Купити аудіокнигу На Западном фронте без перемен

Меня могут убить, - это дело случая. Но то, что я остаюсь в живых, - это опять-таки дело случая. Я могу погибнуть в надежно укрепленном блиндаже, раздавленный его стенами, и могу остаться невредимым, пролежав десять часов в чистом поле под шквальным огнем. Каждый солдат остается в живых лишь благодаря тысяче разных…

Видишь ли, когда дрессируешь собаку, чтобы она жрала картошку, а после даешь ей кусок мяса, она все равно схватит мясо, такая уж у нее природа.Вот и с человеком, коли дать ему чуток власти, происходит аккурат тоже самое - он ее хватает. <...> Человек в первую голову животное, разве только поверху, словно бутерброде…

Через три недели нам уже не казалось непостижимым, что почтальон с лычками унтера имеет над нами больше власти, чем наши родители, наши школьные наставники и все носители человеческой культуры от Платона до Гете, вместе взятые.

...как это ни странно, но всяческие беды и несчастья на этом свете очень часто исходят от людей маленького роста; у них гораздо более энергичный и неуживчивый характер, чем у людей высоких.

Мы видим людей, которые еще живы, хотя у них нет головы; мы видим солдат, которые бегут, хотя у них срезаны обе ступни; они ковыляют на своих обрубках с торчащими осколками костей до ближайшей воронки; один ефрейтор ползет два километра на руках, волоча за собой перебитые ноги; другой идет на перевязочный пункт, прижимая…

Кровавая месть - как кровяная колбаса.

Кто играет на рояле, — шаг вперед. Правое плечо вперед шагом марш. Доложите на кухне, что вы прибыли чистить картошку.

Сколько всё-таки горя и тоски умещается в двух таких маленьких пятнышках, которые можно прикрыть одним пальцем, - в человеческих глазах.

Трофейная тушенка славится до всему фронту. Она даже является иногда главной - целью тех внезапных ударов, которые время от - времени предпринимаются с нашей стороны, - ведь кормят нас плохо и мы постоянно голодны.

— Странно все-таки, как подумаешь, — продолжает Кропп, — ведь зачем мы здесь? Чтобы защищать свое отечество. Но ведь французы тоже находятся здесь для того, чтобы защищать свое отечество. Так кто же прав?

Кошмар можно выдержать, пока просто ему покоряешься, но он убивает, если размышляешь о нём.

Кат спрашивает одного из самых молоденьких: - Ну что, небось, уж давно ничего дельного не лопали? Новичок морщится: - На завтрак - лепешки из брюквы, на обед - винегрет из брюквы, на ужин - котлеты из брюквы с салатом из брюквы. Катчинский свистит с видом знатока. - Лепешки из брюквы? Вам повезло, - ведь теперь уже делают…

Самая величайшая подлость - это гнать на войну животных, вот что я вам скажу!

все ужасы можно пережить, пока ты просто покоряешься своей судьбе, но попробуй размышлять о них, и они убьют тебя.

Хорошо бы стать рантье, тогда можно было бы жить где-нибудь в лесу, в полном одиночестве - говорю я, но мне тотчас же становится стыдно за эти чрезмерные претензии.

- Государство, государство... - Тьяден лукаво щелкает пальцами. - Полевая жандармерия, полиция, налоги - вот ваше государство. Коли речь о нем, то покорно благодарю. - Вот это верно, - вставляет Кач, - впервые ты сказал очень правильную вещь, Тьяден, государство и родина, тут в самом деле есть разница. - Но они ведь…

- Так кому от нее (войны) польза-то? - не унимается Тьяден. - Кайзеру ведь от нее тоже проку нет. У него все есть, чего он ни пожелай. - Ну, не скажи, - возражает Кач, - войны у него до сих пор еще не было. А каждому более-менее великому кайзеру нужна хоть одна война, иначе он не прославится.

Сегодня мы будем бродить в ландшафте своей юности как чужие. Реальность сожгла нас, мы знаем отличия как торговцы и необходимости - как мясники. В нас больше нет беспечности, мы до ужаса равнодушны. Пусть даже мы очутимся там, но будем ли жить? Мы одиноки, словно дети, и умудрены опытом, словно старики, мы черствы,…

“какое это счастье — вот так спокойно сидеть; в сущности человеку ничего больше и не надо.”

Зато из земли, из воздуха в нас вливаются силы, нужные для того, чтобы защищаться, - особенно из земли. Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет его глубоко зарываться в нее…

Когда мы выезжаем, мы просто солдаты, порой угрюмые, порой веселые, но как только добираемся до полосы, где начинается фронт, мы становимся полулюдьми-полуживотными.