Купить книгу В ожидании варваров

Как, скажите, искоренить презрение, особенно если в основе его лежат такие ничтожные причины, как разная манера вести себя за столом и некоторое несходство в строении глазного века?

Как неопытный школьный учитель, я вытягиваю из нее ответы щипцами наводящих вопросов, хотя должен был бы сам открыть ей истину.

Насилие, превращенное в зрелище, растлевает невинные души.

Притаившегося в нас зверя мы должны натравливать только на самих себя. Но не на других.

Тебе кажется, ты прекрасно разбираешься, что справедливо, а что – нет. Нам всем так кажется.

Эта улыбка, эта вспышка радости оставляет после себя неясное беспокойство. Я понимаю, что они допустили ошибку, разделавшись со мной так коротко и просто. Потому что из меня плохой оратор. Что мог бы сказать я в своей речи, если бы они дали мне ее продолжить? Что лучше уж убить человека в бою, чем молотком раздробить ему…

Любое существо приходит в этот мир, принося с собой воспоминания о справедливости. Но мы живем в мире законов, в мире, далеком от изначального совершенства. И изменить его мы не можем. Всем нам, каждому без исключенья, доступно лишь поддерживать установленные законы, не допуская, чтобы понятие справедливости истерлось из…

Жизнь и так слишком коротка, чтоб еще тревожиться, что будет завтра.

Наблюдаю за лицом маленькой девочки, которая стоит в переднем ряду толпы, ухватившись за материнский подол. Глаза у нее округлились, во рту она держит палец: замершая, напуганная, она, не отрываясь, с любопытством глядит, как избивают этих больших голых дядей. И на лицах всех, кто меня окружает, даже на лицах тех, кто…

Меня не бьют, меня не морят голодом, мне не плюют в лицо. Вправе ли я считать себя жертвой, если страдания мои так ничтожны?

Какой птице достанет отваги запеть в плену шипов?

В «начать сначала», в новые главы и в чистые страницы верят новые люди Империи; я же упорно дочитываю старую, уже написанную книгу, в надежде, что, прежде чем я ее захлопну, она ответит мне, почему я когда-то вообразил, что стоит за нее браться.

Все же знают, что старики тянутся к молодым женщинам, чтобы в их объятиях вернуть себе молодость.

Воистину миром должны править певцы и плясуны!

Черному цветку цивилизации подошло время распуститься.

Что включает в себя та свобода, которую мне оставили здесь? Свободу выбора: есть или голодать; молчать, или невнятно разговаривать сам с собой, или колотить в дверь, или вопить. Если я и был жертвой несправедливости, жертвой незначительного нарушения законности, то только поначалу, только в первые дни, а сейчас я просто…

Меня содержат как зверя, и в зверя я превращаюсь…

Именно сознание собственной неустойчивости вызывает у меня величайший стыд и величайшее безразличие к небытию. Пожалуй, я понимаю слишком много, а это недуг, заразившись которым вряд ли излечишься.

Ее слова будто приоткрывают дверь, из которой на меня дует ветер безысходного отчаяния.

Каждому своя смерть.

И хотя для меня она по-прежнему лишь тело — искалеченное, изуродованное, поруганное, сама она, вероятно, уже вросла в свою искореженную оболочку, стала с ней одним целым и не чувствует своей ущербности, как не чувствует ее кошка, наделенная вместо пальцев когтями.

\"...возможно, мир, каков он есть, отнюдь не иилюзия, не кошмар, посещающий нас в ночи. Возможно, он - действительность, в которую мы неизбежно возвращаемся какждое утро, и не можем ни забыть о ней, ни избавиться от неё.\"

Любое существо приходит в этот мир, принося с собой воспоминания о справедливости. Но мы живем в мире законов.