Купити книгу Искра жизни

Если во что-то веришь, страдания не столь мучительны

Пятьсот девятый хорошо знал, что такое лагерные суеверия. Нельзя произносить заветное – оно не сбудется, а несбывшаяся надежда – это тяжкий удар и, значит, потеря сил. Не полагалось ничего загадывать ни за себя, ни за других

\"Так, наверное, и нужно начинать, - думал Бухер. - С самого начала. Не с воспоминаний, ожесточения и ненависти, а с самого простого. С чувства, что ты живешь. Живешь не вопреки чему-то, как в лагере, а просто - живешь\".

— Мы тебя посадим и заставим работать. Или расстреляем. — Что ж, перспективы и впрямь радужные. Именно так я себе и представлял ваш Золотой век. — Это дешевая ирония. Ты прекрасно знаешь: без принуждения нельзя. Вначале, для защиты нового общества, оно необходимо. Позднее оно уже не понадобится. — Понадобится, — возразил…

Клубникой и спаржей он готов лакомиться всю жизнь. В бумажном мешке был пепел шестидесяти человек, в том числе двенадцати детей.

Нет смысла рисковать жизнями десятков людей только ради того, чтобы кто-то один просуществовал на двое-трое суток дольше. Таков неписаный и беспощадный закон зоны. Закон, благодаря которому они до сих пор выжили. Все они этот закон знали, но в этом случае никто не хотел признавать его правоту. Все искали выход

После бомбежки пришлось заключенным из-под щебня и камней откапывать своих убитых или то, что от них осталось. Это было нужно для поверки. Хоть и ничтожна цена арестантской жизни, хоть и не ставят эсэсовцы эту жизнь ни во что, а на поверке счет должен сойтись, и всех, кого вывели из зоны, при входе надо предъявить живыми…

Легче переносить страдания, когда во что-то веришь.

\"Леность сердца... Страх... Уступчивость совести... Вот наши беды\".

Если хочешь сберечь силы и выжить, надо уметь забывать.

Их подвозили в тачках, на грубо сколоченных носилках, складывали в коридорах казармы СС, срывали с них завшивевшие лохмотья, сжигали рвань, после чего доставляли в душевые СС. Многие не понимали, что с ними собирались сделать; они тупо сидели и лежали в коридорах. Некоторые ожили только тогда, когда пар прорвался сквозь…

Наше воображение не умеет считать. И цифры не действуют на чувство - оно не становится от них сильнее. Оно умеет считать лишь до одного. Но и одного достаточно, если действительно чувствуешь.

Для него детство – это было время до лагеря. До того, как родителей отправили в газовую камеру.

Он почувствовал несколько теплых капель дождя на лице, казалось, это слезы из ниоткуда. Кто еще способен плакать слезами? Ведь за многие годы они были выжжены и иссушены. Иногда глухая боль, убывание чего-то, что раньше казалось уже почти утраченным, — только это позволяло считать, что для потерь все еще оставался…

Смерть так же заразительна, как и тиф, и в одиночку, как ни сопротивляйся, очень легко загнуться, когда вокруг все только и делают, что подыхают. Вместе легче было выстоять. Если кто-то, не выдержав, прекращал сопротивление, ему помогали товарищи. Ветераны не умирали в Малом лагере дольше других не потому, что им…

И все же… Вы мой девиз знаете: человечность, доколе возможно. Ну а если никакой возможности нет, тогда, конечно… Приказ есть приказ.

— А за что выступали вы? — За то, что звучит ужасно напыщенно и смешно. За человечность, терпимость и право каждого на собственное мнение. Чудно, правда?

А вообще-то лагеря в Германии за военные годы стали скорее гуманными. Теперь в них практически только душили в газовых камерах, расстреливали или забивали насмерть. Или просто выжимали последние соки на тяжелой работе, а затем оставляли спокойно подыхать с голоду.

Молчание всегда было лучшим средством защиты.