Купити книгу Книжный вор

Дорога была холодная и прямая. В скором времени появились солдаты с евреями. В тени дерева Лизель смотрела на друга. Как все изменилось — от фруктового вора до подателя хлеба. Светлые волосы Руди хотя и темнели, но были как свеча. Лизель слышала, как у него самого урчит в животе, — и он раздавал хлеб людям. Это Германия?…

Я ненавидела слова и любила их, и надеюсь, что составила их правильно.

Хотеть немного больше — это не преступление

Уметь почти, поняла она, гораздо легче, чем уметь на самом деле.

Если человек заканчивает разговор словом \"свинюха\", \"свинух\" или \"засранец\", это значит ты его уделал.

- Я... Когда всё было тихо, я поднялся в коридор, а в гостиной между шторами осталась щёлочка... Можно было выглянуть на улицу. Я посмотрел только несколько секунд. - Он не видел внешнего мира двадцать два месяца. Ни гнева, ни упрёка. Первым заговорил Папа. - И что ты увидел? Макс с великой скорбью и великим изумлением…

Пожалуйста, не волнуйтесь, пусть я вам только что пригрозил. Все это - хвастовство - я не свирепый. Я не злой. Я - итог.

Что говорят и что на самом деле есть — это обычно две разные вещи.

Можно ли украсть счастье? Или это просто еще один адский людской фокус?

Люди замечают краски дня только при его рождении и угасании, но я отчетливо вижу, что всякий день с каждой проходящей секундой протекает сквозь мириады оттенков и интонаций. Единственный час может состоять из тысяч разных красок. Восковатые желтые, синие с облачными плевками. Грязные сумраки. У меня такая работа, что я…

Странные они, эти войны. Море крови и жестокости – но и сюжетов, у которых также не достать дна. «Это правда, – невнятно бормочут люди. – Можете не верить, мне все равно. Та лиса спасла мне жизнь». Или: «Тех, кто шел слева и справа, убило, а я так и стоял, единственный не получил пулю между глаз. Почему я? Я остался, а…

..Лизель обратила внимание на странные глаза своего приёмного отца. Они были сделаны из доброты и серебра. Будто бы мягкого серебра, расплавленного. Увидев эти глаза, Лизель сразу поняла, что Ганс Хуберман многого стоит.

А у меня было небо цвета евреев.

Где-то там, в глубине, у него свербело в сердце, но он велел себе не расчесывать. Он боялся того, что может оттуда вытечь.

Эти картины и были миром, и мир похлебкой кипел в ней, а она сидела среди прекрасных книг с ухоженными названиями. Все это варилось в ней, а она водила глазами по страницам, до краев своих животиков заполненным абзацами и словами. Вы гады, думала она. Прекрасные гады. Не хочу вашего счастья. Прошу вас, не смейте наполнять…

Солнце размешивает землю. Снова и снова размешивает нас, как похлебку. В тот момент Лизель вспомнила эти слова лишь потому, что стоял такой теплый день. На Мюнхен-штрассе она вспоминала события минувшей недели. Видела евреев, бредущих по дороге, их потоки, их массу, их боль. Она решила, что в той цитате не хватает одного…