Купити аудіокнигу Из праха восставшие

Наш мир мертв. Он тускл и сер, как изветренное надгробье. Жизнь, она лучше для тех, кто живет меньше, — дороже за фунт, дороже за унцию.

Думай. Хоти. Но вместе с хотением — старайся!

Тебя нашли. В корзине, оставленной у двери Дома, с томиком Шекспира под ногами и \"Падением дома Эшеров\" вместо подушки.

Мы любим закаты потому, что они гаснут. Мы любим цветы потому, что они умирают. Любим собак во дворе и кошек на кухне потому, что те вскоре нас покинут. Само собой, есть и множество других причин, но в сердце утренних приветствий и полуденного смеха лежит неотвратимость прощания.

Что, о что же мы суть такое? Кто такие суть вы, и я, и все, что вокруг, – нескончаемые вскрики умерших, но не мертвых? Не спрашивайте, по кому звонит погребальный колокол. Он звонит по тебе, и по мне, и по всем этим призрачным ужасам, что безымянно скитаются в послесмертном мире…

Лишь смерть может освободить мир к новой жизни.

Со временем все получится. Думай. Хоти. Но вместе с хотением — старайся!

«— Причин нет, да их и не надо. Это просто сиюминутные откровения, бессмысленные тревоги этой недели, случайная паника прошлой ночи, и таких глупостей вполне достаточно, чтобы сеять смерть и разрушение, когда дети, а с ними и родители, застывают скованные арктическим заклятьем досужих сплетен и злобной клеветы. Глупый…

Одни лопаты скрывают, другие раскрывают.

Радость моя не продлится, ибо вскоре мне будет пятнадцать, и четырнадцать, и тринадцать, а затем придет невинность двенадцати, когда сердце в груди еще не бьется с таким жаром, а затем одиннадцать, безмозглые, но счастливые, и десять, что еще счастливее.

Цветы и ангелы, а не прах к праху и пепел к пеплу. Ангелы и цветы.

Твари, летавшие нормально или бешеными зигзагами, ходившие на двух ногах -- или трусившие на четвереньках -- или ковылявшие вприпрыжку, как увечные призраки, твари, словно изгнанные сбрендившим? слепорожденным Ноем из некоего погребального ковчега, тысячезубые и безъязыкие, размахивавшие вилами и осквернявшие воздух.

Она не боится, что ее увидят. Вот и ты не бойся увидеть.

Людей становилось все больше, веры — все меньше, выдержать это было почти невозможно, и все мои призрачные друзья бежали.

Вы англичанка, а англичане верят.

Когда завывает ветер, люди слушают.

Не говорите мне, кто я такой. Я не желаю этого знать.

В гостиной каждый из тринадцати стульев имел счастливый номер тринадцать, чтобы никто не считал себя обделенным.

- Чем больше я вас спрашиваю, тем длиннее ваши ответы.

На чердаке, где весенними днями нежно шуршал по крыше дождь, где декабрьскими ночами ты чувствовал близкую — какие-то дюймы — пелену снега, прозябала Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка. Она не жила, но и не была навеки мертвой, она... прозябала.

Рожденная во смерть за двадцать веков до тернового венца, Гефсиманского сада и пустой, разверстой могилы. Неф, родительница Нефертити, миновавшая в сумеречной ладье опустевшую Гору Проповеди, чуть царапнувшая днищем о Плимутский Камень и приставшая к берегу в Литтл-Фор-те, Северный Иллинойс, пережившая предрассветные…

– Ты знаешь, что значит «прощай»? Это значит – прости, если я чем-нибудь тебе повредила. Прощай, Тимоти.

Вот только что вроде дерево опустело, отдало на волю осеннего ветра свои последние листья, как тут же гроздьями летучих мышей повисли на его ветвях леденящие душу проблемы. И они ведь не просто повисли, а угрожающе хлопали крыльями и щерили острые, как иголки, зубы.