Купити аудіокнигу Шелк

Он вдруг увидел то, что считал невидимым. Конец света.

Ты запустишь в нее птиц, сколько сможешь, а когда в один прекрасный день почувствуешь себя счастливой, откроешь вольеру - и будешь смотреть, как они улетают

Он не особо тяготел к серьезным разговорам. А прощание, как ни крути, разговор серьезный.

– А ты не знаешь, почему Жан Бербек перестал говорить? – спросил у него Эрве Жонкур. – Об этом и о многом другом он так ничего и не сказал.

Стократно он искал её глаза, и стократно она находила его. То был особый грустый танец, сокровенный и бессильный. <...> У порога он в последний раз взглянул на неё. Она не сводила с него безмолвных глаз, отдаленных на столетия.

- Ну и какой он, конец света? - спросил у него Бальдабью. - Невидимый.

Ее неистовый взгляд властно принуждал всякое его слово звучать с особой значимостью.

- Видите ли, месье, я думаю, что больше всего на свете ей хотелось стать той женщиной. Вам этого не понять. А я слышала, как она читает свое письмо. И знаю, что это так.

Они вернутся. Ведь это трудно - устоять перед искушением твернуться, не правда ли?

...внезапно небо над чертогом окропилось сотнями взлетевших птиц; будто исторгнутая из земли, невиданная стая разлеталась повсюду, ошеломленная и обезумевшая, щебеча и галдя, — крылатый залп, цветное облако, выпущенное в яркий свет, звонкий фейерверк испуганных звуков, бегущая музыка, полет в небеса.

\"Так умирают от тоски по тому, чего не испытывают никогда\" (с)

Им жаль было покидать маленький домик на берегу моря, ведь в его стенах они почувствовали легкое дыхание любви.

- Расскажи мне о дельфинах. - О дельфинах? - О том, когда ты их видел. Таким был он Бальдабью. Никто не знал, сколько ему лет.

Остановился, возблагодарил Господа и вступил в город, считая шаги, чтобы у каждого шага было свое имя и чтобы уже не забыть их никогда.

Бальдабью спросил у него, видел ли он войну. — Видел, да не ту, что ждал, — прозвучало в ответ.

Видно, жизнь иногда поворачивается таким боком, что и сказать-то больше нечего.

Они шли по парку вместе. Бальдабью произнес всего одну фразу: – Откуда, черт подери, этот собачий холод? Всего одну. Как-то вдруг.

Однажды Жан Бербек решил, что не будет больше говорить.

Стократно он искал ее глаза, и стократно она находила его. То был особый грустный танец, сокровенный и бессильный.

Иногда, ветреным днем, Эрве Жонкур спускался к пруду и часами смотрел на воду, расчерченную легкими и необъяснимыми картинами, в которые слагалась его жизнь.

У ее глаз не было восточного разреза; её лицо было лицом девочки.

Спустя полгода после его возвращения в Лавильдье Эрве Жонкуру пришел по почте конверт горчичного цвета. Вскрыв конверт, он обнаружил семь листов бумаги, испещренных мелким геометрическим почерком: черные чернила, японские иероглифы. Кроме имени и адреса на конверте, в послании ни слова латинскими буквами. Судя по…