей этой мерзости. Где у тебя ванна, Говард? Не то я сейчас лопну.
В ванной он не только надел футболку как положено, но и причесался… правда, привычным ему способом: смочил волосы под краном, а потом зачесал назад пальцами.
Затем он глянул на два стеклянных контейнера и объявил, что пчелы и осы вернулись в нормальное состояние.
– Хотя для осиного гнезда понятие «нормальное» неприменимо, Говард. Осы – общественные насекомые, такие же, как пчелы и муравьи, но в отличие от пчел, которые разумны практически всегда, и муравьев, которые изредка впадают в шизофрению, осы – полные и абсолютные безумцы. – Бобби улыбнулся. – Совсем как мы, старые, добрые Homo sap. – И он снял крышку с контейнера, в котором находились пчелы.
– Вот что я предлагаю, – начал я, натянуто улыбаясь. – Верни крышку на место и просто расскажи мне все. Наглядный показ оставь на потом. Я хочу сказать, владелец нашего дома – душка, но управляющий – здоровенная активная лесби. Которая курит сигары «Оди Перод» и весит на тридцать фунтов больше меня. Она…
– Тебе понравится, – продолжил Бобби, словно и не услышал меня: с этой его привычкой я сталкивался не реже, чем с десятипальцевым методом причесывания волос. Мог ли я его остановить? Разумеется, нет. Я слишком сильно радовался его возвращению. Думаю, даже тогда я знал: грядет что-то невообразимо ужасное, – но он буквально гипнотизировал меня, стоило мне провести с ним каких-то пять минут. Он был Люси, которая держала мяч и обещала: теперь взаправду, а я – Чарли Брауном, который бежал по полю, чтобы ударить по нему[10 - Люси и Чарли Браун – герои комикса и мультфильмов «Мелочь пузатая».]. – Более того, вероятно, ты видел это раньше – на фотографиях, которые время от времени появляются в журналах, или в телевизионных документальных передачах о дикой природе. Ничего особенного, но кажется чем-то из ряда вон выходящим, потому что люди – и совершенно напрасно – относятся к пчелам предвзято.
И что самое странное, он сказал чистую правду: я это уже видел.
Он сунул руку в контейнер между ульем и стеклом. Менее чем через пятнадцать секунд на его руке появилась живая черно-желтая перчатка. В голове ярко вспыхнуло воспоминание: я, в пижаме, сижу перед телевизором, в руках плюшевый медвежонок, вскоре нужно ложиться спать (Бобби еще даже не родился), и наблюдаю с ужасом, отвращением и невероятным интересом, как какой-то пасечник позволяет пчелам полностью закрыть его лицо. Сначала они формируют маску палача, а потом он стряхивает их, превращая в гротескную живую бороду.
Внезапно лицо Бобби исказилось, но затем он улыбнулся.
– Одна укусила меня. Они еще немного нервничают после путешествия. Из Ла-Платы до У
Страница 31
йко меня подвезла одна милая женщина, местный страховой агент, на стареньком «Пайпер-Кабе»[11 - «Пайпер-Каб» – легкий двухместный самолет.]. Потом самолетом какой-то мелкой авиакомпании «Эйр-жопс» я долетел до Нового Орлеана. Добрался сюда с сорока пересадками, но клянусь, из себя насекомых вывела поездка на такси от Ла-Мусорки[12 - Ла-Мусорка – прозвище аэропорта Ла-Гуардия.]. На Второй авеню рытвин больше, чем на Бергенштрассе после капитуляции Германии.– Знаешь, я думаю, что тебе все-таки лучше убрать оттуда руку, Бобс, – выразил я свое отношение к происходящему. Я ждал, что пчелы вот-вот вылетят из контейнера – и уже представлял себе, как часами гоняюсь за ними со сложенной газетой, чтобы перебить одну за другой, словно сбежавших заключенных в старом фильме о тюрьме. Но ни одна не вылетала… во всяком случае, пока.
– Расслабься, братец. Ты когда-нибудь видел, чтобы пчела жалила цветок? Или хотя бы слышал об этом?
– Ты на цветок не похож.
Он рассмеялся.
– Чушь. Ты думаешь, пчелы знают, как выглядит цветок? Ха-ха. Ничего подобного, друг. Они не знают, как выглядит цветок, точно так же, как мы с тобой не знаем, какие звуки издают облака. Они знают, что я сладкий, потому что мой пот содержит сахарозный диоксин… помимо еще тридцати семи диоксинов, и это только те, которые нам известны. – Он задумчиво умолк. – Хотя должен признать, я подстраховался, немного подсластил себя этим вечером. В самолете съел коробку вишен в шоколаде.
– Господи, Бобби!
– И в такси добавил пару пирожных.
Он сунул в контейнер вторую руку и принялся осторожно сметать пчел. Я заметил, как он поморщился еще раз, прежде чем освободился от последней пчелы, и облегченно вздохнул, когда он закрыл крышку стеклянного контейнера. На обеих руках Бобби появились покрасневшие припухлости: на левой – посреди ладони, на правой – повыше, у того места, которое хироманты называют «браслетами судьбы». Его ужалили, но я понимал, что именно он хотел мне показать: не меньше четырех сотен пчел ползали по руке Бобби. Ужалили только две.
Бобби достал пинцет из кармашка для часов, подошел к моему столу. Отодвинул рукопись, которая лежала рядом с «Уонг-майкро», компьютером, которым я тогда пользовался, и направил лампу на то место, откуда убрал листы. Настроил, сфокусировав маленькое яркое световое пятно на вишневом дереве.
– Пишешь что-нибудь интересное, Бау-Вау? – спросил он, и я почувствовал, как поднялись волосы на затылке. Когда в последний раз он называл меня Бау-Вау? В четыре года? В шесть? Черт, я не знаю. Он пытался что-то вытащить из левой руки. Ему это удалось, и он положил нечто миниатюрное, меньше волоска в ноздре, в мою пепельницу.
– Статью о подделках для «Вэнити фэйр», – ответил я. – Бобби, а чем ты, черт побери, сейчас увлекся?
– Вытащишь второе? – спросил он с извиняющейся улыбкой, протягивая мне пинцет и правую руку. – Я всегда думал, что должен в равной степени владеть обеими руками, раз я такой умный, но у моей левой руки ай-кью не выше шести.
Старый, добрый Бобби.
Я сел рядом с ним, взял пинцет и вытащил пчелиное жало из красной припухлости рядом с тем местом, которое следовало в данном конкретном случае назвать «браслетами рока». Бобби в это время рассказывал мне о различиях между пчелами и осами, между водой в Ла-Плате и Нью-Йорке и о том, как (черт побери!) все изменится к лучшему благодаря его воде и моей помощи.
И в итоге я со смехом побежал к футбольному мячу, который держал мой гениальный брат. В последний раз.
– Пчелы жалят только по необходимости, потому что их это убивает, – будничным тоном говорил Бобби. – Ты помнишь тот день в Норт-Конуэе, когда ты сказал, что мы продолжаем убивать друг друга из-за первородного греха?
– Да. Не шевелись.
– Если это правда, если Бог действительно любит нас до такой степени, что позволил собственному сыну умереть на кресте, и при этом отправляет нас толпами в ад только потому, что одна глупая сука польстилась на плохое яблоко, тогда проклятие наше в одном: он создал нас осами, а не пчелами. Черт, Говард, что ты там вытворяешь?
– Не шевелись, – повторил я, – и я его вытащу. Если хочешь махать руками – подожду.
– Ладно, – ответил он и замер, позволяя мне вытащить жало. – Пчелы – камикадзе природы, Бау-Вау. Посмотри на стеклянный контейнер. Две, что укусили меня, лежат дохлыми на дне. Их жала зазубрены, как рыболовные крючки. В кожу жало входит легко, но когда пчела пытается его вытащить, оно разрывает ей внутренности.
– Круто. – Я бросил в пепельницу второе жало. Зазубрин я не видел, а микроскопа, чтобы разглядеть, у меня не было.
– Потому они особенные.
– Готов спорить.
– У ос жала, наоборот, гладкие. Поэтому они жалят, сколько им заблагорассудится. После третьего или четвертого раза яд заканчивается, но они могут продолжать жалить, просто пробивая кожу… что обычно и делают. Особенно стенные осы. Таких я и привез. Их надо успокаивать. Веществом, которое называется ноксон. От него у них жуткое похмелье, поэтому просыпаются о
Страница 32
и еще более злобными.Он очень серьезно посмотрел на меня, и тут я впервые обратил внимание на темные мешки под его глазами и осознал, что мой брат смертельно вымотан.
– Поэтому люди и продолжают воевать, Бау-Вау. Снова и снова. У нас гладкие жала. А теперь смотри.
Он встал, подошел к сумке, порылся в ней, достал пипетку. Открыл майонезную банку и набрал немного дистиллированной техасской воды.
С пипеткой направился к стеклянному контейнеру с осиным гнездом. Я увидел, что крышка у него другая: на ней имелся маленький пластмассовый ползунок. Объяснений не требовалось: с пчелами брат без опаски снимал крышку, с осами приходилось принимать максимальные меры предосторожности.
Бобби сжал резиновый шарик. Две капли воды упали на гнездо, оставив темное пятнышко, которое практически мгновенно исчезло.
– Подождем три минуты.
– Что?..
– Никаких вопросов, – оборвал он меня. – Ты сам все увидишь. Три минуты.
За это время он прочитал мою статью о подделках… больше двадцати страниц.
– Ладно. – Бобби положил рукопись на стол. – Неплохо написано, брат. Но тебе надо бы прочитать о том, как Джей Гулд украсил вагон-гостиную личного поезда подделками Мане. Это действительно смешно. – С этими словами он снял крышку с контейнера с осиным гнездом.
– Господи, Бобби, прекрати этот балаган! – воскликнул я.
– Все тот же трусишка, – рассмеялся Бобби и достал гнездо, тускло-серого цвета, размером с мяч для боулинга. Он держал его в руках. Осы вылетали из гнезда и садились на его руки, щеки, лоб. Одна подлетела ко мне и приземлилась на предплечье. Я убил ее резким ударом, и она упала на ковер. Я испугался – по-настоящему испугался. Адреналин выплеснулся в кровь. Я чувствовал, что глаза вот-вот вылезут из орбит.
– Не убивай их, – остановил меня Бобби. – Это все равно что убивать младенцев, потому что они не могут причинить тебе никакого вреда. В этом весь смысл. – Он принялся перекидывать осиное гнездо с руки на руку, словно огромный мяч для софтбола. Потом подбросил его в воздух. Я в ужасе наблюдал, как осы кружат по гостиной, словно истребители на боевом патрулировании.
Бобби осторожно опустил гнездо в стеклянный контейнер, сел на диван. Похлопал по подушке рядом с собой, и я подошел, словно загипнотизированный. Осы были везде: на ковре, на потолке, на шторах. Полдесятка ползли по экрану телевизора.
Прежде чем я сел, Бобби смахнул парочку с диванной подушки, на которую опускался мой зад. Они тут же улетели. Летали осы легко, ползали легко, двигались быстро. По их поведению не чувствовалось, что они находятся под действием каких-то препаратов. И пока Бобби говорил, они без труда находили дорогу к своему многослойному дому, ползали по нему, а потом исчезали в дыре на крыше.
– Я не первым заинтересовался Уэйко, – продолжил Бобби. – Так уж вышло, это самый большой город в удивительной маленькой мирной части штата, которому в сравнении с другими, per capita[13 - На душу населения (лат.).], наиболее свойственно насилие. Техасцы обожают стрелять друг в друга, Говард… в этом штате у людей такое хобби. Половина мужчин выходит из дома с оружием. В любой субботний вечер бары Форт-Уэрта превращаются в тиры, где стреляют по пьяным, а не по глиняным тарелочкам. Там больше членов Национальной стрелковой ассоциации, чем прихожан методистской церкви. Техас, конечно, не единственное место, где люди стреляют друг в друга, или режут опасными бритвами, или засовывают своих детей в духовку, если те слишком долго кричат, ты понимаешь, но там больше всего любят огнестрельное оружие.
– За исключением Уэйко, – уточнил я.
– Там тоже любят пострелять, – ответил Бобби. – Просто гораздо реже пускают оружие в ход друг против друга.
Господи! Я только глянул на часы и не поверил своим глазам. Мне казалось, что пишу я минут пятнадцать, может, чуть дольше, а на самом деле прошло больше часа. Такое со мной случается, когда я очень тороплюсь, но я не могу позволить себе отвлекаться на эти подробности. Чувствую я себя как обычно: никакой сухости в горле, не приходится прилагать усилия, чтобы подобрать нужное слово, и, глядя на уже напечатанное, я вижу обычные опечатки и забитые места. Но нет смысла обманывать себя. Надо торопиться. «Какая ерунда», – сказала Скарлетт, и все такое.
Мирную обстановку в Уэйко заметили и исследовали раньше, главным образом, социологи. Как сказал Бобби, если заложить в компьютер достаточно статистических данных по Уэйко и другим аналогичным регионам – плотность населения, средний возраст, средний уровень экономического развития, средний уровень образования и десятки других факторов, – в итоге получится бросающаяся в глаза аномалия. Научные работы редко настроены на игривый лад, но тем не менее, в некоторых из более пяти десятков, прочитанных Бобби, с иронией предполагалось, что причина, возможно, в «чем-то в воде».
– Я решил, а может, пора отнестись к шутке со всей серьезностью, – пояснил Бобби. – В конце концов, во многих местах в воду кое-что добавляют, чтобы предотвратить разр
Страница 33
шение зубов. Фториды.Он направился в Уэйко с тремя лаборантами: двумя студентами-выпускниками, будущими социологами, и одним профессором геологии, который находился в годовом отпуске и жаждал приключений. За шесть месяцев Бобби и социологи написали компьютерную программу, которая иллюстрировала явление, названное моим братом единственным в мире штилетрясением. В сумке у него лежала чуть помятая распечатка. Он передал ее мне. Я увидел сорок концентрических колец. Уэйко располагался в восьмом, девятом и десятом, если двигаться к центру.
– А теперь смотри. – Он накрыл распечатку прозрачной пленкой. Новые кольца, но с числами в каждом. Сороковое кольцо – 471. Тридцать девятое – 420. Тридцать восьмое – 418. И так далее. В паре колец числа увеличивались вместо того, чтобы уменьшаться, но только в паре (и ненамного).
– Это что?
– Каждое число – количество насильственных преступлений в соответствующем кругу, – ответил Бобби. – Убийства, изнасилования, нападения, побои, даже акты вандализма. Компьютер рассчитывает число по формуле, принимающей во внимание плотность населения. – Он постучал пальцем по кольцу 27, на котором стояло число 204. – В этом месте, к примеру, проживает менее девятисот человек. Число включает в себя три или четыре случая домашнего насилия, пару ссор в баре, один случай жестокого обращения с животными – какой-то выживший из ума фермер разозлился на свинью и выстрелил в нее зарядом каменной соли, если не ошибаюсь – и одно непредумышленное убийство.
Я видел, что в центральных кругах числа уменьшались стремительно: 85, 81, 70, 63, 40, 21, 5. В эпицентре штилетрясения Бобби находился город Ла-Плата. Назвать его сонным маленьким городком представлялось более чем справедливым.
По разработанной шкале Ла-Плате соответствовал ноль.
– И этот город, Бау-Вау, – Бобби наклонился вперед, нервно потер руки, – стал для меня эквивалентом Райского сада. Население пятнадцать тысяч человек, двадцать четыре процента – смешанной крови, то есть метисы. Фабрика по пошиву мокасин, две или три авторемонтные мастерские, две или три небольшие фермы. Это для работы. Для отдыха – четыре бара, пара танцзалов, где можно услышать любую музыку, если она звучит как песни Джорджа Джонса[14 - Джордж Джонс (1931–2013) – один из наиболее известных вокалистов в истории кантри-музыки.], два кинотеатра под открытым небом и боулинг. – Он помолчал, прежде чем добавить: – Плюс винокурня. За пределами Теннесси такого хорошего виски не производят нигде.
Короче (больше ни на что времени уже не осталось), в Ла-Плате существовали все условия для того, чтобы город был рассадником бытового насилия, о котором мы читаем каждый день в разделе «Полицейская хроника». Но нет. За пять лет, предшествовавших приезду моего брата, там случилось только одно убийство и два нападения. Ни тебе изнасилований, ни жестокого обращения с детьми. Четыре вооруженных ограбления, но они были делом рук заезжих гастролеров… как и убийство, как и одно из нападений. Местным шерифом был толстый старый республиканец, очень похожий на актера Родни Дейнджерфилда. Все знали, что он целыми днями сидит в местной кофейне, дергает себя за галстук и слезно просит забрать его жену. Мой брат предполагал, что это не просто неудачная шутка. Он практически не сомневался, что у бедняги первая стадия болезни Альцгеймера. Единственным помощником шерифа служил его же племянник. Бобби говорил, что племянник как две капли воды похож на Джуниора Сэмплса в старых выпусках шоу «Хи-Ха».
– Отправь этих двух парней в любой из городов Пенсильвании, во всех отношениях сходных с Ла-Платой, за исключением географического положения, и их бы вышибли пятнадцать лет тому назад. Но в Ла-Плате они будут занимать свои посты до конца жизни… и умрут, скорее всего, во сне.
– И что ты сделал? – спросил я. – С чего начал?
– Что ж, первую неделю или две после завершения обработки всего этого статистического дерьма мы просто сидели и смотрели друг на друга, – ответил Бобби. – Я хочу сказать, мы ждали чего-то подобного, но не до такой степени. Даже Уэйко не подготовил нас к тому, с чем мы столкнулись в Ла-Плате. – Бобби нервно заерзал и хрустнул суставами пальцев.
– Господи, я терпеть не могу, когда ты так делаешь, – фыркнул я.
Он улыбнулся.
– Извини, Бау-Вау. В общем, мы начали геологические исследования, потом провели тщательный анализ воды. Я не ожидал ничего сногсшибательного. Все в этих местах пользовались скважинами, обычно глубокими, и регулярно проверяли воду, чтобы убедиться, что в ней нет борнокислого натрия или чего-то такого. До столь очевидной причины докопались бы давным-давно. Поэтому мы продолжили исследования на субмолекулярном уровне, и вот тут обнаружились весьма любопытные странности.
– Какие странности?
– Разрывы в атомных цепочках, субдинамические электрические флуктуации и какой-то неведомый белок. Вода – это тебе не просто аш-два-о, там еще и сульфиды, и соли железа, и бог знает что еще, свойственное водоносному горизонту конкретного региона. Что
Страница 34
касается воды в Ла-Плате, в ее формулу нужно записать множество букв, похожих на те, что пишут за фамилией почетного профессора. – Его глаза блеснули. – Но самой интересной находкой оказался белок. Насколько нам известно, ранее его обнаруживали только в одном месте: в человеческом мозгу.Ну вот.
Он только что проявился – первый симптом, – между двумя глотками: сухость в горле. Не слишком сильная, но мне пришлось прерваться и взять стакан ледяной воды. У меня осталось, наверное, минут сорок. И Господи, как же много мне еще нужно сказать! Об осиных гнездах, которые они нашли, с нежалящими осами; об автомобильной аварии, свидетелями которой стали Бобби и один его помощник: водители, оба мужчины, оба выпившие, оба примерно двадцати четырех лет (по социологическим параметрам, лоси в период спаривания), вылезли из-за руля, пожали друг другу руки, обменялись информацией о своих страховых агентствах и отправились в ближайший бар, чтобы пропустить еще по стаканчику.
Бобби говорил не один час – времени в его распоряжении было гораздо больше, чем у меня. И долгий рассказ привел к прозрачной жидкости в майонезной банке.
– Теперь у нас в Ла-Плате своя винокурня. А это продукт, который мы получаем на выходе, Говард. Пацифистский самогон. Водоносный слой под тем техасским регионом глубокий и очень большой: прямо-таки подземное озеро Виктория, просочившееся сквозь пористые осадочные породы над границей Мохоровичича. Эта вода тоже сильная, но благодаря многократной перегонке у вещества, которым я воздействовал на ос, эффективность гораздо выше. У нас его сейчас почти шесть тысяч галлонов, в больших резервуарах из нержавеющей стали. К концу года наши запасы увеличатся до четырнадцати тысяч. К следующему июню – до тридцати. Но этого недостаточно. Нам нужно больше, мы должны получать его быстрее… а потом еще и транспортировать.
– Транспортировать куда? – спросил я.
– Для начала на Борнео. – Я подумал, что либо свихнулся, либо не расслышал. Правда. – Посмотри сам, Бау-Вау… извини, Говард. – Он вновь покопался в сумке, достал несколько аэрофотоснимков, протянул мне. – Видишь? Это же потрясающе! Словно сам Господь вмешался в наши повседневные программы со своим: «Внимание! Внимание! Экстренное сообщение! Это ваш последний шанс, говнюки! А теперь мы возобновляем прерванную передачу».
– Не знаю, о чем ты, – ответил я. – И понятия не имею, на что смотрю.
То есть я смотрел на остров – не сам Борнео, а к востоку от него. У острова имелось название: Гуландио, с горой посередине и множеством деревень с глинобитными домиками на нижних склонах. Вершину горы скрывали облака. Я хотел сказать другое: что не знаю, на что именно смотреть.
– У горы то же название, что и у острова. Гуландио. На местном наречии это означает «милость», или «судьба», или «рок», выбирай сам. Но Дюк Роджер говорит, что в действительности это самая большая на земле мина с часовым механизмом… и взорваться она должна к октябрю следующего года. Если не раньше.
Самое безумное состоит в следующем: история эта кажется безумной, только если излагать ее наспех, что я сейчас и делаю. Бобби хотел, чтобы я помог ему собрать от шестисот тысяч до полутора миллионов долларов. На что их потратить, он уже знал: первое, наработать от пятидесяти до семидесяти тысяч галлонов этого, как он выражался, «первосортного» дистиллята; второе, по воздуху переправить дистиллят на Борнео, где имелись аэродромы для приема тяжелых транспортных самолетов (на Гуландио мог совершить посадку только дельтаплан); третье, кораблями доставить дистиллят на остров, называющийся Судьба, или Рок, или Милость; четвертое, на грузовиках поднять дистиллят по склону вулкана, который спал (если не считать нескольких выбросов дыма в 1938 году) с 1804 года, а потом вылить в кратер вулкана. Дюк Роджерс, вернее Джон Пол Роджерс, профессор геологии, заявлял, что на Гуландио не просто начнется извержение. По его расчетам, вулкану предстояло взорваться, как в девятнадцатом веке взорвался Кракатау, и вызвать катастрофу, в сравнении с которой взрыв «грязной бомбы», отравившей Лондон, покажется детской шалостью.
По словам Бобби, вулканический пепел после извержения Кракатау облетел буквально весь земной шар. Результаты этого извержения легли в основу теории «ядерной зимы», сформулированной группой Сагана. Три месяца после извержения жители другой половины Земли наслаждались ярчайшими рассветами и закатами из-за частичек, которые несли с собой струйные потоки и течения Ван Аллена, находящиеся в сорока милях ниже радиационного пояса того же Ван Аллена. Произошли глобальные изменения климата, которые продолжались пять лет, и пальмы, что прежде росли только в восточной Африке и Микронезии, внезапно появились в Северной и Южной Америках.
– В Северной Америке все пальмы нипа вымерли к тысяча девятисотому году, – добавил Бобби, – но они прижились и прекрасно себя чувствуют по другую сторону экватора. Их посадил Кракатау, Говард… точно так же, как я хочу посадить воду Ла-Платы по всей Земле.
Страница 35
Я хочу, чтобы вода из Ла-Платы падала на людей, когда будет идти дождь… а после взрыва Гуландио дождь будет идти часто. Я хочу, чтобы они пили воду Ла-Платы, которая будет попадать в их хранилища пресной воды, я хочу, чтобы они мыли в ней волосы, купались в ней, промывали контактные линзы. Я хочу, чтобы проститутки подмывались ею.– Бобби, ты свихнулся, – ответил я, понимая, что это не так.
Усталая улыбка искривила его губы.
– Я не свихнулся. Хочешь посмотреть на безумцев? Включи Си-эн-эн, Бау… Говард. Увидишь безумие в цвете.
Но я мог и не включать новости (один мой друг взял в привычку называть их «Шарманкой рока»), чтобы понять, о чем говорил Бобби. Индия и Пакистан балансировали на грани войны. Китай и Афганистан тоже. Половина Африки голодала, другая умирала от СПИДа. Последние пять лет, после того, как в Мексике пришли к власти коммунисты, на границе с Техасом не прекращались стычки. Пограничный переход в Тихуане, штат Калифорния, называли Маленьким Берлином из-за возведенной там стены. Бряцание оружием стало оглушительным. В последний день ушедшего года общественная организация «Ученые за ядерную ответственность» перевела свои черные часы на пятнадцать секунд до полуночи[15 - Аллюзия на символические часы Судного дня – проект американского журнала «Бюллетень ученых-атомщиков», запущенный в 1947 г. создателями первой атомной бомбы. Эти часы, показывающие без нескольких минут полночь, демонстрируют уровень напряженности в мире и развитие ядерного вооружения. Полночь является моментом ядерного катаклизма. Решение о переводе стрелок принимает совет директоров журнала при помощи приглашенных экспер-тов, среди которых, в частности, 18 лауреатов Нобелевской премии.].
– Бобби, давай предположим, что все сделано и прошло согласно намеченному плану, – ответил я. – Вероятно, это невозможно и ничего не получится, но давай предположим. Ты понятия не имеешь, какими будут долговременные последствия. – Он начал что-то говорить, но я остановил его взмахом руки. – Даже не говори, что имеешь. Потому что это не так. Ты сумел найти эпицентр штилетрясения и определить причину феномена, это я признаю. Но ты слышал о талидомиде? О том, как, казалось бы, безобидное средство от угрей и бессонницы приводило к раку и инфарктам у тридцатилетних? Ты помнишь вакцину против СПИДа, разработанную в девяносто седьмом году?
– Говард?..
– Она останавливала развитие болезни, зато превращала испытуемых в неизлечимых эпилептиков, которые жили не дольше восемнадцати месяцев.
– Говард?..
– А еще…
– Говард?.. – Я посмотрел на него. – Общество, – начал он и замолчал. Я видел, что у него перехватило дыхание, что он борется со слезами. – Общество нуждается в радикальных мерах, брат. Я ничего не знаю о долговременных последствиях, и изучать их нет времени, потому что у нас нет долговременной перспективы. Может, нам удастся излечиться от этой мерзости. А может…
Он пожал плечами, попытался улыбнуться, посмотрел на меня блестящими глазами, и по его щекам медленно сползли две слезы.
– А может, мы даем героин пациенту, умирающему от рака. В любом случае, это остановит то, что происходит сейчас. Положит колец вселенской боли. – Он вскинул руки, ладонями вверх, чтобы я увидел на них следы укусов. – Помоги мне, Бау-Вау. Пожалуйста, помоги.
Я ему помог.
И мы облажались. Если на то пошло, можно сказать, что облажались по-крупному. Но хотите знать правду? Мне плевать. Мы уничтожили всю растительность, но спасли оранжерею. Что-то вырастет снова. Я надеюсь.
Вы это читаете?
Мои шестеренки начинают залипать. Впервые за долгие годы приходится думать над тем, что я делаю. Какие клавиши нажимать. Следовало прибавить ходу в самом начале.
Впрочем, не важно. Все равно уже ничего не изменишь.
Разумеется, мы это сделали. Перегнали воду, самолетами доставили на Борнео, перевезли на Гуландио, построили на склоне вулкана примитивный подъемник – грубый гибрид подвесной дороги и фуникулера – и вылили более двенадцати тысяч пятигаллоновых контейнеров ла-платовской воды – промывающей мозги – в темные, дымящиеся глубины кратера. Справились за восемь месяцев. Обошлось нам это не в шестьсот тысяч долларов и не в полтора миллиона – более чем в четыре, но все же меньше одной шестнадцатой процента денег, которые Америка потратила на оборону в том году. Вы хотите знать, где мы их взяли? Я бы вам рассказал, будь у меня больше времини, но голова раскалывается, да и не имеет значенея. Если для вас это имеет какое-то значение, большую часть добыл я. Мытьем, катаньем. По правде говоря, не представлял себе, что смогу это сделать, пока не сделал. Но мы справились, и мир не развалился, и этот вулкан – как его там, точно не помню, а возвращатся к началу рукаписи времени нету – взорвался в положенный рок.
Подождите.
Ладно. Чуть лучше. Дигиталин. Знал, что у Бобби есть. Сердце колотится как бешеное но я вновь могу соображать.
Вулкан – гора Милости, как мы ее называли – взорвался, как и предсказал Дук Роджерс. Гора р
Страница 36
анула так што мало никому не паказалось, на какое-то время все атвлеклись от своих дел и посмотрели на нево. Какая ерунда, сказала Скалретт.Все праизошло очень быстро вам бам пардон мадам и все выздоровели. Я серьезно.
Подождите.
* * *
Иисус, пожалуйста, позволь мне закончить.
Я хочу сказать, все как-то притормозили. Все начали более обективно оценивать ситуацию. Обсчество повело себе как осы в гнезде которое Бобби мне показал. Они не шалили. Наступили три года бабьего лета. Люди собирались вместе как в старой песне Янгблада они все собирались вместе, как и хотели хипписы, мир, любовь и Сто
Принял побольше. Ощущение, будто сердце вылезает из ушей. Но если я соберу волю в кулак, если сосредоточусь…
Словно наступило бабье лето, вот что я хотел сказать, три года бабьего лета. Бобби продолжил свои иследования. Ла-Плата. Социологический фон, и т. д. Помните местново шерифа? Толстого старого республиканца, пахожего на Родни Янгблада? Как Бобби сказал что у него преждевременные симптомы болезни Родни?
сосредоточься, говнюк
Не только у него, оказалось таких много в той части Техаса. Все с болезнью пустой головы, вот я про что. Три года мы с Бобби этим занимались. Создали новую программу. Навертили новую кольцевую диаграмму. Я понял что происходит и вернулся сюда. Бобби и два его помошника остались там. Один застлерился сказал Бобби когда появился здесь.
Пожождите пока я…
Хорошо. Последняя попытка. Серце так колотится что не дает дыхать. Новый график, последний график, потрясал только когда его накладывали на диаграмму штилетрясения. Эта диаграмма покасывала снишение насилия с приблицением к Ла-Прате в сентре; Альцгеймерский график показывал увеличение случаеф преждивременного старчского марасма с приближением к Ла-Плате. Люди становились дебилами очинь молотыми.
Последующие три года мы с Бобо принимали все меры предсторошности, пили только бутилированную воду в дождь надевали длинные плащи с капушоном. никакой войны не было и когда все начали дуреть мы не менялись и я приехал сюда потому что он мой брат и я не могу вспомнить его имя
Бобби
Бобби когда приехал сюда сегодня плакал и я казал Бобби я тебу лублуя и Бобби казал мне очинь шаль баувау мне очинь шаль я сделал вес мир полный дубаков и дефилов и я казал луше дубаки и дефилы чем болшая черная дыры в космасе ион плакал и я плакал Бобби я тебя лублу и он казал ты сделаш мне укол спицалной вады, и я казал да и он казал запишы все што случилась и я казал да и казеца записал но не помню вишу слава но не понима что они осначать
у миня Бобби его завут брат и я закончел писал и у миня есть коробка что б туда все склал Бобби казал восдуш десь шистый пролешат миллион лет такой харош такой харош всем брат, я хачу заканчить харош бобби я тебя люблю это не твая вина я тебя люблю
прошаютебя
люблю тебя
падписывю (для мира)
БАУВАУ ФОРНОЙ
Детки в клетке[16 - © Перевод. Вебер В. А., 2000.]
Звали ее мисс Сидли, работала она учительницей.
Ей приходилось вытягиваться во весь свой маленький рост, чтобы писать в верхней части доски, что она сейчас и делала. За ее спиной никто из детей не хихикал, не перешептывался, не пытался съесть что-нибудь сладенькое. Они слишком хорошо знали мисс Сидли. Она всегда могла сказать, кто жует жвачку на задних партах, у кого в кармане рогатка, кто хочет пойти в туалет не по нужде, а чтобы поменяться открытками с фотографиями бейсболистов. Как Господь Бог, она знала все и обо всех.
Волосы у нее поседели, а сквозь тонкое платье проступал поддерживающий позвоночник корсет: в последние годы ее замучили боли в спине. Хрупкая, вечно страдающая, косоглазенькая женщина. Но дети ее боялись. Ее острый язычок сек, как розги. А от взгляда, если он падал на хохотунью или шептуна, даже самые крепкие колени превращались в мягкую глину.
Она писала на доске длинный список слов, которые в этот день предстояло разобрать по буквам, и думала о том, что об ее успехах в долгой и многотрудной учительской карьере можно судить по поведению класса: она могла повернуться к ученикам спиной, не опасаясь, что те тут же займутся своими делами.
– Каникулы, – озвучила она слово, которое выводила на доске. – Эдуард, пожалуйста, используй слово «каникулы» в каком-нибудь предложении.
– На каникулы я ездил в Нью-Йорк, – без запинки ответил Эдуард. Как и учила мисс Сидли, главное слово он произнес четко и размеренно: ка-ни-ку-лы.
– Очень хорошо, Эдуард. – И она перешла к следующему слову.
Разумеется, у нее были свои маленькие хитрости. Успех – это она знала четко – зависел и от мелочей. В классе она никогда не отступала от этого принципа.
– Джейн.
Джейн, которая яростно пролистывала учебник, виновато подняла голову.
– Пожалуйста, закрой книгу. – Книга закрылась. Взгляд светлых глаз Джейн, полных ненависти, уперся в спину мисс Сидли. – После занятий останешься в классе на пятнадцать минут.
Губы Джейн затряслись.
– Да, мисс Сидли, – покорно ответила он
Страница 37
.Мисс Сидли очень ловко использовала свои очки с толстыми стеклами, и ее всегда забавляли виноватые, испуганные лица учеников, когда она ловила их за неположенным занятием. Вот и теперь она увидела, как искаженный, перекошенный Роберт, сидевший в первом ряду, скорчил неодобрительную гримаску. Но ничего не сказала. Пусть Роберт еще немного подергается.
– Завтра, – громко и отчетливо произнесла мисс Сидли. – Роберт, тебя не затруднит предложить нам какое-нибудь предложение со словом «завтра»?
Роберт глубоко задумался. Класс затих, разморенный теплым сентябрьским солнцем. Электрические часы над дверью показывали, что до желанных трех часов осталось всего лишь тридцать минут, и лишь молчаливая, угрожающая спина мисс Сидли удерживала юные головы от сладкой дремы.
– Я жду, Роберт.
– Завтра случится что-то плохое, – ответил Роберт. Предложение он составил совершенно правильно, но седьмое чувство мисс Сидли, свойственное всем строгим учителям, подсказало: что-то не так. – Завт-ра, – как и полагалось, добавил Роберт. Руки его лежали на парте. Он вновь скорчил гримаску. Да еще улыбнулся одними губами. И тут до мисс Сидли дошло: он знает, как она наловчилась использовать очки.
И ладно. Очень даже хорошо.
Она начала писать следующее слово, не похвалив Роберта, предоставив тому увидеть ответ в реакции ее тела. Одним глазом она приглядывала за Робертом. Скоро он высунет язык или поднимет один палец (даже девочки, и те знали, что означает этот неприличный жест) только для того, чтобы посмотреть, действительно ли она знает, что он делает. И вот тогда будет наказан.
Отражение, конечно же, искажало действительность. И смотрела она на него лишь краем глаза искоса, занятая словом, которое писала на доске.
Роберт изменился.
Она едва успела поймать это изменение, заметить, как лицо Роберта стало… другим.
Она резко обернулась, бледная как полотно, не обращая внимания на боль, пронзившую спину.
Роберт вопросительно смотрел на нее. Его руки лежали на парте. Испуга он не выказывал.
Мне это привиделось, подумала мисс Сидли. Я чего-то ждала, а когда ничего не произошло, мое подсознание что-то выдумало. Пошло мне навстречу. Однако…
– Роберт? – Она хотела, чтобы голос звучал властно, хотела, чтобы в нем слышалось невысказанное требование чистосердечного признания. Не получилось.
– Что, мисс Сидли? – Глаза у него были темно-карие, как ил на дне медленно текущего ручья.
– Ничего.
Она вновь повернулась к доске. По классу пробежал легкий шепоток.
– Тихо! – рявкнула она, окинув учеников грозным взглядом. – Еще один звук, и вы все останетесь в школе вместе с Джейн. – Она обращалась ко всему классу, но смотрела на Роберта. В его ответном, чистом, детском взгляде читалось: Почему я, мисс Сидли? Я тут совершенно ни при чем.
Она вновь принялась писать на доске, на этот раз перестав поглядывать на отражение в очках. Последние полчаса закончились, но ей показалось, что Роберт, выходя из класса, очень странно посмотрел на нее, словно говоря: У нас есть тайна, верно?
Взгляд этот не давал ей покоя. Преследовал ее, застрял в голове, словно кусочек мяса между двумя зубами: вроде бы ничего особенного, но противно.
В пять вечера, в одиночестве принявшись за обед (вареные яйца на гренке), мисс Сидли по-прежнему думала об этом. Она знала, что стареет, и воспринимала сие с олимпийским спокойствием. Она не собиралась превращаться в одну из школьных мымр, которых пинками выгоняли на пенсию. Они напоминали мисс Сидли азартных игроков, которые, проигрывая, не могли заставить себя оторваться от стола. Но она-то не проигрывала. Она всегда была в выигрыше.
Мисс Сидли уставилась на вареные яйца.
Разве не так?
Подумала о чистеньких лицах третьеклассников, обнаружила, что наиболее отчетливо видит Роберта.
Встала, включила еще две лампочки.
Позже, когда она легла спать, лицо Роберта опять всплыло перед ней, неприятно улыбаясь. Лицо начало меняться…
Но мисс Сидли заснула до того, как увидела, в кого или во что превратился Роберт.
Сон не принес отдыха, а потому на следующий день она пришла в класс не в самом радужном настроении. С нетерпением ждала, когда же кто-нибудь зашепчется, захихикает, может, передаст записку. Но класс сидел тихо… очень тихо. Все неотрывно смотрели на нее, и мисс Сидли чувствовала, что взгляды учеников ползают по ней, словно слепые муравьи.
Прекрати, жестко одернула она себя. Ты превратилась в выпускницу колледжа, ведущую свой первый урок.
День тянулся ужасно медленно, так что последнего звонка она ждала даже с большим нетерпением, чем дети. Наконец они построились у двери, парами, мальчики и девочки, держась за руки.
– Свободны, – отпустила их мисс Сидли, а потом слушала их радостные крики в коридоре и залитом солнцем школьном дворе.
Что же я такое увидела, когда он изменился? Что-то луковицеобразное. Что-то мерцающее. Это что-то смотрело на меня, да, смотрело и ухмылялось, и это был не ребенок. Скорее старик, очень злобный и…
– Мисс Сидли?
Страница 38
на дернула головой, с губ сорвалось непроизвольное: «Ой!»Мистер Хэннинг виновато улыбнулся:
– Извините, что напугал вас.
– Все нормально, – с излишней резкостью ответила она. О чем она только что думала? Что с ней случилось?
– Вас не затруднит проверить, есть ли бумажные полотенца в туалете для девочек?
– Конечно. – Она поднялась, потерла руками поясницу. На лице мистера Хэннинга отразилось сочувствие. А вот этого не надо, подумала она. Старой деве это ни к чему.
Она протиснулась мимо мистера Хэннинга и зашагала по коридору к туалету для девочек. Наткнулась на галдящих мальчишек, которые несли бейсбольное снаряжение. Мальчишки тут же затихли, и крики раздались вновь уже во дворе.
Мисс Сидли хмуро посмотрела им вслед, подумала, что в ее время дети были другими. Нет, насчет вежливости речь не шла, на это детей никогда не хватало, насчет уважения к взрослым тоже. Но вот такого лицемерия не было и в помине. Раньше они так не затихали при появлении взрослых, с гаденькими улыбками на лицах. Их презрение тревожило, даже выводило из себя. Словно они…
Прятались за масками? Так?
Мисс Сидли отбросила эту мысль и вошла в туалет. Маленькое L-образное помещение. Туалетные кабинки располагались вдоль одной стороны длинной части, раковины – с двух сторон короткой.
Проверив контейнеры с бумажными полотенцами, она поймала в зеркале свое отражение и уставилась на него. Ей не понравилось то, что она увидела, совершенно не понравилось. Двумя днями раньше этого взгляда не было – испуганного, затаившегося. С ужасом она осознала, что расплывчатое, искаженное отражение бледного лица Роберта с очков проникло ей в голову и укоренилось там.
Дверь открылась, мисс Сидли услышала, как в туалет, хихикая, вошли две девочки. Она уже хотела обогнуть угол и выйти из туалета, когда услышала свою фамилию. Вернулась к раковинам и вновь начала проверять контейнеры с бумажными полотенцами.
– И тогда он…
Тихие смешки.
– Она знает, но…
Снова смешки, липкие, как растаявшее мыло.
– Мисс Сидли…
Хватит! Прекратите этот шум!
Приблизившись к углу, она увидела их тени, расплывчатые, бесформенные, от рассеянного света, падавшего сквозь матовые окна, других и быть не могло. Тени накладывались друг на друга.
Новая мысль мелькнула в голове.
Они знают, что я здесь.
Да. Они знали. Эти маленькие сучки знали.
Сейчас она задаст им перца. Будет трясти, пока не застучат зубы, а смешки не сменятся рыданиями, будет бить головами о кафельные стены, пока они не расскажут все что знали.
И вот тут тени изменились. Удлинились, сгорбились, приняли странные, угрожающие формы, при виде которых мисс Сидли подалась назад, прижалась спиной к стене между раковинами, сердце едва не выпрыгнуло у нее из груди.
Но они продолжали хихикать.
Только голоса изменились. В них не осталось ничего девичьего, они лишились пола, души, в них слышалось только Зло. Люди так смеяться не могли.
Мисс Сидли уставилась на горбатые тени и вдруг начала на них кричать, все громче и громче, до визга. А потом лишилась чувств. Но хихиканье, словно смех демонов, последовало за ней и в темноту.
Разумеется, она не могла сказать правду.
Мисс Сидли поняла это, едва открыла глаза и увидела над собой озабоченные лица мистера Хэннинга и миссис Кроссен. Миссис Кроссен держала у ее носа флакон с нюхательной солью, который взяла в аптечке первой помощи физкультурного зала. Мистер Хэннинг повернулся к двум девочкам, которые с любопытством поглядывали на мисс Сидли, и предложил им идти домой.
Обе улыбнулись мисс Сидли тайной улыбкой и вышли за дверь.
Ладно, она сохранит их секрет. На какое-то время. Она же не хотела, чтобы ее посчитали сумасшедшей или маразматичкой. Она им подыграет. Зато потом выведет на чистую воду и выдаст им по полной программе.
– Боюсь, я поскользнулась, – проговорила она спокойно и села, не обращая внимая на боль в спине. – Не заметила лужицы.
– Это ужасно, – запричитал мистер Хэннинг. – Ужасно. Вы…
– Ты не сильно ударила спину, Эмили? – перебила его миссис Кроссен. Мистер Хэннинг с благодарностью посмотрел на нее.
Мисс Сидли встала, позвоночник просто визжал от боли.
– Нет. Знаете, падение даже пошло на пользу. Сработало как мануальная терапия. Спина просто перестала болеть.
– Мы можем послать за доктором, – предложил мистер Хэннинг.
– В этом нет необходимости, – холодно улыбнулась ему мисс Сидли.
– Я могу вызвать вам такси.
– И это совершенно ни к чему. – Мисс Сидли направилась к двери туалета, открыла ее. – Я всегда езжу домой на автобусе.
Мистер Хэннинг вздохнул и повернулся к миссис Кроссен. Миссис Кроссен закатила глаза и промолчала.
На следующий день мисс Сидли оставила Роберта в классе после занятий. Он не сделал ничего предосудительного, поэтому она просто обвинила его в том, чего не было. Угрызений совести мисс Сидли не испытывала: он же монстр, а не маленький мальчик. И она должна заставить его в этом признаться.
Боль в спине буквально убивала ее. И Роберт
Страница 39
это знал. Мало того, надеялся, что ее недомогание ему поможет. Но напрасно. Это была еще одна из ее маленьких хитростей. Спина у нее болела постоянно, все двенадцать последних лет, и очень часто так же сильно, как сейчас, ну, может, чуть-чуть слабее.Она закрыла дверь, в классе они остались вдвоем.
Постояла, сверля Роберта взглядом. В надежде, что он отведет глаза. Но он не отвел. Продолжал смотреть на нее, и вскоре на губах заиграла легкая улыбка.
– Чему ты улыбаешься, Роберт? – вкрадчиво спросила она.
– Я не знаю, – ответил тот, продолжая улыбаться.
– Скажи мне, пожалуйста.
Роберт промолчал.
Продолжая улыбаться.
С игровой площадки доносились крики детей. Над головой гудели электрические часы.
– Нас не так уж мало, – буднично так сказал Роберт, словно речь шла о погоде. – Теперь уже промолчала мисс Сидли. – Одиннадцать только в этой школе.
Вот оно, зло, неожиданно для себя подумала мисс Сидли. Страшное, невероятное зло.
– Маленькие мальчики, которые рассказывают нехорошие истории, попадают в ад, – отчеканила она. – Я знаю, многие родители больше не говорят об этом своим… своим отпрыскам… но это факт, заверяю тебя, факт, от которого никуда не деться, Роберт. Маленькие мальчики, которые рассказывают нехорошие истории, попадают в ад. Если на то пошло, и маленькие девочки тоже.
Улыбка Роберта стала шире, коварнее.
– Вы хотите, чтобы я изменился, мисс Сидли? Вы действительно хотите взглянуть на меня?
Мисс Сидли почувствовала, как по коже побежали мурашки.
– Уходи. А завтра приведи в школу мать или отца. Тогда мы с этим и разберемся.
Вот так. Она вновь почувствовала под ногами твердую почву. И ждала, что его лицо сморщится, а из глаз покатятся слезы.
Но вместо этого Роберт продолжал улыбаться. Губы разошлись во всю ширь, обнажив острые зубы.
– Вы думаете, я вам все расскажу и покажу, мисс Сидли? Роберт, другой Роберт, он бы с удовольствием рассказал и показал. Правда, сейчас он прячется в моей голове. – Уголки рта зловеще изогнулись. – Иногда начинает бегать… это щекотно. Он очень хочет пообщаться с вами.
– Уходи, – пробормотала мисс Сидли. Гул электрических часов многократно усилился.
Роберт изменился.
Его лицо начало менять форму, словно расплавленный воск, глаза превратились в большие плошки, нос расплющился, рот практически исчез. Голова вытянулась, волосы встали дыбом.
Роберт захихикал.
Глухой звук вырвался из его носа, носа, который заполнил собой нижнюю половину лица, ноздрей, которые сомкнулись, слились, превратились в черную пещеру.
Роберт поднялся, продолжая хихикать, и за его спиной она увидела останки другого Роберта, настоящего Роберта, в тело и мозг которого вселился монстр.
Мисс Сидли повернулась и выбежала из класса.
Вопя во весь голос, пронеслась по коридору, распугивая нескольких задержавшихся в школе учеников. Мистер Хэннинг выглянул из своего кабинета в тот самый момент, когда мисс Сидли распахнула входную дверь и с криками выбежала под ясное сентябрьское небо.
Он, конечно же, бросился за ней.
– Мисс Сидли! Мисс Сидли!
Роберт вышел из класса, с любопытством наблюдая за происходящим.
Мисс Сидли ничего не видела, ничего не слышала. Она скатилась по ступенькам, пересекла тротуар, оглашая все дикими криками, выбежала на мостовую. Панически загудел гудок, над мисс Сидли возникла громада автобуса, лицо водителя перекосило от страха. Тормоза зашипели, как разъяренные драконы.
Мисс Сидли упала, огромные колеса, дымясь сожженной резиной, замерли в восьми дюймах от ее хрупкого, затянутого в корсет тела. Она лежала на мостовой, слышала шум собирающейся вокруг толпы.
Повернулась, увидела таращащихся на нее детей. Они окружили ее плотным кольцом, как окружают могилу родные и друзья, пришедшие проститься с покойным. А в первом ряду стоял Роберт, маленький могильщик, готовый бросить первую лопату земли ей в лицо.
Откуда-то издалека доносился дрожащий голос водителя: «…сумасшедшая, не иначе… еще полфута и…»
Мисс Сидли смотрела на детей. Их тени падали на нее. Их лица напоминали бесстрастные маски. Но некоторые улыбались тайной улыбкой, и мисс Сидли поняла, что скоро она снова закричит.
Но тут мистер Хэннинг разорвал плотное кольцо учеников, разогнал их по домам, и по лицу мисс Сидли покатились слезы.
Месяц она не появлялась в своем третьем классе. Спокойно сказала мистеру Хэннингу, что ей нездоровится, и мистер Хэннинг предложил ей обратиться к врачу и обсудить с ним возникшие проблемы. Мисс Сидли согласилась с тем, что это наиболее разумный выход. И добавила, что готова немедленно подать заявление об отставке, если будет на то желание школьного совета, хотя ей, конечно же, не хотелось бросать любимое дело. Мистер Хэннинг, смутившись, ответил, что необходимости в этом нет. В результате в конце октября мисс Сидли вновь появилась в школе, готовая вступить в предложенную ей игру. Теперь она знала, как в нее играть.
Первую неделю она ничего не предпринимала. Ей казалось, что весь класс следит за ней
Страница 40
враждебными, недобрыми глазами. Роберт загадочно улыбался ей с первой парты, и она не решалась вызвать его к доске.Когда же она дежурила на детской площадке, Роберт, улыбаясь, подошел к ней с мячом в руках.
– Вы просто не поверите, как нас теперь много. Не поверят и другие, – тут, к полному изумлению мисс Сидли, он ей подмигнул, – если вы попытаетесь им сказать.
Девочка, которая каталась на качелях, встретилась с мисс Сидли взглядом и рассмеялась.
Мисс Сидли строго посмотрела на Роберта.
– Почему ты так решил, Роберт?
Роберт ничего не ответил, а на его губах продолжала играть улыбка.
Мисс Сидли принесла в школу пистолет, принадлежавший ее брату. Тот снял его с мертвого немца после битвы за «выступ»[17 - Битва за «выступ» – контрнаступление немцев в Арденнах в декабре 1944 г., которое удалось остановить лишь благодаря начавшемуся раньше намеченных сроков наступлению советских войск на Восточном фронте.]. Джим уже десять лет как умер. В коробку с пистолетом она не заглядывала лет пять, но знала, где он лежит вместе с матово поблескивающими патронами. Она осторожно зарядила пистолет, следуя наставлениям брата, и положила в сумочку. Не забыла и запасные обоймы.
Войдя в класс, тепло улыбнулась ученикам, особенно Роберту. Роберт улыбнулся в ответ, и в его глазах она увидела прячущегося за ними монстра.
Она понятия не имела, что за существо жило теперь под кожей ребенка, да ее это особо не волновало. Мисс Сидли надеялась только на то, что от настоящего Роберта уже ничего не осталось. У нее не было желания становиться убийцей. Она решила, что настоящий Роберт скорее всего уже умер или сошел с ума, соседствуя с этой мерзкой тварью, которая хихикала в классе и швырнула ее под колеса автобуса. А если и нет, она совершала милосердный поступок, освобождая его от такого соседства.
– Сегодня у нас будет контрольная, – объявила мисс Сидли. Ученики не заахали, не заерзали, лишь молча смотрели на нее. Взгляды эти придавливали мисс Сидли к земле. – Особая контрольная. Я буду вызывать вас по одному в комнату, где стоит светокопировальная машина. Тот, кто справится, получит конфету и отправится домой. Здорово, правда?
Они улыбались и молчали.
– Роберт, пойдешь первым?
Роберт встал, загадочно улыбаясь. Открыто состроил гримасу.
– Да, мисс Сидли.
Мисс Сидли подхватила сумочку, и вдвоем они двинулись по пустынному коридору. Из-за закрытых дверей долетало неясное бормотание: в других классах шли обычные уроки. Комната, в которой стояла светокопировальная машина, находилась в дальнем конце коридора, за туалетами. Два года тому назад стены обили звуконепроницаемыми панелями: машина была старая и очень шумная.
Мисс Сидли закрыла дверь, заперла ее.
– Здесь тебя никто не услышит. – Она достала пистолет. – Говори, или…
Роберт невинно улыбался.
– Нас очень много. И не только здесь. – Он оперся маленькой ручкой о светокопировальную машину. – Вы снова хотите увидеть, как я изменяюсь?
Прежде чем она успела ответить, лицо Роберта начало трансформироваться, и мисс Сидли выстрелила. Один раз. В голову. Тело бросило на светокопировальную машину, потом оно сползло на пол. И застыло. Тело маленького мальчика с круглой черной дырой над правым глазом.
Мальчик выглядел таким умиротворенным.
Мисс Сидли наклонилась над ним, тяжело дыша. Щеки ее побледнели.
Фигурка не шевелилась.
Человеческая!
Это был Роберт.
Нет!
Ты все это выдумала, Эмили. У тебя разыгралось воображение.
Нет! Нет, нет и нет!
Она вернулась в класс и начала по одному заводить учеников в комнату, где стояла светокопировальная машина. Застрелила двенадцать, и убила бы остальных, если б миссис Кроссен не понадобилось скопировать какой-то документ.
У миссис Кроссен округлились глаза, одна рука поднялась ко рту. Она начала кричать и кричала, пока мисс Сидли не положила руку ей на плечо.
– Так надо, Маргарет, – сказала она кричащей миссис Кроссен. – Это ужасно, но так надо. Все они – монстры.
Миссис Кроссен смотрела на маленькие тела, лежащие вокруг светокопировальной машины, и кричала. Девочка, которую мисс Сидли держала за руку, начала монотонно ей подвывать: «У-у-у-у-у… у-у-у-у…»
– Изменяйся, – приказала мисс Сидли. – Покажи миссис Кроссен свою сущность. Покажи ей, что я все сделала правильно. Девочка продолжала выть. – Изменяйся, черт бы тебя побрал! – взвизгнула мисс Сидли. – Мерзкая сучка, грязная дрянь! Изменяйся! – Она подняла пистолет. Девочка сжалась в комок, но миссис Кроссен успела пантерой кинуться на мисс Сидли.
Суд не состоялся.
Газеты требовали отмщения, убитые горем родители проклинали мисс Сидли, город остолбенел от шока, но потом здравый смысл возобладал, и все обошлось без суда. Законодательное собрание штата проголосовало за более строгие критерии отбора учителей, в связи с трауром школа на Летней улице на неделю закрылась, а мисс Сидли отправили в закрытую психиатрическую лечебницу в Огасту. Она прошла курс глубокого психоанализа, ее лечили самыми современным
Страница 41
лекарствами и методами, включая трудотерапию. Год спустя, под строгим контролем, мисс Сидли включили в экспериментальную программу коррекционной терапии.Его звали Бадди Дженкинс, он работал психиатром.
С блокнотом в руке, он сидел за стеклянной панелью, пропускавшей свет только в одну сторону, и смотрел в большую комнату, оборудованную, как детская. У дальней стены белка неустанно кружилась в беличьем колесе. Мисс Сидли сидела в инвалидном кресле с книжкой сказок в руках. Ее окружали доверчивые, умственно неполноценные дети. Они ей улыбались, по подбородкам текла слюна, они прикасались к ней мокрыми пальчиками, тогда как нянечки пристально следили за происходящим из другого окна, чтобы прекратить эксперимент при малейших признаках агрессивности мисс Сидли.
Поначалу Бадди казалось, что мисс Сидли адекватно реагирует на происходящее. Она читала сказки вслух, погладила маленькую девочку по голове, успокоила маленького мальчика, который упал, споткнувшись о кубик. Но потом что-то начало ее беспокоить. Она нахмурилась, отвернулась от детей.
– Пожалуйста, увезите меня отсюда, – попросила мисс Сидли, обращаясь к стенам.
Ее увезли. Бадди Дженкинс продолжал наблюдать за детьми, которые проводили ее тупыми взглядами. Но не только. Один улыбнулся. Другой поднес палец к губам. Две девочки взялись за руки и захихикали.
В ту ночь мисс Сидли перерезала себе горло осколком разбитого зеркала, после чего Бадди Дженкинс начал все более внимательно приглядываться к детям. И вскоре уже не мог оторвать от них глаз.
Летающий в ночи[18 - © Перевод. Малахов В. И., 2000.]
1
Несмотря на наличие у Диза лицензии пилота, он не слишком интересовался этим делом до убийств в аэропорту Мэриленда – третьего и четвертого случаев в серии. Лишь тогда он учуял особое сочетание крови и потрохов, которого ожидали читатели «Взгляда изнутри». Ухватившись за добрую дешевую тайну вроде этой, можно ожидать резкого взлета тиража, а в желтой прессе увеличение тиража гораздо важнее названия игры: это – ее Священный Грааль.
Впрочем, одновременно с хорошей новостью Диз узнал и плохую. Хорошая состояла в том, что он наткнулся на этот сюжет раньше прочей своры; он все еще не побежден, он еще чемпион, он еще первый боров в свинарнике. Плохая же заключалась в том, что лавры на деле принадлежали Моррисону… Пока, во всяком случае. Моррисон, новый главный редактор, продолжал ковыряться в этом проклятом деле даже после того, как Диз, ветеран репортерского ремесла, заверил его, что там, кроме врак и слухов, ничего нет. Дизу не очень нравилось, что Моррисон учуял кровь первым – собственно говоря, ему это страшно не нравилось, – и это вызывало у него вполне объяснимую потребность разозлить Моррисона. И он уже знал, как это сделать.
– Даффри, Мэриленд, верно?
Моррисон кивнул.
– Из серьезной прессы за это еще никто не уцепился? – спросил Диз и с удовлетворением заметил, что Моррисон тут же ощетинился.
– Если вы имеете в виду, не предположил ли кто-нибудь, что там действует серийный убийца, ответ – «нет», – холодно заметил он.
Но это ненадолго, подумал Диз.
– Но это ненадолго, – произнес Моррисон. – Еще один случай и…
– Подайте досье, – бросил Диз, указывая на светло-коричневую папку, лежавшую на неестественно аккуратном столе Моррисона.
Вместо этого лысеющий редактор накрыл папку ладонью, и Диз понял две вещи: Моррисон собирается ее отдать, но сначала хочет немного поквитаться за изначальное недоверие… и за его надменную ветеранскую позу. Что ж, может, оно и верно. Может, даже первому борову свинарника надо время от времени накручивать маленький хвостик, чтобы напомнить ему его место в существующем порядке вещей.
– Я думал, вы должны быть в Музее естественной истории и разговаривать со специалистом по пингвинам, – сказал Моррисон. Уголки его губ скривились в легкой, но, несомненно, недоброй улыбке. – Тем самым, который считает, что они умнее людей и дельфинов.
Диз указал на единственный предмет на столе Моррисона, не считая папки и фотографий туповатой на вид жены и туповатых на вид троих детей: большая проволочная корзина с этикеткой «ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ». В настоящее время в ней лежала тонкая рукопись из шести – восьми страничек, скрепленная приметной ярко-красной скрепкой Диза, и конверт с пометкой «Контактные отпечатки. Не сгибать».
Моррисон снял ладонь с папки (при этом у него был такой вид, будто он готов снова ее прихлопнуть, если Диз резко дернет), открыл конверт и вытряс оттуда два листа с черно-белыми снимками не больше почтовых марок. На каждом снимке были длинные ряды пингвинов, молча смотревших в видоискатель. В них, несомненно, было что-то жуткое – на взгляд Мертона Моррисона, они напоминали зомби Джорджа Ромеро во фраках. Кивнув, он опустил их обратно в конверт. Диз в принципе недолюбливал всех редакторов, но вынужден был признать, что этот по крайней мере воздает должное, когда требуется. Такое свойство встречалось нечасто, и Диз подозревал, что в дальнейшей жизни редактора эт
Страница 42
станет причиной всяческих медицинских проблем. Впрочем, возможно, они уже начались. Вот он сидит, ему явно еще тридцати пяти нет, а череп уже по меньшей мере на три четверти голый.– Неплохо, – произнес Моррисон. – Кто снимал?
– Я снимал, – ответил Диз. – Я всегда делаю снимки к своим статьям. Вы хоть иногда смотрите на подписи к фотографиям?
– Обычно нет, – ответил Моррисон и бросил взгляд на рабочее заглавие, которое Диз пришлепнул к статье о пингвинах. Либби Грэннит придумала бы, конечно, что-нибудь более броское, более яркое – это все-таки ее работа, – но в отношении заголовков инстинкт Диза не подводил, и он обычно находил нужную улицу, даже если не удавалось найти нужный дом и нужную квартиру. «Внеземной разум на Северном полюсе» – так звучал этот. Пингвины, конечно, пришельцами не были, а Моррисон был в курсе того, что на самом деле они живут в районе Южного полюса, но это почти не имело значения. Читатели «Взгляда изнутри» сдвинулись и на пришельцах, и на разуме (возможно, оттого, что большинство из них ощущали себя первыми и чувствовали в себе большой недостаток второго), и значение имело именно это.
– Заголовок что-то не очень, – заговорил Моррисон, – но…
– …Для этого есть Либби, – закончил за него Диз. – Так что…
– Что? – поинтересовался Моррисон.
Под очками в золотой оправе его глаза казались большими, голубыми и бесхитростными. Он снова накрыл папку ладонью, улыбнулся Дизу и выжидающе на него посмотрел.
– Так что вы хотите от меня услышать? Что я ошибся?
Улыбка Моррисона стала на миллиметр-другой шире.
– Всего лишь, что вы могли ошибиться. Этого, пожалуй, будет достаточно – вы же знаете, какой я душка.
– Ну да, рассказывайте, – сказал Диз, почувствовав, однако, облегчение. Он вполне мог снести некоторую толику унижения, но вот ползать на брюхе он не любил.
Моррисон глядел на него, прижимая папку растопыренными пальцами.
– Ладно: я мог ошибиться.
– Очень великодушно с вашей стороны в этом признаться, – заметил Моррисон и подал ему папку.
Диз алчно вцепился в папку, пересел в кресло у окна и раскрыл ее. То, что он сейчас читал – а это было всего лишь бессистемной подборкой сообщений информационных агентств и вырезок из нескольких еженедельных газет небольших городков, – его потрясло.
Я этого не увидел раньше, подумал он, и тут же у него промелькнуло: Почему я этого не увидел раньше?
Ответа он не знал… Но зато точно знал, что если будет и дальше пропускать такие сюжеты, то придется перестать считать себя первым боровом в свинарнике желтой прессы. А еще он знал, что если бы им с Моррисоном пришлось поменяться местами (а за последние семь лет Диз дважды отказывался от места главного редактора «Взгляда изнутри»), то заставил бы Моррисона ползать перед ним на брюхе, как черепаху, прежде чем отдать папку.
Черта с два, сказал он себе. Ты бы выкинул его из кабинета как паршивого кота.
У него промелькнула мысль, что он может перегореть. Он знал, что в этом деле такое случается довольно часто. Конечно, какое-то время ты можешь писать о летающих тарелках, уносящих целые бразильские деревни (обычно такие материалы иллюстрируются нерезкими фотографиями лампочек, подвешенных на нитках), собаках, умеющих считать, и безработных папашах, которые кромсают своих детишек на мелкие кусочки. А потом, в один прекрасный день, ты ломаешься. Как Дотти Уолш, которая как-то вечером вернулась домой и легла в ванну, обернув голову пластиковым мешком из химчистки.
Не будь дураком, сказал он себе, но беспокойство не покидало его. Сюжет там прямо сидел, большой, как жизнь, но раза в два гнуснее. Как же, черт возьми, он сумел его проморгать?
Он взглянул на Моррисона, который откинулся в кресле, сложив руки на животе, и наблюдал за ним.
– Ну и? – поинтересовался Моррисон.
– Да, – откликнулся Диз. – Из этого, возможно, получится что-то грандиозное. Но это еще не все. По-моему, это правда.
– Мне плевать, правда это или нет, – заметил Моррисон, – если это помогает продавать газету. А с таким материалом мы сможем продать очень много газет, верно, Ричард?
– Да. – Он поднялся и засунул папку под мышку. – Хочу пройтись по следам этого парня, начиная с первого известного случая в Мэне.
– Ричард!
Диз повернулся от двери и увидел, что Моррисон снова разглядывает контактные отпечатки. Он улыбался.
– Как вы думаете, что, если поместить лучшие из этих рядом со снимком Дени Де Вито из фильма про Бэтмена?
– Сойдет, – ответил Диз и вышел. Вопросы и сомнения вдруг чудесным образом отошли на задний план; ноздри снова щекотал давно знакомый, сильный и совершенно неотразимый запах крови, и теперь он хотел лишь одного – пройти весь путь до конца.
Конец наступил через неделю, но не в Мэне, не в Мэриленде, а гораздо южнее, в Северной Каролине.
2
Лето было в разгаре, и это означало, что жизнь должна быть проще, а хлопок выше, но ничто не давалось легко Ричарду Дизу тем долгим днем до самой темноты.
Основной проблемой было то, что Диз – какое-то вре
Страница 43
я по крайней мере – никак не мог сесть в небольшом аэропорту Уилмингтона, обслуживавшем лишь одну крупную авиакомпанию, несколько местных авиалиний и множество частных самолетов. В этом районе оказалось несколько скоплений грозовых облаков, и Диз описывал круги в девяноста милях от аэродрома, поднимаясь то вверх, то вниз в неустойчивых воздушных потоках, а когда пошел последний час дневного света, он начал ругаться. К тому времени, когда ему дали разрешение на посадку, было уже 19:45. До заката оставалось меньше сорока минут. Он не знал, придерживается ли Летающий в Ночи обычных правил, но если придерживается, то он неподалеку.И Летающий там был: Диз в этом не сомневался. Он нашел то самое место, ту самую «Сессну-Скаймастер». Поиски могли привести его в Виргинию-Бич, Шарлотту, Бирмингем или еще куда-нибудь южнее, но не привели. Диз не знал, где тот скрывался между вылетом из Даффри в Мэриленде и прилетом сюда, но ему было все равно. Достаточно было осознания того, что интуиция не подвела – парень продолжал кружить по ветру. Большую часть прошлой недели Диз убил на то, чтобы обзвонить все аэропорты к югу от Даффри, которые, возможно, укладывались в схему действий Летающего; он снова и снова повторял звонки из номера в мотеле «Дейз-инн», пока не начинал болеть палец, а собеседники не начинали раздражаться его настойчивостью. И все же в итоге настойчивость была вознаграждена, как уже нередко бывало.
Накануне вечером частные самолеты садились на все предполагаемые аэродромы, и везде среди них были «Сессны-Скаймастер-337». И неудивительно, поскольку это – вроде «тойоты» частной авиации. Но «Сессна-337», вчера вечером приземлившаяся в Уилмингтоне, была именно той, что он искал: никаких сомнений. Он сел на хвост этому парню.
Крепко сел на хвост.
– Н471Б, заход по ИЛС, ВПП 34, – послышалось в наушниках. Говорили лаконично и протяжно. – Курс 160. Занимайте 3000 футов.
– Курс 160. Снижаюсь с шести до трех. Вас понял.
– И учтите, погодка у нас внизу довольно паршивая.
– Вас понял, – ответил Диз, подумав о том, что старый Фермер Джон, который сидит там в какой-нибудь пивной бочке, именуемой в Уилмингтоне диспетчерской службой, был уверен, что оказал ему услугу, сообщив об этом. Но он-то знал, что погода в этом районе паршивая; он видел грозовые тучи, в которых местами гигантскими фейерверками полыхали молнии, и последние минут сорок он описывал круги, ощущая себя так, словно сидит в бетономешалке, а не в двухмоторном «Бичкрафте».
Он вырубил автопилот, который так долго водил его дурацкими кругами над Северной Каролиной, где он то видел, то терял из виду фермерские поля внизу, и ухватился за штурвал. Внизу никакого хлопка, насколько он мог видеть, – ни высокого, ни низкого. Всего лишь несколько пятен истощенных табачных полей, заросших пуэрарией. Диз с радостью направил самолет на Уилмингтон и пошел на снижение по приборам уже под контролем с земли.
Он взял было микрофон, решив вызвать старого Фермера Джона и спросить, не произошло ли у них внизу чего-нибудь необычного – в духе ужасов темной грозовой ночи, которые так нравились читателям «Взгляда изнутри», – но потом повесил микрофон на место. До заката еще оставалось время; по пути из Вашингтона он сверил официальное уилмингтонское время. Он подумал, что пока лучше держать вопросы при себе.
В то, что Летающий в Ночи – настоящий вампир, Диз верил не больше, чем в то, что в детстве четвертаки под подушку ему подкладывала фея, но если этот парень думает, что он вампир – а Диз не сомневался, что тот так и думает, – то этого, возможно, достаточно, чтобы соблюдать правила.
Жизнь в конце концов – подражание искусству.
Граф Дракула с лицензией частного пилота.
Надо признать, подумал Диз, что это куда лучше, чем пингвины-убийцы, вынашивающие планы истребления рода людского.
«Бичкрафт» подпрыгнул, попав в густое скопление облаков по пути к земле. Диз чертыхнулся и выровнял машину, которой погода, казалось, нравилась все меньше.
И мне тоже, малыш, подумал Диз.
Снова попав на открытый участок, он отчетливо увидел огни Уилмингтона и Райтсвилл-Бич.
Да, сэр, толстякам, что ходят в дешевые супермаркеты, это понравится, подумал он, когда слева полыхнула молния. Они раскупят миллионов семьдесят газет с историей про этого парня, когда выйдут за своим вечерним пайком, состоящим из крекеров и пива.
Но не все было так просто, и он это понимал.
Это может оказаться… Нет… Это было бы слишком хорошо.
Это может оказаться правдой.
Когда-то это слово тебе и в голову бы не пришло, старик, подумал он. Возможно, ты уже ломаешься.
И все же у него в голове, как большие леденцы, прокручивались набранные крупным шрифтом заголовки. «РЕПОРТЕР «ВЗГЛЯДА ИЗНУТРИ» ЗАДЕРЖИВАЕТ СУМАСШЕДШЕГО ЛЕТАЮЩЕГО В НОЧИ. ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ РЕПОРТАЖ О ТОМ, КАК НАКОНЕЦ ИЗЛОВИЛИ НОЧНОГО КРОВОПИЙЦУ. «МНЕ ЭТО БЫЛО НУЖНО, – ЗАЯВЛЯЕТ СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНЫЙ ДРАКУЛА».
Диз вынужден был признать, что на великую оперу это не тянет, но все равно звучит.
Он все-таки взял микро
Страница 44
он и прижал кнопку. Он знал, что его кровопийца все еще здесь, но знал он и то, что не успокоится, пока не будет в этом абсолютно уверен.– Уилмингтон, говорит борт Н471Б. «Скаймастер-337» из Мэриленда еще на стоянке?
– Похоже на то, старина, – послышалось сквозь треск помех. – Сейчас не могу говорить. Есть машины в воздухе.
– Красная полоса на нем есть? – все же спросил Диз.
Сначала ему казалось, что ответа он не получит, но потом услышал:
– Красная полоса есть. Отключайся, Н471Б, если не хочешь штрафа от ФКС. Слишком много работы, рук не хватает.
– Спасибо, Уилмингтон, – сказал Диз как можно вежливее.
Повесив микрофон, он показал ему средний палец, но все же улыбался, почти не замечая тряски из-за очередной полосы облачности. «Скаймастер», красная полоса, и он был готов поспорить на жалованье за следующий год, что если бы этот болван с вышки не был бы так занят, он подтвердил бы и хвостовой номер: Н101БЛ.
Одна неделя, Господи, понадобилась всего одна неделя. Он обнаружил Летающего в Ночи, и как бы невероятно это ни казалось, полиция еще не вступила в игру. Если бы полицейские там были – и были бы там из-за этой «Сессны», – Фермер Джон почти наверняка об этом бы сказал, независимо от воздушного движения и атмосферных помех. Бывают вещи, о которых нельзя не посплетничать.
Мне нужен твой снимок, ублюдок, подумал Диз. Он уже видел белые огни приближения, светившиеся в сумерках. Статью-то я еще сделаю, но сначала снимок. Хоть один, но он мне нужен.
Да, потому что именно снимок придает реальность. Никаких размытых, нерезких лампочек; никакого «художественного замысла»: лишь настоящая черно-белая фотография. Он направил машину к земле еще круче, не обращая внимания на предупреждающий сигнал. Лицо его было бледным и сосредоточенным. Он усмехнулся, обнажив небольшие блестящие белые зубы.
В свете сумерек и приборной доски Ричард Диз сам был довольно похож на вампира.
3
Среди множества свойств, которыми отличалась газета «Взгляд изнутри», во-первых, можно было назвать отсутствие интеллигентности, а во-вторых – излишней заботы о таких мелочах, как точность и этичность, но одно было бесспорно: она обладала исключительной настроенностью на ужасы. Мертон Моррисон был порядочной задницей (хотя не до такой степени, как решил было Диз, впервые увидев этого человека, покуривавшего свою идиотскую трубку), но Диз был вынужден признать в нем одно достоинство: он никогда не забывал о том, что в первую очередь обеспечивало успех газете: реки крови и кучи потрохов.
Нет, конечно, там бывали снимки очаровательных младенцев, множество психологических прогнозов и описания чудо-диет, состоявших из таких сомнительных компонентов, как пиво, шоколад и картофельные чипсы, но Моррисон чуял меняющийся приливными волнами характер времени и ни разу не усомнился в своем суждении о том, в каком направлении должна идти газета. Диз считал, что именно уверенность в себе помогла Моррисону продержаться так долго, несмотря на его трубку и твидовые пиджаки из какого-то дурацкого лондонского магазина. Моррисон понимал, что дети-цветы шестидесятых выросли в людоедов девяностых. Психотерапия, политкорректность и «язык чувств» могли что-то значить для верхнего слоя интеллектуалов, но неизменно простой средний человек по-прежнему куда больше интересовался массовыми убийствами, потаенными скандалами из жизни звезд и просто тем, как это Мэджик Джонсон подцепил СПИД.
Диз не сомневался, что еще есть аудитория для Всего Яркого и Прекрасного, но число почитателей Всего Зловещего и Кровавого вновь начало расти, когда поколение Вудстока стало замечать седину у себя в волосах и складки, спускающиеся от уголков капризных, сластолюбивых губ. Мертон Моррисон, которого Диз уже начинал считать кем-то вроде гения интуиции, предал гласности собственный взгляд изнутри в меморандуме, распространенном среди всех штатных и внештатных сотрудников менее чем через неделю после того, как он и его трубка въехали в угловой кабинет. Можете останавливаться и нюхать розы по пути на работу, говорилось в этом документе, но как только вы добрались до работы, раздувайте ноздри – раздувайте их пошире – и начинайте вынюхивать кровь и потроха.
Диз, созданный для вынюхивания крови и потрохов, был в восторге. Его нюх и был причиной того, что он здесь, на подлете к Уилмингтону. Там внизу находится чудовище в человеческом облике, человек, считающий себя вампиром. У Диза уже было заготовлено для него прозвище: оно горело у него в голове, как какая-нибудь бесценная монета в чьем-нибудь кармане. Вскоре он достанет монету и потратит ее. Когда он это сделает, это прозвище появится на стойках с таблоидами рядом с кассами во всех супермаркетах Америки, взывая к покупателям аршинными буквами, которые невозможно не заметить.
«Погодите, дамы и любители сенсаций, – подумал Диз. – Вы еще ничего не знаете, но скоро в вашей жизни появится очень плохой человек. Вы прочитаете его настоящее имя и забудете его, но это не страшно. А вот прозвище, что я ему
Страница 45
дал, прозвище, которое поставит его в один ряд с Джеком-Потрошителем, Кливлендским Мясником и Черной Далией, вы будете помнить. Вы не забудете Летающего в Ночи, который скоро появится перед вами возле касс. Эксклюзивная статья, эксклюзивный сюжет… Но больше всего мне хочется получить эксклюзивный снимок».Он снова взглянул на часы и позволил себе расслабиться на долю секунды (это все, что он мог себе позволить). У него еще оставалось полчаса до темноты, и он поставит свой самолет рядом с белым «Скаймастером» с красной полосой (и таким же красным номером Н101БЛ на хвосте) менее чем через пятнадцать минут.
Спал ли Летающий в городе или где-нибудь в мотеле по дороге к городу? Диз думал иначе. Одной из причин популярности «Скаймастера-337», не считая относительно невысокой цены, было то, что это единственный самолет такого класса с грузовым отсеком в нижней части фюзеляжа. Он был ненамного больше багажника «фольксвагена-жука», это верно, но места хватало на три больших чемодана или пять поменьше, и там явно мог поместиться человек, если он только не баскетбольного роста. Летающий в Ночи мог оставаться в нижнем грузовом отсеке, если (а) он спал калачиком, подтянув колени к подбородку, (б) был психом до такой степени, что считал себя настоящим вампиром, или (в) к нему были применимы оба вышеперечисленных пункта.
Диз поставил бы на (в).
И теперь, когда стрелки высотомера отматывались с четырех до трех тысяч футов, Диз размышлял: «Нет, дружище, ни гостиница, ни мотель тебе не подходят, верно? Если ты изображаешь вампира, ты как Фрэнк Синатра – делаешь все по-своему. Знаешь, что я подумал? Я подумал, что если открыть грузовой отсек твоего самолета, то первым делом оттуда хлынет поток кладбищенской земли (даже если ее там нет, можешь поставить свои верхние клыки на то, что она там будет, когда материал выйдет в свет), а потом я увижу сначала одну ногу в брюках от смокинга, а потом другую, ведь ты же должен быть приодет, верно? Да уж, дорогуша, думаю, ты должен быть одет с иголочки, одет для убийства, а я уже прикрутил к фотоаппарату моторную приставку, и когда я увижу этот плащ, развевающийся на ветру…»
Но на этом течение его мысли остановилось, поскольку именно в этот момент погасли проблесковые белые огни на обеих полосах внизу.
4
«Хочу пройтись по следам этого парня, – сказал он тогда Мертону Моррисону, – начиная с первого известного случая в Мэне».
Не прошло и четырех часов, а он уже оказался в аэропорту округа Камберленд и разговаривал с механиком по имени Эзра Хэннон. По виду мистера Хэннона могло показаться, что он недавно выполз из бутылки с джином, и Диз его не подпускал к своему самолету ближе, чем на расстояние крика, но в то же время выказал этому парню свое полное и учтивое внимание. Еще бы: Эзра Хэннон был первым звеном той цепи, которую Диз начинал считать очень важной.
«Аэропорт округа Камберленд» было громким названием для взлетно-посадочной площадки округа, где было два вагончика и две пересекающиеся полосы. Лишь одна из полос имела гудроновое покрытие. Поскольку Диз ни разу не садился на грунтовую полосу, он запросил гудроновую. Тряска, которую испытал его «Бичкрафт» (за него он заложил все что можно), коснувшись земли, убедила его опробовать грунтовку, когда он взлетел снова, и после посадки он был рад тому, что она оказалась гладкой и твердой, как грудь студентки. Имелся здесь, конечно, и ветроуказатель, и был он, конечно, весь в заплатках, как папашины подштанники. Аэропорты вроде этого всегда имеют ветроуказатель. Это – элемент их сомнительного очарования, как и старинный биплан, который, кажется, всегда стоит перед единственным ангаром.
Округ Камберленд – наиболее населенный в Мэне, но, подумал Диз, этого не скажешь по усеянному коровьими лепешками аэропорту или по виду Джиноголового Чудо-Механика Эзры. Когда он улыбался, демонстрируя все шесть оставшихся зубов, он напоминал статиста из киноверсии «Избавления» Джеймса Дики.
Аэропорт расположился на окраине более фешенебельного городка Фолмута, живущего в основном на сборы за пользование аэродромом от богатых летних жителей. Клэр Боуи, первая жертва Летающего в Ночи, был ночным диспетчером Камберлендского аэродрома и владел четвертью акций аэродрома. Среди прочих работников были два механика и второй наземный диспетчер (наземные диспетчеры также торговали чипсами, сигаретами и газировкой; кроме того, как выяснил Диз, убитый готовил довольно паршивые чизбургеры).
Механики и диспетчеры работали также заправщиками и сторожами. Нередко бывало так, что диспетчеру приходилось бежать из туалета, где он драил полы, чтобы дать разрешение на посадку, сделав непростой выбор из двух имеющихся в его распоряжении полос. Работа была настолько напряженной, что во время пика летнего сезона ночному диспетчеру приходилось нормально поспать не более шести часов от полуночи до семи утра.
Клэр Боуи был убит почти за месяц до визита Диза, и картина, составленная репортером, представляла сочетание газетных сообщений из то
Страница 46
ей папки Моррисона и более живописных деталей, полученных от Джиноголового Чудо-Механика Эзры. И даже сделав необходимую поправку на рассказ первоисточника, Диз остался в уверенности, что в начале июля в этом маленьком занюханном аэропорту произошло нечто очень странное.«Сессна-337», хвостовой номер Н101БЛ, запросил разрешение на посадку незадолго до рассвета утром 9 июля. Клэр Боуи, работавший на аэродроме в ночную смену с 1954 года, когда летчикам иногда приходилось прерывать заход на посадку (в наше время этот маневр называется просто: «повторный набор высоты»), из-за коров, появлявшихся на единственной тогда полосе, поставил в журнале время запроса: 4:32. Приземление было отмечено в 4:49, имя пилота было записано как Дуайт Ренфилд, а местом регистрации обозначен Бангор, штат Мэн. Время, несомненно, было проставлено правильно. Остальное же было враньем (Диз навел справки в Бангоре и без удивления узнал, что там никогда не слыхали ни о каком Н101БЛ), но даже если Боуи и знал, что это было враньем, вряд ли это что-нибудь изменило бы: в Камберлендском аэропорту царила свободная атмосфера, а деньги за пользование аэродромом остаются деньгами.
Имя, названное пилотом, было изощренной шуткой. Дуайтом звали актера по фамилии Фрай, а среди множества прочих ролей Дуайту Фраю довелось сыграть Ренфилда, слюнявого идиота, кумиром которого был самый знаменитый вампир всех времен и народов. Но радиозапрос о посадке от имени графа Дракулы, как предположил Диз, мог бы вызвать подозрения даже в таком сонном городишке, как этот.
Мог бы, но Диз не был уверен. В конце концов деньги за пользование аэродромом остаются деньгами, а «Дуайт Ренфилд» расплатился как положено, наличными, в том числе и за заправку – деньги вместе с копией счета, выписанного Боуи, оставались в кассе и на следующий день.
Диз знал, насколько небрежно и незатейливо контролировалось частное воздушное движение на таких вот небольших аэродромах в пятидесятые и шестидесятые годы, но все равно был поражен тем, насколько неформально отнеслись к Летающему в Ночи в Камберлендском аэропорту. Ведь пятидесятые и шестидесятые уже закончились; наступила эпоха паранойи вокруг наркотиков, и большая часть той дряни, о наличии которой вы должны говорить «нет», проникала через небольшие гавани на небольших суденышках или через маленькие аэропорты на маленьких самолетах – таких, как «Сессна-Скаймастер» «Дуайта Ренфилда». Конечно, деньги остаются деньгами, но Диз мог бы ожидать от Боуи, чтобы тот стукнул в Бангор насчет отсутствующего плана полета, хотя бы для того, чтобы прикрыть задницу. Но он этого не сделал. Тут Дизу пришла в голову мысль о взятке, но его пропитанный джином информатор заявил, что Клэр Боуи был кристально честным человеком, а два фолмутских полицейских, с которыми Диз поговорил позже, подтвердили суждение Хэннона.
Халатность казалась наиболее вероятным ответом, но в конечном итоге это не имело значения: читатели «Взгляда изнутри» не интересовались столь потусторонними вопросами, как или почему что-то произошло. Читателям «Взгляда изнутри» достаточно было узнать, что произошло, сколько продолжалось и успел ли тот, с кем это случилось, завопить. И конечно, снимки. Им нужны были снимки. Огромные, броские черно-белые снимки, если возможно – такие, что просто слетают со страницы роем точек и бьют тебя прямо в лоб.
Джиноголовый Чудо-Механик Эзра имел озадаченный вид и призадумался, когда Диз спросил, куда, на его взгляд, мог направиться «Ренфилд» после посадки.
– Не знаю, – сказал он. – Может, в мотель. Должно быть, взял такси.
– Вы пришли… Во сколько, вы сказали? В семь утра? Девятого июля?
– Ага. Как раз перед тем, как Клэр собрался домой.
– И «Сессна-Скаймастер» была на стоянке, и в ней было пусто?
– Точно. Стояла как раз там, где ваш сейчас стоит, – показал Эзра, и Диз подался назад. От механика шел запах, несколько напоминавший очень старый рокфор, вымоченный в джине «Джилби».
– Клэр, случайно, не сказал, что вызвал такси для пилота? Чтобы отвезти его в мотель? Ведь похоже, что пешком тут ни до одного не добраться.
– Точно, – согласился Эзра. – Ближайший – «Си Бриз», а до него две мили. Может, больше. – Он почесал щетинистый подбородок. – Но вообще-то не помню, чтобы Клэр что-нибудь говорил насчет такси для этого парня.
Диз сделал себе мысленную заметку насчет того, что все равно надо обзвонить окрестные таксомоторные компании. В то время он еще исходил из казавшегося разумным предположения: парень, которого он ищет, спал в постели, как почти все прочие.
– А как насчет лимузина? – спросил он.
– Никак, – уже с большей уверенностью ответил Эз-ра. – Клэр ничего не говорил ни про какие лемазины, а он бы уж наверняка об этом сказал.
Диз кивнул и решил обзвонить и все окрестные компании по прокату лимузинов. Он опросил бы и прочих работников аэропорта, но не ожидал услышать ничего нового; похоже, этот старый алкаш рассказал почти все. До того как Клэр ушел после смены, они выпили с ним кофе, а потом еще раз, к
Страница 47
гда Клэр вечером снова вышел на работу. Вряд ли удастся выудить что-нибудь еще. Не считая Летающего в Ночи, Эзра, похоже, последним видел Клэра Боуи живым.Предмет этих размышлений хитровато взглянул куда-то вдаль, почесал щетину на подбородке, а затем снова перевел мутный взгляд на Диза.
– Насчет такси или лемазина Клэр ничего не говорил, но зато кое-что еще сказал.
– Неужто?
– Точно, – подтвердил Эзра.
Расстегнув карман замасленного комбинезона, он достал пачку «Честерфилда», прикурил сигарету и закашлялся унылым старческим кашлем. Он взглянул на Диза сквозь облачко дыма с видом придурковатого лукавства.
– Оно, может, ничего не значит, а может, и значит. Но на Клэра это точно подействовало. Наверняка, потому что обычно из старика Клэра слова лишнего не вытянешь.
– И что же он сказал?
– Не очень помню, – ответил Эзра. – Иногда, знаете ли, когда я чего-то забываю, физиономия Александра Гамильтона вроде как освежает память.
– А как насчет Эйба Линкольна? – сухо поинтересовался Диз.
Немного поразмыслив – совсем немного, – Хэннон согласился, что иногда такое удается и Линкольну, после чего лик сего джентльмена перекочевал из бумажника Диза в слегка скрюченные пальцы Эзры. Диз подумал, что портрет Джорджа Вашингтона тоже мог бы помочь, но он хотел уверенности в том, что Эзра целиком на его стороне… Кроме того, все это входит в накладные расходы.
– Выкладывайте.
– Клэр сказал, что тот парень имел такой вид, будто на маскарад собрался, – сказал Эзра.
– Да ну? И почему? – Диз подумал, что надо было все-таки остановиться на портрете Вашингтона.
– Сказал, что парень словно из картонки вышел. Смокинг, шелковый галстук и все такое прочее. – Эзра помолчал. – Клэр сказал, что на том парне даже был большой плащ. Изнутри красный, как пожарная машина, а снаружи черный, как задница у сурка. Сказал, что когда плащ у него за спиной раздувался, он был чертовски похож на крылья летучей мыши.
Перед мысленным взором Диза вдруг большими красными неоновыми буквами вспыхнуло слово, и слово это было ЕСТЬ!
Ты еще не знаешь, мой залитый джином друг, подумал Диз, но сейчас ты, возможно, сообщил то, что тебя прославит.
– Вы все насчет Клэра спрашиваете, – сказал Эзра, – но ни разу не спросили, не видел ли я чего интересного.
– А вы видели?
– Вообще-то видел.
– И что же это, дружище?
Эзра поскреб щетинистый подбородок длинными желтыми ногтями, глубокомысленно покосился на Диза своими мутными глазами и сделал еще одну затяжку.
– Снова-здорово, – сказал Диз, но извлек еще один портрет Эйба Линкольна, стараясь сохранить дружелюбие в лице и голосе. Его интуиция сейчас работала на полную катушку и подсказывала ему, что мистер Джиноголовый выжат еще не до конца. Пока по крайней мере.
– Этого, пожалуй, маловато за то, что я вам сейчас скажу, – укоризненно заметил Эзра. – Богатенькие городские парни вроде вас могут себе позволить поболее десятки.
Диз посмотрел на часы – массивный «Ролекс» с бриллиантами, отсвечивающими ему в лицо.
– Черт! – выругался он. – Поздно-то как уже! А я еще даже не поговорил с полицией Фолмута!
Не успел он подняться, как пятерка исчезла из его пальцев и присоединилась к своей подруге в кармане комбинезона Хэннона.
– Ладно, если у вас есть еще что-то, выкладывайте, – произнес Диз уже без всякого дружелюбия. – Мне надо успеть кое-куда съездить и кое с кем увидеться.
Механик подумал, поскребывая щетину и издавая запах застарелого сыра. Потом заговорил, почти нехотя:
– Видел большую кучу грязи под тем «Скаймастером». Прямо под багажным отсеком.
– И что?
– Ну и копнул башмаком.
Диз ждал. Он мог себе это позволить.
– Гнусная штука. Полно червей.
Диз ждал. Это была хорошая, полезная информация, но он надеялся, что старик еще не до конца выложился.
– И личинки, – сказал Эзра. – Личинки тоже были. Будто кто-то помер.
Ту ночь Диз провел в мотеле «Си Бриз», а на следующее утро, около восьми, уже вылетел в городок Олдертон на севере штата Нью-Йорк.
5
Среди всего, что Диз не понимал в перемещениях своего объекта, больше всего его озадачивало то, насколько Летающий был несуетлив. В Мэне и Мэриленде он вообще тянул время, прежде чем убивать. Единственную остановку на ночь он сделал в Олдертоне, который посетил через две недели после расправы с Клэром Боуи.
Аэропорт Лейквью в Олдертоне был еще меньше Камберлендского – одна грунтовая полоса и пункт управления с системой связи, представлявший собой всего лишь свежевыкрашенный сарайчик. Здесь не было приборов для инструментального захода на посадку, зато имелась спутниковая тарелка, чтобы ни один летающий фермер, воспользовавшийся услугами аэропорта, не пропустил «Мерфи Браун», «Колесо Фортуны» или еще что-то не менее важное.
Одно Дизу очень понравилось: грунтовая полоса Лейквью была столь же идеально гладкой, как и в Мэне. Так и привыкнуть недолго, подумал Диз, аккуратно посадив «Бичкрафт» и начав торможение. Ни тебе ударов на асфальтовых заплатках, ни выбоин, на
Страница 48
которых опрокинуться можно… Да, к этому легко привыкнуть.В Олдертоне никто не просил портретов президентов или друзей президентов. Все жители Олдертона – чуть меньше тысячи душ – были в шоке, и не только те, кто по совместительству, как и покойный Бак Кенделл, обслуживал аэропорт Лейквью чуть ли не из благотворительности (и явно в убыток). Да и вообще здесь не с кем было разговаривать, не было даже свидетеля уровня Эзры Хэннона. Эзра, конечно, был поддатым, подумал Диз, но уж, во всяком случае, на него хоть сослаться можно.
– Должно быть, могучий был мужчина, – сказал один совместитель Дизу. – Старик Бак весил фунтов двести двадцать, и в основном был спокойным, но уж если ты его все-таки достанешь, пеняй на себя. Я видел, как он уложил одного парня на ярмарке, что проходила в Пикипси пару лет назад. Такие бои, конечно, незаконны, но Баку не хватало деньжат на выплату за его «пайпер», и он уложил того ярмарочного боксера. Получил две сотни долларов и отнес их в кредитную компанию, кажется, дня за два до того, как они прислали людей забирать его машину.
Совместитель покачал головой с искренне расстроенным видом, и Диз пожалел, что не вынул камеру. Читателям «Взгляда изнутри» страшно нравятся такие длинные, морщинистые, скорбные лица. Диз мысленно пометил выяснить, не было ли у покойного Бака Кенделла собаки. Еще читателям «Взгляда изнутри» страшно нравятся снимки собак покойников. Пристраиваешь собачку на крыльцо дома убитого и делаешь подпись «НАЧИНАЕТСЯ ДОЛГОЕ ОЖИДАНИЕ БАФФИ» или что-то в этом роде.
– Очень жаль, – сочувственно заметил Диз.
Совместитель со вздохом кивнул:
– Должно быть, тот парень напал на него сзади. Иначе не представляю.
Диз не знал, с какой стороны напали на Бака Кенделла, но знал, что на этот раз горло жертвы не было вырвано. На этот раз были дырки, дырки, через которые «Дуайт Ренфилд» предположительно высосал кровь жертвы. Кроме того, как следовало из заключения медэкспертизы, отверстия находились на противоположных сторонах шеи: одно – на яремной вене, а второе – на каротидной артерии. Это были не скромные следы от укусов эпохи Белы Лугоши и не более кровавые отметины картин Кристофера Ли. В отчете о вскрытии данные приводились в сантиметрах, но Диз достаточно легко переводил их в дюймы, а у Моррисона в распоряжении есть неутомимая Либби Грэннит, способная объяснить то, что лишь частично показывал сухой язык отчета: или убийца обладал зубами таких же размеров, как любимый читателями «Взгляда» снежный человек, или проделывал дырки в шее Кенделла куда более прозаическим способом – с помощью молотка и гвоздей.
«НЕСУЩИЙ СМЕРТЬ ЛЕТАЮЩИЙ В НОЧИ ПРОТЫКАЕТ ЖЕРТВЫ И ВЫПИВАЕТ ИХ КРОВЬ», – в один и тот же день подумали два человека в разных местах. Неплохо.
Летающий в Ночи запросил разрешение на посадку в аэропорту Лейквью вскоре после половины одиннадцатого вечером 23 июля. Кенделл дал разрешение и отметил хвостовой номер, уже хорошо знакомый Дизу: Н101БЛ. Пилота он внес под именем «Дуайт Ренфилд», а «тип и модель самолета» обозначил как «Сессна-Скаймастер-337». Никакого упоминания о красной полосе и, конечно, никакого упоминания о развевающемся плаще, красном, как пожарная машина, изнутри и черном, как задница у сурка, снаружи, но Диз все равно не сомневался ни в том, ни в другом.
Летающий в Ночи прилетел в аэропорт Олдертона Лейквью вскоре после половины одиннадцатого, убил этого здоровяка Бака Кенделла, выпил его кровь и улетел в своей «Сессне» незадолго до того, как Дженна Кенделл пришла в пять утра двадцать четвертого числа покормить мужа свежими вафлями, а вместо этого обнаружила обескровленный труп.
Когда Диз стоял перед ветхим ангаром-вышкой Лейквью, размышляя над полученными фактами, ему пришло в голову, что если ты даешь кровь, то рассчитывать можешь не более чем на чашку апельсинового сока и благодарственное слово. Если же ты ее берешь – высасываешь, если быть точным, – то попадаешь на первые полосы газет. Вылив из чашки на землю остатки паршивого кофе, он направился к своему самолету, готовый вылететь на юг, в Мэриленд, и тут Ричарду Дизу пришла мысль, что рука Господня, возможно, слегка дрогнула, когда Он заканчивал предполагаемый шедевр сотворенного Им царства.
6
И вот сейчас, после паршивых двух часов, что прошли с вылета из Вашингтона, все вдруг стало гораздо хуже, причем с ошеломляющей внезапностью. Посадочные огни погасли, но Диз видел, что погасли не только они – в темноту погрузились половина Уилмингтона и весь Райтсвилл-Бич. Система посадки по приборам еще работала, но когда Диз схватил микрофон и заорал: «Что случилось? Ответь мне, Уилмингтон!» – не услышал ничего, кроме треска помех, на фоне которых далекими призраками бубнили несколько голосов.
Он ткнул микрофон на место, не попав на крючок. Микрофон стукнулся о пол кабины, свисая на спиральном проводе, и Диз про него забыл. То, что он за него схватился и что-то орал, было инстинктом пилота. Он знал, что случилось, так же ясно, как и то, что солнце заходит на западе… Что
Страница 49
оно скоро и сделает. По всей видимости, в подстанцию возле аэропорта угодила молния. Под вопросом оставалось одно – садиться, несмотря ни на что, или нет.У тебя есть разрешение на посадку, сказал один внутренний голос. Другой тут же (и правильно) ответил, что это совершенно дурацкое оправдание. Ты уже знаешь, что делать в такой ситуации, еще когда только учишься летать. Логика и учебники подсказывают, что надо лететь на запасной аэродром и попытаться связаться с диспетчерской службой. Посадка при столь запутанной ситуации может стоить ему предупреждения и солидного штрафа.
С другой стороны, если он не сядет сейчас – прямо сейчас, – он потеряет Летающего в Ночи. Это может стоить и чьей-нибудь жизни (или жизней), но Диз это почти не принимал во внимание… пока у него не вспыхнула идея, не возникло озарение, как большая часть его озарений, оформленное в виде кричащего заголовка:
«ОТВАЖНЫЙ РЕПОРТЕР СПАСАЕТ (здесь вставить цифру, по возможности побольше, что довольно много, с учетом того, что границы людского легковерия на удивление широки) ЧЕЛОВЕК ОТ ЛЕТАЮЩЕГО В НОЧИ БЕЗУМЦА».
Жри это, Фермер Джон, подумал Диз и продолжил снижение в сторону полосы 34.
Посадочные огни внизу вдруг вспыхнули снова, как бы одобряя его решение, потом снова погасли, оставив на сетчатке глаз синие остаточные пятна, которые мгновение спустя приобрели зеленоватый оттенок подгнившего авокадо. Потом в радиоприемнике пропал потусторонний треск помех, и голос Фермера Джона прокричал:
– Отворачивай влево, Н471Б; «Пьемонт», отворачивай вправо… Господи, о Господи, в воздухе, кажется, у нас в воздухе…
Инстинкт самосохранения у Диза был отточен не хуже, чем чутье на кровь в кустах. Он даже не увидел проблесковых огней «Боинга-727» авиакомпании «Пьемонт». Он был слишком занят, уводя самолет влево настолько круто, насколько мог выдержать его «Бичкрафт» – на расстояние не шире щелки девственницы, и Диз будет счастлив подтвердить сей факт, если выберется из этой передряги живым, – не позже, чем Фермер Джон произнес второе слово. На мгновение он увидел и ощутил что-то огромное в нескольких дюймах над собой, а потом «Бичкрафт» стало кидать так, что предыдущая тряска уже казалась скольжением по стеклу. Сигареты выпали из нагрудного кармана и разлетелись повсюду. Полутемный силуэт Уилмингтона бешено качался. Желудок, казалось, вот-вот выдавит сердце через горло и в рот. Слюна поднималась по щеке, как ребенок, скатывающийся по скользкому склону. Карты летали словно птицы. В воздухе снаружи раскатывался рев реактивных двигателей вперемешку с громовыми раскатами. Один из иллюминаторов четырехместного пассажирского отсека вдавило внутрь, в него ворвался удушающий поток воздуха, вовлекая в завихрение все, что не было закреплено.
– Н471Б, вернитесь на прежнюю высоту! – завопил Фермер Джон.
Диз осознал, что только что испортил брюки за двести долларов, выпустив в них с пинту горячей мочи, но отчасти его успокаивало сильное подозрение, что старый Фермер Джон навалил в штаны не меньше вагона дерьма. Во всяком случае, по голосу так казалось.
У Диза был швейцарский армейский нож. Он достал его из правого кармана брюк, удерживая штурвал левой рукой, и резанул левую руку до крови прямо по рубашке над локтем. Потом сразу же сделал еще один порез, не такой глубокий, под левым глазом. Сложив нож, он сунул его в пластиковый карман для карт на двери пилота. Потом его надо протереть, подумал он. Если забуду, окажусь в большом дерьме. Но он знал, что не забудет, а с учетом того, что сходило с рук Летающему в Ночи, он считал, что у него все будет нормально.
Посадочные огни загорелись вновь, на этот раз надолго, как он надеялся, хотя их неровное свечение говорило о том, что они работают от генератора. Он снова направил «Бичкрафт» на полосу 34. Кровь стекала по его левой щеке к уголку рта. Он всосал немного и выплюнул розовую смесь крови и слюны на индикатор вертикальной скорости. Не стоит упускать ни единой возможности: прислушивайся к инстинктам, и они выведут тебя куда надо.
Он взглянул на часы. До заката всего четырнадцать минут. Времени в обрез.
– Набирай высоту, «Бич»! – заорал Фермер Джон. – Оглох ты, что ли?!
Диз нащупал скрученный провод микрофона, не отрывая взгляда от огней полосы. Перебирая провод пальцами, он добрался до микрофона. Зажав его в ладони, он нажал кнопку передачи.
– Слушай сюда, сучий потрох, – произнес он, злобно ощерившись. – Этот семьсот двадцать седьмой чуть не превратил меня в клубничный джем, потому что твой сраный генератор не врубился вовремя; из-за этого у меня не было связи с землей. Не знаю, сколько народу на авиалайнере чуть не превратились в клубничный джем, но уверен, ты знаешь и экипаж знает. Эти ребята до сих пор живы только потому, что командиру того борта хватило сноровки увернуться вправо, а мне хватило сноровки уйти влево, но зато и я, и машина получили повреждения. Если ты прямо сейчас не дашь мне добро на посадку, я все равно сяду. Разница только в том, что, если я сяду без разрешения
Страница 50
я сделаю так, чтобы с тобой разбиралось Федеральное управление. Но для начала я лично позабочусь о том, чтобы твоя голова и задница поменялись местами. Усек, говнюк?Наступило долгое молчание, заполненное треском помех. А потом очень тихий голос, ничем не напоминающий вопли Фермера Джона, произнес:
– Вам разрешается посадка на полосе 34, Н471Б.
Усмехнувшись, Диз направил машину на полосу.
Он прижал кнопку микрофона и сказал:
– Я был не прав, что наорал. Прости. Такое со мной бывает только на грани смерти.
Ответа с земли не последовало.
– Ну и хрен с тобой, – пробормотал Диз и начал снижение, с трудом преодолевая искушение взглянуть на часы.
7
Диз не отличался излишней чувствительностью и этим гордился, но себя не обманешь: от того, что он увидел в Даффри, его бросило в дрожь. «Сессна» Летающего в Ночи провела еще один полный день – 31 июля – на стоянке, но это было лишь началом ужаса. Постоянных читателей «Взгляда изнутри» волновала, конечно, только кровь, и с этим все было в порядке, море крови, кровь без конца, аминь, аминь, но Диз все больше убеждался, что кровь (или, как в случае с добрыми старичками Реем и Эллен Сарч, ее отсутствие) была лишь началом истории. Эта кровь таила за собой бездны темного и странного.
В Даффри Диз прилетел 8 августа, отставая от Летающего в Ночи уже всего на неделю. Он снова попытался представить, где между вылазками скрывается его умалишенный приятель. В Диснейленде? В Буш-Гарденс? Может, в Атланте на «Брейвс»? Сейчас, пока погоня продолжается, подобные детали относительно не важны, но потом их ценность возрастет. Они станут журналистским подобием приправы к гамбургерам, растягивая объедки истории Летающего в Ночи еще на несколько номеров, позволяя читателям вновь и вновь наслаждаться ароматом даже после того, как самые большие куски сырого мяса уже переварены.
И все же в этой истории еще оставались пустоты – темные места, в которые человек может провалиться и сгинуть навеки. Это звучало и безумно, и банально, но к тому времени, когда у Диза стала складываться картина происшедшего в Даффри, он уже начинал этому верить… что означало, что эта часть истории никогда не попадет в печать, и не только потому, что это личное. Это шло вразрез с единственным железным правилом Диза: не верить тому, что печатаешь, и не печатать то, чему веришь. Именно это позволило ему многие годы сохранять здравый смысл там, где окружавшие его теряли.
Он приземлился в аэропорту Вашингтона – наконец-то для разнообразия в настоящем аэропорту – и взял напрокат машину, чтобы проехать шестьдесят миль до Даффри, поскольку аэропорта Даффри не существовало без Рея Сарча и его жены Эллен. Не считая сестры Эллен, Рейлин, которая была довольно неплохим механиком, кроме них там никого не было. Аэропорт состоял из единственной пролитой маслом грунтовой полосы (промасленной, чтобы прибить пыль и помешать росту сорняков) и пункта управления, не превышавшего размерами сортир, пристроенный к трейлеру, в котором проживала чета Сарч. Они были в отставке, и он, и она были летчиками, имели репутацию очень суровых людей и все еще безумно любили друг друга, несмотря на почти пятьдесят лет семейной жизни.
Кроме того, как выяснил Диз, супруги Сарч очень внимательно следили за частными самолетами, пользовавшимися их аэродромом: в войне с наркотиками у них был личный счет. Их единственный сын погиб в Эверглейдс во Флориде при попытке сесть на показавшийся ему чистым участок воды на угнанном «Бичкрафте-18», на борту которого было больше тонны мексиканской марихуаны. Вода и была чистой… не считая единственного пня, которого оказалось достаточно. Самолет за него зацепился, перевернулся и взорвался. Дуга Сарча выбросило из машины, он обгорел и дымился, но, вероятно, еще был жив, хотя безутешные родители и не хотели этому верить. Его сожрали аллигаторы, и неделю спустя, когда на него наткнулись парни из отдела по борьбе с наркотиками, от него оставался лишь расчлененный скелет с несколькими изъеденными червями ошметками мяса, обугленные джинсы от Кэлвина Кляйна и спортивная куртка от Пола Стюарта, Нью-Йорк. В одном из карманов куртки нашли больше двадцати тысяч долларов наличными; в другом – почти унцию перуанского кокаина.
«Моего мальчика убили наркотики и те уроды, которые ими занимаются», – не раз говорил Рей Сарч, а Эллен Сарч вторила ему от всей души. Дизу снова и снова говорили о ее ненависти к наркотикам и наркоторговцам (его позабавило почти единодушное мнение о том, что убийство стариков Сарчей было делом рук «преступного мира»), которую превосходили лишь ее скорбь и непонимание того, каким образом этим самым людям удалось совратить ее сына.
После смерти сына супруги Сарч неусыпно следили за всем и вся, что хоть отдаленно напоминало перевозку наркотиков. Четыре раза полиция штата Мэриленд выезжала к аэропорту по их вызовам, оказавшимся ложными, но претензий блюстители закона не имели, поскольку по сигналам Сарчей удалось накрыть три небольшие партии и две очень крупные. П
Страница 51
следняя состояла из тридцати фунтов чистого боливийского кокаина. За облаву с таким результатом можно забыть и несколько ложных вызовов, за такие облавы дают повышение.И вот, поздним вечером 30 июля, прибывает та самая «Сессна-Скаймастер», номер и описание которой были разосланы во все аэропорты Америки, включая и Даффри; «Сессна», пилот которой называет себя Дуайтом Ренфилдом, пункт вылета – аэропорт Бейшор, штат Делавэр, где и не слышали ни о «Ренфилде», ни о «Скаймастере» с хвостовым номером Н101БЛ; самолет человека, который почти наверняка был убийцей.
«Если бы он сюда прилетел, он бы уже сидел за решеткой», – сказал Дизу по телефону один диспетчер из Бейшора, но Диз в этом сомневался. Да. Очень сомневался.
Летающий в Ночи приземлился в Даффри в 23:27, и «Дуайт Ренфилд» не только расписался в журнале у Сарчей, но и принял приглашение Рея Сарча зайти в трейлер, выпить пива и посмотреть по телевизору повтор «Дымки из ствола». Все это Эллен Сарч рассказала на следующий день владелице салона красоты в Даффри. Эта женщина, Селида Маккаммон, сказала Дизу, что была одной из самых близких подруг покойной Эллен.
Когда Диз спросил, какой ей показалась Эллен, Селида, немного подумав, сказала:
– Какой-то мечтательной. Вроде влюбленной школьницы лет семидесяти. У нее был такой цвет лица, что я сначала думала, это макияж, пока не начала делать ей перманент. Тогда я увидела, что она была просто… Понимаете…
– Взбудораженная? – предположил Диз, на что Селида Маккаммон засмеялась и захлопала в ладоши.
– Взбудораженная! Именно так! Ну конечно, вы же писатель!
– О да, пишу я неплохо, – заметил Диз, изобразив улыбку, которую он сам считал доброжелательной и теплой. Эту мину он одно время отрабатывал почти постоянно и продолжал отрабатывать довольно регулярно перед зеркалом ванной в нью-йоркской квартире, которую называл своим домом, и перед зеркалами отелей и мотелей, которые были его настоящим домом. Похоже, сработало – Селида Маккаммон ответила на его улыбку довольно быстро, – но истина состояла в том, что Диз никогда в жизни не ощущал ни доброжелательности, ни теплоты. В детстве он уверовал в то, что таких эмоций вообще не существовало; они были всего лишь маскарадом, светской условностью. Впоследствии он решил, что ошибался на этот счет: большая часть того, что он считал «эмоциями «Ридерс дайджест», были настоящими, по крайней мере для большинства. Возможно, даже любовь, этот сказочный деликатес, была реальностью. Тот факт, что он сам не мог ощущать этих чувств, был, несомненно, постыдным, но едва ли концом света. Ведь были же в конце концов люди, страдавшие от рака, СПИДа или имевшие память не лучше, чем у попугая с поврежденными мозгами. Если посмотреть на это с такой точки зрения, то быстро понимаешь, что, лишившись нескольких слюнявых эмоций, ты не много потерял. Важно, чтобы ты мог время от времени растягивать мышцы своего лица в нужном направлении, и тогда все в порядке. Это не вредно и просто: если ты, помочившись, не забываешь застегнуть ширинку, то уж не забудешь изобразить улыбку и теплоту, когда от тебя этого ожидают. А понимающая улыбка, как он выяснил за многие годы, – лучший в мире инструмент для интервью. Время от времени внутренний голос спрашивал у него, каков его собственный взгляд изнутри, но Диз не желал никакого взгляда изнутри. Он желал лишь писать и снимать. Писал он лучше, так было раньше, так будет и впредь, и он знал об этом, но все равно фотографии нравились ему больше. Ему нравилось их трогать. Видеть, как люди на них застывают или с настоящим лицом, открытым для всего мира, или в маске, очевидной настолько, что бессмысленно отказываться. Ему нравилось, что на лучших снимках люди всегда выглядели удивленными и испуганными. Какими их застали.
Если бы на него нажать, он бы сказал, что фотоснимки дают ему весь необходимый взгляд изнутри, и в данном случае эта тема не имеет никакого значения. А вот что имеет значение, так это – Летающий в Ночи, его умалишенный дружок, и то, как он проник в жизнь Рея и Эллен Сарч примерно неделю назад.
Летающий вышел из своего самолета и прошел в помещение, где на стене висело объявление Федерального управления гражданской авиации в красной рамке, объявление, сообщавшее об опасном субъекте, летающем на «Сессне-Скаймастер-337» с хвостовым номером Н101БЛ, возможно, убившем двух человек. Еще в объявлении говорилось, что этот субъект может называть себя Дуайтом Ренфилдом. «Скаймастер» приземлился, «Дуайт Ренфилд» отметился и почти наверняка провел следующий день в багажном отсеке своего самолета. И что же Сарчи, эти бдительные старички?
Сарчи ничего не сказали; Сарчи ничего не сделали.
Вот последнее было не совсем верно, как выяснил Диз. Рей Сарч определенно кое-что сделал: он пригласил Летающего в Ночи посмотреть серию «Дымки из ствола» и попить пивка вместе с женой. Они отнеслись к нему как к старому другу. А на следующий день Эллен Сарч договорилась о визите в салон красоты, чем немало удивила Селиду Маккаммон: обычно Эллен быва
Страница 52
а там в определенные дни, а на этот раз заявилась недели за две до того, когда ее ждала Селида. Ее указания были необычно конкретными: она хотела не просто обычную стрижку, а перманент… И немного подкраситься.– Она хотела выглядеть моложе, – сказала Селида Дизу, смахнув со щеки слезу ребром ладони.
Но поведение Эллен Сарч было еще цветочками по сравнению с поступками ее супруга. Он позвонил в Управление гражданской авиации в Вашингтон и попросил оформить уведомление для пилотов о том, что Даффри изымается из списка действующих аэродромов, на время по крайней мере. Иными словами, он задвинул решетки и прикрыл лавочку.
По дороге домой он заехал на заправку «Тексако» в Даффри и сказал ее хозяину Норму Уилсону, что, похоже, у него грипп. Норм сообщил Дизу, что, кажется, так оно и было – Рей выглядел бледным и изнуренным, стал вдруг смотреться старше своих лет.
В ту ночь эти двое бдительных пожарных фактически сгорели. Рея Сарча обнаружили в небольшой диспетчерской. Голова у него была оторвана и отброшена в дальний угол, где стояла на неровном обрубке шеи, глядя на открытую дверь широко распахнутыми остекленевшими глазами, как будто там можно было что-то увидеть.
Его жену обнаружили в спальне их трейлера. Она лежала в кровати. На ней был пеньюар, такой новый, что, возможно, до той ночи его ни разу не надевали. Как рассказал Дизу помощник шерифа (этот ублюдок обошелся в двадцать пять долларов, куда дороже Джиноголового Чудо-Механика Эзры, но он того стоил), она была старой, но достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что перед тобой женщина, укладывавшаяся в постель с мыслями о любви. Дизу так понравился гнусавый выговор помощника, что он записал в блокнот его рассказ. Эти огромные, словно пробитые штырем отверстия в шее, одно на сонной артерии, другое на яремной вене. Лицо у нее было спокойным, глаза закрыты, руки сложены на груди.
Несмотря на то, что в ее теле не осталось почти ни капли крови, на подушках под ней было лишь несколько капель, а еще несколько капель – на книге, лежавшей открытой у нее на животе: «Вампир Лестат», Энн Райс.
А Летающий в Ночи?
Где-то до полуночи 31 июля или после полуночи уже 1 августа он просто улетел. Как призрак.
Или как летучая мышь.
8
Диз коснулся земли в Уилмингтоне за семь минут до официального заката. Сбрасывая газ и все еще сплевывая изо рта кровь от пореза под глазом, он увидел блеск молнии, осветившей все настолько ярким бело-голубым светом, что он чуть не ослеп. Вслед за молнией раздался такой оглушительный раскат грома, какого он еще не слышал. Его субъективное ощущение о силе звука подтвердилось, когда еще один иллюминатор пассажирского отсека, покрывшийся звездочками трещин, после того как ему чудом удалось разойтись с «Боингом», влетел внутрь россыпью фальшивых бриллиантов.
В ослепительном свете слева от полосы 34 он увидел приземистое кубическое здание, пронзенное молнией. Раздался взрыв, и в небо взвился столб огня, яркий, но несопоставимый по мощи с той молнией, которая его вызвала.
Все равно что взорвать динамитную шашку маленькой атомной бомбой, мелькнуло у Диза, а потом он понял: это генератор, это был генератор.
Огни, все огни – и белые, обозначавшие края полосы, и ярко-красные лампы, обозначавшие ее конец, – вдруг погасли, словно были всего лишь свечками, задутыми сильным порывом ветра. Он внезапно оказался мчащимся из тьмы во тьму на скорости больше восьмидесяти миль в час.
Упругая сила взрыва, уничтожившего главный генератор аэропорта, словно кулаком ударила «Бичкрафт» – не просто ударила, а впечаталась в него всей мощью. Самолет, еще не вполне ощутивший себя снова земным существом, пугливо рыскнул вправо, приподнялся и опустился на правом колесе, которое продолжало скакать то вверх, то вниз, и до Диза с трудом дошло, что это были сигнальные огни.
Уходи влево! – вопил его рассудок. Влево, ты, задница!
Он чуть не сделал этого, прежде чем к нему вернулась способность рассуждать хладнокровно. Стоит повернуть штурвал на такой скорости, он перевернется. Может, и не взорвется, с учетом того, что горючего почти не осталось, но и это возможно. Или самолет просто развалится на части, и Ричард Диз от живота и ниже останется в кресле, а Ричард Диз от живота и выше отправится в другом направлении, волоча за собой серпантин рваных кишок и роняя на бетон почки, напоминающие здоровенные куски птичьего помета.
Выруливай! – вопил он себе. Выруливай, сукин сын, выруливай!
Потом взорвалось еще что-то – резервные баки генератора, как он предположил, если у него вообще было время на предположения, – что отбросило «Бичкрафт» еще дальше вправо, но это было хорошо, потому что самолет сошел с ряда погасших огней и вдруг снова покатился сравнительно ровно – левым колесом на краю полосы 34, правым – по неприметной полоске земли между огнями и канавой, которую он видел раньше справа от полосы. «Бичкрафт» продолжало трясти, но уже не так сильно, и он понял, что катится на одной шине, что на правом колесе резина изорв
Страница 53
на в клочья посадочными огнями, по которым он проехался.Он начинал замедлять ход, и это было самым важным, самолет наконец-то начинал понимать, что он превращается в нечто другое, в существо, вновь обитающее на земле. Диз начал было успокаиваться, но тут увидел перед собой очертания массивного «Лирджета», который летчики называли «Толстым Альбертом», опрометчиво вставшего поперек полосы, где пилот притормозил перед выруливанием на полосу 5.
Диза несло на него, он видел освещенные иллюминаторы, видел лица людей, смотревших на него с выражением идиотов из психушки, наблюдающих фокусы, а потом, не раздумывая, вывернул полностью вправо руль направления, отчего его самолет окончательно сошел с полосы и влетел в канаву, разойдясь с «Лиром» дюймах в полутора. Он слышал слабые крики, но его волновало лишь то, что сейчас цепочкой фейерверка взрывалось перед ним, в то время как его самолет пытался снова стать обитателем воздуха, бессильный это сделать с выпущенными закрылками и двигателями на реверсе, но все равно пытался; последовал конвульсивный скачок при гаснущем свете второго взрыва, а затем его понесло по рулежной дорожке, и перед ним на мгновение мелькнул терминал, углы которого освещались аварийным светом, работавшим от аккумуляторов, он увидел самолеты на стоянке – одним из них почти наверняка был «Скаймастер» Летающего в Ночи, – словно силуэты из гофрированной бумаги на фоне зловещего света оранжевого заката, сейчас скрытого расходящимися тучами.
Я перевернусь! – мысленно завопил он, и «Бичкрафт» попытался катиться; левое крыло высекло сноп искр из ближайшей к терминалу рулежной дорожки, и от него отвалился кончик, закрутившийся волчком и улетевший в кусты, где от температуры трения слегка задымилась трава.
А потом самолет остановился, и единственными звуками оставались лишь атмосферный треск по радио, шипение воды, выливающейся из разбитых бутылок на ковер пассажирского салона, и возбужденный стук сердца самого Диза. Отстегнув привязной ремень, он устремился к герметичному люку, еще не успев осознать, что жив.
Случившееся потом он помнил совершенно отчетливо, но с того момента, когда «Бичкрафт» остановился на рулежной дорожке, развернувшись хвостом к «Лиру» и накренившись набок, и до того, когда от терминала донеслись первые крики, он помнил лишь то, что полез назад, за камерой. Он не мог покинуть самолет без камеры; ближе этого «Никона» у Диза не было ничего, даже жены. Он купил его в ломбарде в Толидо в семнадцать лет и с тех пор с ним не расставался. Он докупал объективы, но корпус оставался тем же, и единственными происходившими с ним изменениями были добавлявшиеся во время работы случайные царапины и вмятины. «Никон» находился в кармане за сиденьем. Достав его оттуда и осмотрев, он убедился, что камера в порядке, повесил фотоаппарат на шею и склонился над люком.
Открыв люк, он спрыгнул, пошатнулся, чуть не упал, поймав камеру, прежде чем она упала на бетон. Послышался еще один раскат грома, но на этот раз это был только раскат, далекий и нестрашный. Его лица коснулся ветерок, подобный ласковой нежной руке, но ниже пояса было ощущение ледяного холода. Диз поморщился. То, как он обмочил штаны, когда его «Бич» и «Пьемонт» чуть не столкнулись, в публикацию тоже не войдет.
Потом от терминала донесся тонкий, пронзительный крик – крик боли и ужаса. Диз словно получил пощечину. Он пришел в себя. Он снова сосредоточился на своей цели. Он взглянул на часы. Часы не работали. Или сломались от сотрясения, или просто остановились. Они представляли собой забавную древность, которую надо было заводить, а он забыл, когда делал это в последний раз.
Закат уже наступил? Чертовски темно, верно, но из-за грозовых туч, скопившихся в районе аэропорта, трудно определить время. Так закат наступил?
Послышался еще один крик – нет, не крик, визг – и звук разбивающегося стекла.
Диз решил, что закат уже не имеет значения.
Он побежал, едва осознавая, что запасные баки генератора еще горят и в воздухе пахнет бензином. Он попытался ускориться, но казалось, он бежит по песку. Терминал приближался, но не слишком быстро. Недостаточно быстро.
– Не надо! Пожалуйста! НЕ НАДО! О НЕТ! РАДИ БОГА!
Этот крик, становившийся все громче и громче, внезапно прервался страшным, нечеловеческим воем. Тем не менее в нем было что-то человеческое, и это, наверное, и было самым страшным. В неровном свете аварийных ламп, установленных по углам терминала, Диз увидел, как нечто темное и вращающееся разбило еще одно стекло в стене терминала, обращенной в сторону стоянки – та стена почти полностью состояла из стекла, – и вылетело наружу. Оно с глухим звуком ударилось о бетон, перекатилось, и Диз увидел, что это человек.
Гроза откатывалась дальше, но молнии по-прежнему вспыхивали то там, то тут, и когда Диз, задыхаясь, добежал до стоянки, он наконец увидел самолет Летающего в Ночи, с крупно выведенным на хвосте номером Н101БЛ. Буквы и цифры казались черными при таком освещении, хотя он знал, что они красные, но это, так
Страница 54
ли иначе, не имело значения. Камера была заряжена чувствительной черно-белой пленкой и снабжена автоматической вспышкой, которая срабатывала лишь при недостаточном освещении.Багажный отсек «Скаймастера» был распахнут, как рот у покойника. Под ним лежала большая куча земли, в которой что-то копошилось и ползало. Заметив это, Диз присмотрелся и остановился. Теперь душа его была наполнена не только страхом, но и дикой, бьющей через край радостью. Как хорошо, что все так вышло!
Да, подумал он, но не называй это удачей – не смей называть это удачей. Не называй это даже чутьем.
Верно. Не надежда на удачу заставляла его торчать в том паршивом мотеле с громыхающим кондиционером, не чутье – не только чутье – заставляло его часами висеть на телефоне, обзванивать занюханные аэропорты и снова и снова называть номер Летающего в Ночи. Это был чисто репортерский инстинкт, который наконец начал приносить отдачу. И не просто отдачу: он сорвал банк, добрался до Эльдорадо, добился сказочной удачи.
Остановившись перед зевом багажного отсека, он попытался поднять камеру. Чуть не придушил себя ремнем. Выругался. Распутал ремень. Навел.
От терминала донесся еще один крик – на этот раз крик женщины или ребенка. Диз почти не обратил на это внимания. У него мелькнула мысль, что там идет бойня, затем промелькнуло, что эта бойня лишь украсит сюжет, а потом обе эти мысли пропали, когда он быстро делал три снимка «Сессны», стараясь, чтобы в кадр попал и распахнутый багажный отсек, и хвостовой номер. Только жужжала моторная приставка.
Диз побежал дальше. Вылетело еще одно стекло. Снова раздался глухой удар, когда на бетон вылетело еще одно тело, напоминавшее тряпичную куклу, залитую под завязку темной густой жидкостью вроде сиропа от кашля. Всмотревшись, Диз увидел неясное движение, нечто развевающееся, что могло быть плащом… Но он находился еще слишком далеко, чтобы определить точно. Он повернулся. Сделал еще два снимка самолета, чтобы уже наверняка. Распахнутый багажный отсек и куча земли на отпечатке будут смотреться сильно и неопровержимо.
Резко развернувшись, он побежал к терминалу. Мысль о том, что он не вооружен ничем, кроме старенького «Никона», не приходила ему в голову.
Он остановился в десяти ярдах. Здесь было три трупа: двое взрослых – мужчина и женщина, и один, который мог принадлежать или женщине небольшого роста, или девочке лет тринадцати. Определить было трудно, поскольку голова отсутствовала.
Диз навел фотоаппарат и быстро снял шесть кадров, сопровождавшихся белым светом вспышки и повизгиванием моторной приставки.
Со счета он не сбивался. Он зарядил пленку на тридцать шесть кадров. Отснял одиннадцать. Оставалось двадцать пять. В глубоких карманах его штанов пленка еще была, и это замечательно… если у него будет возможность перезарядить. Но на это никогда не стоит рассчитывать; в подобном случае надо хватать все, что успеешь. Это банкет, где есть надо быстро.
Диз подошел к терминалу и распахнул дверь.
9
Он думал, что повидал в жизни уже все, но ничего подобного он никогда не видел. Никогда.
«Сколько? – возопил его рассудок. – Сколько народу ты положил? Шесть? Восемь? Может, десяток?»
Он не мог определить. Летающий в Ночи превратил небольшой уютный терминал в живодерню. Повсюду были разбросаны тела и части тел. Диз увидел ступню в черной туфле; сфотографировал ее. Разорванный торс; сфотографировал. Здесь был еще живой человек в замасленном комбинезоне, и на мгновение у него промелькнула дикая мысль, что это Чудо-Механик Эзра из аэропорта Камберленда, но этот парень не просто лысел: он уже завершил этот процесс. Лицо его рассекала широкая рана от лба до подбородка. Нос у него разошелся на половинки, и у Диза промелькнуло безумное сравнение с разрезанной поджаренной сосиской, которую собираются вложить в булку.
Диз сфотографировал.
И вдруг неожиданно что-то внутри его взбунтовалось и возопило «Хватит!» повелительным голосом, на который нельзя было не обращать внимания, не говоря уж о том, чтобы просто отмахнуться.
Хватит, остановись, все кончено!
Он увидел нарисованную на стене стрелу, под которой была надпись «ТУАЛЕТЫ». Диз помчался в указанном направлении, с болтающейся на шее камерой.
Первый же попавшийся по пути туалет оказался мужским, но даже если бы это была уборная для инопланетян, его это не волновало. Он рыдал сильными, резкими, хриплыми всхлипами. Он едва осознавал тот факт, что эти звуки исходили от него. Он не плакал уже много лет. С детства.
Вломившись в дверь, он заскользил как лыжник, почти потеряв равновесие, и ухватился за край второго в ряду умывальника.
Он склонился над ним, и все хлынуло из него густым вонючим потоком, от которого брызги отлетали и ему в лицо, и попадали коричневатыми сгустками на зеркало. Он унюхал в своей блевотине цыпленка по-креольски, которого ел, сидя за телефоном в номере мотеля – это было как раз до того, как он напал на жилу и помчался к своему самолету, – и его вырвало снова со скрипучим звуком работающ
Страница 55
й с перегрузкой машины, готовой пойти вразнос.Господи, думал он, Господи Иисусе, это не человек, это не может быть человеком…
И тут он услышал этот звук.
Это был звук, который он слышал не меньше тысячи раз, звук, столь обыденный в жизни любого американца… но сейчас этот звук наполнил его ужасом и непреодолимым страхом, выходящим за пределы его опыта и воображения.
Это был звук мочи, льющейся в писсуар.
Но хотя он и видел все три писсуара в забрызганное блевотиной зеркало, он не видел никого рядом хоть с одним из них.
Диз подумал: вампиры не отража…
Потом он увидел красноватую жидкость, стекающую по фарфору среднего писсуара, увидел, как она стекает по фарфору, увидел, как она, закручиваясь, стекает в расположенные в геометрическом порядке отверстия на дне.
В воздухе не было струи: он видел ее, лишь когда она касалась мертвого фарфора.
Только тогда она становилась видимой.
Он застыл. Он стоял не отрывая рук от края раковины, ощущая ртом, горлом, носом и гортанью насыщенный запах и вкус цыпленка по-креольски, и наблюдал за невероятным, но и прозаическим одновременно действом у себя за спиной.
Я наблюдаю, смутно промелькнуло у него, как мочится вампир.
Казалось, это происходит бесконечно – кровавая моча ударяется о фарфор, становится видимой и, закручиваясь, стекает в отверстия. Диз стоял, уперевшись руками о раковину, в которую его вырвало, уставившись на отражение в зеркале, и чувствовал себя застывшей шестеренкой огромной остановившейся машины.
Я почти наверняка покойник, подумал он.
В зеркале он увидел, как хромированная ручка опустилась сама по себе. Зашумела вода.
Диз услышал шорох и хлопанье и понимал, что это плащ, как понимал и то, что стоит ему обернуться, как он может вычеркнуть слова «почти наверняка» из последней мысли. Он остался на месте, судорожно сжимая края раковины.
Прямо из-за спины раздался низкий, не имеющий возраста голос. Обладатель голоса находился так близко, что Диз ощущал его холодное дыхание у себя на шее.
– Вы преследовали меня, – произнес не имеющий возраста голос.
Диз застонал.
– Да, – сказал не имеющий возраста голос, словно Диз ему возразил. – Я знаю вас, как видите. Я знаю о вас все. А теперь слушайте внимательно, мой любознательный друг, потому что я говорю это только один раз: не преследуйте меня больше.
Диз снова издал стон, напоминающий собачий скулеж, обмочив штаны в очередной раз.
– Откройте камеру, – велел не имеющий возраста голос.
Моя пленка! – вскричал внутренний голос Диза. Моя пленка! Все, что у меня есть! Все, что есть! Мои снимки!
Еще один отрывистый, напоминающий звук крыльев летучей мыши хлопок плаща. Хоть Диз ничего и не видел, но чувствовал, что Летающий в Ночи придвинулся еще ближе.
– Быстро.
Пленка – не все, что у него есть.
Еще есть жизнь.
Какая ни есть.
Ему представилось, как он поворачивается и видит то, чего не показывает и не может показать зеркало, видит Летающего в Ночи, своего умалишенного приятеля, невероятного вида существо, забрызганное кровью, ошметками плоти и пучками вырванных волос; он представил, как щелкает кадр за кадром, пока гудит моторная приставка… Но ничего этого не будет.
Совершенно ничего.
Потому что сфотографировать их тоже нельзя.
– Так вы существуете, – прохрипел он, не шевелясь, прикипев пальцами к краю раковины.
– Как и вы, – проскрежетал не имеющий возраста голос, и сейчас Диз ощутил в его дыхании запах древних гробниц и закрытых склепов. – Пока, по крайней мере. Это ваш последний шанс, мой любознательный претендент на роль биографа. Откройте камеру… или это сделаю я.
Диз открыл «Никон» почти онемевшими негнущимися пальцами.
Его помертвевшее лицо обдало воздухом, словно мимо него пронеслись лезвия бритв. На мгновение перед его глазами промелькнула длинная белая рука со следами крови; он увидел неровные ногти с забившейся под них грязью.
Потом пленка отделилась от камеры и размоталась.
Еще один отрывистый хлопок. Еще один зловонный выдох. На мгновение он решил, что Летающий в Ночи все равно его убьет. Потом он увидел в зеркале, как дверь туалета открылась сама по себе.
Я ему не нужен, подумал Диз. Должно быть, сегодня он очень неплохо поел. Его тут же вырвало, на этот раз – прямо на отражение собственного лица.
Дверь со вздохом закрылась на пневматическом амортизаторе.
Диз оставался там, где стоял, еще минуты три; оставался, пока звук приближающихся сирен не стал доноситься чуть ли не с крыши терминала; оставался, пока не услышал чихание и рев двигателя самолета.
Двигателя «Сессны-Скаймастер-337», почти без сомнений.
Потом он вышел из туалета на негнущихся ногах, врезался в стену коридора, оттолкнулся и двинулся обратно в терминал. Поскользнувшись в луже крови, он чуть не упал.
– Стоять, мистер! – крикнул полицейский сзади от него. – Стоять на месте! Только шевельнитесь – я вас пристрелю!
Диз даже не обернулся.
– Пресса, полицейская морда, – произнес он, держа в одной руке камеру, в другой удост
Страница 56
верение. Он подошел к одному из разбитых окон, все еще волоча за собой свисающую из камеры коричневым серпантином засвеченную пленку, и встал возле него, наблюдая, как «Сессна» разгоняется по пятой полосе. На мгновение она мелькнула черным силуэтом на фоне пылающего генератора и баков, силуэтом, напоминающим летучую мышь, а потом поднялась в воздух и пропала из виду, а полицейский довольно сильно припечатал Диза к стене, так, что у него из носа пошла кровь, но он не обращал на это внимания, как не обращал внимания вообще ни на что, а когда рыдания снова стали рваться из его груди, он закрыл глаза, продолжая видеть, как кровавая моча Летающего в Ночи ударяется о фарфор, становится видимой и, закручиваясь, стекает в отверстия.Ему казалось, что эта картина будет у него перед глазами вечно.
Попси[19 - © Перевод. Вебер В. А., 2000.]
Шеридан медленно катил вдоль длинной стены торгового центра, когда увидел ребенка, выходившего из дверей. Маленького мальчика, старше трех лет, но определенно моложе пяти. И выражение его мордашки разом привлекло внимание Шеридана. Мальчик старался не плакать, но чувствовалось, что до появления первой слезинки оставалось совсем ничего.
Шеридан нажал на педаль тормоза, подождал, пока спадет волна отвращения к себе… хотя с каждым разом, когда он увозил ребенка, ощущения эти притуплялись. Когда такое случилось впервые, он целую неделю не мог заснуть. Все думал об этом здоровенном, чернявом турке, который называл себя мистер Маг, гадал, что тот делает с детьми.
– Они отправляются покататься на лодке, мистер Шеридан, – ответил на его вопрос турок, говорил он с сильным акцентом, и улыбнулся. И улыбка эта ясно и однозначно, безо всякого акцента объясняла: если тебе дорога жизнь, такие вопросы лучше держать при себе.
Шеридан больше ни о чем турка не спрашивал, но это не означало, что такой ответ удовлетворил его любопытство. И после расставания с турком ему более всего хотелось повернуть время вспять. После второго визита чувство вины было уже не таким острым, после третьего – тем более, а на четвертый раз Шеридан практически перестал задумываться над тем, что это за лодочная прогулка и чем она может закончиться для маленьких детей.
Шеридан поставил свой пикап на стоянку для инвалидов, которая располагалась прямо у торгового центра. На заднем борту пикапа красовалась табличка, какие власти штата выдавали калекам. Табличка эта была на вес золота: служба безопасности торгового центра теряла бдительность, а располагались стоянки для инвалидов очень удобно, и на них всегда находилось свободное местечко.
Ты вот убеждаешь себя, что больше не будешь похищать детей, но за день или два крадешь табличку.
Шеридан быстренько отогнал эту мысль: пустые разговоры, у него серьезные неприятности, а малыш может его выручить.
Он вылез из кабины и направился к мальчику, который оглядывался в паническом страхе. Да, подумал Шеридан, ему лет пять, может, даже шесть, просто он очень худенький. В ярком свете флуоресцентных ламп кожа его цветом напоминала мел. Возможно, не только от страха, но и от болезни. Но страх определенно читался в его глазах. Шеридан уже стал экспертом по страху. За последние полтора года он достаточно часто видел его в зеркале заднего обзора.
Ребенок с надеждой поглядывал на проходящих мимо взрослых. Одни спешили в торговый центр, чтобы что-то купить, другие выходили, нагруженные покупками, с умиротворенными лицами, никого и ничего не замечая.
Мальчик в джинсах и футболке «Питсбургских пингвинов» рассчитывал на помощь, надеялся, что кто-то посмотрит на него и задаст правильный вопрос, к примеру: Потерял папу, сынок? В общем, искал друга.
Вот он я, думал Шеридан, приближаясь к мальчику. Вот он я, сынок… Я буду твоим другом.
И уже подошел к ребенку, когда увидел охранника торгового центра, неспешно шествующего к дверям. Начал рыться в кармане, вроде бы искал пачку сигарет. Коп сейчас выйдет, подумал Шеридан, увидит мальчика, и ему ничего не обломится.
Дерьмо, мысленно выругался он. Слава Богу, он еще не заговорил с мальчиком. Если бы коп застукал его, было бы еще хуже.
Шеридан даже попятился, продолжая ощупывать карманы. Теперь он делал вид, что ищет ключи. Взгляд его метался от копа к мальчику. Последний уже плакал. Еще не ревел, нет, но большие слезы, розовые в отсвете красной неоновой вывески «КУЗЕНТАУН», уже скатывались по щекам.
Девушка, сидевшая в кабинке «Информационной службы», помахала копу рукой, что-то сказала. Симпатичная, темноволосая, лет двадцати пяти. Коп, усатый блондин, подошел, облокотился о прилавок, улыбнулся девушке. Шеридан подумал, что они словно сошли с рекламы табачных изделий в каком-нибудь глянцевом журнале. «Салема», скажем, или «Лаки страйкс». У него жизнь решается, а им лишь бы поболтать: а что ты делаешь после работы, а не пропустить ли нам по стаканчику, ля-ля-ля-ля… Она уже захлопала глазками. Как мило.
Шеридан понял, что придется рискнуть. Он видел, что мальчик уже набирает полную грудь воздуха, а
Страница 57
ж кричащего ребенка кто-нибудь обязательно да заметит. Конечно, ему не нравилось, что в каких-то шестидесяти футах от него маячит коп, но он помнил о том, что в течение двадцати четырех часов должен выкупить свои расписки у мистера Регги. Иначе его посетят двое здоровяков, а об этом не хотелось даже думать.Он подошел к ребенку, высокий мужчина в рубашке «Ван Хьюзен»[20 - «Ван Хьюзен» – товарный знак мужской одежды компании «Филлипс и Хьюзен».] и брюках цвета хаки, с широким, ничем не запоминающимся лицом, по первому взгляду даже добрым. Наклонился над мальчиком, и тот поднял к нему бледное, испуганное личико. Зеленые, как изумруды, глаза, блестели от слез.
– Потерял папу, сынок? – спросил Шеридан.
– Мой Попси. – Ребенок вытер глаза. – Я… Я не могу найти моего П-попси!
Тут мальчик громко всхлипнул, и женщина, направляющаяся в торговый центр, озабоченно посмотрела на него.
– Все нормально, – успокоил ее Шеридан, и женщина пошла дальше. А Шеридан положил руку на плечи мальчика и увлек его направо… к пикапу. Потом посмотрел на стеклянную дверь.
Коп все торчал у кабинки «Информационной службы». Похоже, девушка могла рассчитывать на то, что этот вечер она проведет в хорошей компании. Шеридан успокоился. Коп так увлекся, что не заметил бы не только похищения маленького мальчика, но и ограбления банка, расположенного в том же здании. Вроде бы все складывалось как нельзя лучше.
– Мне нужен мой Попси! – всхлипывал мальчик.
– Конечно, разумеется. И мы его обязательно найдем. Не волнуйся.
И вновь потянул его направо.
Мальчик посмотрел на него, в глазах вспыхнула надежда.
– Вы можете мне его найти? Правда, мистер?
– Естественно! – Шеридан широко улыбнулся. – Можно сказать, я только этим и занимаюсь… Отыскиваю потерявшихся Попси.
– Правда? – Мальчик попытался улыбнуться, хотя из глаз еще текли слезы.
– Истинная правда. – Шеридан искоса глянул на копа, чтобы убедиться, что тот по-прежнему увлечен разговором. Они отошли в сторону, так что он его практически не видел, а следовательно, и коп не видел ни Шеридана, ни мальчика. Убедился. И полностью сосредоточил свое внимание на мальчике.
– Во что одет твой Попси, сынок?
– На нем костюм, – ответил мальчик. – Он всегда носит костюм. Я только раз видел его в джинсах. – Он говорил с таким видом, словно Шеридан должен все знать о его Попси.
– Готов спорить, это черный костюм.
Глаза мальчика вспыхнули.
– Ты его видел. Где?
Он уже повернулся, чтобы направиться к дверям, забыв про слезы, и Шеридан едва не схватил маленького паршивца за плечи. Но вовремя сдержался. Такого допускать нельзя. Кто-то из прохожих мог обратить на них внимание. Сначала надо заманить его в кабину пикапа. Стекла тонированные, так что снаружи ничего не видно.
Сначала надо заманить его в кабину!
Он коснулся руки мальчика.
– Я видел его не в торговом центре. Я видел его вон там.
И он указал на огромную стоянку, на которой застыли бесконечные ряды машин. За машинами сияли двойные желтые дуги «Макдоналдса».
– А что там может делать Попси? – изумленно спросил мальчик. Интонации не оставляли сомнения в том, что, по разумению мальчика, или Попси, или Шеридан сошел с ума, а может, и оба сразу.
– Я не знаю, – ответил Шеридан. Мозг его работал как часы. Все-таки наступал решающий момент. Или пан, или пропал. Попси. Не папа или папуля, а Попси. Мальчишка сам поправил его. Может, он так называл деда. – Но я вроде бы видел его там. Пожилой мужчина в черном костюме. Седые волосы… зеленый галстук…
– Попси в голубом галстуке. Он знает, что этот цвет мне нравится больше других.
– Да, пожалуй, галстук голубой. Дневной свет искажает цвета. Давай залезай в кабину, я отвезу тебя к Попси.
– А ты уверен, что это Попси? Потому что я не понимаю, что ему делать в том месте, где они…
Шеридан пожал плечами.
– Послушай, парень, если ты сомневаешься, он это или не он, тебе лучше искать его самому. Может, ты его и найдешь. – Он повернулся и направился к пикапу.
Мальчишка не последовал за ним. Шеридан подумал, а не предпринять ли вторую попытку, но решил, что это слишком опасно: если его засекут, двадцать лет в «Хаммертон-Бэй» обеспечено. Лучше попытать счастья в другом торговом центре. Скажем, в Скоутервилле. Или…
– Подожди! – В голосе ребенка слышалась паника. Мальчишка уже бежал к нему. – Подожди. Я сказал ему, что мне хочется пить. Может, он решил пойти туда и принести мне что-нибудь. Подожди!
Шеридан повернулся, на его губах играла улыбка.
– Я и не собирался уходить от тебя, сынок.
Он подвел мальчишку к синему пикапу, купленному четыре года назад. Открыл дверцу, вновь улыбнулся мальчишке, который с тревогой смотрел на него огромными, в пол-лица, зелеными глазами. Такие же глаза он видел у беспризорника, фотография которого публиковалась в каком-то дешевом таблоиде, то ли в «Нэшнл энкуайер», то ли во «Взгляде изнутри».
– Заходи в гости, малыш. – На этот раз улыбка получилась у него чуть ли не искренней. Натренировался.
Ребено
Страница 58
подчинился, не зная о том, что стал собственностью Бриггса Шеридана, едва захлопнулась дверца со стороны пассажирского сиденья.В жизни у него была только одна проблема. Нет, не женщины, хотя, как и любому другому мужчине, ему нравилось слышать, как шуршит юбка, или ощущать под пальцами шелковистость колготок. И не спиртное, пусть по вечерам он мог пропустить стаканчик-другой. Нет, проблема Шеридана называлась картами. Точнее, любой карточной игрой, в которой разрешалось делать ставки. Карты стоили ему работы, банковского счета, дома, завещанного матерью. Тюрьмы он избежал, зато у него возникли неприятности с мистером Регги, и он даже подумал, что в сравнении с его методами любая тюрьма тянула разве что на дом отдыха.
В тот вечер у него определенно поехала крыша. Он давно уже знал, что лучше начать проигрывать сразу. Когда ты сразу проигрываешь, настроение у тебя падает, ты идешь домой, смотришь телевизор и засыпаешь. А вот если сначала выигрываешь, в тебя словно вселяется дьявол. В тот вечер дьявол в него и вселился, и закончилось все тем, что он проиграл семнадцать тысяч долларов. Он просто не мог в это поверить. Ехал домой, как в тумане, снова и снова повторяя себе, что задолжал мистеру Регги не семь сотен, не семь тысяч, а семнадцать тысяч железных человечков. И всякий раз, когда мысль эта приходила ему в голову, он хихикал и добавлял громкости льющейся из радиоприемника музыке.
Но следующим вечером ему стало не до смеха: в дом завалились двое горилл и отвели его в кабинет мистера Регги.
– Я заплачу, – заверещал Шеридан, надеясь, что с первого раза до рукоприкладства дело не дойдет. – Я заплачу, послушайте, это не проблема, пара дней, максимум неделя, две – это крайний срок…
– Меня от тебя тошнит, Шеридан, – буркнул мистер Регги.
– Я…
– Заткнись. Если я дам тебе неделю, думаешь, я не знаю, чем все закончится? Возможно, ты найдешь человека, который одолжит тебе пару сотен. Не найдешь, так ограбишь винный магазин… если у тебя хватит духу. Я в этом сомневаюсь, но все возможно. – Мистер Регги наклонился над столом, усмехнулся. Пахло от него дорогим одеколоном от Теда Лапидуса. – А если ты разживешься двумя сотнями, что ты с ними сделаешь?
– Отдам вам. – Шеридан чуть не плакал. – Сразу же и отдам.
– Нет, не отдашь, – мотнул головой мистер Регги. – Ты попытаешься сыграть на них в надежде, что они превратятся в четыре сотни, а то и в восемь. А я услышу от тебя лишь сраные отговорки. На этот раз ты зашел слишком далеко, друг мой. Слишком далеко.
Шеридан больше не мог сдерживать слез, они покатились по щекам.
– Эти парни могут на долгий срок отправить тебя в больницу, – продолжал мистер Регги. – Ты будешь лежать с трубками на каждой руке и еще одной, торчащей из носа. – Шеридан горестно всхлипнул. – Я дам тебе еще один шанс. – Мистер Регги протянул Шеридану сложенный листок. – Попытайся договориться с этим парнем. Он называет себя мистер Маг, но на самом деле он такой же кусок дерьма, как и ты. А теперь убирайся. Жду тебя здесь через неделю. Твои расписки будут лежать на этом столе. Или ты их выкупишь, или тобой займутся мои друзья. Учти, начав, они долго не смогут остановиться.
На сложенном листке значилась настоящая фамилия турка. Шеридан поехал к нему и узнал насчет детей и лодочных прогулок. Мистер Маг также назвал сумму вознаграждения, значительно превосходившую долг мистеру Регги. После этого Шеридан и начал кружить вокруг торговых центров.
Он выехал с главной стоянки «Кузентаун-мол», проехал чуть вперед, потом свернул на полосу, ведущую к «Макдоналдсу». Мальчишка смотрел прямо перед собой, положив руки на обтянутые джинсами колени. Миновал здание и только потом вывернул руль.
– А почему мы объезжаем его? – спросил мальчишка.
– Чтобы войти через другую дверь, – объяснил Шеридан. – Не волнуйся, парень, думаю, я видел его там.
– Видел? Ты уверен?
– На все сто.
На лице мальчишки отразилось облегчение, и на какое-то мгновение Шеридан даже его пожалел. Господи, он же не извращенец какой-нибудь, не маньяк. Но сумма на расписках с каждым разом все увеличивалась, а этот мерзавец Регги и не пытался его остановить: сколько Шеридан просил, столько и одалживал. И на этот раз он проиграл не семнадцать тысяч, не двадцать, даже не двадцать пять. На этот раз он проиграл целых тридцать пять тысяч долларов, целый батальон марширующих железных человечков, и ему не хотелось встретить следующую субботу в больнице, с множественными переломами рук и ног.
Он остановил пикап у мусорных контейнеров за зданием «Макдоналдса». Естественно, в таком месте никто не парковался. И хорошо. Шеридан сунул руку в «карман» на дверце, предназначенный для карт и всякой мелочевки. Достал из него стальные наручники с раскрытыми кольцами.
– Почему мы остановились мистер? – спросил мальчишка. В голосе вновь слышался страх, но уже совсем другой: парень, похоже, начал понимать, что потерять старого доброго Попси в большом торговом центре, где полным-полно людей, не самое худшее, что м
Страница 59
жет с ним случиться.– Да мы и не останавливались, – небрежно ответил Шеридан. Отловив второго мальчишку, он на собственном опыте выяснил, что не стоит недооценивать шестилетнего ребенка, если тот вдруг осознает, что на кон поставлена его жизнь. Второй мальчишка пнул его в яйца и едва не сбежал. – Я вспомнил, что веду машину без очков. Могу лишиться водительского удостоверения. Очечник на полу. Соскользнул на твою сторону. Пожалуйста, дай мне его.
Мальчик наклонился, протянул руку к пустому очечнику. И в то же мгновение Шеридан защелкнул на руке кольцо наручника. Что тут началось! Разве он только что не напомнил себе, что нельзя недооценивать шестилетнего? Паршивец боролся, как лев, и откуда только в маленьком тельце взялось столько силы? Он отбивался от Шеридана свободной рукой, дергался, пытался открыть дверцу, издавая какие-то странные, прямо-таки птичьи крики. И таки сумел схватиться за ручку и повернуть ее. Дверца открылась, но лампочка на потолке не зажглась: Шеридан оборвал проводки после второй охоты на детей.
Шеридан ухватил мальчишку за ворот футболки и втащил его в кабину. Попытался зацепить второе кольцо за специальную металлическую скобу за пассажирским сиденьем, но промахнулся. Мальчишка укусил его до крови. Зубы у него были острые как бритва. Боль буквально пронзила руку, до самого плеча. Другой рукой он врезал мальчишке в челюсть. Того отбросило на спинку сиденья, на какое-то время он потерял способность сопротивляться. Кровь Шеридана стекала с его губ на порванный воротник футболки. Шеридан зацепил кольцо за скобу, тяжело дыша привалился к спинке своего сиденья, поднес ко рту тыльную сторону правой руки, зализывая рану.
Боль не уходила. Он оторвал руку ото рта, всмотрелся в нее в слабом отсвете приборного щитка. Две длинные и глубокие борозды тянулись поперек запястья. Их медленно заполняла кровь. Однако желания двинуть мальчишке еще раз он не испытывал. И не потому, что турок предупредил его: поврежденный товар стоит дешевле.
Нет, он не мог винить мальчишку за то, что тот боролся за свою жизнь. На его месте он поступил бы точно так же. А вот рану надо как можно быстрее промыть антисептиком, может, даже сделать укол от столбняка. Он где-то читал, что человеческие укусы заживают хуже всего. Однако он не мог не восхищаться мужеством мальчишки.
Он включил первую передачу и двинул пикап с места. Миновал щит с надписью «СПАСИБО ЗА ПОКУПКИ, СДЕЛАННЫЕ ВАМИ В ПРЕКРАСНОМ «КУЗЕНТАУН-МОЛ», выехал на шоссе, повернул налево. Стрелка спидометра подползла к сорока, разрешенной скорости на территории штата, и застыла на ней. Турок жил в большом доме за городом, в Талуда-Хейтс. Милях в тридцати от торгового центра. Шеридан полагал, что кружной путь займет минут сорок пять, может, даже час: ехать по центральным магистралям он не собирался. Береженого Бог бережет.
Он вытащил из кармана носовой платок, обмотал им правую руку и всмотрелся в ленту шоссе, которая должна была привести его к сорока «штукам», обещанным турком за ребенка мужского пола.
– Ты об этом пожалеешь, – подал голос мальчишка.
Шеридан коротко глянул на него, вынырнув из приятных грез. Он буквально видел, как выигрывает двадцать партий подряд, и мистер Регги, весь в поту, умоляет его прекратить игру, спасти заведение от неминуемого банкротства.
Ребенок вновь заплакал – все теми же странными розоватыми слезами, хотя красная сверкающая вывеска торгового центра осталась далеко позади. А вдруг у мальчишки какая-нибудь заразная болезнь, подумал Шеридан. Впрочем, беспокоиться об этом следовало раньше, поэтому он выбросил эти мысли из головы.
– Когда мой Попси тебя найдет, ты об этом пожалеешь, – уточнил мальчишка.
– Да. – Шеридан закурил. Свернул с шоссе номер 28 на двухполосную дорогу. Слева тянулось болото, справа стеной стоял лес.
Мальчишка звякнул наручниками, всхлипнул.
– Прекрати. Толку не будет.
Однако мальчишка вновь дернулся. На этот раз раздался протестующий скрежет, который совершенно не понравился Шеридану. Он оглянулся и увидел, что скоба, та самая скоба, которую он самолично приварил к кабине, прогнулась. Вот дерьмо, подумал Шеридан. Зубы у него что бритва, а теперь выясняется, что он силен как бык. А ведь он болен. Слава Богу, я не встретился с ним в тот день, когда он был здоров.
Он положил руку на плечо мальчишки.
– Прекрати!
– Нет.
Мальчишка опять дернул рукой, и Шеридан увидел, что скоба выгнулась еще сильнее. Боже, откуда у ребенка столько силы?
Все дело в панике, ответил он на свой вопрос. Она удесятеряет силу.
Но никто из детей не мог прогнуть скобу, хотя паника захлестывала всех.
Шеридан остановил пикап, открыл бардачок в средней части приборного щитка. Достал шприц, полученный от турка. Турок предупредил его, что пользоваться шприцем можно только в случае крайней необходимости. Психотропные препараты, говорил турок, портят товар.
– Видишь, что у меня в руке?
Мальчишка скосился на шприц, кивнул.
– Хочешь, чтобы я им воспользовался?
Мальчишка замот
Страница 60
л головой. При всей его силе он, как и любой ребенок, боялся уколов. Шеридана такая реакция порадовала.– И правильно. После укола ты потеряешь сознание. – Он запнулся. Продолжать не хотелось, черт, он же был хорошим человеком, просто попал в безвыходную ситуацию, но пришлось. – Даже можешь умереть.
Мальчишка таращился на него, губы тряслись от страха.
– Если перестанешь дергаться, шприц я уберу. Договорились?
– Договорились, – прошептал мальчишка.
– Ты обещаешь?
– Да. – Губы мальчишки разошлись, обнажив белые зубы. На одном краснело пятнышко крови Шеридана.
– Поклянись именем матери.
– У меня никогда не было матери.
– Черт! – вырвалось у Шеридана.
Пикап покатил дальше, Шеридан даже прибавил скорость. Не только потому, что они съехали с основной магистрали. От мальчишки у него бежали по коже мурашки. Шеридану хотелось как можно скорее передать свою добычу турку, получить деньги и смыться.
– Мой Попси очень сильный, мистер.
– Да? – безразлично спросил Шеридан подумав: а кто с этим спорит? Яблочко от яблони недалеко падает, так?
– Он меня найдет.
– Ага.
– Он сможет учуять мой запах.
В это Шеридан верил. Он тоже чувствовал идущий от мальчишки запах. К запаху страха он уже привык, но от этого ребенка пахло иначе: потом, грязью, соляной кислотой. Он все более убеждался в том, что мальчишка не такой, как все… но скоро эта проблема будет волновать исключительно мистера Мага, а он умоет руки.
Шеридан чуть опустил стекло. Слева по-прежнему тянулось болото. В лунном свете поблескивала стоячая вода.
– Попси может летать.
– Да, – кивнул Шеридан, – после пары бутылок «Ночного поезда» он летает что твой орел.
– Попси…
– Слушай, хватит о Попси, а?
Мальчишка замолчал.
Четыре мили спустя болото расширилось, превратившись в огромный пруд. Шеридан свернул на бетонку, огибающую пруд слева. В пяти милях проходило шоссе номер 41, ведущее в Талуда-Хейтс.
Он глянул на серебристое зеркало пруда, а потом лунный свет померк. Словно на пикап легла тень.
Над головой вдруг заполоскались огромные полотнища.
– Попси! – воскликнул мальчишка.
– Заткнись. Это всего лишь птица.
Но он перепугался, сильно перепугался. Посмотрел на мальчишку. Тот вновь ощерился. Какие же у него большие, белые зубы, успел подумать Шеридан.
Нет, не большие. Не то слово. Правильнее сказать, длинные. Особенно два верхних… Как же они называются? Клыки.
Вновь голова у него заработала, как часовой механизм.
Я сказал ему, что мне хочется пить.
Я не понимаю, что ему делать в том месте, где они…
(едят? Он хотел сказать, едят?)
Он меня найдет.
Он сможет учуять меня.
Попси может летать.
Что-то тяжелое приземлилась на крышу кабины.
– Попси! – Мальчишка завизжал от радости, и внезапно Шеридан понял, что уже не видит дороги: огромное перепончатое крыло полностью закрыло ветровое стекло.
Попси может летать.
Шеридан заорал, резко вдавил в пол педаль тормоза, в надежде, что сбросит страшную тварь под колеса. Справа вновь послышался скрежет металла. А мгновением позже мальчишка ногтями вцепился ему в лицо, раздирая кожу.
– Попси, он меня украл! – В воплях мальчишки опять послышались птичьи интонации. – Он меня украл, он меня украл, этот плохой человек меня украл!
Ты ничего не понимаешь, щенок, думал Шеридан, нащупывая шприц. Напрасно ты называешь меня плохим человеком, просто у меня серьезные неприятности.
Но тут рука – скорее птичья лапа, а не рука – вышибла боковое стекло и вырвала шприц из руки Шеридана вместе с двумя пальцами. А мгновение спустя Попси сорвал с петель всю дверцу. Шеридан увидел широченный плащ, черный снаружи, красный внутри, галстук, вернее, шейный платок, голубой, как и говорил мальчишка.
Попси выдернул Шеридана из кабины, его когти, разорвав рубашку и пиджак, глубоко вонзились в плечо. Зеленые глаза Попси вдруг налились кровью.
– Мы пришли в торговый центр, потому что мой внук попросил купить ему черепашек ниндзя, – прошипел Попси. Из его рта шел запах тухлого мяса. – Тех самых, что показывали по телевизору. Все дети хотят этих черепашек. Тебе следовало оставить его в покое. Тебе следовало оставить нас в покое.
Шеридана трясло. Он кричал от боли, и его трясло. Он услышал, как Попси ласково спросил мальчика, хочет ли тот пить. Мальчик ответил, что да, хочет, этот плохой человек сильно напугал его, и в горле у него совсем пересохло. А в следующее мгновение ноготь большого пальца вспорол шею Шеридана. Прежде чем навсегда погрузиться в темноту, он увидел мальчишку, который сложил ладони лодочкой, точно так же, как в детстве, в жаркий летний день он, Шеридан, складывал их, если хотел напиться из стоящей во дворе колонки, и Попси, поглаживающего ребенка по головке с любовью, свойственной только дедушкам.
Центр притяжения[21 - © Перевод. Вебер В. А., 2000.]
В Новой Англии осенью, в ожидании снега, который выпадет только через четыре недели, меж крестовником и золотарником видны проплешины тощей почвы. Водопропус
Страница 61
ные решетки забиты опавшей листвой, небо серое, стебли кукурузы тянутся длинными рядами, словно солдаты, которые изобрели способ умереть стоя. От тыкв, наваленных у северных стен сараев, пахнет, как изо рта старухи. В это время нет тепла, но нет и холода, только воздух не стоит на месте, теребит голые поля под белесыми небесами, где птицы, выстроившись клином, летят на юг. Ветер поднимает столбы пыли с местных дорог, превращая их в танцующих дервишей, словно расческой приглаживает поля, заглядывает в машины-развалюхи, стоящие во дворах.Дом Ньюолла у городской дороги номер три стоит над той частью Касл-Рока, которую называют Дуга. Сказать что-то хорошее о доме просто невозможно. Ощущение заброшенности только частично можно объяснить облупленными стенами. Лужайка перед домом кочковатая, заросшая сухой травой, которую скоро изогнет и выбелит утренний морозец. Тонкий дымок поднимается над магазином Брауни, расположенным у подножия холма. Когда-то Дуга играла важную роль в жизни Касл-Рока, но период этот остался в прошлом вместе с Корейской войной. На эстраде по другую сторону дороги от магазина Брауни двое мальчишек катают друг другу игрушечную пожарную машину. С бледными, усталыми лицами, лицами стариков, а не детей. Их руки рассекают воздух, отправляя пожарную машину по выверенному маршруту. Изредка поднимаются, чтобы вытереть бегущие из носа сопли.
В магазине председательствует Харли Маккиссик, полный, краснолицый, а старый Джон Клаттербак и Ленни Патридж сидят у печки, подняв ноги. Пол Корлисс облокотился на прилавок. В магазине стоят запахи далекого прошлого: салями, липкой бумаги от мух, кофе, табака, сладкой темно-коричневой кока-колы, перца, гвоздики и закрепляющего средства для волос «Оделла», которое видом напоминает сперму и превращает волосы в монолит. Засиженный мухами плакат, приглашающий на городской бал 1986 года, соседствует с другим, который сообщает о грядущем появлении Кена Корриво на ярмарке округа Касл, имевшей место быть в 1984 году. Свет и жара десяти прошедших лет отразились на этом плакате, и Кен Корриво, который уже пять лет как не поет и торгует «фордами» в Чемберлене, заметно поблек и выцвел. В глубине магазина стоит огромный холодильник, прибывший из Нью-Йорка в 1933 году, и в самых дальних углах ощущается запах кофейных зерен.
Старики наблюдают за играющими детьми и негромко переговариваются. Джон Клаттербак, чей внук Энди этой осенью пьет по-черному, говорит о городской свалке. Свалка эта, по его разумению, летом ужасно воняет. Никто с ним не спорит, все так, но тема эта никого не интересует. Лето закончилось, настала осень, а громадная печь, работающая на солярке, дает достаточно тепла. Термометр на прилавке показывает 82°[22 - 82° по шкале Фаренгейта соответствуют 28° по Цельсию.]. На лбу Клаттербака, аккурат над левой бровью, красуется здоровенная вмятина, результат автомобильной аварии в далеком 1963 году. Иногда маленькие дети просят разрешения потрогать вмятину. Старый Клат выиграл немало денег у туристов, приезжающих летом отдохнуть в этих местах, на пари, что во вмятине умещается содержимое небольшого стаканчика.
– Полсон, – срывается с губ Харли Маккиссика.
Старый «шевроле» останавливается рядом с колымагой Ленни Патриджа. По борту тянется надпись: «ГЭРИ ПОЛСОН, ПОКУПКА И ПРОДАЖА АНТИКВАРНОЙ МЕБЕЛИ». Под надписью – номер телефона. Гэри Полсон вылезает из кабины, старик в выцветших зеленых брюках. За собой он вытаскивает сучковатую трость, держась за дверцу до тех пор, пока трость не упрется в землю. На трость натянут белый пластмассовый набалдашник с велосипедного руля. На темном дереве он смотрится, как презерватив. Пока Полсон медленно шествует к двери магазина, трость, упираясь в землю, поднимает облачка пыли.
Дети на эстраде смотрят на Полсона, затем, следуя за его взглядом (похоже, со страхом), – на дом Ньюолла, застывший на вершине холма. И вновь начинают возиться с игрушечной пожарной машиной.
Джо Ньюолл приобрел собственность в Касл-Роке в 1904-м и оставался ее владельцем до 1929-го, но состояние нажил в соседнем промышленном городе Гейтс-Фоллз. Его отличали щуплая фигура, подвижное злое лицо и желтоватые белки глаз. Участок земли он купил на Дуге (Касл-Рок тогда процветал, спасибо деревообрабатывающему заводу и мебельной фабрике) у Первого национального банка Оксфорда. Банк получил землю от Фила Бадро по распоряжению шерифа округа Никерсона Кэмбелла о переходе заложенной недвижимости в собственность залогодержателя. Фил Бадро, которого соседи любили, но считали дурачком, уехал в Киттери и следующие двенадцать лет чинил мотоциклы и автомобили. А потом отправился во Францию воевать с гансами, выпал из самолета во время разведывательной миссии (так, во всяком случае, говорили) и погиб.
Участок Бадро пустовал долгие годы, а Джо Ньюолл в это время снимал дом в Гейтс-Фоллз и старался приумножить свое состояние. Он прославился тем, что держал рабочих в железной узде и сделал прибыльной прядильную фабрику, которая дышала на ладан, когда Джо
Страница 62
риобрел ее в 1902 году буквально за гроши. Рабочие прозвали его Джо-Гонитель, потому что он увольнял любого, кто пропускал хотя бы одну смену. Никакие оправдания не принимались.В 1914 году Джо Ньюолл женился на Коре Леонард, племяннице Карла Стоува. Женитьба несла с собой несомненную выгоду, естественно, по разумению Джо: Кора была единственной родственницей Карла, а потому после его кончины получала немалое наследство (при условии, что Джо оставался в добрых отношениях со стариком, которого в свое время полагали акулой, а в последние годы стали считать размазней). В Гейтс-Фоллз были и другие заводы, которые стоили гроши, но могли приносить большие прибыли тому, кто вложил бы в них немного денег. Вскорости Джо эти деньги получил: не прошло и года со дня свадьбы, как богатый дядюшка его жены отошел в мир иной.
Женитьба оказалась прибыльной, двух мнений тут быть не могло. Сама Кора, к сожалению, глаз не радовала. Ее отличали невероятно толстые бедра, огромный зад, совершенно плоская грудь и тоненькая шейка, на которой, словно подсолнух, качалась большущая голова. Щеки висели, как тесто, губы напоминали куски печенки, а мимика отсутствовала вовсе. Лицо ее более всего напоминало полную луну в безоблачную зимнюю ночь. А на платье под мышками даже в феврале темнели широкие полукружия, и от нее постоянно разило потом.
Джо начал строить дом для своей жены на участке Бадро в 1915-м, и годом позже строительство вроде бы подошло к концу. Дом на двенадцать комнат выкрасили белой краской. Джо Ньюолла в Касл-Роке не жаловали по нескольким причинам. Во-первых, состояние он нажил в Гейтс-Фоллз, во-вторых, его предшественник, Бадро, пользовался всеобщей любовью (хотя его и считали дурачком). В-третьих, и это главное, дом строили рабочие, нанятые в других городках. И буквально перед завершением жестяных работ, установкой труб и навеской сливов кто-то желтым мелом написал на входной двери непристойное слово.
К 1920 году Джо Ньюолл стал богачом. Три его прядильные фабрики в Гейтс-Фоллз работали круглосуточно. Заказы, особенно военные, приносили приличную прибыль. Он начал пристраивать к дому новое крыло. Большинство жителей Касл-Рока сошлись во мнении, что затеял он это напрасно: на двоих двенадцати комнат вполне хватало. Кроме того, пристройка уродовала дом, и без того не шибко красивый. Новое крыло на этаж возвышалось над самим домом и упиралось в гребень холма, в то время заросший соснами.
Новость о том, что к двум Ньюоллам скоро прибавится третий, пришла из Гейтс-Фоллз скорее всего от Дорис Джинджеркрофт, в те дни медицинской сестры доктора Робертсона. Так что новое крыло, похоже, начали строить не просто так, а чтобы отметить рождение ребенка. После шести лет замужества, четыре из которых они прожили на Дуге (за это время Кору видели лишь издали, когда она пересекала двор или собирала полевые цветы на лугу за домами), Кора Леонард Ньюолл наконец-то понесла.
Она никогда не заглядывала к Брауни. Каждый вторник Кора ездила за покупками в большой магазин Китти Корнер, который находился в самом центре Гейтс-Фоллз.
В январе 1921-го Кора родила урода без рук и, как говорили, с пятью аккуратными пальчиками, торчащими из одной глазницы. Ребенок умер через шесть часов после того, как сокращения матки вытолкнули его красное, сморщенное личико на свет. Семнадцать месяцев спустя Джо Ньюолл добавил к крылу купол, поздней весной 1922-го (в западном Мэне ранней весны не бывает, только поздняя, а до нее – зима). Он продолжал покупать все необходимое вне Касл-Рока и никогда не заглядывал в магазин Билла Брауни Маккиссика. Не переступал он и порога местной методистской церкви. Младенца-урода, выскользнувшего из чрева его жены, похоронили на кладбище в Гейтс, а не на родине. Надпись на миниатюрном надгробии гласила:
САРА ТЭМСОН ТАБИТА ФРЕНСИН НЬЮОЛЛ
14 ЯНВАРЯ 1921
УПОКОЙ ГОСПОДЬ ЕЕ ДУШУ
В магазине частенько говорили о Джо Ньюолле, его жене, доме. Сын Брауни, Харли, еще совсем молодой, даже не начавший бриться (однако в заложенной в него генетической программе уже читалась и старость, просто еще ничем не проявившая себя), но уже вытаскивавший ящики с овощами и мешки с картофелем на придорожный лоток, стоял и слушал. Разговоры главным образом вертелись вокруг дома. Многие полагали, что дом этот не просто портит вид, но оскорбляет чувства горожан. «Но он притягивает взгляд, верно?» – как-то изрек Клейтон Клаттербак (отец Джона). Оспаривать его слова никто не стал. Потому что в действительности так оно и было. Если человек стоял у магазина Брауни, может, просто выискивал кузовок с лучшей черникой, когда шел сбор урожая, рано или поздно, взгляд его устремлялся на стоящий на горе дом, точно так же, как перед мартовским бураном флюгер поворачивается на северо-восток. Рано или поздно человек обязательно смотрел на дом, причем для большинства это случалось скорее раньше. Потому что, как и отметил Клейт Клаттербак, дом Ньюолла притягивал взгляды.
В 1924 году Кора упала с лестницы, спускаясь из купола в
Страница 63
овое крыло, сломав шею и спину. По городу ходили слухи (возможно, инспирированные злыми языками), что нашли ее в чем мать родила. Похоронили Кору рядом с ее умершей в младенчестве дочерью.А Джо Ньюолл – горожане пришли к единому мнению, что у него просто еврейский нюх на деньги, – продолжал умножать свое состояние. На гребне холма появились два амбара и хлев, которые соединялись с домом ранее построенным крылом. Строительство хлева закончилось в 1927 году. А появился он на холме по причине того, что Джо решил стать и фермером. У одного парня в Меканик-Фоллз он закупил шестнадцать коров. И привез сверкающую доильную машину, приобретенную у того же человека. Выглядела она как металлический осьминог. В этом мог убедиться каждый, кто заглянул в кузов грузовика, пока водитель покупал в магазине Брауни бутылку холодного эля.
Разместив коров в хлеву и установив доильную машину, Джо нанял в Моушене какого-то недоумка, чтобы тот заботился о его хозяйстве. Как такое мог сделать вроде бы трезвомыслящий и расчетливый бизнесмен, осталось для всех загадкой (собственно, ответ напрашивался только один – Ньюолл дал маху), но так уж вышло, и коровы сдохли.
Чиновник окружной администрации, отвечающий за здравоохранение, приехал, чтобы взглянуть на коров, и Джо показал ему заключение ветеринара («ветеринара из Гейтс-Фоллз», всегда уточняли горожане, рассказывая об этом случае, и многозначительно приподнимали брови), удостоверяющее, что причина падежа – коровий менингит.
– По-английски это значит – не повезло, – прокомментировал заключение Джо.
– Я должен воспринимать твои слова как шутку? – полюбопытствовал чиновник.
– Как хочешь, так и воспринимай, – пожал плечами Джо. – Имеешь право.
– Прикажи этому идиоту заткнуться, а? – Чиновник посмотрел на недоумка. Тот привалился к столбу, на котором висел почтовый ящик Ньюоллов, и рыдал в голос. Слезы бежали по его грязным щекам. Время от времени он отрывался от столба и отвешивал себе оплеуху, словно знал, что вина за случившееся лежит на нем.
– Пусть воет. Это его право.
– Не нравится мне все это, – покачал головой чиновник. – Шестнадцать коров лежат на спинах, вскинув ноги. Я их отсюда вижу.
– И хорошо, – усмехнулся Джо. – Потому что ближе ты не подойдешь.
Чиновник округа швырнул ветеринарскую бумажку на землю и потоптался на ней сапогами. Посмотрел на Джо Ньюолла. Лицо его побагровело, а вены так набухли, что едва не лопались.
– Я должен посмотреть на этих коров. Не хочешь пускать меня в хлев – приволоки одну сюда.
– Нет.
– Напрасно ты ведешь себя так, словно тебе принадлежит весь мир, Ньюолл. Я могу получить ордер судьи.
– Давай поглядим, сможешь или нет.
Чиновник уехал. Джо проводил его взглядом. Недоумок, одетый в запачканный навозом комбинезон, все выл, привалившись к столбу с почтовым ящиком. Он провел у столба весь августовский день, воя во всю мощь легких, обратив монголоидное лицо к желтому небу. «Воет, как волк на луну», – заметил тогда молодой Гэри Полсон.
Окружного чиновника звали Клем Апшоу. Жил он в Сиройз-Хилл. Наверное, чуть успокоившись, он бы плюнул на это дело, но Брауни Маккиссик, который поддерживал его на выборах (и частенько угощал пивом), уговорил его решить вопрос. Отец Харли Маккиссика не отличался дурным нравом, но ему очень уж хотелось поставить Джо Ньюолла на место, доказать ему, что частная собственность и вседозволенность – не синонимы. Он хотел, чтобы Джо понял: частная собственность – это хорошо, она – основа американского общества, но частная собственность существует не сама по себе, она связана с городом, а жители Касл-Рока считают, что интересы города должны стоять на первом месте даже для богачей, которые считают себя вправе возводить на своих участках все, что им вздумается. И Клем Апшоу отправился в Локери, где в те годы располагалась администрация округа, и получил ордер.
Но пока он ездил в Локери, к хлеву, мимо воющего недоумка, подкатил большой трейлер. И когда Клем Апшоу вернулся с ордером в руках, в хлеву он нашел только одну корову, уставившуюся невидящими глазами в набитую сеном кормушку. Клем удостоверился, что эта корова действительно умерла от коровьего менингита, и отбыл. И тут же за последней коровой приехал трейлер.
В 1928 году Джо начал строить еще одно крыло. Горожане, собирающиеся в магазине Брауни, дружно решили, что он – чокнутый. Умный, но псих. Бенни Эллис заявил, что Джо сохранил единственный глаз своей дочери и держит его в банке с, как сказал Бенни, «фольмардегидом» на кухонном столе, вместе с ампутированными пальчиками, которые торчали из второй глазницы. Бенни непрерывно читал дешевые книжонки с романами ужасов, на обложках которых чудовища или великаны куда-то утаскивали обнаженных дам. Так что источник вдохновения Бенни лежал на поверхности. Однако очень скоро многие жители Касл-Рока, и не только Дуги, клялись и божились, что все это – истинная правда. Некоторые утверждали, что в банке Джо хранилось кое-что еще, о чем говорить не принято.
Строительство втор
Страница 64
го крыла закончилось в августе 1929-го, а два дня спустя, ночью, к дому Джо, светя фарами, на большой скорости подъехал автомобиль, резко затормозил, и в новое крыло полетел труп большого скунса. Ударился о стену над окном, забрызгав стекло кровью.В сентябре того же года в чесальном цехе головного предприятия Ньюолла в Гейтс-Фоллз случился пожар, принесший убытков на пятьдесят тысяч долларов. В октябре рухнула фондовая биржа. В ноябре Джо Ньюолл повесился на потолочной балке в одной из еще не обставленных комнат, возможно, в спальне, нового крыла, где стоял крепкий сосновый запах. Его нашел Кливленд Торбатт, заместитель управляющего «Гейтс-миллз» и партнер Джо (такие ходили слухи) по многим биржевым сделкам, в ходе которых приобретались акции, теперь не стоившие и ломаного гроша. Тело вытащил из петли коронер округа, Нобл Апшоу, родной брат Клема.
В последний день ноября гроб с телом Джо опустили в землю рядом с могилами дочери и жены. День выдался ясным, но холодным, и из всего Касл-Рока на похоронах присутствовал только один человек – Олвин Кой, который сидел за рулем катафалка «Похоронного бюро Хэя и Пибоди». Олвин доложил, что среди пришедших проститься с Джо он заметил молодую стройную женщину в шубе из енота и черной широкополой шляпе. Сидя в магазине Брауни и закусывая бочковым огурчиком, Олвин плотоядно улыбался и говорил, что крошка была что надо, ничем не напоминала родственников Коры Леонард Ньюолл и не закрывала глаз во время молитвы.
* * *
Гэри Полсон входит в магазин нарочито медленно, плотно закрывает за собой дверь.
– Добрый день, – здоровается Харли Маккиссик.
– Слышал, ты вчера выиграл в Ассоциации фермеров индейку, – говорит старый Клат, набивая трубку табаком.
– Да, – кивает Гэри. Ему восемьдесят четыре года и, как и остальные, он помнит времена, когда жизнь на Дуге била ключом. Он потерял двоих сыновей в войнах, до Вьетнама, и очень тяжело переживал их гибель. Третий сын, хороший парень, погиб в 1973-м: его автомобиль столкнулся с лесовозом неподалеку от Пресью-Айла. Одному Богу известно почему, но его смерть Гэри перенес легче. Теперь из уголков рта у него иногда течет слюна, и он издает чавкающие звуки, словно хочет засосать ее обратно, прежде чем она побежит по подбородку. Он многого не знает в современной жизни, но ему доподлинно известно, что проводить последние годы жизни старея – просто мука.
– Кофе? – спрашивает Харли.
– Пожалуй, что нет.
Ленни Патридж, которому, похоже, уже не оправиться после перелома ребер, полученного во время странной автомобильной аварии, случившейся двумя годами раньше, подтягивает ноги, чтобы Гэри Полсон мог пройти мимо и осторожно опуститься на стул в углу (сиденье Гэри обтянул сам, еще в 1982-м). Полсон чмокает губами, всасывает слюну и кладет руки на ручку трости. Усталый, осунувшийся.
– Скоро пойдет дождь, – нарушает он затянувшуюся паузу. – Мои суставы это чувствуют. Все болит.
– Плохая осень, – поддакивает Пол Корлисс.
Вновь воцаряется тишина. Тепло, идущее от печки, наполняет магазин, который закроется, когда Харли умрет, или даже раньше, если он прислушается к советам младшей дочери, но пока оно согревает воздух, одежду, старческие кости, во всяком случае, старается. От тепла запотевают стекла, выходящие во двор, где до 1977 года стояли заправочные колонки. Никакой прибыли магазин не приносит, его услугами пользуются лишь некоторые местные жители да случайные туристы, проезжающие мимо. Для них старики, даже в июле сидящие у печки в теплом нижнем белье, – диковинка. Старый Клат всегда заявлял, что вскорости в этой части Касл-Рока появятся новые люди, но в последние два года ситуация изменялась только к худшему: похоже, умирает весь город.
– А кто пристраивает новое крыло к дому этого Ньюолла? – вдруг спрашивает Гэри.
Все поворачиваются к нему. Лишь старый Клат все чиркает спичкой о серу. Наконец спичка зажигается и Клат раскуривает трубку.
– Новое крыло? – переспрашивает Харли.
– Да.
Синий дымок поднимается от трубки старого Клата к потолку и там растекается тонкой пеленой. Ленни Патридж вскидывает подбородок, чешет шею, издавая сухой хруст.
– Я не знаю, – отвечает Харли, и его тон ясно указывает: если не знает он, значит, не знает никто, во всяком случае, в этой части света.
– Они не могли найти покупателя с восемьдесят первого года, – говорит старый Клат. Под «они» подразумеваются «Саузерн Мэн виавинг» и Банк Южного Мэна, но он имеет в виду другое: массачусетских итальяшек. Компания «Саузерн Мэн виавинг» стала владельцем трех фабрик Джо и дома на горе через год после его самоубийства, но для стариков, которые собираются в магазине Брауни, это название всего лишь ширма… или, как они иногда говорят, легальное прикрытие. Вообще к Закону они относятся с подозрением. К месту и нет упоминают об одной даме, которая подала на бывшего мужа в суд и теперь легально он не может видеться с собственными детьми. Закон доставлял и доставляет массу неприятностей и им, и их ближним, но они не перестаю
Страница 65
удивляться тому, как ловко некоторые люди используют Закон, чтоб обделать свои темные делишки.Компания «Саузерн Мэн виавинг», она же Банк Южного Мэна, она же массачусетские итальяшки, получала устойчивую прибыль от трех прядильных фабрик Джо Ньюолла, но стариков, которые собирались в магазине, занимало другое: новые хозяева никак не могли избавиться от дома. «Он – что заноза, которую никак не вытащишь, – как-то сказал Ленни Патридж, и все согласно покивали. – Даже у макаронников из Молдена и Ривера ничего не выходит».
Старый Клат и его внук Энди сейчас в ссоре, и причиной тому стал уродливый дом Джо Ньюолла… Хотя, конечно, были и другие причины, более личные, но они остались за кадром. Заспорили они, оба вдовцы, как-то вечером, плотно пообедав в городском доме молодого Клата.
Молодой Энди, тогда он еще не потерял работу в полиции, очень довольный собой, снисходительно поглядывая на деда, пытался объяснить ему, что «Саузерн Мэн виавинг» с давних пор не имела никакого отношения к прежней собственности Ньюолла, что истинным владельцем дома на Дуге являлся Банк Южного Мэна, что эти две частные фирмы никоим образом не связаны друг с другом. Старый Джон прямо заявил Энди, что только круглый идиот может в это поверить. Все знают, добавил он, что и банк, и текстильная компания – легальное прикрытие массачусетских итальяшек, а отличаются эти две фирмы только словами в названиях. А их более очевидные связи скрыты под грудой юридических документов, чтобы все было шито-крыто, по Закону.
Вот тут молодой Клат допустил бестактность, громко рассмеявшись. Старый Клат побагровел, бросил салфетку на тарелку, поднялся. Смейся, сказал он. Смейся сколько угодно. Почему нет? Для пьяницы лучше смеяться над тем, чего он не понимает, чем плакать над тем, чего не знает. Энди это разозлило, он что-то пробурчал насчет Мелиссы, безвременный уход которой и побуждает его тянуться к бутылке, на что Джон резонно спросил внука, сколько еще тот будет винить в своем пьянстве мертвую жену. После этих слов Энди побледнел как полотно и велел старику убираться из его дома. Джон ушел, и больше к Энди не заглядывал. Да и не больно хотелось ему туда идти. Кому охота смотреть на пьяного внука?
Но что бы там ни говорилось, факт оставался фактом: дом на холме пустовал последние одиннадцать лет, раньше никто не задерживался в нем надолго, а Банк Южного Мэна то и дело пытался продать его через одного из местных риелторов.
– Последние покупатели приезжали из штата Нью-Йорк, не так ли? – спрашивает Пол Корлисс. Голос он подает так редко, что все к нему поворачиваются. Даже Гэри.
– Да, сэр, – отвечает Ленни. – Очень милая пара. Мужчина собирался выкрасить хлев в красный цвет и приспособить его под антикварный магазин, так?
– Да, – кивает старый Клат. – А потом их мальчишка нашел пистолет, который они держали…
– Люди так беспечны… – вставляет Харли.
– Он умер? – спрашивает Ленни. – Мальчишка?
В ответ – тишина. Похоже, никто не знает. Наконец, с неохотой, ее нарушает Гэри:
– Нет. Но ослеп. Они уехали в Обурн. А может, в Лидс.
– Очень милые люди, – продолжает Ленни. – Я даже думал, откажутся от этого дома. Но они остановили свой выбор именно на нем. Подумали, все шутят, говоря им, что над этим домом висит проклятие, пользуются тем, что они издалека. – Какое-то время он задумчиво молчит. – Может, теперь они понимают, что никто и не думал шутить… Кем бы они ни были.
И старики думают о семейной паре из штата Нью-Йорк, а может, о том, что стареющие тела все больше и больше подводят их, отказываясь выполнять положенные функции. В темноте за печкой булькает солярка. Где-то дальше поскрипывают петли ставни, качающейся под осенним ветром.
– Новое крыло строят быстро, – говорит Гэри. Спокойно, но уверенно, словно отметая возможные возражения. – Я это видел, поднимаясь по Речной дороге. Стены практически возвели. Крыло большое, длиной в сотню футов, а шириной – в тридцать. Строят из отличных кленовых бревен. Где сейчас только такие берут?
Никто не отвечает. Никто не знает.
Молчание решается нарушить Пол Корлисс:
– Они же не собираются там жить, Гэри? Неужели…
– Очень даже собираются, – обрывает его Гэри. – Говорю вам, к дому Ньюолла пристраивают новое крыло. Стены уже стоят. Если у кого есть сомнения, выйдите на улицу и убедитесь в этом.
Что тут говорить, на это возразить нечего – они ему верят. Ни Пол, ни кто-либо другой не спешат к двери, чтобы посмотреть на новое крыло, которое пристраивают к дому Ньюолла. Разумеется, вопрос этот важный, но и спешка тут не нужна. Время течет… Харли Маккиссик не единожды отмечал: если бы за время платили, они давно стали бы богачами. Пол подходит к стеклянному шкафу-холодильнику с газировкой, берет банку апельсинового «Краша». Дает Харли шестьдесят центов, тот на кассе пробивает покупку. А закрыв кассовый аппарат, чувствует, что атмосфера в магазине переменилась. Пришла пора обсудить другие проблемы.
Ленни Патридж кашляет, морщится от боли, потирает грудь в том месте, где
Страница 66
два ребра так и не срослись, спрашивает Гэри, когда состоятся похороны Даны Роя.– Завтра, – отвечает Гэри. – В Горхэме. Где похоронена его жена.
Люси Рой умерла в 1968-м. Дана до 1979-го работал электриком «Ю Эс джипсэм» в Гейтс-Фоллз и умер от рака кишечника два дня назад. Всю жизнь он прожил в Касл-Роке и любил рассказывать, что за свои восемьдесят лет он лишь трижды покидал штат Мэн: один раз ездил к тетке в Коннектикут, второй – в Бостон на матч «Ред сокс» на стадионе в Фенуэй-Парк («и они проиграли, засранцы», – неизменно добавлял он), а третий – на съезд электриков в Портсмут, штат Нью-Хэмпшир. «Потеря времени – так отзывался он о съезде. – Пьянка да бабы, ничего больше, а бабы – посмотреть не на что, не говоря уж о чем-то еще». Он был их добрым приятелем, его смерть, с одной стороны, печалит их, с другой – вызывает чувство облегчения.
– Они вырезали четыре фута его кишок, – напоминает Гэри. – Но ему это не помогло. Рак съел его всего.
– Он знал Джо Ньюолла, – неожиданно говорит Ленни. – Бывал в доме, когда его отец делал электропроводку, ему было лет шесть – восемь. Помнится, он говорил, что Джо дал ему как-то леденец, но он выплюнул его, когда возвращался домой в пикапе отца. Говорил, что у леденца был горьковатый вкус. А потом, когда фабрики вновь начали работать, в конце тридцатых, он уже сам обновлял электропроводку. Ты это помнишь, Харли?
– Да.
Вот так, через Дану Роя, разговор снова возвращается к Джо Ньюоллу. Старики молчат, вспоминая разные истории, связанные с этими двумя людьми. И тут старый Клат сообщает нечто удивительное:
– Скунса бросил в дом старший брат Даны Роя, Уилл. Я в этом практически уверен.
– Уилл? – Ленни приподнимает брови. – Я бы сказал, Уилл Рой для такого был чересчур добропорядочным.
– Да, работа Уилла, – поддерживает старого Клата Гэри. Все поворачиваются к нему. – Это жена дала Дане леденец в тот день, когда он пришел с отцом в дом, – продолжает Гэри. – Кора, не Джо. И Дане было не шесть или восемь лет. Скунса бросили незадолго до краха биржи, а Кора к тому времени уже умерла. Нет, Дана, возможно, этого не помнил, но ему было годика два. Леденец он получил в 1916-м, потому что проводку Эдди Рой делал в шестнадцатом году. И больше не появлялся в доме. Френку, среднему сыну, он десять или двенадцать лет как умер, могло быть шесть или восемь. Френк видел, что Кора проделала с малышом и, наверное, сказал Уиллу, не сразу, а спустя какое-то время. Уилл решил принять меры. Но женщина умерла, вот он и выместил злость на доме, который Джо для нее построил.
– Первый раз об этом слышу. – В голосе Харли звучит неподдельное удивление. – А что она сделала с Даной? Это самое интересное.
Гэри говорит медленно, буквально цедит слова.
– Из того, что Френк как-то раз рассказал мне, пропустив несколько стаканчиков, одной рукой Кора дала Дане леденец, а другой залезла в штанишки. На глазах у Френка.
– Не может быть! – вырывается у старого Клата.
Гэри смотрит на него, но ничего не говорит.
Вновь тишина, только ветер скрипит ставней. Дети на эстраде забрали пожарную машину и отправились играть в другое место, день тянется и тянется, никак не начинает темнеть, земля все ждет снега.
Гэри мог бы рассказать им о больничной палате, где умирал Дана Рой с черными, запекшимися губами, от которого пахло, как от выброшенной на солнце рыбы. Он мог бы рассказать им о прохладных голубых кафельных плитках стен, о медицинских сестрах с волосами, убранными под сеточки, в основном молодых, со стройными ногами и упругой грудью, даже не представляющих себе, что в 1923 году тоже жили люди, пусть и сохранился этот год только в воспоминаниях стариков, которые едва таскают ноги. Он чувствует, что может поговорить о зловредности времени и даже зловредности некоторых мест, объяснить, почему Касл-Рок превратился в гнилой зуб, готовый выпасть с минуты на минуту. Больше всего ему хочется рассказать о том, как дышал Дана Рой. Казалось, что легкие у него набиты сеном, через которое воздуху приходится просто продираться. И о том, что выглядел Дана так, словно начал гнить заживо. Однако Гэри ничего этого не говорит, потому что не знает, с чего начать, и молча засасывает вытекающую из уголков рта слюну.
– Никто не любил старину Джо, – выражает старый Клат общее мнение, затем его губы расходятся в улыбке. – Но, клянусь Богом, дом этот притягивает взгляды!
Остальные предпочитают промолчать.
Девятнадцать дней спустя, за неделю до того, как первые снежинки упали на голую землю, Гэри Полсону приснился удивительный эротический сон… только все это он уже видел наяву.
14 августа 1923 года тринадцатилетний Гэри Мартин Полсон проезжал на грузовичке отца мимо дома Ньюолла аккурат в тот момент, когда Кора Леонард Ньюолл отворачивалась от почтового ящика, достав из него газету. Она заметила Гэри и свободной рукой схватилась за подол платья. Она не улыбалась, лицо ее, похожее на круглую луну, оставалось совершенно бесстрастным, когда она задрала подол, открыв ему свою «киску
Страница 67
. Впервые он увидел загадочное местечко, которое так живо обсуждали его знакомые парни. А потом, без тени улыбки, сурово глядя на него, она несколько раз крутанула бедрами. Едва он проехал мимо, его рука сама потянулась к пенису, и мгновения спустя он кончил в брюки из темной фланели.То был его первый оргазм. В последующие годы он трахнул многих, начиная с Салли Оулетт, с которой уединился в двадцать шестом под Жестяным мостом. И всякий раз, без единого исключения, на грани оргазма перед его мысленным взором возникала Кора Леонард Ньюолл. Он видел, как она стоит у почтового ящика под бездонным синим небом, подняв платье, демонстрируя клок волос под большущим белым животом и красные губы половой щели, прикрывающие нежную розовизну «дырочки». Однако не вид ее «киски» преследовал его, и он не мог сказать, что каждая женщина в момент оргазма превращалась для него в Кору. До безумия его возбуждало другое: воспоминание о том, как сладострастно, но с каменным лицом, она вертела бедрами.
Воспоминание это осталось с ним на всю жизнь, но он никому ничего не рассказывал, хотя иной раз искушение было очень велико. Он берег это воспоминание для себя. А теперь, когда ему снится этот сон, его пенис встает, впервые за последние девять лет, и тут же лопается какой-то сосуд в мозгу, создавая пробку, которая может растянуть его смерть на четыре недели или четыре месяца паралича, с капельницами, катетером, бесшумными медицинскими сестрами с забранными под сеточки волосами и упругой грудью. Но он умирает во сне, пенис медленно опадает, словно в темной комнате гаснет экран выключенного телевизора. Его друзья очень удивились бы, если б кто-то из них находился поблизости и услышал его последнее слово, произнесенное им ясно и отчетливо: «Луна!»
Через день после того, как гроб с его телом опустили в могилу, на новом крыле дома Ньюолла начали возводить купол.
Клацающие зубы[23 - © Перевод. Вебер В. А., 2000.]
Хогэн бросил взгляд на запыленный стеклянный стенд и почувствовал, что возвращается в отрочество, тот самый возраст от семи до четырнадцати лет, втиснувшийся между детством и юношеством, когда его зачаровывали такие вот диковинные вещицы. Он наклонился к стенду, забыв про воющий ветер снаружи, про песок, который ветер бросал в окна. Стенд заполняли разнообразные «страшилки», сработанные в основном на Тайване и в Корее, но его внимание привлекли Клацающие Зубы. Мало того, что он никогда не видел таких огромных Зубов, так они еще были на ножках. В больших оранжевых башмаках с белыми подошвами. Полный отпад.
Хогэн посмотрел на толстую женщину, стоявшую за прилавком. В футболке с надписью «НЕВАДА – ЗЕМЛЯ ГОСПОДНЯ» (на необъятной груди буквы расползлись и растянулись), в джинсах, едва не лопающихся на внушительном заду. Она продавала пачку сигарет худосочному парню. Длинные светлые волосы он перехватил на затылке шнурком от кроссовки. Парень, лицом напоминающий умную лабораторную крысу, расплачивался мелочью, по одной выкладывая монетки из грязной руки.
– Простите, мэм? – обратился к ней Хогэн.
Она коротко глянула на него, и тут распахнулась дверь черного хода. В магазин вошел тощий мужчина. Бандана закрывала его рот и нос. Ветер пустыни ворвался следом, песок забарабанил по висевшему на стене календарю. Мужчина катил за собой тележку. На ней стояли три проволочные клетки. В верхней сидел тарантул. В двух нижних возбужденно гремели погремушками гремучие змеи.
– Закрой эту чертову дверь, Скутер, ты же не в хлеву! – заорала толстуха.
Он ответил злым взглядом, его глаза покраснели от песка и ветра.
– Подожди, женщина! Или ты не видишь, что у меня заняты руки? На что у тебя глаза? Господи! – Мужчина перегнулся через тележку, захлопнул дверь. Танцующий в воздухе песок посыпался на пол, мужчина, что-то бормоча себе под нос, покатил тележку к подсобке.
– Это последние? – спросила толстуха.
– Все, кроме Волка. Я посажу его в чулан за бензоколонками.
– Как бы не так! – возразила толстуха. – Или ты забыл, что Волк – наша главная достопримечательность. Приведи его сюда. По радио сказали, что ветер еще усилится и только потом стихнет. Так что будет гораздо хуже, чем сейчас.
– Кому ты дуришь голову? – Худой мужчина (муж толстухи, предположил Хогэн) стоял, уперев руки в бока. – Никакой это не волк, а койот из Миннесоты. Достаточно одного взгляда, чтобы разобраться, что к чему.
Ветер выл в стропилах «Продовольственного магазина и придорожного зоопарка Скутера», забрасывая окна сухим песком. Будет хуже, повторил про себя Хогэн. Оставалось только надеяться, что ветер не занесет дорогу. Он обещал Лайте и Джеку, что приедет к семи вечера, максимум в восемь, а обещания он всегда старался выполнять.
– И все-таки позаботься о нем, – сказала толстуха и раздраженно повернулась к парню, смахивающему на крысу.
– Мэм? – вновь позвал ее Хогэн.
– Одну минуту, мистер, – фыркнула она таким тоном, словно ее осаждали покупатели, хотя, кроме Хогэна и парня, в магазине никого не было.
– Не хватает де
Страница 68
яти центов, блондинчик, – сообщила она парню, взглянув на выложенные на прилавок монеты.Тот ответил невинным взглядом.
– Напрасно я думал, что вы мне поверите.
– Я сомневаюсь, что папа римский курит «Мерит-100», а если бы и курил, я бы пересчитала и его денежки.
От невинности во взгляде не осталось и следа. Ее сменили злоба и неприязнь (Хогэн решил, что с крысоподобным лицом они сочетаются лучше). Парень вновь принялся ощупывать карманы.
Лучше забудь о Клацающих Зубах и выметайся отсюда, сказал себе Хогэн. Если сейчас не уехать, можно забыть о том, чтобы добраться до Лос-Анджелеса к восьми часам, тем более в такую бурю. В этих местах или едешь медленно, или просто стоишь на месте. Бак полон, за бензин заплачено, так что скорее в путь, до того, как ветер усилится.
И он почти что последовал здравому совету, полученному от рассудка, да только вновь взглянул на Клацающие Зубы, Клацающие Зубы в оранжевых башмаках. С белыми подошвами! Фантастика. Джеку они бы понравились, подсказало правое полушарие. И взгляни правде в глаза, старина. Если Джек не захочет в них играть, ты с удовольствием оставишь их себе. Возможно, когда-нибудь в будущем тебе еще придется наткнуться на Большие Клацающие Зубы, почему нет, но чтобы они шагали в оранжевых башмаках? В этом я очень сомневаюсь.
Он таки прислушался к доводам правого полушария… и вот что из этого вышло.
Юноша с конским хвостом рылся в карманах, лицо его все мрачнело. Хогэн не курил, его отец, выкуривавший по две пачки в день, умер от рака легких, но ему очень уж не хотелось ждать завершения мучительных поисков.
– Эй! Парень!
Тот обернулся, и Хогэн бросил ему четвертак.
– Спасибо, мистер.
– Ерунда.
Юноша расплатился с толстухой, сунул сигареты в один карман, оставшиеся пятнадцать центов – в другой. У него не возникло и мысли, что сдачу надо бы вернуть Хогэну. Тот, впрочем, ничего другого и не ожидал. Таких вот парней и девчонок в эти дни хватало с лихвой. Носит их от побережья к побережью, как перекати-поле. Может, в сравнении с прошлым ничего и не изменилось, но Хогэну казалось, что нынешняя молодежь пострашнее предшественников, чем-то она напоминала гремучих змей, которых Скутер сейчас устраивал в подсобке.
Змеи, которых держали в таких вот придорожных зоопарках, убить не могли: дважды в неделю их яд сцеживали и сдавали на переработку. Но кусали пребольно, если подойти слишком близко и разозлить их. Вот это, подумал Хогэн, и роднило их с парнями и девицами, которые отирались у дорог.
Миссис Скутер направилась к нему, слова на футболке мерно колыхались в такт ее движениям.
– Чего надо? – неприязненно спросила она. Запад вроде бы славился дружелюбием, и за двадцать лет работы коммивояжером Хогэн пришел к выводу, что в большинстве случаев так оно и есть, но эту дамочку отличало обаяние бруклинской торговки, которую за последние две недели грабили трижды. Хогэн решил, что такие вот продавцы становятся таким же непременным атрибутом Нового Запада, как и молодняк на дорогах. Печально, но факт.
– Сколько это стоит? – Сквозь пыльное стекло Хогэн указал на бирку с надписью «БОЛЬШИЕ КЛАЦАЮЩИЕ ЗУБЫ – ОНИ ХОДЯТ!» Под стеклом лежало много других «страшилок»: китайские хваталки, перечная жевательная резинка, «Чихательный порошок доктора Уэкки», «взрывающиеся» сигары, пластмассовая блевотина (выглядевшая как настоящая), шкатулки с сюрпризом, «хохочущие» мешочки.
– Не знаю, – ответила миссис Скутер. – И не пойму, где коробка.
Действительно, только зубы (и впрямь большие, подумал Хогэн, даже очень большие, раз в пять больше тех Зубов, которые так забавляли его в штате Мэн, где он вырос) не были запакованы. Если убрать эти забавные ножки, создавалось впечатление, что они вывалились изо рта какого-нибудь библейского великана. Коренные казались белыми кирпичами, клыки угрожающе выпирали из красных пластмассовых десен. Из одной десны торчал ключ. Натянутое на Зубы кольцо из толстой резины сжимало верхнюю и нижнюю челюсти.
Миссис Скутер сдула с Клацающих Зубов пыль, перевернула их, чтобы посмотреть, нет ли наклейки с ценой на подошвах оранжевых башмаков.
– Ценника нет, – вырвалось у нее, и она сурово посмотрела на Хогэна, словно обвиняя его в краже ценника. – Только Скутер мог купить такую дребедень. Стоит здесь с тех пор, как Ной вышел из Ковчега. Я его спрошу.
Хогэну внезапно надоели и женщина, и весь «Продовольственный магазин и придорожный зоопарк Скутера». Клацающие Зубы, конечно, отменные, Джеку они, безусловно, понравятся, но он обещал: максимум в восемь.
– Не важно, – остановил он толстуху. – Я просто…
– Вы не поверите, но цена этих Зубов пятнадцать долларов и девяносто пять центов, – раздался за спиной голос Скутера. – Это не пластмасса. Зубы металлические, выкрашенные в белый цвет. Они могли бы куснуть как следует, если бы работали… но она уронила их на пол два-три года тому назад, когда вытирала пыль, и они сломались.
– О-о-о, – разочарованно протянул Хогэн. – Это плохо. Я никогда не видел таких Зубов,
Страница 69
знаете ли, на ножках.– Да нет, сейчас таких много, – возразил Скутер. – Их продают в Вегасе и Драй-Спрингсе. Но эти очень уж большие. И смотреть, как они идут по полу, щелкая челюстями, словно крокодил, одно удовольствие. Жаль, что моя старуха уронила их.
Скутер взглянул на жену, но та смотрела в окно. Выражение ее лица Хогэн расшифровать не мог: то ли печаль, то ли отвращение, может, и то и другое.
Скутер повернулся к Хогэну:
– Если они вам нужны, я готов отдать их за три с половиной доллара. Мы избавляемся от «страшилок», знаете ли. Хотим использовать этот стенд под видеокассеты. – Он закрыл дверь в подсобку. Бандану стянул, и она лежала на запыленной рубашке, открыв осунувшееся, с запавшими щеками лицо. Хогэн догадался, что Скутер тяжело болен.
– Ты этого не сделаешь, Скутер! – рявкнула толстуха, повернулась к нему… чуть ли не двинулась на него.
– Не кричи, – ответил Скутер. – И так голова болит.
– Я же сказала тебе привести Волка…
– Майра, если хочешь посадить его в подсобку, прогуляйся за ним сама. – Он шагнул к жене и, к удивлению Хогэна, толстуха попятилась. – Он же миннесотский койот. Три доллара ровно, и Клацающие Зубы ваши, приятель. Накиньте еще доллар, и забирайте Волка Майры. А если дадите пять – весь магазин. После того как построили автостраду, он все равно никому не нужен.
Длинноволосый юноша стоял у двери, вроде бы открывал пачку сигарет, а на самом деле наблюдал за комическим спектаклем, который разыгрывался у него на глазах. Его маленькие серо-зеленые глазки поблескивали, когда он переводил взгляд со Скутера на его жену.
– Знаете, я, пожалуй, поеду, – выдавил из себя Хогэн.
– Да не обращайте вы на Майру внимания. У меня рак, так что магазин достанется ей, и мне не придется ломать голову, как заработать на нем доллар-другой. Забирайте эти чертовы Зубы. Готов спорить, у вас есть сын, которому они могут приглянуться. И поломка, может, пустяковая. Наверное, где-то погнулся зубчик, ничего больше. В умелых руках они снова начнут и кусать, и ходить.
На лице Хогэна отразилась беспомощность. Визг ветра внезапно усилился: юноша открыл дверь и выскользнул из магазина – наверное, спектакль ему надоел. Песочный залп накрыл центральный проход, между стеллажами с консервами и собачьей едой.
– Когда-то я на свои руки не жаловался, – со вздохом добавил Скутер.
Хогэн долго молчал, просто не знал, что сказать. Смотрел на Клацающие Зубы, стоящие на стеклянном стенде, на Скутера, теперь он видел, как расширены у него зрачки, то ли от боли, то ли от болеутоляющих. Наконец у него вырвалось: «По ним и не видно, что они сломаны».
Он поднял Зубы – тяжелые, точно из металла, – заглянул в чуть приоткрытые челюсти, удивился размерам пружины, которая приводила их в движение. Подумал, что такая большая пружина нужна и для того, чтобы обеспечивать движения ножек. Как там сказал Скутер? Они могли бы куснуть как следует, если бы работали. Хогэн сдернул с челюстей резинку. Он по-прежнему смотрел на Зубы, чтобы не встретиться взглядом с темными, переполненными болью глазами Скутера. Взялся за ключ, только после этого решился посмотреть на Скутера. Чуть успокоился, увидев, что он улыбается.
– Не возражаете? – спросил Хогэн.
– Отнюдь. Действуйте.
Губы Хогэна разошлись в улыбке, он повернул ключ. Поначалу все шло как надо. Он видел, как сжимается пружина. А потом, на третьем обороте, внутри что-то щелкнуло, и ключ провернулся.
– Видите?
– Да. – Хогэн опустил Зубы на прилавок. Они стояли в забавных оранжевых башмаках и не шевелились.
Скутер пальцами левой руки развел челюсти. Одна оранжевая нога поднялась и шагнула вперед. Челюсти замерли, игрушка завалилась набок. Вновь внутри что-то щелкнуло. Челюсти сомкнулись.
Хогэн никогда в жизни не испытывал дурного предчувствия, а тут оно не просто возникло, а накатило, как приливная волна. Через год, может, даже через восемь месяцев, этот человек будет лежать в могиле, а если кто-то вытащит его гроб и снимет крышку, то увидит такие же зубы, которые будут торчать из мертвого высохшего лица.
Он заглянул в глаза Скутера, бездонные черные зрачки, и внезапно понял, что о желании покинуть магазин речь уже не идет. Ему просто необходимо убраться отсюда.
– Что ж, – ему оставалось только надеяться, что Скутер не протянет руку, которую придется пожать, – мне пора. Удачи вам, сэр.
Скутер протянул руку, но не для того, чтобы ее пожали. Вместо этого он сцепил резиновым кольцом Клацающие Зубы (Хогэн не мог взять в толк, зачем, все равно они не работали), поставил их на смешные ножки и подвинул к Хогэну.
– Премного вам благодарен. Зубы возьмите. Денег не надо.
– Ну… большое вам спасибо, но я не могу…
– Разумеется, можете, – оборвал его Скутер. – Возьмите их и отдайте вашему мальчику. Вы порадуете его, даже если ему придется поставить их на полку. Я кое-что знаю о маленьких мальчиках. Все-таки их у меня было трое.
– Откуда вы знаете, что у меня есть сын? – спросил Хогэн.
Скутер подмигнул.
– Прочитал на вашем
Страница 70
ице. Берите их, не стесняйтесь.Ветер взвыл снова, на этот раз от его удара застонали стены. Хогэн подхватил Зубы с прилавка, вновь подивившись их тяжести.
– Вот. – Скутер достал из-под прилавка мятый бумажный пакет. – Положите сюда. У вас красивый пиджак. Спортивного покроя. Если вы сунете Зубы в карман, они его оттянут.
Пакет лег на прилавок, словно Скутер понимал, что у Хогэна нет ни малейшего желания даже случайно прикоснуться к его пальцам.
– Спасибо. – Хогэн опустил Зубы в пакет, завернул верхнюю часть. – Джек тоже благодарит вас… это мой сын.
Скутер улыбнулся, обнажив полный набор вставных зубов (но гораздо меньше тех, что лежали в пакете).
– Рад услужить вам. Машину ведите осторожно, во всяком случае, пока не выберетесь из-под ветра. А после того, как доберетесь до предгорий, проблем у вас быть не должно.
– Я знаю. – Хогэн откашлялся. – Еще раз благодарю. Я надеюсь, что вы… э… скоро поправитесь.
– Это было бы хорошо, – будничным тоном ответил Скутер, – но не думаю, что судьба приготовила мне такой подарок.
– Ну, ладно. – Тут Хогэн понял, что понятия не имеет, как закончить разговор у прилавка. – Берегите себя.
Скутер кивнул.
– Вы тоже.
Хогэн попятился к двери, открыл ее, ему пришлось крепко схватиться за ручку, иначе ветер вырвал бы дверь и шмякнул о стену. Зато ветер плеснул в лицо пылью, и Хогэн сощурился.
Он переступил порог, закрыл дверь, лацканом действительно красивого пиджака прикрыл рот и нос, пересек крыльцо. Спустился по ступенькам и направился к своему кемперу[24 - Кемпер – дом на колесах, комбинация легкового автомобиля и трейлера, с кухней, туалетом, основными удобствами. На специальных стоянках может подключаться к водопроводу и электросети.], выпущенному компанией «Додж», который стоял за бензоколонками. Ветер разметал волосы, песок колол щеки. Когда он обходил автомобиль, его дернули за рукав.
– Мистер! Эй, мистер!
Хогэн повернулся. Увидел светловолосого парня с бледным крысиным лицом. Он сгорбился, втянул голову в плечи, от ветра его защищали только футболка и выцветшие джинсы. За его спиной миссис Скутер тащила мохнатого зверя к двери черного хода. Волк, он же миннесотский койот, более всего походил на отощавшего щенка немецкой овчарки, причем самого маленького из помета.
– Что? – прокричал Хогэн, прекрасно зная ответ.
– Вы не могли бы меня подвезти?
Обычно Хогэн не брал попутчиков после случая пятилетней давности. Он остановился рядом с девушкой, которая «голосовала» на окраине Тонопы. Грустными глазами она напоминала ребенка-беженца с плакатов ЮНИСЕФ, чьи мать и лучшая подруга погибли при пожаре неделю тому назад. Но едва она оказалась в кабине, Хогэн увидел серую кожу и безумный взгляд давно сидящей на игле наркоманки. Она сунула ему под нос пистолет и потребовала бумажник. Пистолет был старый и ржавый, с рукояткой, обмотанной изоляционной лентой. Хогэн не знал, заряжен ли он, может ли выстрелить… но в Лос-Анджелесе его ждали жена и сын. Да и будь он одиноким, стоило ли рисковать жизнью ради ста сорока баксов? И хотя тогда сто сорок баксов стоили гораздо больше, чем теперь, он отдал девушке бумажник. К тому времени ее дружок уже подкатил к его кемперу (в те дни Хогэн ездил на «форде эколайне», который и рядом не стоял с «кастом додж XRT») на грязно-синей «шеви нова». Хогэн попросил девушку оставить ему водительское удостоверение и фотографии Лайты и Джека. «Пошел на хрен, сладенький», – ответила девушка, ударила его по лицу его же бумажником и побежала к синей «нове».
От попутчиков одни неприятности.
Но ветер усиливался, а у парня не было даже пиджака. И что он мог ему сказать? «Пошел на хрен, сладенький, залезай под камень и сиди в компании ящериц, пока не стихнет ветер»?
– Хорошо.
– Спасибо, мистер! Большое вам спасибо!
Юноша побежал к пассажирскому сиденью, дернул за ручку, понял, что дверь заперта, и застыл, сгорбившись, втянув голову в плечи. Ветер раздувал футболку, как парус, отрывая ее от бледной, тощей, прыщавой спины.
Прежде чем залезть в кабину, Хогэн еще раз оглянулся на «Продовольственный магазин и придорожный зоопарк Скутера». Скутер стоял у окна, глядя на него. Он поднял на прощание руку. Вскинул руку и Хогэн. Потом вставил ключ в замок, повернул. Скользнул за руль, нажал кнопку блокировки дверей, знаком показал парню, что тот может залезать в кабину.
Тот не заставил просить себя дважды, а дверцу смог закрыть только двумя руками, так усилился ветер. Даже раскачивал кемпер, словно пытался оторвать от земли и швырнуть в первую попавшуюся стену.
– Уф! – шумно выдохнул юноша, пройдясь пятерней по волосам (шнурок от кроссовки он потерял, и теперь они свободно падали на плечи). – Ничего себе ветер. Просто ураган.
– Да, – согласился Хогэн. Водительское и пассажирское сиденья (в рекламных буклетах они назывались «капитанскими креслами») разделял широкий выступ, и Хогэн положил пакет с Зубами в одно из углублений для чашек. Повернул ключ зажигания. Двигатель мягко заурчал.
Юноша обернулся,
Страница 71
ценивающе оглядел заднюю часть кемпера: кровать (сложенную в диванчик), маленькую газовую плиту, шкафчики, в которых Хогэн держал образцы, туалетную кабинку.– Неплохо живете, – прокомментировал он. – Со всеми удобствами. – Он посмотрел на Хогэна. – А куда направляетесь?
– В Лос-Анджелес.
Юноша улыбнулся:
– Отлично. И мне туда же! – Он вытащил пачку сигарет, достал одну.
Хогэн уже включил фары и первую передачу. Но тут вернул ручку в нейтральное положение и повернулся к юноше:
– Давай сразу кое о чем договоримся.
Юноша похлопал ресницами.
– Конечно, чувак, нет проблем.
– Во-первых, обычно я не беру попутчиков. Несколько лет назад у меня был неприятный инцидент, после которого напрочь отшибло привычку кого-нибудь подвозить. Я довезу тебя до предгорий Санта-Клары, но не дальше. Там есть закусочная, называется «У Сэмми». От нее до автострады совсем ничего. Около закусочной мы и расстанемся. Идет?
– Идет. Конечно. Почему нет? – Все тот же невинный взгляд.
– Второе, если ты хочешь курить, мы расстанемся прямо сейчас. Идет?
На мгновение взгляд изменился, стал злобным, настороженным (Хогэн потом очень жалел, что не сделал из этого соответствующие выводы), но тут же стал прежним. Юноша вновь превратился в беженца из этих диких мест, который никому не мог причинить вреда. Он засунул сигарету за ухо, показал Хогэну пустые руки. Когда он их поднимал, Хогэн заметил синюю татуировку на левом бицепсе: «ДЕФ ЛЕППАРД – НАВЕК».
– Никаких сигарет. Я все понял.
– Отлично. Билл Хогэн. – Он протянул руку.
– Брайан Адамс, – ответил юноша, пожимая ее.
Хогэн вновь включил первую передачу, и кемпер медленно покатил к дороге номер 46. И тут взгляд Хогэна упал на кассету, лежащую на приборном щитке. С записью альбома «Беззаботный» Брайана Адамса.
Все понятно, подумал он. Ты – Брайан Адамс, а я – Дон Хенли. Заглянули вот в «Продовольственный магазин и придорожный зоопарк Скутера», чтобы собрать материал для наших новых альбомов, не так ли, чувак?
И выехав на шоссе, вглядываясь в пелену песка, вновь вспомнил девушку-наркоманку, которая ударила его бумажником по лицу, прежде чем выскочить из кабины. Он уже чувствовал, что и эта поездка добром не кончится.
А потом порыв ветра попытался утащить его на полосу встречного движения, и он сосредоточился на дороге.
Какое-то время они ехали молча. Лишь однажды Хогэн скосился направо и увидел, что юноша, закрыв глаза, откинулся на подголовник. То ли спал, то ли дремал, а может, притворялся, не желая разговаривать. Хогэна это вполне устраивало, ему тоже не хотелось говорить со случайным попутчиком. Прежде всего он не знал, что сказать мистеру Брайну Адамсу из Ниоткуда. Юный мистер «Адамс» определенно не относился к потенциальным покупателям наклеек и считывателей универсального товарного кода, которые продавал Хогэн. И потом, в такую погоду он не мог отвлекаться, если хотел удержать кемпер на асфальте.
Как и предупреждала миссис Скутер, буря усиливалась. Дорогу начали перегораживать песчаные наносы. Чтобы не разбить машину, Хогэну пришлось сбросить скорость до двадцати пяти миль. Кое-где песок полностью засыпал асфальт, и там, чтобы кемпер не пошел юзом, Хогэн полз на пятнадцати милях в час, ориентируясь по светоотражателям на столбиках вдоль дороги.
То и дело из песчаной мглы возникали легковые автомобили и грузовики, напоминающие доисторических чудовищ с круглыми сверкающими глазами-фарами. Одна из легковушек, старый «линкольн» размерами с трейлер, ехала прямо по осевой дороги номер 46. Хогэн нажал на клаксон и прижался вправо, чувствуя, что правыми колесами скатился на обочину. Он уже смирился с тем, что встречи с кюветом не миновать, но в последний момент «линкольн» ушел-таки на свою полосу движения. Впрочем, ему показалось, что он услышал металлический «поцелуй» его заднего бампера с задним бампером «линкольна», но в вое ветра мог и ошибиться. Ему, правда, удалось, разглядеть водителя «линкольна». Лысый старик мертвой хваткой вцепился в рулевое колесо, всматриваясь в летящий песок. Хогэн даже погрозил ему кулаком, но едва ли старикан это заметил. Наверное, он и «доджа» не углядел, подумал Хогэн. Спасибо на том, что разъехались.
Несколько секунд спустя он вновь чуть не слетел с асфальта. Почувствовал, что правые колеса глубоко ушли в песок и кемпер повело в сторону. Инстинктивно хотел вывернуть руль влево, но не поддался порыву и прибавил газу, чувствуя, как его прошибает пот. Колеса вновь обрели опору, он вернул себе контроль над кемпером и только тут чуть повернул руль влево, уводя автомобиль от опасной черты. Шумно выдохнул.
– Здорово у вас получилось.
Хогэн уже и думать забыл про своего пассажира и от неожиданности едва не крутанул руль. Но сдержался и лишь искоса взглянул на парня. Тот смотрел на него, серо-зеленые глаза блестели, сонливость как рукой сняло.
– Просто повезло. Если б было куда съехать, я бы остановился… Но я знаю этот участок дороги. Или добираешься до «Сэмми», или ночуешь в кювете. В предгорь
Страница 72
х будет лучше.Он не стал добавлять, что им может потребоваться три часа, чтобы проехать оставшиеся семьдесят миль.
– Вы коммивояжер, так?
– Совершенно верно.
Ему хотелось, чтобы юноша замолчал. Разговоры отвлекали его. Впереди, как желтые призраки, засветились противотуманные фары. Из пелены возник пикап с калифорнийскими номерными знаками. Кемпер и пикап чинно проползли мимо друг друга, словно две старушки в коридоре дома для престарелых. Хогэн увидел, что юноша достал сигарету из-за уха и теперь вертел ее в руках. «Брайан Адамс», однако. Почему он назвался вымышленным именем? Ему вспомнился старый фильм, черно-белый, какие показывают по ти-ви для полуночников, в котором коммивояжер (кажется, его играл Рэй Миленд) подсаживает в автомобиль молодого парня (кстати, его играл Ник Адамс), только что сбежавшего из тюрьмы в Гэббсе или Дите…
– А что ты продаешь, чувак?
– Ценники.
– Ценники?
– Да. Клеящиеся ценники со штрих-кодом. Это графическая система обозначения товара, состоящая из полосок разной ширины.
К удивлению Хогэна, юноша кивнул.
– Понятно, в супермаркете к ним подносят какой-то электронный глаз, и на кассовом аппарате как по мановению волшебной палочки появляется цена, так?
– Да, только это не волшебная палочка и не электронный глаз, а лазерный считыватель. Я их тоже продаю. Как стационарные, так и портативные.
– Далеко ты забрался, чувак. – В голосе юноши Хогэн уловил саркастические нотки.
– Брайан?
– Да.
– Давай обойдемся без чуваков. Меня зовут Билл.
Как же он мечтал о том, чтобы обратить время вспять и вновь оказаться у «Продовольственного магазина и придорожного зоопарка Скутера». Зря он согласился взять с собой этого парня. Скутеры – хорошие люди. Они бы разрешили ему побыть до вечера в магазине. Может, миссис Скутер дала бы ему пять долларов, чтобы он присмотрел за тарантулом, змеями и миннесотским койотом. И эти серо-зеленые глаза ему совершенно не нравились. Он кожей чувствовал их тяжелый взгляд.
– Ладно… Билл. Билл Ценник-Чувак.
Хогэн не ответил. Юноша сцепил пальцы, вытянул руки, захрустев костяшками.
– Как говорила моя старушка-мать, заработок небольшой, но на жизнь хватает, так, Ценник-Чувак?
Хогэн пробурчал что-то нечленораздельное, не отрывая взгляда от дороги. У него уже пропали последние сомнения в том, что он совершил роковую ошибку. Когда он согласился подвезти ту девушку, Бог сохранил ему жизнь. Пожалуйста, Господи, взмолился он, дай мне еще одну попытку. А еще лучше, сделай так, чтобы этот юноша оказался совсем не таким, как я его себе представляю. Пусть это будет паранойя, вызванная низким давлением, песчаной бурей, случайным совпадением имен…
Громадный большегрузный трейлер с серебристым бульдогом поверх радиаторной решетки надвинулся на него. Хогэн забирал вправо, пока не почувствовал, что кемпер вновь стаскивает в кювет. Длинный кузов трейлера заполнил левую половину шоссе. Расстояние до него не превысило шести дюймов. И прошла вечность, прежде чем он проехал мимо.
И тут же юноша вновь подал голос:
– Я вижу, ты неплохо устроен, Билл. Такая тачка стоит не меньше тридцати штук. Но почему…
Конец ознакомительного фрагмента.
notes
Примечания
1
© Перевод. Вебер В. А., 2015.
2
«От Рипли: хочешь – верь, хочешь – нет!» – целая индустрия ознакомления общественности с удивительными, зачастую вымышленными фактами, придуманная американским карикатуристом и шоуменом Лероем Робертом Рипли (1890–1949) и включавшая газетные сериалы, радио- и телепередачи, выставки, книги, журналы, комиксы и т. д. – Здесь и далее примеч. пер.
3
Следующий сборник рассказов «Все предельно» опубликован в 2002 г.
4
© Перевод. Покидаева Т. Ю., Аракелов А. В., 2000.
5
«Колесо сюжетов» – должно быть, имеется в виду такая игрушка в виде коробочки, где можно поворачивать колесики с разными надписями и таким образом составлять рассказы по методу случайного выбора.
6
По Фаренгейту. 76,7°С.
7
B-52 – военный бомбардировщик ВВС США.
8
© Перевод. Вебер В.А., 2015.
9
Нолан Райан (р. 1947), Роджер Клеменс (р. 1962) – питчеры, входящие в число лучших за всю историю бейсбола.
10
Люси и Чарли Браун – герои комикса и мультфильмов «Мелочь пузатая».
11
«Пайпер-Каб» – легкий двухместный самолет.
12
Ла-Мусорка – прозвище аэропорта Ла-Гуардия.
13
На душу населения (лат.).
14
Джордж Джонс (1931–2013) – один из наиболее известных вокалистов в истории кантри-музыки.
15
Аллюзия на символические часы Судного дня – проект американского журнала «Бюллетень ученых-атомщиков», запущенный в 1947 г. создателями первой атомной бомбы. Эти часы, показывающие без нескольких минут полночь, демонстрируют уровень напряженности в мире и развитие ядерного вооружения. Полночь является моментом ядерного катаклизма. Решение о переводе стрелок принимает совет дире
Страница 73
торов журнала при помощи приглашенных экспер-тов, среди которых, в частности, 18 лауреатов Нобелевской премии.16
© Перевод. Вебер В. А., 2000.
17
Битва за «выступ» – контрнаступление немцев в Арденнах в декабре 1944 г., которое удалось остановить лишь благодаря начавшемуся раньше намеченных сроков наступлению советских войск на Восточном фронте.
18
© Перевод. Малахов В. И., 2000.
19
© Перевод. Вебер В. А., 2000.
20
«Ван Хьюзен» – товарный знак мужской одежды компании «Филлипс и Хьюзен».
21
© Перевод. Вебер В. А., 2000.
22
82° по шкале Фаренгейта соответствуют 28° по Цельсию.
23
© Перевод. Вебер В. А., 2000.
24
Кемпер – дом на колесах, комбинация легкового автомобиля и трейлера, с кухней, туалетом, основными удобствами. На специальных стоянках может подключаться к водопроводу и электросети.
